День Рожденья – Запрещамбель!

– Здравствуйте, Госпожа Толстуха! – вышел вперед Горшков.

– Доброго дня и доброго пути, отважные путешественники, – голос ее был печален. – Я слышала, вы были у Герцогини?

– Да, а Бука пропал…

– Премьер-министр Бука действительно пропал, что очень расстроило короля. Но главное – то, что король разгневался и на вас, так как считает вас ответственными за случившееся. Министр и вы объявлены в розыск. Капрал Бельбундий только что получил распоряжение найти вас и посадить в тюрьму.

Все ошарашенно молчали. Горшков был поражен. Ведь они хотели помочь, а теперь – в тюрьму. Проделали такой путь.

– Бли-ин. – затянул Хомяков. Дернула же нас нелегкая…

– Все как всегда! – отчеканила Лейнеккер. – Горшков влез в историю, а все страдай! Я же говорила…

– Так, всем спокойно! – мозг Горшкова, будто назло словам Лейнеккер, начал работать вдвое пуще обычного. – Думаем, думаем… Капрал! Он один во дворце, так?

– Ну, так.

– Один он искать нас не будет. Ему нужны солдаты, так? А солдаты где?

– Полк дворцовой охраны расквартирован в столице Гнусабле, – заметила Белка. До него час пути.

– Значит, капрал отправится туда. Это час, и час обратно.

– А вдруг он еще во дворце? – заметил Великанов. И поджидает нас в засаде?

Все снова приуныли.

– Плим!

– Да, Госпожа Толстуха.

– Связь с летучим отрядом! Срочно выяснить, где капрал Бельбундий. Доложите немедленно.

Плим исчезла в ветвях. Через минуту она появилась.

– Летучий отряд докладывает, что капрал час назад на повозке отправился в Гнусабль.

– У нас есть два часа! Но что же делать?

– Госпожа Толстуха, Герцогиня дала нам вот это, – Саша Синичкина показала пузырек. – Это смеятельный эликсир. Тот, кто выпьет его, вновь научится смеяться.

Белка недоверчиво посмотрела на пузырек.

– Этого пузырька не хватит на всех жителей Цветных Земель.

– Давайте сами выпьем, – мрачно предложила Дубовицкая. – Хоть посмеемся перед тюрьмой.

– Король! – взревел Горшков! Нужно научить смеяться короля! Он запретил всем смеяться и играть! Мы не сможем разделить эликсир на всех, но мы можем попробовать рассмешить, разыграть короля!

– Ах, если бы это могло помочь, – грустно сказала Белка. – Король раньше был очень веселым человеком и любил играть. Но даже если вы проберетесь во дворец… Король разгневан на вас. Как вам удастся заставить его выпить эликсир?

– А мозги нам на что? Мы попытаемся! У нас есть два часа!

– Хорошо. Если вам понадобится помощь, воспользуйтесь этим, – и она протянула серебряный свисток на тонкой цепочке. Я все еще надеюсь, что вам удастся образумить короля, и белкам не придется покинуть лес. Но надежда тает с каждой минутой.

– Надежда есть, госпожа Толстуха! Петька – молодец, он что-нибудь придумает. А мы ему поможем, – улыбнулась Синичкина.

Горшков взял свисток и надел цепочку себе на шею.

– Здесь мы расстанемся. Идите в том направлении, – она указала лапкой в просвет между деревьями, – и выйдете к дворцовой ограде. Дальше идите направо вдоль нее, и придете к воротам.

– Спасибо, Госпожа Толстуха, – поблагодарил Горшков, и все зашагали к ограде.

XVI

Дворец был пуст, в окна бились жужжащие мухи, ветерок колыхал занавески. Решили долго по дворцу не бродить, чтобы не встретить короля или кого-то из свиты.

– О, вон там кухня! – заметил Хомяков. Пойдем туда, может, чего покушать найдем.

– Хомяков, тебе лишь бы пожрать. Там наверняка кто-то есть! Сразу шум поднимут!

