Сказание от Сатаны

– Счастливый ты, Санек. У тебя еще есть какие-то мысли. Ты еще говоришь о каком-то смысле жизни. Что-то ищешь в ней. А я уже как растение. Ничего не хочу. Только бы ударить по мозгам, чтобы они остановились. Наркотой или пьянкой – не важно. Мне страшно жить! Страшно умереть! Страшно взрослеть! Я, как маленький ребенок, в отчаянии готов спрятаться под стол или в шкаф, чтобы никто меня не видел и не слышал. А выглядываю оттуда, только когда ширнусь или колеса проглочу. Так вот и живу – от дозы к дозе. А для чего живу? Не знаю. Растревожил ты меня… – и пьяные, но горькие слезы потекли по щекам Володи.

Саша удивленно посмотрел на него. Помолчал, будто пытаясь что-то понять, но ответил:

– Уже то, что так переживаешь, говорит, что не все потеряно и у тебя. Редко кто может похвастать, что нашел ответ на этот вечный вопрос. И я не из их числа. Всего лишь повторяю чужие мысли. А мы живем не задумываясь. Живем… Просто потому, что так надо. А для чего?.. Мозги в этом месте отключаются. Срабатывает защита безопасности. Иначе кто же останется здесь, в этом мире?

Володя ничего не ответил. Только задумчиво смотрел на танцующих и в такт качал головой.

Песня, сопровождающая танец, скоро закончилась. Все дружно захлопали в ладоши, показывая так свое одобрение.

Через несколько секунд Валя с Питом, запыхавшиеся, покрасневшие и довольные, стояли рядом со своим столом. Тут вновь ударила музыка. На этот раз дородный барабанщик истово бил по тарелкам, показывая, что у них все вживую. На сцену выбегает зрелая девица, изображающая девочку-подростка с красным пионерским галстуком на шее. Но сильно укороченная юбочка, едва прикрытая белым фартучком, сразу дает понять, что эта «школьница-пионерка» из целомудренной советской школы, явно «порочное дитя». И жажда секса, желательно с грязнотцой, уже овладела ею.

Вновь ничего не значащие слова тонули в грохоте все подавляющего ритма. Валя схватила Сашку за руку:

– Пойдем танцевать! – Он не успел ответить. Она все вспомнила сама: – Ах да! Ты же сегодня не в своей обычной спортивной форме, – похотливо посмотрела на него. Наклонилась и поцеловала в губы. Крепко. Взасос.

Весь ее вид говорил: «А что тут такого? Здесь все так делают».

С превосходством, гордо посмотрела она на остальных, когда оторвалась от Саши.:

– Володька. Выручай! Валька если уж начала, то не отстанет, пока не закончит… и этот танец. Петька, смотрю, выдохся, – взмолился Александр.

Володя хитро улыбнулся. Встал. Обнял Валю за талию.

– А ревновать не будешь? – посмотрел он в глаза Саше.

– К тебе нет! – ответил тот и чему-то усмехнулся.

Когда они с Питом остались за столом одни и эта песенка превратилась в стандартный музыкальный фон, обычный для такого типа заведений, Петя лукаво улыбнулся:

– О чем это вы с Вовкой здесь шушукались? Он даже сдуру заплакал. Неужто о своей горькой жизни?

– Не у всех же она такая сладкая, жирная и скользкая, как у тебя, – почти трезвыми глазами взглянул на него Александр.

