Запасный вход

Усадив его на табурет, слабого, податливого, она схватила кувшин с теплой водой и попыталась его напоить, не тут-то было, на вдохе, капельки воды, попали в дыхательные пути, и Никита Николаевич, захрипев, начал валиться на пол. Глаза его вывалились из орбит, на шее страшно вздулись вены, длинные пальцы рвали на шее несуществующий галстук.

Оцепеневшая от испуга, Наталья Ивановна, смотрела, как он заваливается на бок. Силясь пошевелиться, она лишь чуть ослабила пальцы, медный кувшин грохнулся на пол, и вода, нарушая все законы физики, поползла, как живая в сторону старухи. Жуткое зрелище открылось взору перепуганной женщины.

Изваяние не представлялось более, каменным, все лицо ее пришло в движение. Нос каким-то образом удлинился, огромной сине-красной сливой прикрыл рот, на месте которого образовалась щель, и из этой щели выползали заклинания на тарабарском языке – «Маравооо-меронг – анннндао – таммм, и эти слова, стекая по подбородку, вместе со слюной, капали на пол. Завороженная этим зрелищем, Наталья Ивановна повинуясь инстинкту, подняла взгляд выше, туда, где обычно находились глаза, и увидела два бездонных черных блюдца обращенных прямо на нее, они стремительно увеличивали свой размер, намереваясь поглотить избу и всех ее обитателей. Наталья Ивановна вдруг почувствовала, что у нее нет ног, вернее вместо ног две тяжеленные, рядом стоящие тумбы, она глянула вниз и увидела центр земли и раскаленную огненную массу, которая устремилась вверх, как будто обрадовалась, что для нее нашелся выход.

Пытаясь сдвинуться с места, Наталья Ивановна хотела крикнуть, позвать на помощь, но не смогла издать, ни звука. А огненная лавина все приближалась, а на пути – самое незащищенное место у женщины, и вот уже пламя лижет внутреннюю поверхность бедер, проникает, вовнутрь обжигая все на своем пути, и вот вместо крови по венам побежало раскаленное золото, и сердце толчками вталкивает его в мозг, и он плавится…

Сама собой голова Натальи Ивановны запрокинулась, руки терзали прекрасное творение парикмахера, еще одна попытка сделать выдох увенчалась успехом, и, дикий, полный страха и ужаса крик пронесся от потолка к стенам, пытаясь вырваться из избы. Но вот сознание оставило ее, она попятилась и упала навзничь, едва не задев головой кровать, где неподвижно, с широко раскрытыми глазами лежала девочка.

И зазвенела тишина в избе, кошачьи глазки настенных «ходиков», удивленно застыли, скосившись на происходящее, Никита, так же бездыханный, скрючился на полу, старуха стояла, словно сухое древо источенное временем с растрепанными волосами, с растопыренными пальцами, все так же рассматривая что-то внутри себя.

– «Омма… омма»… послышалось со стороны кровати.

Первая очнулась Опера. Судорожно вдохнув, удивленно посмотрела на свои дрожащие руки, с которых еще сочилась энергия, словно с корнями вырывая вросшие в пол валенки, подтащилась к девочке и в изнеможении упала на колени.

– «Все хорошо милая, «не ссаель, аги9».

Дрожащим слабым голосом шептала бабка.

– Этого больше не повторится, никогда, слышишь, никогда, никому я тебя не отдам, маленькая моя, хорошая, просто я с роду «этого» не делала, не было нужды, вот силы-то и не подрасчитала…

– Ты, видишь, ты, слышишь? Я вернула нашу девочку, и никому не дам ее в обиду. Все будет хорошо, все будет хорошо,– обращаясь к портрету на стене, шептала Опера – и тебя отыщу, ты только дождись меня, дождись меня…

Она смотрела на акварель восточной красавицы в желтом ханбоке, что любовно выписывала сто лет назад его рука.

– Ненаглядный мой, желанный, где ты??? Посмотри, что стало с твоей любимой «иппун».

Внезапно, по всему телу Оперы, пробежала судорога, и душа, с последним выдохом, устремилась ввысь.

Одряхлевшие члены потеряли старческую неповоротливость, она вдохнула полной грудью, без свиста и кашля, легко и свободно взмахнула руками, словно птица, вырвавшаяся из клетки.

– Я иду! Прими, я умоляю, и не отпускай, обессилевшую Оленьку, истраченную, истерзанную от вечных поисков.

Назови, как прежде называл – «иппун10, мама Чан Ми», позволь воссоединиться с тобой навсегда.

