Хранитель Астролябии

Nikita Zevs

Хранитель Астролябии

Глава 1

Воздух в мастерской пах пылью, старым пергаментом и озоном – сладковатым, едва уловимым ароматом. Для Элиана этот запах был запахом дома. Единственного дома, который он знал.

Он склонился над световым столом, затаив дыхание. Тончайшее перо из крыла пустынного ястреба едва касалось полупрозрачной карты, натянутой на раму. Линия берега изгибалась под его рукой, послушная и точная. Залив Утонувших Кораблей. Элиан никогда его не видел, но знал о нем все: знал, как соленый ветер обтачивает там скалы, превращая их в клыки, знал, как туман по утрам цепляется за торчащие из воды мачты древних посудин, и как опасно подводное течение, способное утащить на дно даже китобойную шлюпку. Все это он знал из отчетов, сводок и рассказов тех немногих, кто оттуда возвращался.

Его мир был плоским, двухмерным. Он состоял из линий, штриховки и условных обозначений. И в этом мире Элиан был богом. Он мог одним движением пера воздвигнуть горный хребет, осушить болото или проложить безопасный путь через аномальную зону, где время текло в три раза медленнее. На пергаменте. Только на пергаменте.

– Точнее, Элиан, – раздался за спиной хриплый голос Мастера Сильвестра. – Твоя линия слишком самоуверенна. Берег не бывает таким гладким. Он изъеден, изранен морем. Покажи его страдания.

Элиан вздрогнул, едва не оставив на карте жирную кляксу. Он так увлекся, что не услышал, как старик подошел. Сильвестр, опираясь на резную трость из кристального дерева, заглянул ему через плечо. Глаза Мастера, когда-то ясные, как полуденное небо, теперь были подернуты туманной дымкой, но видели они, казалось, больше, чем мог разглядеть любой зрячий.

– Страдания? – прошептал Элиан.

– Именно. Каждая линия на карте – это история. История борьбы земли и воды, ветра и камня. Ты не чертежник, мальчик. Ты летописец. А ты сейчас рисуешь так, будто этот берег вчера родился.

Элиан поджал губы и аккуратно промокнул кончик пера. Мастер был прав, как и всегда. Он слишком увлекся красотой линии, забыв о ее сути. Он добавил несколько мелких, прерывистых штрихов, обозначая россыпи камней и крошечные, коварные бухты. Карта тотчас ожила, перестала быть просто рисунком.

– Так-то лучше, – одобрительно крякнул Сильвестр.

Он прошел к своему креслу у потухшего камина и тяжело опустился в него. Дыхание старика было тяжелым, с присвистом. Последние несколько недель он почти не вставал, и даже этот короткий путь от спальни до мастерской отнял у него все силы.

– Мастер, вам бы отдохнуть, – с беспокойством сказал Элиан, откладывая перо.

– Отдохну, – отмахнулся Сильвестр. – Скоро отдохну. Времени мало. Принеси-ка мне шкатулку. Ту, что с медной оковкой.

Элиан прошел к стеллажам, забитым свитками карт, толстыми старинными книгами и странными измерительными приборами. Он снял с верхней полки тяжелую, пахнущую морем и металлом шкатулку и поставил ее на столик перед Мастером. Сильвестр долго возился с замком, его пальцы, когда-то способные начертить прямую линию длиной в милю, теперь дрожали и не слушались. Наконец замок щелкнул.

Внутри, на потертом бархате, лежала Астролябия.

Она не была похожа на те учебные модели, с которыми работал Элиан. Эта была сделана из темного, тускло поблескивающего металла, испещренного тончайшей гравировкой на неизвестном языке. Ее диски казались слишком сложными, а в центре, под фигурным стеклом, вместо стрелки покоился шарик жидкого света, лениво перекатывающийся с боку на бок.

– Красиво, правда? – выдохнул Мастер. – Старше, чем все карты в этой комнате, вместе взятые. Она помнит мир таким, каким он был. Целым.

Элиан молча кивнул, не в силах отвести глаз от гипнотического света.

– Когда меня не станет… – начал Сильвестр, и его голос дрогнул.

Элиан вскинул на него испуганный взгляд.

– Мастер, не говорите так! Я позову лекаря!

– Лекарь мне уже не поможет, мальчик. Моя карта почти дочерчена. Слушай меня внимательно. – Он подался вперед, в его выцветших глазах на мгновение вспыхнул прежний огонь. – Ты должен будешь отнести ее.