Пит помрачнел:

– Это верно сказал: скользкая, жирная, сладкая… Да только сладость приторная. А жир быстро перемешивается с грязью. Потом отмыться трудно. И несешься по этой скользкой колее, иногда с восторгом думая: наконец-то разобьюсь! Да все как-то проскакиваю опасные виражи. Может быть потому, что папаша вовремя подумал и подстраховку обеспечил. И везде он… Папа. И в бизнесе, и в жизни. Чуть ли не в спальне моей. Все учит, что говорить, как вести себя, как любить, чтобы даже родная жена, любимая, мать моего ребенка, не вздумала претендовать на наши капиталы. Вот, даже маму, свою законную супругу, много лет, как она говорит, мучающуюся с ним, посадил на короткую золотую цепь, словно собачонку. И дрессирует. А теперь и за меня взялся. Так что зря завидуешь. Я ведь тоже человеком хочу быть. А не послушным менеджером при нем, моем папе. У меня тоже и мысли бывают. И чувства. А он не верит в это. Так, говорит, дерьмом и останешься, если не станешь злым и хитрым. Ломает он меня. Больно ломает. Останусь ли человеком? Смогу ли еще когда-нибудь спросить: а для чего все это? Не знаю, – Петя тяжело вздохнул. Саша ничего не ответил. Только участливо посмотрел на него. Тот через минуту, словно стыдясь своей слабости, улыбнулся.

– Ты, говорят, теперь в рекламном агентстве деньги зарабатываешь?

– Да. У Валькиного отца, – утвердительно качнул головой Саша.

– Буду тебе заказы подбрасывать. А Валька – девка хорошая. Хотя я в школе и крутил любовь с ней, даже спал… Ну, ты же знаешь! Но ничего порочащего. Только и могу пожелать: совет да любовь. И она, кажется, действительно в тебя влюбилась. Просто так. По природе. Без всякого расчета. Я даже завидую тебе, – положил Петя свою руку на его плечо. – И с отцом ее наверняка не пропадешь. Акула бизнеса, хотя и небольшая, но быстрая и эффективная.

– Да мы еще с Валькой не решили… – словно оправдываясь, ответил Саша.

– А что решать? И так все ясно. Упустишь. Другого шанса выползти из грязи не будет, – тоном старшего, знающего жизнь человека, нравоучительно начал Пит.

Саша перебил его:

– Грязи везде хватает. Особенно там, где жира много.

Петр засмеялся:

– Вот за это, наверное, и любим тебя. Ты какой-то… несовременный, что ли. Ты как будто… инопланетянин.

– Да нет! Я тоже из этого мира. Только смотрю на него другими глазами, – улыбнулся ему Александр.

Вдруг наступившая тишина, а потом привычные аплодисменты обозначили окончание и этого танца. Разговор пришлось прервать. Тем более что сюда уже подходили уставшие Валя с Володей. Она – с блестящими смеющимися глазами. Он – с утомленной улыбкой.

– Ну, ребята. Теперь не грех и выпить. Особенно Вовку надо поддержать. Он у меня сейчас как загнанная лошадь. Его покормить надо, – она, смеясь, взяла веточку петрушки и сунула ее в открывшийся рот Володи.

– Иго-го! Еще хочу…. – поддержал он ее игру.

– Сашка, передай мне спаржу. Я Вовку продолжу кормить, – Валя кивнула на тарелку, стоящую слева.

– Я рыбки хочу, – плаксиво начал выпрашивать Володя.

– Еще чего! Ты лошадь. А они только траву и овес едят, – прикрикнула на него Валя.

– В этом ты права. Да только все мы лошади… по жизни. Везем и везем… Пока не упадем, – уже нормальным голосом, серьезно ответил Володя.

– Ну все! Опять тоска началась. Сашка! А все ты спровоцировал. Наливай всем по полной. Я говорить буду, – гордо вскинула голову Валя. Потом, держа в руке рюмку: – Вставать не буду, как Сашка. Все же пока еще женщина. Но тоже от души хочу пожелать всем нам получить побольше удовольствия от жизни. Пока молодые, здоровые, красивые – надо жить радуясь. Придет время, станем старыми, больными, безобразными. Так хоть будет что вспомнить. И я хочу, чтобы это время не кончалось.

– Молодости или старости? – прервал ее Саша, с лукавой улыбкой.

Все, и Валя в том числе, громко рассмеялись.

– Молодости! Молодости, конечно! – крикнула Валентина. – За нее и выпьем.

– С удовольствием, – поддержал ее Саша. – Да только… Быстро она заканчивается.