Она уже чувствовала его теплую ладонь, что скользила по волосам, опускаясь к плечу.

Еще немного, и он обнимет ее как тогда, впервые, на Кавказе…

Она уже почти восстановила, его образ в своей памяти.

Еще самую малость, и они встретятся, и, теперь уже навсегда.

Но вот, давление на голову усилилось, стало жестким, непримиримым, и она полетела обратно, вниз.

– Нет, Лиён, нет!!! – Отчаянно закричала Оленька – Лиён!!!

Она медленно приходила в себя, опять навалилась тяжесть физического тела, которое сотрясал холодный озноб. – Не хочу, не хочу, – что-то липко сопротивлялось внутри, отторгая эту немощь.

И, вдруг, она почувствовала теплую ладошку Чан Ми на своей плешивой макушке.

Зеленые, раскосые глазёнки лучились благостью.

– Мама…

Она схватила ручку девочки, прижала ее к губам, и скупые старческие слезы бесследно исчезали в ее глубоких морщинах, смывая тлен.

Глава 9.

«Все в природе вещей». Избушка в лесу 2007 год.

Никита Николаевич был прав в своих догадках. Воспоминание о потерянном ребенке навсегда поселилось в ее сердце незаживающей раной. Не уберегла, не уследила, не просчитала последствия. Ну, что делать, ей было всего двадцать пять, ОН звал ее «Иппун», что значит – красавица, да, она знала за собой такую особенность. Но как он ей это говорил! Ни один мужчина ни до ни после него, не вызывал в ней такую бурю эмоций. А еще в ней была сила, этот проклятый дар небес и, казалось, что весь мир принадлежит ей и только ей безраздельно, включая их маленькую дочь, которая как, оказалось, одинаково любила и маму и папу.

Все когда-то случается впервые. Уговоры, мольбы, слезы, угрозы, ничего не помогало. Нашла, как говорится, коса на камень, характер на характер. А всего-то – надо было отождествиться с ним, глянуть на ситуацию с его стороны. И его понять, ведь он любящий отец, да и законы на его родине отличаются от наших поконов.

«Красота без ума пуста», и не было на тот момент рядом ни понимающей мамы, ни мудрой бабушки, чтобы подсказать, научить уму-разуму.

Красоту женщины во все времена воспевали великие поэты, музыканты, драматурги, и все они писали о гармоничном и прекрасном создании природы, о женщине. Но цельный, идеально развитый человек, телом и духом, бывает только в сказках. Чтобы стать таковым, мы можем лишь стремиться к возможно, придуманному, или навеянному, теми же художниками кристально чистому образу. Человек слаб, по своей сути, и, чтобы достичь желаемого, надо много трудиться над собой, а тут еще и лень-матушка, которая, говорят, родилась раньше человека.

Сколько раз, за всю ее долгую жизнь, к ней в избушку являлись эдакие, красавицы, с воображаемой короной на голове. А в глазах, нет, не пустота, там четко светится, как бы не прогадать, как бы подороже, себя продать, этот вечно медово-ищущий взгляд, невинной смиренницы.

Но вот «красавица», нашла себе «жертву», мужа или любовника. И, превращает его в безвольную тряпку, терроризируя, требуя, ну, как же, она королева, и ей все должны. А как только «жертва», в буквальном смысле лишившаяся своей энергии, пытается сбежать, вот тут – то, эти несчастные, и бросаются искать бабушку-колдунью, чтобы приворожила, не допустила, а то и порчу навела на соперницу.

Знали бы, эти красавицы, кто помогает им творить такое беззаконие, бежали бы за тридевять земель, по пути теряя и корону, и одежды царские. Но таким экземплярам, она быстро давала отворот поворот, это не к ней вопросы. Рогуль-чилим,11 вот это туда, это к ним, вот только никогда не откроют они, не скажут правды, чем расплачиваться придется…

Она тоже, когда то была молодая, красивая и забубённая,12 так обозвала ее бабушка, за то, что по дури своей, враз лишилась и дочери и любимого человека, и божественной силы. Осознание того, что натворила, пришло быстро, и появилась уверенность в том, что можно все исправить. И не единожды перед ее взором вставали картины прошлого, и она усилием воли оборачивала время вспять, выстраивала иной ход событий, чтобы найти, спасти.

И когда в ее доме, через, страшно сказать, сколько лет, появилось дитя – она вздохнула с облегчением, полдела сделано. Она, Оленька, из прошлого, нашла способ вернуть Чан Ми, сюда, в настоящее.