– Кого? Куда? – не понял Элиан.

– Астролябию. В Обсерваторию. На Безмолвный Пик.

У Элиана перехватило дыхание. Безмолвный Пик. Легенда, сказка для детей. Место, которое обозначали на картах пустым кругом с вопросительным знаком. Ни один отчет не подтверждал его существование. Ни один путешественник оттуда не возвращался.

– Но, Мастер… ее не существует! Это… это просто миф!

– Миф, – усмехнулся Сильвестр, и усмешка перешла в долгий, мучительный кашель.

Когда приступ прошел, он выглядел совсем изможденным.

– Миф – это то, для чего еще не начертили карту. Твоя задача – начертить. Все, что нужно, здесь. – Он постучал костлявым пальцем по шкатулке. – Карта… она не совсем обычная. Ты поймешь, когда придет время. Поклянись, Элиан. Поклянись, что доставишь.

Элиан смотрел на своего учителя, на единственного родного человека, которого знал, и видел, как жизнь утекает из него, словно песок сквозь пальцы. Он видел мольбу в его глазах, и страх, но не за себя, а за что-то неизмеримо большее. И весь его собственный, привычный, уютный страх перед миром за пределами мастерской показался ему вдруг чем-то мелким и стыдным.

– Я… я клянусь, Мастер, – прошептал он.

Сильвестр улыбнулся – впервые за много дней.

– Хороший мальчик… Помни, Элиан… Карта – это не сама территория… А звезды… звезды не то, чем кажутся…

Его голова откинулась на спинку кресла. Дыхание, до этого шумное и рваное, стихло. Шарик света внутри Астролябии на мгновение ярко вспыхнул и снова стал тусклым.

В мастерской воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь гулким стуком сердца Элиана. Его двухмерный, уютный мир из пергамента и чернил рассыпался в одночасье. Впереди лежала дорога. Настоящая. Трехмерная. И до ужаса неизвестная.

Глава 2

Время застыло, превратившись в густую, вязкую смолу. Элиан не знал, сколько он просидел в кресле напротив остывающего тела Мастера – час, два, а может, целую вечность. Тишина в мастерской стала другой. Раньше это была тишина созидания, наполненная скрипом пера, шелестом карт и мерным дыханием спящего старика. Теперь она стала пустой, мертвенной, давящей на уши своей безграничной пустотой. Она поглотила все звуки: тиканье астрономических часов на стене, завывание ветра в дымоходе, даже стук его собственного сердца.

Он смотрел на безмятежное, словно вырезанное из слоновой кости, лицо Сильвестра. Все морщинки, что придавали ему суровый или, наоборот, лукавый вид, разгладились. Ушел огонь, ушла мудрость, ушла боль. Осталась лишь оболочка, пустой сосуд. А рядом, на столике, лежала шкатулка с Астролябией, и ее тяжесть, казалось, продавливала не только дерево, но и саму ткань реальности. Клятва. Он дал клятву.

Слово звенело в оглушающей тишине. Оно было абсурдным, невозможным. Он, Элиан, который боялся даже выйти на рыночную площадь в базарный день из-за шума и толпы. Он, который ни разу в жизни не ночевал под открытым небом. Он должен пересечь континент, кишащий аномалиями, о которых он читал с содроганием, чтобы доставить артефакт в место, которого нет на картах. Это была даже не шутка. Это было безумие.

Первым делом нужно было что-то сделать. Что-то простое, механическое, чтобы запустить застывшее время. Он встал, ноги показались чужими, ватными. Подошел к окну. Сумерки уже сгущались над городом, зажигая в окнах домов напротив робкие оранжевые огни. Мир продолжал жить своей жизнью. Пекарь из лавки на углу выносил непроданные булки, двое стражников лениво брели по мостовой, смеялись дети. Никто из них не знал, что только что в этой комнате оборвалась целая эпоха, и что где-то в недрах земли, возможно, уже пробуждается новый Катаклизм.

Тяжелый стук в дверь заставил его подпрыгнуть. Он замер, боясь дышать, словно вор, застигнутый на месте преступления. Стук повторился, настойчивее.

– Мастер Сильвестр! Элиан! – раздался приглушенный женский голос. – Ваш ужин стынет! Я оставила корзинку у двери!

Это была госпожа Элара, жена пекаря. Добрая, шумная женщина, которая уже много лет приносила им ужин, жалея «двух непутевых затворников, питающихся одной пылью со своих книжек».