– А ты не думай ни о чем. Живи и радуйся, – с вызовом посмотрела на него Валя.

Через несколько минут наступившей относительной тишины разговоры продолжились.

– Пошли, покурим, – предложил Пит.

– Пойдем, – встал Володя.

– Не… ребята. Я завязала. Поддалась проповедям нашего спортсмена, – Валя тепло посмотрела на Сашу.

– Ну, тогда мы сами… – Пит и Володя неуверенной походкой направились к выходу.

– Ну, как тебе? Как сегодняшний вечер? – улыбнулся ей Саша.

– Да все хорошо. Только ты на всех тоску нагнал: «Для чего живем, для чего живем…» Как будто не о чем поговорить еще в этот уик-энд. Володька так даже всплакнул. Мог бы и веселее тему найти, – недовольно поморщилась Валя.

– Так, может, это полезно, хотя бы здесь, по пьяни, подумать об этом, – попытался оправдаться Саша.

– Да зачем это надо. Живи пока живется, как птица небесная или цветок… Лилия, кажется, – она хитро улыбнулась. Недавно они читали вслух Евангелие.

– Ты Иисуса сюда не вмешивай. Там же Он и о таланте, зарытом в землю, говорит. Но талант танцевальный у тебя большой. И пластика, и фигура и… ритм, – Александр посмотрел на нее глубоким взглядом.

Она ответила понимающе:

– Вот, на «аэродроме» и потанцуем вместе, перед тем как улететь в небо. Не переживай. Ногу твою буду беречь, – тихо сказала она и звонко засмеялась.

– Сашка, ты прямо как гипнотизер, самородок. Одни, общаясь с тобой, плачут, другие задумываются, а третьи восторженно смеются, – не дойдя несколько метров до их стола, начал Пит, возвращаясь. – Ребята, мне уже пора уезжать. Отец позвонил. О чем-то срочно хочет поговорить со мной. Вы оставайтесь. Все оплачено. Если еще что-то захотите, не стесняйтесь. Все выставят на мой счет. Я предупредил кого надо, – будто извиняясь, продолжил он.

– Пит, ну, ты же знаешь, мы не нищие и сами можем накрыть такую же хорошую поляну. А все равно спасибо. За внимание. За уважение, – с благодарностью взглянул на него Саша и пожал ему руку.

– Петруха! Спасибо, золотой. Прекрасный вечер. Но и нам с Сашей пора ехать. Ко мне… – кинулась обниматься к Петру Валя.

Володя обнял их обоих:

– Хорошо мне с вами, ребята. Через два месяца у меня личный праздник – день пождения. Заранее приглашаю всех.

На том и расстались.

Уже после, когда она, уставшая, но довольная, уснула, положив голову на его плечо, он подумал: «Знания – великая сила. И в сексе тоже. А говорят, что мужчина слабее… Это все от невежества таких мужчин. Либо не знают, либо эгоистично забывают золотое правило: доведи женщину до белого каления, деликатно, но настойчиво, сам при этом оставайся чуть теплым. Так, наверное, и в остальной жизни. Вначале подумай о другом, с кем хочешь иметь дело. Его интересах. А потом уже о себе… Тогда только будут благодарны», – вздохнул Александр.

Но тут он услышал, что в ее роскошной квартире кто-то ходит. Характерное покашливание быстро подсказало – отец Вали.

– Так Виталий Эдуардович все это время был здесь!? – краска стыда залила лицо Александра. Хотя, казалось бы, все взрослые люди. Но… Чувство приличия, воспитанное в детстве, продолжает руководить нами, оставляя в человеческом образе.

– Значит, он слышал ее сладостные стоны, вскрики. Его животный радостный смех. Ну что же теперь делать? Трусливо прятаться? Не тот характер. Да и возраст…

Осторожно переложив ее сладко улыбающуюся спящую голову на подушку, он тихо встал. Оделся. Вышел из комнаты. По коридору направо в туалет. Через несколько минут, спустив воду из сливного бачка, идет на кухню.