– Бука говорил, что все разбежались. А капуста с картошкой в тронном зале стоит. Значит, нету там никого.

Подкрались к кухне, и действительно, там не было ни души. Сковородки и кастрюли ровными рядами висели на специальных крючках у стен, доски, ножи, терки и венчики – все аккуратно разложено и развешано по своим местам. Маленький паучок деловито плел свою сеть в углу. Все сели за широкий деревянный стол. Горшков обводил всех взглядом, напряженно сопел, вертя в руках пузырек. Тот был хрустальным, и свет из окна переливался в гранях.

– Так, у нас два часа. В общем, какой будет план?

– У меня есть план, – смущенно произнес Паша Хомяков. Нужно как следует подкрепиться.

Но никто даже не отозвался. Все напряженно молчали.

– Ну и думайте сами, а я голодным не могу, – обиделся Хомяков, отошел к окну и трагически встал около него, скрестив на груди руки.

– Горшков, – прошипела Лейнеккер, – ты нас сюда привел, ты и думай.

– Да замолчи ты, Линейка! – не выдержала Дубовицкая. – Сама-то мозгами пошевели! А только и знаешь, что критикуешь. Как подначить, так ты первая, а как помочь…

– Я? Да я…

– Ребята, ребята! – заплясал у окна Хомяков. Смотрите! Там… – он тыкал пухлым пальцем в открытое окно.

Все мигом бросились к окну и посмотрели вниз, ожидая увидеть капрала со взводом солдат. По дорожке плелся гном, таща тележку, в которой было несколько кочанов капусты и корзина яблок. Горшков чуть было не наподдал Хомякову.

– Давайте хоть капустки попросим погрызть, – чуть не плакал Хомяков. – Ну что вы как эти…

Все поплелись обратно к столу.

– Мамочки! Крыса! – заверещала Поросенкова и попятилась назад. Огромная крыса сидела на столе и держала в лапах пузырек, пытаясь вытащить пробку. Пробка была хрустальной и не поддавалась. Крыса была одноглазой. Обведя единственным взглядом застывшую компанию, она преспокойно слезла со стола и шмыгнула в дверь, держа в лапах пузырек. Только облезлый хвост мелькнул.

– Хома!.. – сипел красный от злости Горшков, сжимая кулаки. Но надавать подзатыльников Хомякову вряд ли помогло бы.

– Все. Теперь и эликсира нету, – грустно сказала Сашенька.

– Ребзя, я думал… Я пойду, я найду! Он вон в ту дверь… – размазывал слезы по щекам Хомяков. Все угрюмо молчали. Великанов заглянул в дверной проем.

– Ребят, это кладовка или погреб какой-то. Темный. Спускаться надо.

– Я вас сюда привел, значит мне и расхлебывать, – решительно сказал Горшков. Что тут сидеть, сопли размазывать. Кто со мной? – и он обвел глазами мальчишек. Но никто не выразил желания, а с девчонками – само собой, в разведку не ходят.

– Я пойду. – Неожиданно вышла вперед Соня Лейнеккер.

– Ты чего, Линейка? Девчонки остаются. А если их там много?

– Я крыс не боюсь, а девчонки тоже могут не хуже мальчишек. Давай, командир, командуй.

– Вот это разведрота, – присвистнул Великанов, – не подеритесь там.

– Мы будем ждать вас! – пообещала Саша Синичкина.

Под изумленные взгляды Горшков и Соня двинулись вперед по коридору.

Тяжелая дубовая дверь со скрипом приоткрылась, и пахнуло холодной сыростью подвала.

– Я первым пойду.

Горшков стал аккуратно спускаться по каменной лесенке. Соня шла за ним.