Опера, не выпуская руки своей дочери, посмотрела на лежащего, на полу Никитку.

Глупенький, глупенький ты мальчик. Профессор, а так ничему и не научился. К отцу ревновал, к Николаю Антоновичу, а он был мне просто другом, преданным другом. Не можешь никак смириться, что тебя отвергли? Так сердцу не прикажешь…

Всю жизнь шпионил, обвинял в колдовстве. И вот лежишь сейчас, беспомощный, и никогда ты не поймешь, что на самом деле нет никакого колдовства, нет ни чёрной, ни белой магии. Есть просто энергия, обыкновенный закон физики. Закон о взаимодействии материи, естественный переход из одного состояния в другое. Правда, есть еще и божественные силы, но это уже другая история.

Тем временем в избе, кроме шепота старухи, возникали и другие звуки. Наталья Ивановна, сидя на полу, близоруко щурясь, вертела головой, пыталась на ощупь найти очки. Никита Николаевич, встал на четвереньки, непонимающим взглядом водил по бревенчатым стенам избушки, поднялся, наконец, увидел Оперу и спросил – « А что случилось?» – Опера, оторвавшись от девочки, бросила испытующий взгляд на Никиту, ответила:

«Землетрус» – и в подтверждение энергично кивнула два раза головой.

– Спасибо… – отозвался доктор – ну, я пошел…

– Секундочку, – кряхтя и охая, поднималась Опера – вы не написали рецепт.

– Да? – продолжая озираться по сторонам, удивился Никита Николаевич.

–Я что-то не припомню…

– Я и напомню, и продиктую, присядьте…– усаживая доктора одной рукой на табурет, другой подвинула бланки рецептов и ручку.

Наталья Ивановна, обнаружив, в конце концов, свои очки, водрузила их на нос. Мир вокруг нее, из размытого пятна, опять стал ясным и понятным. – «Землетрус»? Замечательно, – подумала она, взглянув на золотые часики на руке, – пора домой.

– Домой, домой, – бурчала сзади Опера.

– Что-то она сегодня неважно выглядит, – подумала Наталья Ивановна об Опере, открывая дверцу машины и приглашая доктора, который, словно цапля на болоте, высоко поднимал колени, и растерянно оглядывался по сторонам.

Глава 10.

«Влюбленный гармонист». Деревенька на отшибе 1921 год

– Оленька! Держись крепче, сейчас грунтовка пойдет!

– Что?

Скрипнув зубами, Степаныч прокричал:

– Лицо прячь, ветками в кровь отхлещет!

Она уткнулась лбом в мокрое пятно между лопатками, сцепила покрепче руки на талии всадника. Ее била крупная дрожь, от пережитого, от хлесткого ветра, от недоумения, почему все так обернулось? Что она сделала этим людям? Откуда эта ненависть? Она же ни в чем не виновата, покойница нездорова была, и это все знали. Ей казалось, что эти хищные руки, до сих пор, тянутся за ней, тычут в спину, секут по коленям, треплют за волосы.

Она еще крепче прижималась к своему спасителю, не слыша, как бешено, колотится и его сердце.

Странная гонка продолжалась, и она потерялась во времени и пространстве, оглохла и ослепла, и только одна единственная мысль билась у нее в висках – «скорее, скорее»…

За ними давно уже никто не гнался. Однако Степаныч все гнал и гнал свою лошадь, одна деревня, вторая, третья оставались позади, и вот, наконец, она услышала:

– Тпрррруууу!

Оленька, не двигалась, со страхом вслушиваясь в тишину, но слышно было только фырканье лошади, ее бока тяжело вздымались, она была копытом, словно требовала продолжать гонку.

Всадник повел плечами. Посидел еще немного, бросил поводья, и попытался разнять ее руки, что словно канаты сковывали его движения, с трудом, ему это удалось. Он первым спрыгнул, взял коня под уздцы, привязал к столбу возле деревенского домика. Оглянулся по сторонам, зачем-то притопнул сапогами, пытаясь стряхнуть с них пыль, но она только поднялась потревоженным облачком и стала медленно оседать на прежнее место.

Степаныч смотрел какое-то время на нее, затем привычным движением поправил гимнастерку, прокашлялся, и, не поднимая глаз, сказал:

– Ну, ты, это, сходить то будешь, или как? Мне коня отереть надобно…

Его слова застревали в глотке, и, и он с усилием выталкивал их наружу.

Не дождавшись ответа, он тихонько гмыкнул, и осторожно поднял взгляд на Оленьку.