– Виталий Эдуардович, здравствуйте, – все еще чего-то стыдясь, говорит Саша.

– Александр Николаевич, добрый вечер. Я уж извиняюсь. Не вовремя вернулся. Слишком рано. Но, сам понимаешь, бизнес делает предпринимателя рабом своего же дела. Надеюсь, не сильно помешал вам, – усмехнулся он.

– Да нет… Мы там… фильм смотрели, – нашелся Саша.

– Веселый, с элементами порнографии? Ну, да вы уже взрослые, – почему-то грустно Виталий Эдуардович посмотрел на него. – Хотя кофе на ночь вредно, и все же – по чашечке? – предложил он.

– С удовольствием, – согласился Александр.

Когда горячий ароматный напиток был разлит по чашкам, Виталий Эдуардович, потягивая его, спросил:

– Ну… И как долго намерен дружить с моей дочерью?

– Пока не надоем ей, – смущенно ответил Саша.

– Сынок. Она у меня одна-единственная. Надеюсь, понимаешь, что хочу ей только счастья. И в обиду не дам. Я думал, это у вас так просто, увлечение молодости. Но вижу – у нее всерьез. А как у тебя?

Виталий Эдуардович пытливо посмотрел ему в глаза.

– Да и я не против… Но надо немного подождать, – словно загнанный в угол, Саша продолжал слабо сопротивляться.

– Чего? Вы уже взрослые люди. Еще немного, и станете переростками, – удивленно сказал Виталий.

– Любви все возрасты покорны, – с готовностью процитировал расхожее выражение Саша.

– Любви – да. А для нормальной семьи – нет. Как каждому овощу свое время, так и человеку в его земной жизни. Особенно это касается женщин. Парень ты хороший, хотя и не нашего круга. Мать учительница, подрабатывает репетиторством. Отец, вернее, отчим, сантехник. Но дядя твой был серьезный человек. Многого достиг. Сам. Без чьей-либо помощи, – начал не спеша рассуждать вслух Виталий Эдуардович.

– Мама и отчим – не хуже. Просто у них другие цели в жизни, – поджал губы Александр.

– Не обижайся. Я же не для того, чтобы унизить их. Но, сам понимаешь, в нашу семью не хочется пускать абы кого. Вот и приходится наводить справки. И мать твоя, и отчим тоже вполне приличные люди. Хотя отчим немного попивает… Но не о нем речь. О тебе. Мне нужен помощник. Да такой, чтобы свой в доску. Чтобы за спиной не интриговал и не предавал. Надежный на все время жизни. Похоже, ты из этих… Так что решайся. Предложи Валюшке руку и сердце. Впрочем, сейчас достаточно одной руки. Свадьбу сыграем на славу. Потом – на Капри. Там у меня небольшой, но хороший отель. Или еще куда захотите. Месяц отдохнете. Вернее, поработаете… Мне внук или внучка нужны. Я уже в том возрасте, когда начинаешь задумываться: для чего живу? Работаю как проклятый? Ведь не жадность руководит. Просто построил механизм и сам себя встроил в него пусть важной, но всего лишь деталью. А для чего? Вот для них, внуков, и живем, – тепло улыбнулся Виталий Эдуардович.

– Да я не против. Но надо немного подождать, – все еще сопротивлялся Саша.

– Почему? – удивился Виталий Эдуардович.

– Дядя Толя, о котором вы говорили, не так давно умер. Нехорошо это – проводить из нашего мира достойного человека, и тут же устраивать веселье, – нашелся Саша.

Да! Верно. Не по-нашему. Не по-христиански. Сколько думаешь ждать? – участливо спросил Виталий Эдуардович.

– Ну хотя бы еще месяц, – с облегчением ответил Саша.

– Добро. Но через месяц начнем готовить свадьбу – по-деловому, лаконично подвел итог отец Вали.

– Договорились, – почему-то вздохнул Александр.

