скачать книгу бесплатно
– Да уймитесь уже, – сказала мама. – Мой любимый фильм начинается…
– АХ, ПРОСТИТЕ! – рявкнула я. – ПРОСТИТЕ, ЧТО ПОРЧУ ВАМ ЖИЗНЬ СВОИМИ ПРОСЬБАМИ…
– Довольно! – Папа стал размахивать руками, будто отгоняя энергетические поля от источника опасности. – Уходи, Френки, – сказал он, – вернёшься, когда успокоишься.
– Но…
– Сейчас же.
Я сердито глянула на него, поняла, что смысла продолжать разговор нет, и потопала наверх, в свою комнату, а слова боли и отчаяния так и застряли в горле. Что происходит с сильными эмоциями, если тебе не разрешают их чувствовать? Куда они деваются?
Взрослые всегда начеку, правда? С самого нашего рождения они сортируют наши чувства на хорошие и плохие, наводят в них порядок, сминают, придавая им другую форму, если им не нравится, как они выглядят, будто чувства сделаны из пластилина. Детская песенка «Тише, малыш, не плачь» – на самом деле длинная лекция о том, как важно молчать, только положенная на музыку. А когда мы взрослеем, нам то и дело говорят «Не сердись!», «Успокойся!», «Не вешай нос!» и «Ни в коем случае не устраивай пожар в ратуше, даже случайно».
Когда мы грустим, нам велят радоваться, но если мы смеёмся, то всегда слишком громко. Когда нам весело, нам велят сидеть тихо. А потом пристают с вопросами: «Всё в порядке? Ты что-то затих». В этой игре не выиграть, как ни крути.
Никто не скажет тебе: «Кстати, насчёт того большого, страшного, оглушительного чувства, которое ты сейчас испытываешь… Вперёд, не сдерживайся! Дай ему волю. Мы не будем тебе мешать. Умница, вы только посмотрите, как замечательно она выражает свою потрясающую, многогранную личность – кричит, краснеет, как помидор, хлопает дверьми. Мы восхищаемся твоим стремлением прислушиваться к своему внутреннему «я» и хвалим за увлечённость, с которой ты берёшься за дело. Вот тебе приз!»
Нет. Такое они никогда не скажут. Поверьте. Я проверяла.
6
Я могла бы вести себя лучше
Через двадцать минут в мою дверь постучали.
– Что? – сказала я.
Мамина голова появилась в дверном проёме. Её щёки разрумянились от огня, который папа разжёг внизу, и от её предобеденного вина.
– Я знаю, как важна дружба, Френки! Особенно в твоём возрасте. И мы с папой оба понимаем, что тебе нужно общаться со сверстниками.
Я кивнула, плохо понимая, что она имеет в виду, но приготовилась слушать дальше.
– Да и твой день рождения скоро… – добавила мама, улыбаясь.
– Через семь дней.
– Так что, если для тебя это действительно так важно, в качестве подарка на день рождения мы сейчас пойдём в «Мухоловку». То есть в «Скраболовку». В общем, в это крабье место.
Она посмотрела на меня многозначительно.
– Но не потому что ты накричала на нас. Я знаю, в глубине души ты стараешься сдерживать свои эмоции. Мы понимаем, как тебе тяжело, и я рада, что ты прилагаешь усилия, честно! Но знаешь, Френки, иногда мне кажется, ты могла бы выбирать более серьёзные поводы для злости.
Я спрыгнула с кровати и обняла её.
– Спасибо, – прошептала я в мамины тёмные кудри.
Она замерла на мгновение, будто хотела что-то добавить. Затем обняла меня в ответ.
– А сейчас иди и извинись перед Бёрди, пожалуйста, потому что она терпеть не может, когда ты злишься, и будем одеваться к нашему праздничному обеду. – Она посмотрела в окно и улыбнулась. – Дождь перестал. Похоже, солнце всё же выглянет из-за облаков.
И я отправилась искупать свою вину. Извинения получились не ахти. Мне не терпелось выйти из дома. Я пробурчала «Прости» и «Я не хотела». Но Бёрди и этого было достаточно. Она сказала «Ничего страшного!» своим хрипловатым голосом и крепко обняла меня. Такой уж она была, незлопамятной. Иногда даже не верится, что мы сёстры.