Элиан медленно подошел к двери. Он не мог ее открыть. Не мог сказать ей. Если он произнесет эти слова вслух, смерть Мастера станет окончательной, неопровержимой. Он прислонился лбом к холодному дереву.

– Спасибо, госпожа Элара, – выдавил он, и голос его прозвучал чужим, надтреснутым. – Мы… Мастер отдыхает. Он просил не беспокоить.

За дверью помолчали.

– С ним все в порядке, мальчик? Голос у тебя нехороший.

– Все в порядке, – соврал он. – Просто… устал. Много работы.

Еще одна пауза, а затем удаляющиеся шаги. Элиан сполз по двери на пол, обхватив голову руками. Ложь. Первая ложь в его новой, страшной жизни. А ведь ему предстояло лгать еще не раз. Ему предстояло стать кем-то другим.

Ночь он провел без сна, сидя в своем углу на стопке старых альманахов и глядя то на неподвижную фигуру в кресле, то на шкатулку. Он думал о том, как легко было бы отказаться. Сказать, что Мастер бредил перед смертью. Спрятать Астролябию в самый дальний угол подвала, продать часть карт, чтобы прожить какое-то время, а потом найти себе место переписчика в городской ратуше. Жизнь была бы тихой, безопасной, предсказуемой. И невыносимо пустой. Каждый прожитый день был бы предательством. Он бы до конца своих дней видел перед собой угасающие глаза Сильвестра и слышал свой собственный шепот: «Я клянусь».

Утром, когда первые серые лучи пробились сквозь пыльное стекло, он принял решение. Он сделал то, что должен был. Он спустился по скрипучей лестнице и постучал в дверь дома, где жили могильщики.

Похороны были скудными и быстрыми. Картографы не принадлежали ни к одной из гильдий, а друзей у Сильвестра в городе не было. Кроме Элиана, на утесе, где по традиции предавали огню тех, кто не был связан с землей – моряков, астрономов и картографов, – стояли лишь двое могильщиков и молчаливый служитель из Храма Уходящих Путей.

Элиан смотрел, как пламя пожирает просмоленные доски, как седой дым уносится ветром в сторону моря. Он вспоминал руки Мастера – сильные, уверенные, выводящие на карте линию горного хребта. Вспоминал его тихий смех, когда Элиан в очередной раз ставил кляксу на почти готовой работе. Вспоминал, как много лет назад Сильвестр нашел его, десятилетнего оборванца, на ступенях библиотеки, срисовывающего созвездия угольком на обрывке оберточной бумаги, и просто сказал: «Пойдем. У меня есть бумага получше». Он дал ему не только дом и ремесло. Он дал ему целый мир, пусть и заключенный в рамки пергамента.

Когда все было кончено и на краю утеса осталась лишь горстка серого пепла, служитель подошел к Элиану.

– Прими мои соболезнования, сын мой. Он был великим мастером своего дела. Что ты теперь будешь делать? Мастерская ведь принадлежит городу.

Элиан похолодел. Он так погрузился в свое горе и страх перед будущим путешествием, что совершенно забыл о настоящем.

– Я… я не знаю.

– У тебя есть неделя, чтобы собрать свои вещи, – мягко, но непреклонно сказал служитель. – После этого мы опечатаем помещение. Карты и инструменты будут переданы в городской архив. Таков закон.

Неделя. Всего неделя. Мир не просто выталкивал его, он давал ему пинка.

Вернувшись в опустевшую и холодную мастерскую, Элиан впервые почувствовал не страх, а злую, отчаянную решимость. У него не было выбора. Путь был единственным, что у него осталось.

Он подошел к столику и решительно открыл шкатулку. Светящийся шарик внутри Астролябии, казалось, пульсировал в такт его сердцу. Элиан осторожно взял прибор в руки. Металл был холодным и странно гладким, почти живым на ощупь. Символы, выгравированные на дисках, были ему незнакомы, но когда он провел по ним пальцем, ему на мгновение показалось, что он понял их смысл – не разумом, а каким-то внутренним чувством. Это были не буквы и не цифры. Это были понятия: «вода, идущая вверх», «камень, что поет», «время, свернувшееся в узел».