– Вот по этому поводу и выпьем, – улыбнулся Виталий Эдуардович, доставая из шкафа бутылку французского коньяка. – Собери что-нибудь на стол. Закуску посмотри в холодильнике, – скомандовал он. Через пару секунд добавил – Пожалуйста… Хотя ты же еще у нас новичок. Я помогу тебе. Так… помидоры, огурчики. Их надо помыть и нарезать. Сыр разных сортов. Конечно, хороший коньяк пьют либо с шоколадом, либо с лимоном. Но мы с тобой простые русские люди. Без этих их… западных затей. Была бы выпивка и закуска… Но главное же удовольствие – поговорить.

Саша засмеялся. Виталий Эдуардович продолжил по-деловому обустраивать стол. На нем все больше разных закусок. А резаные огурцы и помидоры освежили и придали ему праздничный вид.

– Ты, сынок, Саша, меня не бойся. Это я с другими суровый и холодный, как зимнее солнце. Но там, на работе, по-другому нельзя. «Боятся – значит, уважают» – не нами придумано. Но верно и на все времена. Я тебя не обижу. И родных твоих тоже. Ведь и сам я из простой семьи. Все свое богатство собственным горбом нажил. Поэтому к простым людям очень уважительный. Это чиновник какой-нибудь, наворовал денег из казны или у нас, предпринимателей, и пыжится. Изображает из себя что-то великое. Но это – как мыльный пузырь. Чуть изменится что наверху – и нет его. Лопнет, даже мокрого места не останется. Поэтому, наверное, так нагло вымогают и воруют. Пока угоден вышестоящему начальнику, может рисковать.

Коньячные рюмки тем временем были наполнены.

– Ну. За что выпьем? – спросил Виталий Эдуардович.

– За успех вашего дела! – предложил Александр.

– Тогда уж нашего дела, – поправил Виталий. – Но главное сейчас в этом нашем деле – те, для кого работаем. Кому должны будем передать то, что заработали. За внуков. За ваших с Валюшкой детей. Уж для них постараюсь. Самое лучшее образование обеспечу, – мечтательно улыбнулся он. – Но и ты не подведи… Хотя, похоже, мастер своего мужицкого дела. Чего там скрывать. Все слышал, – засмеялся он.

Саша покраснел от смущения и повторил:

– За успех нашего дела!

И, выдохнув, будто водку, одним махом выпил элитный французский коньяк.

Уже под утро, засыпая в своей постели – для этого придумал какую-то причину, почему обязательно надо вернуться в свою квартиру, – Александр подумал: «Так у меня остается месяц, чтобы выполнить просьбу дяди Толи? Всего лишь месяц! Потом будет не до того».

С этой тревожной мыслью он уснул.

Глава четвертая

В человеческой жизни – как в хорошем супермаркете… Берешь больше, чем надо. Есть разнообразие соблазнов и право самому выбирать. А своей рукой всегда возьмешь больше. Но продавцы давно уже научились управлять волей покупателя. И, дав нам иллюзию свободы в торговом зале, все же потребуют расплаты у кассы.

Так и я… Пройдя большую непростую жизнь, набрала много воспоминаний и впечатлений. А теперь стою у контролера-кассира и с тревогой ожидаю – смогу ли расплатиться?

Заплатить благодарностью своим друзьям и недругам. Хотя последних было неизмеримо меньше, но и они воспитывали меня. Где, обманывая, приучали к осторожности. Где злым и несправедливым словом научая сдержанности. Где подлым поступком заставляли меня вспоминать о милосердии, благородстве и великодушии. И теперь, на краю собственной могилы, я всех простила, всем благодарна.

Но все же главное сокровище моего сердца – с ними, моими друзьями. И я так рада, что среди них теперь появились Вы – многоуважаемый Анатолий Иванович.

Саша положил лист и этого письма на прозрачную пластину сканера. Нажал нужную кнопку. Бездушный механизм послушно выполнил свою работу. Чьи-то мысли и чувства, раздумья и печали тут же перешли в электронные импульсы и математические символы.