– Смотри! – она показала на выемку в каменной стене. В ней стояли разнокалиберные подсвечники с толстыми оплывшими свечами. Видимо, их оставили здесь гномы, чтобы удобнее было освещать путь. Горшков взял самый большой подсвечник со свечой, еще один дал Соне. Зажигалка у него была всегда с собой: фирменная, для спасателей, он получил ее в подарок от отца и очень ею гордился. Регулятор зажигалки можно было подкрутить так, что пламя било на целый метр вперед. Со свечами дело пошло быстрее: их яркое пламя хорошо освещало своды подвала.

Подвал оказался немаленьким: он представлял собой разветвленную сеть залов, соединенных длинными коридорами. В залах когда-то хранились припасы, теперь же они пустовали. Первый зал был заставлен пустыми бочками и бочонками. Некоторые бочки были таким огромными, что туда легко поместился бы целый класс. Они стояли на специальных подставках и были испещрены надписями мелом. Следующий зал был еще больше. Вдоль стен тянулись деревянные стеллажи с приколоченными табличками: «Компот персиковый», «Варенье малиновое», «Сиропы». Никаких сиропов и варений не было, только ряды пустых пузатых банок свидетельствовали о том, что сладкоежек во дворце было достаточно.

– И куда это вы собрались, голубчики? – в полной тишине вдруг раздался скрипучий голос. Соня от неожиданности чуть не выронила подсвечник. – А ну, стоять-бояться!

Горшков во все глаза вглядывался в ряды полок. Край мешковины, лежащий на нижней полке, зашевелился, и из-под нее вылезла преогромная крыса и вразвалочку пошла навстречу Горшкову.

– Мамочки. Это она, – чуть дыша прошептала Соня, пятясь назад.

Крыса, а точнее, крыс спокойненько подошел к бочонку, влез на него, встал, уперев лапы в бока. Крыс был одноглазый, второй глаз закрывала повязка. На нем были надеты трепаные клетчатые брючишки с одной лямкой. Облезлый толстый хвост волочился по полу. Крыс уставился на Горшкова.

– Ну, чего надо, детишки? – голос его был тонким, как будто скрежетали алюминиевой ложкой по тарелке. – Или язычки проглотили, поросятки? Или, может, вас куснуть-полоснуть для начала? – и он оскалил свои оранжевые резцы.

– Вы… Ты сам кто такой? – проговорил Горшков, прикрывая сжавшуюся от страха Соню и просовывая одну руку в карман.

– Ха-ха! Он спрашивает, кто я такой! Ребята, слыхали?! – он обернулся по сторонам, и еще несколько мерзких крысиных голосов отозвались из разных углов, – хи-хи! Острые блестящие носы показывались из-за досок, шевеля усиками и нюхая воздух.

– Я – Зинни Круть-Перекруть Мокрый Хвост Клетчатый Штан Одноглазый! – гордо сообщил крыс. И я, представь себе, здесь живу! А прозвище мое – Чик-Чик! А знаешь, поросеночек, за что у меня такое прозвище? – и он подобрал под себя лапы, готовясь прыгнуть.

– Нет.

– За то, что бечевки и крышечки я перегрызаю с такой же легкостью, как и твои косточки! – крыс в мгновение ока прыгнул на Горшкова. Тот ожидал этого и, махнув кулаком с зажатой в нем металлической зажигалкой, отбросил крыса метра на два назад. Тот вскочил и, ощерив резцы, заверещал:

– Ребята, а ну покажем им! – и тонко свистнул.

Горшков толкнул Соню в угол, поднял с земли клепку от бочки – длинную дубовую дощечку – и сунул ей в руки.

– Если нападут – бей!

Крыс, будучи уверен в победе, вразвалочку шел на Горшкова. Соня тихонько всхлипывала в углу. Горшков пригнулся, встал в боксерскую стойку и пальцем нащупал регулятор зажигалки. Еще три здоровенных крысы заходили с боков. Когда крыс оказался вблизи, он направил сопло зажигалки прямо на него и нажал гашетку. Плотная струя пламени ударила крысу прямо в нос. Это было так неожиданно, что первую секунду он даже не сообразил, что произошло. Зато в следующую он подпрыгнул чуть на не на метр от земли, извиваясь, визжа и вереща от боли. Шмякнувшись об пол, он вертелся на месте и хлопал себя лапами по морде, пытаясь потушить дымящуюся шерсть, чем причинял себе еще большую боль.