Под Астролябией, на дне шкатулки, лежали еще две вещи. Первая – походная сумка, которую он раньше не замечал. Она была сделана из прочной, непромокаемой кожи и выглядела так, будто прошла не одну сотню лиг. Элиан открыл ее. Внутри все было аккуратно уложено: огниво и кремень, маленький, но острый нож в ножнах, туго набитый кисет с чем-то ароматным – видимо, лечебными травами, моток тонкой, но крепкой веревки, фляга для воды и несколько спрессованных брикетов питательной смеси из орехов и сухофруктов. Мастер все подготовил. Он знал, что Элиан не способен позаботиться о себе сам, и даже умирая, продолжал его опекать. От этой мысли к горлу подкатил ком.

Второй вещью была карта. Она была свернута в тугую трубку и перевязана кожаным шнурком. Элиан развязал его и расстелил пергамент на световом столе. Это была самая странная карта из всех, что он видел.

На ней была подробно, до мельчайших деталей, изображена лишь та область, где находился их город, и путь из него на восток, до самого края Кристального леса. Дальше начинались белые пятна. Огромные, пугающие белые пятна, на которых рукой Сильвестра были сделаны лишь редкие, загадочные пометки. Вместо названий и обозначений там были рисунки: спираль, похожая на водоворот; силуэт парящего в небе острова; зигзаг молнии, бьющей из-под земли. А там, где по расчетам Элиана должен был находиться Безмолвный Пик, был нарисован лишь один символ: открытый глаз, в зрачке которого отражались звезды.

Вдоль нижнего края карты шла надпись, сделанная тем же уверенным почерком: «Не доверяй чернилам, Элиан. Доверяй дороге. Карта не ведет, она лишь задает вопросы. Ответы ищи под ногами, а не на пергаменте».

Это было завещание Мастера. Его последний и самый главный урок. Всю жизнь он учил Элиана точности, аккуратности, умению доверять выверенным линиям и расчетам. А теперь, отправляя его в самое важное путешествие, он говорил ему забыть все это.

Элиан стоял над картой, и его охватило странное спокойствие. Страх никуда не делся. Он сидел холодным комком где-то в желудке. Но поверх него легло что-то еще – любопытство. Впервые в жизни он смотрел на белое пятно на карте не как на недостаток информации, а как на обещание. Обещание приключения.

Он начал действовать. Методично, как учил его Мастер, он стал готовиться к дороге. Он отобрал самые точные карты окрестных земель, несколько запасных перьев, брусок сухих чернил. Сложил в сумку смену белья, теплый плащ и все съестные припасы, что нашел в мастерской. Шкатулку с Астролябией он открывать больше не решался, но, подумав, завернул ее в несколько слоев мягкой ткани и уложил на самое дно сумки, под остальные вещи. Так было безопаснее. И спокойнее.

Последние дни в городе он провел, словно в тумане, распродавая немногие личные вещи и книги Мастера, которые не представляли ценности для архива. На вырученные медяки он купил крепкие походные сапоги и еще немного еды в дорогу. Он почти ни с кем не разговаривал, на все вопросы отвечал, что нашел место помощника у заезжего купца. Люди кивали, сочувственно глядя на него, и больше не расспрашивали.

На седьмой день, ранним утром, когда город еще спал, укрытый сизым туманом, Элиан в последний раз обошел мастерскую. Он провел рукой по спинке кресла Сильвестра, коснулся холодного стекла армиллярной сферы. Здесь прошла вся его жизнь. И теперь он должен был ее оставить.

Он закинул сумку на плечо. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал. Он глубоко вздохнул, втягивая в себя знакомый запах пыли и пергамента, и вышел за дверь, плотно притворив ее за собой.

У восточных ворот его никто не ждал. Сонный стражник, зевнув, махнул ему рукой, пропуская. Элиан сделал шаг, потом другой. Каменная мостовая сменилась утоптанной грязью тракта. Воздух стал другим – пахло влажной землей, прелой листвой и свободой. Пугающей, безграничной свободой.

Он обернулся. Городская стена тонула в утренней дымке. Он был один. Впереди, на горизонте, первые лучи восходящего солнца коснулись верхушек деревьев, и они вспыхнули неземным, фиолетовым огнем.

Кристальный лес ждал его.

Глава 3

Первые сто шагов по дороге были оглушительными. Не из-за звуков – вокруг стояла сонная утренняя тишина, – а из-за их отсутствия. Элиан привык к фону своей жизни: скрипу половиц, шелесту пергамента, гудению калибровочных механизмов. Здесь же, за воротами, мир молчал. И это молчание было наполнено ожиданием. Казалось, каждый куст у обочины, каждый камень, поросший мхом, затаился и наблюдает за ним, чужаком, вторгшимся на их территорию.