«Так, наверное, и в жизни. Переводим каждое мгновение взаимодействия с внешним миром в какую-то таинственную клубящуюся темную бездну подсознания. Оно и есть наше индивидуальное Я, надежно спрятанное в черепной коробке. И еще где-то, переданное через беспроводную связь мобильного Вселенского Интернета», – думал Александр, отправляя закодированный лист письма Ирэн на электронную почту ее внука – Вити Ковалева. Вернее – Витторио Ковалли.

Берет следующий лист. Не читая, кладет на ту же холодную, бесчувственную прозрачную пластину сканера. Тот привычно делает электронную копию. И почти тут же отправляет ее в далекий и славный город Рим.

Саше почему-то стало неудобно читать эти письма. Как будто подсматривает в замочную скважину двери, закрывающей вход в чужую спальню. Все более и более в этих письмах проступало интимное, но целомудренное чувство любви этой старой женщины, Ирэн, к его дяде Анатолию Ивановичу. Саша не знал, что писал в ответ ей дядя Толя. Об этом можно было только догадываться. Или… попросить Витторио сделать то же самое, но в провинциальном Каркасоне. Там, в доме Ирэн, его письма где-то уютно расположились такой же аккуратной стопкой.

Но ощущение стыда и убежденность, что не надо этого делать, не покидало Александра. Сердечные тайны, пусть даже умерших людей, все равно наполнены духом, который накажет любого без должной деликатности прикоснувшегося к ним.

И все же… И все же любопытство взяло верх. Саша берет отсканированный лист и читает.

Сегодня я проснулась раньше обычного. Хотя, как правило, просыпаюсь рано, в шесть часов. Но радость от когда-то прожитой и пережитой в далеком прошлом жизни разбудила меня в четыре часа. Весеннее солнце еще не взошло. Лишь все более и более светлеющая полоска горизонта на востоке разбавляла темно-серые предутренние сумерки ночи.

На сердце же у меня был солнечный день. Яркий и праздничный. А рядом мой мудрый Учитель. Теплый и ласковый в обыкновенной жизни, но возвышенный и неприступный в знаниях и беспорочности. В своем стареньком ветхом черном плаще и широкополой островерхой черной же шляпе, он как маг или волшебник смотрит на меня, юную девушку, горько плачущую от боли в колене и по порванному башмаку. А вокруг рассыпанные цветы. Мой меньший брат, совсем еще ребенок, бросился собирать эти цветы. Ведь мы несли их на продажу. И я обещала подарить ему монету, если все их продадим.

– Давай, я помогу тебе встать. Надо все-таки внимательно смотреть на дорогу, чтобы вновь не споткнуться и не упасть, – сильной рукой Учитель ставит меня на ноги. Утешает. – Ссадина заживет. Башмак починят. И все же запомни: главное – не поддаваться страху. Смотря вниз, на землю, не забывай хотя бы изредка поднимать голову к небу, – говорит он.

Мой маленький брат с собранными цветами подходит и почему-то отдает их ему. Он улыбается и молча передает букет мне.

Мы стоим на рыночной площади какого-то средневекового города. Что-то знакомое чудится мне в нем. Да это же мой Каркасон! А рядом Вы, мой Учитель.

Простите меня за эту фантазию уходящего ума. Но именно Ваши глаза и Ваша улыбка, даже черты лица были у того, кого я так беззаветно и беспорочно любила в той далекой средневековой жизни.

– Этот мир полон зла и страданий, – продолжаете Вы. – Но он нужен душе, чтобы, идя по жизненному пути, падая и плача от боли, она все равно находила в себе силы подниматься и двигаться дальше – к Богу.

– А наш священник говорит, что можно приблизиться к Всевышнему, заплатив матери-церкви, во главе которой стоит святой престол Папы, немного денег. Правда, тогда и поднимешься не высоко. Чем больше отдашь, тем выше окажешься. Без боли и страданий, – отвечаю я.