– У-и-и! Больно! Мой нос! Он поджег мой нос! А-а-а!

Запахло горелой шерстью. Крысы замешкались.

– Бежим! – Горшков схватил за руку дрожащую Соню и ринулся в дверь. Было темно, но глаза его привыкли к полутьме, и он бежал по коридорам, не разбирая дороги. Остановившись, они отдышались, снова зажгли свечу и снова побежали. Казалось, шорох крысиных лап преследовал их.

– Фу-ух! – остановился отдышаться Горшков, когда они, пробежав изрядное расстояние, несколько раз круто свернули и опять оказались в зале со сводчатыми потолками. Зал был похож на все предыдущие.

– Петя, я боюсь! Эти крысы… Они такие огромные, – она прижалась к нему и готова была вот-вот заплакать.

– Не бойся. Уже все. Они нас не догонят.

– Правда?

– Правда. А если догонят, я им всыплю!

– Ну хорошо… С тобой я не боюсь, – она помолчала и добавила, – Петь, знаешь что?

– Что?

– Я… тут подумала… я как дура себя вела. Ты на меня не обижайся. Ну вот такой характер у меня. Ты молодец. Я сначала думала, что ты дурачок и хулиган. Там, в школе… А теперь вижу, что ты… Ты… Ну, в общем, ты хороший, – Соня посмотрела на него и улыбнулась. Он впервые видел ее улыбку. – Мы ведь вернемся?

– Ну ладно, тоже мне… – проворчал Горшков смущенно. – Распустила нюни. Конечно, вернемся. Давай выбираться отсюда.

– А как же пузырек?

– Пузырек… Давай вылезем, ребят позовем. Я его хорошо подпалил. Может, отдаст.

– Но как мы выберемся теперь? Тут все такое… запутанное.

– Может быть есть другой путь… Другой выход из подвала.

Горшков отряхнул брюки, проверил свечи в кармане и взял зажигалку наизготовку. Вместо деревянной клепки он сунул в руку Соне длинный металлический прут.

– Пошли.

Они ходили из зала в зал, но ничего похожего на выход не было. Залы были одинаковые и различались только содержимым. В одних громоздились бочки и кадушки, в других лежали кучи пыльных мешков или стояли пустые тележки. Отчаявшись найти выход, решили идти по собственным следам. Но каменный пол был гладким и твердым. Горшков остановился, не зная, куда идти дальше.

– Я придумала! Нужно искать капли воска на полу! Они приведут нас в тот зал, с крысами. Я уже готова снова с ними встретиться, лишь бы выбраться.

– А что, и верно… Соображаешь, – проворчал Горшков и, согнувшись в три погибели, разглядывая пол, они двинулись дальше. Сделав несколько поворотов, Горшков начал подозревать, что они ходят по кругу. Он почти отчаялся. Хотелось сесть в угол и заплакать. Но тут его внимание привлек маленький огрызок яблока, лежащий у стены.

– Смотри! Огрызок! – он поднял его и стал разглядывать. Огрызок был не очень свежим, но и не совсем старым.

– Ну и что? – пожала плечами Соня. Просто огрызок яблока.

– Как что? Если есть огрызок, значит, есть и яблоко!

– Ну и что, что есть? – повторила Соня. – Это понятно, что любой огрызок когда-то был яблоком.

– А то, что если есть яблоко, значит, есть и тот, кто его съел!

– Петя, я боюсь! А если это опять крысы?!

– Нет, крысы так не едят. Это человек. За мной!

И снова, согнувшись в три погибели, побежали вперед. Но искали уже не капли воска. Находки не заставили себя долго ждать. В следующем помещении обнаружился черенок от груши и скорлупка ореха. В следующем пахло как-то необычно, не так, как в предыдущем: сыростью и пыльной мешковиной. Следующий зал заканчивался длинным коридором. Соня первой выбежала в коридор и тут же обернулась, подзывая Горшкова.