Воздух был другим. В городе он пах дымом, выпечкой и сточными канавами. Здесь он был густым и влажным, пропитанным запахами мокрой земли, гниющей листвы и чего-то еще – дикого, первобытного, от чего по спине пробегал холодок. Элиан шел, и каждый шаг отдавался в его голове гулким ударом. Шаг от дома. Шаг от безопасности. Шаг в бездну.

Его рука сама собой скользнула в сумку и нащупала свернутую карту. Пальцы вцепились в гладкий пергамент, как утопающий цепляется за обломок мачты. Карта. Вот что было реальным. На ней дорога была просто линией, уверенно прочерченной от точки «А» до точки «Б». Лес – аккуратной зеленой штриховкой. Река – изящной синей кривой. Все было просто, понятно и безопасно. Но стоило поднять глаза, как эта иллюзия рушилась.

Дорога не была линией. Она была шрамом на теле земли, разбитым, с колеями, заполненными мутной водой, с выбоинами, в которых легко можно было подвернуть ногу. Лес не был штриховкой. Он был живой, дышащей, шепчущей массой, чьи тени двигались сами по себе, даже когда ветер стихал.

Через час пути мышцы, не привыкшие ни к чему, кроме сидения в кресле, начали протестовать. Плечи ныли под весом сумки, а новые сапоги, казавшиеся в лавке такими удобными, принялись безжалостно натирать пятки. Он остановился, тяжело дыша, и оглянулся. Городская стена все еще была видна, серая и надежная полоска на горизонте.

Вернись, – прошептал голос в его голове. Голос был до ужаса рациональным. Ты не выживешь. Ты картограф, а не следопыт. Твое место там, среди книг и чернил. Мастер был стар, он бредил. Никто не осудит тебя. Ты можешь просто сказать, что попробовал и не смог. Этого будет достаточно.

Он почти поддался. Сделать шаг назад было так легко. Можно было бы вернуться, упасть в ноги служителю из Храма, умолять дать ему работу в архиве… Любую работу. Мыть полы, пересчитывать свитки, лишь бы снова оказаться в четырех стенах, под крышей, в безопасности.

Элиан закрыл глаза и увидел лицо Мастера Сильвестра. Не спокойное, посмертное лицо, а живое – с лукавым прищуром, когда он рассказывал о своих путешествиях, и строгое, когда учил его проводить линию без единого изгиба. И его последние слова: «Поклянись, Элиан».

Он открыл глаза. Городская стена на горизонте больше не казалась надежной. Она выглядела как стена тюрьмы, которую он только что покинул. Он сжал зубы, поправил лямку сумки и зашагал вперед, не оборачиваясь.

К полудню он отошел достаточно далеко, чтобы город скрылся за холмами. Чувство одиночества, до этого бывшее просто фоном, обрушилось на него с физической силой. Он был совершенно, абсолютно один. Если он сейчас упадет и сломает ногу, его найдут только дикие звери. Если на него нападут разбойники, никто не услышит его криков. Эта мысль была настолько парализующей, что он замер посреди дороги, вслушиваясь в каждый шорох. В свисте ветра ему чудился разбойничий посвист, в треске сухой ветки – крадущиеся шаги.

Он сошел с дороги и спрятался в зарослях колючего кустарника, сердце колотилось где-то в горле. Он просидел там почти час, дрожа от каждого звука, пока мимо не проскрипела телега, запряженная волом. На телеге сидел старый фермер, который сонно понукал животное и даже не взглянул в его сторону. Элиан почувствовал укол стыда. Его воображение, привыкшее рисовать фантастические миры на пергаменте, теперь с тем же усердием рисовало ему тысячи способов умереть.

Он заставил себя снова выйти на дорогу. Нужно было есть. Он сел на поваленное дерево и достал один из питательных брикетов Мастера. Твердая, сладковатая масса таяла во рту, но вкуса он почти не чувствовал. Он ел механически, как заводил часы, просто потому что так было надо. И все время его взгляд блуждал по сторонам, ожидая нападения.

Когда солнце начало клониться к закату, страх вернулся с новой силой. Ночь. Он никогда не боялся ночи в городе. Ночь в мастерской была временем тишины и работы при свечах. Но здесь, в дикой местности, ночь была врагом. Она скрывала хищников, она стирала дорогу, она оживляла тени.