– Испорченные люди по наущению дьявола захватили власть над этой женщиной, которую ваш священник назвал матерью-церковью. Переродили ее в корыстную, лживую и жестокую мачеху. Помыслы ее теперь вовсе не о вас, прихожанах, и душе вашей вечной. Но о собственном материальном благополучии. Страсть к удовольствиям земной жизни овладела этими людьми, надевшими священнические одежды и прикрывающиеся лукавыми словами. Однако прозорливая душа чистого человека быстро увидит язвы на коже и ложь в речах их.

Вот тут я и проснулась.

Милостивый государь, Анатолий Иванович. Все же льщу себя надеждою, что Вы не будете обижаться на такую откровенность старой женщины. И продолжите нашу переписку. Уверяю Вас, что письма эти, мои и Ваши, являются последней радостью в моем тихом позднем вечере уходящей жизни. Прошу Вас, напишите хоть что-нибудь. Оттуда, из далекой России, письма эти – как все более и более светлеющая полоска горизонта на востоке. Они пробуждают во мне радость вечной жизни. И помогают избавиться от отчаяния дряхлой старости. Вы так нужны мне!

За сим остаюсь, безмерно уважающая Вас…

Далее шла подпись и дата.

«Дядя Толя в то время уже чувствовал сбой в своем здоровье. Но почему-то возникшая было печаль и мрачная закрытость быстро исчезли. Он стал чаще улыбаться. Чаще, чем обычно. Теперь понятно почему», – подумал Александр.

Осознание собственной необходимости кому-то делает мысли и желания мудрее и чище. А это верный шаг к радости в жизни. От нее же, радости этой, появляются возвышенные мечты. И силы для их осуществления.

Еще одно письмо. Третье по счету. Не читая, сканирует и отправляет по сети Интернет Витторио, внуку Ирэн.

– Читать или не читать? – в нерешительности держит Александр исписанный лист. Согнув пополам, укладывает его в конверт.

– А все-таки интересно, что же еще может написать эта древняя женщина, вполне годящаяся в матери моему дяде? – подумал Саша. – Хотя и неудобно… Но я ведь с уважением и к ней, тем более к нему – Анатолию Ивановичу. Да и как внимательный ученик буду слушать этих мудрых учителей и постараюсь услышать, – успокоил он себя. Вновь берет тот же конверт. Вынимает из него письмо. Читает.

Анатолий Иванович, добрый мой друг.

Спасибо! Спасибо, что ответили на мое предыдущее письмо. Я плакала, когда читала. Но слезы мои – слезы радости. От того, что Господь Бог послал мне, на излете лет, такого славного собеседника. Не обладая и малой долей Вашего, досточтимый Анатолий Иванович, красноречия, могу лишь подтвердить, что письма эти дают мне силы идти дальше вперед и вверх.

Вы спрашиваете о родных мне людях… Их много и в то же время, почти никого. Этот парадокс легко объясним, если спрошу уточняюще: родных по крови, генетически, или по духу? Из последних, пожалуй, только один – мой внук Виктор.

Откуда он? О! Это своя история. Когда-то, еще во время Великой войны, принесшей так много горя обычным людям по обе стороны фронта, я участвовала в движении Résistance (Сопротивления). Да, да! Не удивляйтесь. Я была maquis – у вас говорят «макú», партизаном в Париже и его окрестностях. Лотарингский крест, символ сражающейся Франции, и поныне висит в изголовье моей кровати. Даже стреляла, защищая раненых. Была лично знакома с одним из зачинателей движения Сопротивления – Анатолием Сергеевичем Левицким. И с самой «красной княгиней» – Тамарой Алексеевной Волконской. Мы ее звали – Тереза Дюбуа. Удивительная женщина-легенда. Она часто помогала нам медикаментами и мудрым советом. Не сомневаюсь, что о ее непростой, полной лишений и угроз, но исполненной светлого духа и мужества жизни, еще будет написана достойная ее памяти книга.