– Петя! Смотри!

Горшков внимательно вглядывался в темноту коридора, но ничего не видел.

– Там… Как будто свет блеснул. Там кто-то есть!

– Ничего не вижу. Темно там.

– Точно говорю! Блеснул и погас!

– Пойдем посмотрим.

– Петя, может не надо? Может, не пойдем? А вдруг там что-то страшное? Давай лучше вернемся? Я боюсь… за нас.

– Надо идти. Я впереди, ты за мной.

Взяв в одну руку железный прут, в другую зажигалку, Горшков крадучись двинулся вперед. Вцепившись мертвой хваткой в его рукав, позади семенила Соня. Когда дошли до двери, Горшков вытянул руку со свечой вперед и поводил ею, освещая пространство, и только тогда вошел. Пахло только что погашенной свечой… и было ясно, что в комнате кто-то был. Горшков остановился и стал оглядываться вокруг. Все те же деревянные полки, тележка, бочка в углу. На полу возле бочки стоял подсвечник. Горшков, сделав знак Соне, на цыпочках пошел к бочке и поднял с пола подсвечник. Тот был еще теплым. Тогда Горшков набрался храбрости, сделал глубокий вдох и заглянул в бочку. Из бочки испуганными глазами на него смотрел министр Бука.

XVII

Уа-а-а-а! – Бука сидел на дворцовой кухне и ревел. Его манишка была вся мокрая от слез, он рыдал, и сквозь рыдания слышался жалобный голос:

– Это я… У-у-у… Простите меня-а-а. Бу-у-у-а. Я испугался… Герцогиня…

Ребята сидели вокруг и терпеливо ждали, пока Бука поплачет. Наконец рыдания стихли, и он, всхлипнув напоследок несколько раз, совсем успокоился. Подняв голову, он увидел пристальные взгляды ребят и понял, что придется все рассказать.

– Это я во всем виноват, – сопя, пробормотал он.

– В чем?

– В том, что король стал таким. Это все я!

– Но как? – изумился Горшков.

– Это я внушил королю, что нужно всем все запретить. И эти колотушки, и прищепки.

– Но зачем?

– Я… я испугался. Я боялся…

– Чего?

Лицо Буки вновь скуксилось, он снова собирался заплакать, на этот раз горько и печально. И заплакал бы, но Саша Синичкина подошла к нему и, заглянув прямо в глаза, произнесла мягким голосом:

– Чего вы испугались? Расскажите нам. Мы хотим помочь.

Молчание. Сопение.

– Я хотел стать королем.

– Вы? Вы хотели совершить… этот, как его… Государственный переворот?

– Нет, что вы! – замахал руками Бука. – У нас никто и не знает, что это такое. Просто король однажды оставил мантию и корону в тронном зале и убежал играть в расшибалочку. А я надел их и стал ходить перед зеркалом, и стал воображать, что я король.

Бука замолчал, всхлипывая.

– Я завидовал королю. Вы не знаете, но раньше он был совсем другим. Он был самым веселым королем на свете. Такого легкого человека еще поискать. А какие шутки он откалывал в тронном зале… А как играл… А я занимался всеми этими скучнейшими делами: приход-расход, сто возов пшеницы, сто возов картошки… То починить, это наладить. Все на мне, а когда поиграть и повеселиться?

– И вы решили стать королем?

– Да! Но я тут же сообразил, что короля все знают в лицо, и у меня никогда не получится. Но зависть брала свое. Я говорил про себя: если у меня нет времени веселиться, то и вы не будете!

– Как это… эгоистично!.. – прошептала Синичкина.

– И я стал внушать королю, что надо запретить всем разговаривать. Я очень старался, придумывал разные небылицы. Король не верил, и все, что мне удалось – это убедить его запретить всем смеяться.