Он нашел небольшую поляну, укрытую от дороги несколькими чахлыми деревьями. Попытался развести огонь, как было описано в одном из справочников по выживанию, который он читал из чистого любопытства. Он битый час чиркал кремнем об огниво. Искры летели, но сухой мох, который он с трудом наскреб, лишь дымил, но не загорался. В конце концов, он бросил это бесполезное занятие, раздосадованный и замерзший. Его практические навыки равнялись нулю.

Он разложил свой плащ, сел, прижавшись спиной к стволу дерева, и завернулся в него, положив сумку на колени. Он обнимал ее, как единственного друга. Там, внутри, на самом дне, лежала Астролябия. Ее вес и едва ощутимое тепло, пробивавшееся даже сквозь слои ткани и кожи, были единственным, что связывало его с его миссией, с его клятвой.

Темнота сгустилась. Она не просто наступила – она навалилась, живая и плотная, украв все краски и очертания. Небо, усыпанное миллиардами незнакомых, холодных звезд, не успокаивало, а давило своей бесконечностью. Каждый звук стал громче в десять раз. Уханье совы заставляло его вздрагивать. Шорох в кустах казался шагами огромного зверя. Где-то вдали завыл волк, и от этого протяжного, тоскливого звука у Элиана волосы на затылке встали дыбом.

Он сидел, не смея пошевелиться, вцепившись в сумку до боли в костяшках. Страх был не просто чувством – он стал физическим состоянием. Он сковал его мышцы, ледяными иглами впился в кожу, сдавил грудь так, что стало трудно дышать. Он снова вспомнил свою мастерскую: тепло камина, запах воска, ровный свет лампы, защищающий от любой темноты. Зачем? Зачем он променял все это на этот первобытный ужас?

«Карта – это не сама территория…» – всплыли в памяти слова Мастера.

Теперь он понимал, что тот имел в виду. На карте ночь была просто сменой цвета фона. В реальности ночь была живым существом, которое хотело его поглотить.

Он не спал ни минуты. Он сидел, вслушиваясь в темноту, и боролся. Боролся с желанием вскочить и бежать без оглядки обратно, к призрачному спасению городских стен. Боролся с образами чудовищ из бестиариев, которые услужливо подсовывало ему воображение. Но больше всего он боролся с самим собой – с тем испуганным мальчиком, которым он был всю свою жизнь.

И где-то в самый темный час, перед рассветом, когда отчаяние стало почти невыносимым, что-то изменилось. Он вдруг понял, что не может просто сидеть и бояться. Страх был бесполезен. Он не защищал, он лишь парализовал. Мастер Сильвестр никогда не боялся. Он спускался в Проклятые Каньоны, пересекал Дрожащие Болота, наносил на карту побережье Моря Иллюзий. Он не был бесстрашным – Элиан теперь это понимал. Он просто умел делать шаг вперед, несмотря на страх. Он принимал его как часть пути.

Элиан выпрямился. Он все еще боялся. Дрожь не унималась. Но теперь под страхом, как твердая порода под слоем рыхлой почвы, появилось что-то еще. Упрямство. Он дал клятву. И он исполнит ее или умрет, пытаясь. Других вариантов не было. Это простое осознание не сделало его храбрым, но оно придало ему сил.

Когда первый робкий луч солнца пронзил листву, он показался Элиану настоящим чудом. Ночь отступила. Он выжил. Он все еще был один, ему все еще было страшно, но он пережил свою первую ночь. Он развернул брикет с едой и, впервые за сутки, почувствовал голод.

Подкрепившись, он встал и отряхнул плащ. Тело болело, но разум был ясным, как никогда. Он снова закинул сумку на плечо. Вес ее, казалось, ничуть не уменьшился, но теперь в этой тяжести была не только ноша, но и цель.

Он вышел на дорогу и посмотрел на восток. Тракт бежал вперед, теряясь в утренней дымке. А далеко на горизонте, там, где вставало солнце, он увидел это. Верхушки деревьев. Но они были не зелеными. Они переливались на свету всеми оттенками фиолетового, розового и синего, словно россыпь драгоценных камней. Они ловили и преломляли утренний свет, рассыпая вокруг себя радужные блики.

Кристальный лес.

Первое настоящее испытание, обозначенное на его невозможной карте. Страх снова шевельнулся в груди, но на этот раз Элиан не позволил ему себя захлестнуть. Он лишь крепче сжал лямку сумки. Он сделал свой первый шаг за порог. Теперь оставалось только идти вперед.