В конце концов пришлось расцепить её руки, сказав, что мне нужно одеваться. Когда она попросила заплести ей косичку, я ответила «Не сейчас» и побежала в свою комнату выбирать одежду.
Признаться, в тот день я была не лучшей старшей сестрой. Если бы я знала, чем всё обернётся, я бы поступила иначе. Я бы обняла её изо всех сил. Часами заплетала бы ей косы. Сказала бы ей, как сильно я её люблю и почему.
А затем встала бы перед входной дверью и объявила: «Я передумала! Давайте даже близко не подходить сегодня к пристани. Будем сидеть дома весь день. Какая замечательная идея! Считайте, что вы под домашним арестом!»
Но я не сказала этого. Я стояла на крыльце с кислой миной и ворчала:
– Что вы так долго возитесь?
Я их торопила.
Я. Это сделала я.
Я.
Мы столько раз поднимались и спускались по тропе-убийце, что я могла пройти по ней с закрытыми глазами. Этой дорогой мы ходили в школу, на пристань и в деревню. На самом деле она называлась Кегмиллер-роуд, но мы прозвали её тропой-убийцей из-за крутизны. Другими её отличительными особенностями были крапива, колючие заросли ежевики, коровьи лепёшки и рытвины, а чтобы добраться до этой тропы, нужно было пересечь изрезанное бороздами поле, на котором пасся страшный бык по имени Алан.
Но я так радовалась походу в ресторан, что мне казалось, дорога выложена сахарной ватой. Я чуть ли не бежала вприпрыжку. Всего за несколько минут мы поднялись на холм и стали медленно спускаться в деревню.
– Как тихо, – проговорил папа. – Даже птицы смолкли.
Действительно. Вокруг повисло тягостное безмолвие. Ни с того ни с сего заложило уши, и, судя по тому, как Бёрди тёрла свои уши и морщилась от боли, не только у меня. А когда мы спустились на Харбор-стрит, заполненную людьми, наслаждавшимися холодным зимним солнцем, все привычные уличные звуки показались приглушёнными. Даже чайки и скрипящие мачты лодок, которые создавали довольно шумное музыкальное сопровождение во время каждой прогулки на пристань, стихли.
Будто Клиффстоунс затаил дыхание.
Мы зашли в ресторан. Остальные уже сидели за столиком возле окна.
– Ты пришла! – сказала Айви, обнимая меня.
– Конечно.
Через плечо Айви я широко улыбнулась Тее Трабвелл, постаравшись растянуть рот до ушей, а в ответ получила озадаченный взгляд. Что, не получилось мило провести время вдвоём, как ты планировала, да, Трабвелл?
– Простите, у нас темновато, – сказал официант, забирая наши пальто. – Электричество отключили.
– Да что вы говорите? – удивилась мама.
– Не волнуйтесь, – добавил он. – Через минуту всё заработает.
– Главное, чтобы «Просекко» было холодным, – улыбнулась она.
На улице возле портового мола залаял маленький белый терьер.
– Море сегодня необычное, вам не кажется? – сказал папа, усаживаясь на свой стул.
Лай становился всё отчаяннее. Пёсик нарезал бешеные круги, затем рычал на море. Подросток, который держал поводок, никак не мог взять в толк, что творится с его собакой.
– Да, – сказала миссис Трабвелл. – Такое гладкое.
– Слышали про землетрясение? – спросил кто-то. – Вроде во Франции?
– Только заголовок видел, – пожал плечами папа. – Не думал, что это так…
– Да. Совсем недалеко от нас, буквально в двух шагах.
Маленький белый пёсик охрип от лая.
Подросток перестал смеяться от растерянности и пытался уволочь пса подальше от мола. Люди на улице показывали в сторону горизонта, широко разинув рты и выпучив глаза.
– На что они смотрят? – проговорила мама, щурясь от солнечного света.
– Неужели дельфины? – воскликнула Бёрди, вскакивая со стула. Она обожала дельфинов.
Я выглянула в окно.
Нет,
7
Бракованная партия горячего шоколада
Случилась авария.
Я промочила постель. О нет. Такого давненько не бывало. Лет с пяти, по меньшей мере. Я промокла насквозь. Не только пижамные штаны. Я вся.