– Запретить смеяться? Но это же невозможно.

– Увы. Как оказалось, возможно. Потом король простудился. У него был страшный насморк, он гнусавил. Я сказал, что подданные, которые любят своего короля, должны разделить его участь. Так появились прищепки.

– Да вы просто гений какой-то, – буркнул Ватрушкин. А колотушки?

– Колотушки король придумал сам. Вспомнил какую-то старую обиду и решил всем отомстить.

– Какую обиду? – спросила Саша Синичкина.

– Этого я не знаю. Даже сам король вряд ли помнит, какую. Все стали думать только об этих прищепках, колотушках.

– Но как вы объяснили это королю? Остальным министрам?

– К тому времени часть министров уже сидели в тюрьме за невыполнение королевских указов, некоторые разбежались. Остальные меня боялись, потому что думали, что я с помощью Герцогини заколдовал короля и теперь могу внушить ему что угодно. А когда появились прищепки, то и вовсе перестали общаться между собой. А у Герцогини мы и не были никогда, но это вы и так знаете.

– Вот это да! – присвистнул Пляскин. А Бука вошел во вкус, рассказывая о своих художествах, и даже как-то приосанился, чувствуя себя великим государственным мыслителем.

– Я стал главным лицом в королевстве. Я мог придумать любой указ, и король подписал бы его. Но тут мне самому стало страшно. Улицы опустели, и в государстве стало совсем грустно. Все перестали играть и работать, начался бедлам, потому что с прищепками на носу и разговаривать-то трудно… Гномы разбежались, не желая носить прищепки, садовники, повара сбежали, готовить вкусные блюда стало некому. Мы быстро съели все запасы, некому было привозить свежую провизию ко двору. В общем, все пошло кувырком, и я не знал, что делать. И короля как подменили: он стал всех подозревать, стал глупым и раздражительным. Впрочем, я его понимаю: будешь тут раздражительным: утром подают подгорелую кашу, от которой болит живот, после завтрака министры делают доклад и гнусавят с прищепками на носах, и беспрестанно смотрят на часы, чтобы не прозевать колотушки. А на обед – сырая репка или недоваренная картошка.

– Но почему вы сбежали? – спросила Соня.

– Вы оказались упрямее, чем я думал. Вначале я рассчитывал, что вы испугаетесь и не станете вмешиваться в наши дела. И уж точно не думал, что вы доберетесь до дворца Герцогини. А Герцогиня – могущественная волшебница. Я боялся, что она разоблачит меня, и вы все узнаете.

– Герцогине нет дела до ваших слабостей. Ее интересует только одно: сумеете ли вы остаться собой, – тихо проговорила Соня.

– А куда же вы поехали с Делегацией, если не к Герцогине?

– Покатались по предгорьям. У нас много красивых мест. Остальные получили дорогие подарки в обмен на молчание. Но что же теперь делать? – Бука закрыл лицо руками. – Я не знаю, как теперь помочь королю. Я знал, что показываться ему на глаза нельзя, и спрятался в подвале…

– Разве это выход – прятаться от проблем? Если заварили кашу – надо расхлебывать, – заметила Поросенкова. – Это у нас есть пословица такая – про кашу. Это значит – если вы натворили всяких глупостей, то нужно исправить их.

– Я хотел. Тем более, что многие думали, что я хороший, а во всем виноват только король.

При упоминании каши все оживились, особенно Хомяков.

– Я тут сильно извиняюсь, господа хорошенькие, – скрипучий голос раздался из угла так неожиданно, что Горшков чуть не подскочил на месте. В углу возле плиты стоял крыс. Его клетчатые брючки были прожжены в нескольких местах, на носу и ушах виднелось несколько свежих ожогов и проплешин. Сам он имел вид смущенный и потрепанный.

– Опять он, – проворчал Горшков и схватил кочергу.

– Но-но! Полегче, уважаемый! Я безоружен! – он смущенно потирал обожженный нос. – Сдаюсь!