Щёки. Волосы.
Ресницы. Постойте, неужели у меня и вправду моча на ресницах? Разве такое возможно? За ночь я обрызгала себя с ног до головы собственной мочой? Может, выпила слишком много горячего шоколада вчера, когда мы вернулись из…
На одно жуткое, чудовищное мгновение мой мозг отключился… из «Краболовки»? Конечно. Наверняка я выпила слишком много горячего шоколада, когда мы вернулись домой.
Хотя, дайте подумать, разве мы вернулись?
Я никак не могла вспомнить. Не могла отыскать ни одного воспоминания о том, как мы попрощались и поднялись по тропе-убийце к дому. А что мы ели на обед? Какой вкус был у чизкейка? В голове пусто.
Постойте.
Нет.
Кое-что я помню. Была собака. Она лаяла. «Неужели это единственное, что ты помнишь?» – спросил внутренний голос.
Я нахмурилась и беспокойно заёрзала в луже. Нет. Всплывали и другие фрагменты. Не очень приятные.
Мы бежали?
– Быстрее, быстрее! – раздавался мамин голос, глухой, обречённый.
Почему мы бежали? Я ждала, затаив дыхание, что ещё мне вспомнится. Но нет, ничего. Моё сознание напоминало поле на закате, скрывающее невидимые тайны, шелестящие в траве.
Я подняла руку, чтобы смахнуть капли с ресниц. И только тогда обратила внимание на свои руки. Выглядели они неважно, сильно поцарапанные. Все ногти были вырваны.
В тот момент я впервые почувствовала леденящее прикосновение страха. Будто холодный мокрый нос неторопливо обнюхивал меня. Привет. Просто хотел тебе сказать, что я рядом!
К счастью, не всё так плохо. Я слышала обнадёживающий звук газонокосилки за окном. Если кто-то стрижёт газон, значит, жизнь продолжается. Это научный факт.
Хотя зачем папа стрижёт газон в январе? И с каких это пор наша газонокосилка так грохочет? И – вопрос из другой оперы, но, безусловно, заслуживающий внимания – что это скрипит у меня на зубах?
Я засунула палец в рот, чтобы проверить, и когда вынула его, оказалось, что он весь в песке.
Вода на ресницах. Песок во рту.
Мне кажется, именно тогда я всё поняла. Случилось что-то страшное. Мой мозг будто зарос высокой травой, и эта мысль мельтешила между стебельками так быстро, что я не могла разглядеть её как следует и подобрать правильное слово.
Но я всё поняла.
– Мам? Пап? Бёрди? Кто-нибудь?!
Я заставила себя сесть в кровати. Ещё одно неприятное открытие. Я была не в пижаме. На мне всё ещё была вчерашняя одежда. И вид у неё оказался чудовищный.
Синие джинсы выглядели так, будто их пропустили через шредер в мамином кабинете, – с моих ног свисали полоски ткани. Одну кроссовку я потеряла, вторая едва держался на ноге. А мой новый рождественский джемпер с блёстками, который я с такой радостью надела в ресторан, промок, растянулся и потерял форму. Да ещё и оба рукава были порваны.
А как такое могло произойти? Я упала с кровати? Зацепилась за что-то одеждой? Или сама порвала во сне?
Тот горячий шоколад явно был из бракованной партии.
Очень бракованной.
Я буду жаловаться!
Обессилев, я уронила голову и в замешательстве уставилась на свои ноги.
Множество крошечных белых штуковин торчало из моих бёдер, их было видно через порванные джинсы. Исцарапанными пальцами я попыталась вытащить одну, заметив, что кожа стала бледной и будто резиновой, как испорченный йогурт.
Может, так и бывает с кожей, если всю ночь спать в собственной моче?
Провозившись несколько секунд, мне удалось вытащить одну из белых штуковин, – при этом она издала чмокающий звук, будто присоска, – и теперь я держала её в руке.
Это была ракушка.
8
Возможно, они пострадали
Целая куча ракушек, вросших в кожу, торчали из моих бёдер. Ноги походили на апельсины, утыканные гвоздикой, которые висели на нашей ёлке внизу. И вроде бы мне должно быть больно, но боли не было.