Бука при виде крыса испуганно съежился. Видно было, что и он не избежал встречи.

– Ничего себе, отделал ты его. Вон, нос весь обжег, уши. Мне его жалко – прошептала Соня Горшкову.

– В общем, извиняйте, – смущенно проговорил крыс. – Времена нынче голодные, а тут, смотрю, пузырек стоит. Ну, подумал, пригодится. Только пробку не открыть, плотная.

– Да уж, если бы открыли… – проворчал Сережа.

В общем, господа хорошенькие, вы мне нос спалили, так уж подлечите пожалуйста, а то совсем худо, – плаксиво сообщил крыс. – В нашем крысином деле без носа никуда.

– Пузырек верни.

– Пинни! Верни пузырь! – и он сморщился от боли. Другой крыс смущенно подошел к Горшкову и протянул пузырек.

Бука встал на табуретку, залез в кухонный шкаф, достал аптечку. Саша Синичкина стала смазывать ожоги крыса пахучей мазью. Уши пришлось перевязать. Соорудили специальную круглую повязку и водрузили ее на нос. Крысу было больно, неудобно, но он мужественно терпел.

Когда повязка была готова, крыс подошел к Горшкову, протянул лапку.

– Мир?

– Мир!

– Парень этот – он кивнул в сторону кухни – Бука, он в общем, хороший, совесть есть. Вы уж не ругайте его сильно.

– Не будем, – улыбнулся Горшков.

– Так, ребзя, времени мало. Бука, надо взять себя в руки и действовать. Это смеятельный эликсир, нам его Герцогиня дала. Тот, кто выпьет, научится вновь смеяться. Это все, что у нас есть.

Бука осторожно взял пузырек и посмотрел на свет.

– Такого маленького пузырька не хват даже на десяток гномов. А только в Гнусабле проживают триста две тысячи…

– Нужно рассмешить короля! Может, тогда он одумается.

– Рассмешить… Сколько у нас времени? Час! – Бука! Скорее!

– Кажется, у меня есть мысль! Мы попробуем заставить короля выпить эликсир. Слушайте внимательно. Идея такая…

XVIII

Бука заметно повеселел и был полон решимости найти короля. Все вышли во двор и, встав под окнами королевской спальни, хором закричали:

– Ваше Величество!

В окне показалось сердитое лицо короля.

– Ваше Величество, пожалуйста, выходите во двор. Очень важное дело, государственное!

Лицо короля скрылось, в окне мелькнули надеваемые штаны.

– Как вы вообще додумались запретить смех?

– Мне так стыдно это вспоминать… Обида, – рассказывал Бука, пока все шли на игровую площадку. – От Курицалапа я узнал, что в детстве у короля был воспитатель-гувернер. Он был очень строг. Как-то раз король, будучи маленьким, громко засмеялся за столом. Воспитатель в наказание запретил королю смеяться на целый месяц. Я выбрал подходящий момент и напомнил королю эту обиду. Король сказал: раз мне запретили смеяться, я теперь король, и тоже запрещу! И запретил.

– Но ведь это было так давно! – возмутилась Синичкина.

– Королевские обиды не имеют срока давности – улыбнулся Бука. Идите на площадку, а мне нужно кое-что приготовить.

– А не сбежите? – нахмурился Горшков. Бука посмотрел на него с мягкой улыбкой, и Горшков понял, что теперь они – одна команда. – Я через минутку!

Король поджидал всех на площадке. Одет он был как попало, парик был растрепан, а туфли на босу ногу.

– А, это снова вы! Так называемые послы! Сами пожаловали. Стража! Капрал Толстопуз! Схватить! В тюрьму!

– Ваше Величество! – Горшков сделал страшное лицо. – Мы спешили сюда, чтобы сообщить вам… В Цветных Коро… то есть, в Гнусавии и Угрюмии – эпидемия! Страшная болезнь! Тот, кто заразится ею, обливается соплями, крякает как утка, покрывается зелеными пятнами и бородавками!