Она сидела, бледная, как мраморная статуя, скрестив руки на груди, прикрывая изодранный разъяренными поминальниками лиф. Обнаженная коленка была покрыта ссадинами…

– Етить-колотить, да ты, никак замерзла??? Ну-ка-ну-ка, давай-ка я тебе подсоблю, – он стащил ее с лошади, прижимая к груди как маленького ребенка, понес в дом.

Деревенская изба стоит на отшибе, и ни одна живая душа не узрит происходящего, кроме лошади, которую отёрли, успокоили, задали отборного зерна. Да и она вряд ли кому поведает об этом приключении, ей нет дела до суетности людей. Все, что она знает в своей жизни, так это вкусно пахнущего кусочком сухого черного хлебца человека, который утром заходит в стойло и ласково с ней разговаривает.

– Ты хорошо, покушала? Вот и умница…

– А, ты, хорошо покакал? – это не к ней, это к лохматой дворняжке, что вечно путается под ногами хозяина. Видно у этой надоеды, проблемы с кишечником.

Степаныч возбужденно носился по комнате. Водрузив огромный чайник на печку, в которой уже весело плясал огонь, он метнулся к кованому сундуку, отпер замок, выхватил соболиную шубу, на мгновении задумался, погладил дорогой мех, крякнул, и стал укутывать ею девушку.

Обнаружил, что шуба соприкасается с грязными баретками.

Глянув на Оленьку, она лежала с закрытыми глазами, он осторожно расшнуровал ботиночки, сбросил их на пол, отряхнул низ шубы и уставился на торчащие ножки.

Облизнув пересохшие губы, снова бросился к сундуку, запустил ручищи в деревянный тайник, выхватил целую охапку одежды, накинул все на дрожащую девушку, норковым палантином он укутал ноги, песцовую шубу, поверх соболиной. Белоснежно-узорчатым пуховым платком укутал голову. Стылая кровать не грела, а лишь вбирала в себя остатки тепла.

– «Нет, это долго, того и гляди концы отдаст»…– пробормотал он, прикоснувшись к чайнику.

Переминаясь с ноги на ногу, он неотрывно и тяжело смотрел на закутанную Оленьку, его самого бросало то в жар, то в холод. Наконец, он принял решение.

Постанывая и скрепя зубами, сбросил сапоги, гимнастерку, галифе и в одном исподнем «нырнул» в постель, прижался к ее спине, растирая заледеневшие руки, своими шершавыми горячими ладонями.

– Какая же ты у меня мерзлявая, шептал он ее затылку, ну, ничего-ничего, скоренько согреешься.

Оленька проснулась, но не смогла открыть глаза, что-то давило на нее сверху, да так, что не пошевелить, ни руками, ни ногами. И этот запах, отвратительный запах, не давал дышать.

Паника.

Ни в коем случае не допускать паники. Так говорила бабушка. Из каждой безвыходной ситуации есть три выхода. Так учила мама.

Расслабиться, проанализировать ситуацию. Что беспокоит больше всего? Запах. На что это похоже? Земля, влажная. После дождя? Нет, лежалая, с примесью разложения. Что может гнить в земле? Листва… Нет, не то. Останки насекомых? Нет. Животных? Это ближе, это, похоже. Кровь? Да, она знала запах крови, но здесь идет вперемешку с землёй.

– Меня, что, похоронили заживо????

Спокойно, есть всегда три выхода. Всегда есть три выхода. Сконцентрируйся на руке. Пошевели пальцами.

Получилось. Но пальцы свободно двигаются… Хорошо. Вторая рука. Ощущается что-то гладкое, шелковое. Теперь ноги. Свободны. Но почему не открываются глаза? Почему так тяжело дышать? «Посмотри на себя со стороны», услышала голос бабушки. Хорошо, это легко, это я смогу. Белесая дымка отделилась от тела, и зависла под потолком.

Два человека мирно лежат рядышком. Источник запаха?

– Это то, чем укрыты спящие, это шкуры животных.

Она почувствовала боль и страдания, услышала крики и ружейные выстрелы. Увидела, как старый бородатый мужик тащит по земле за волосы женщину, а затем рассовывает награбленные вещи по мешкам. Факелами пылают деревянные дома, вопли, стоны, проклятья…

Все в порядке, я жива, это просто видение, и глаза открылись сами собой.

Омерзительный запах, все еще не давал дышать, она отбросила шубы, стянула платок с головы, села, пытаясь вспомнить, где она. Мужчина вздрогнул, и проснулся.

– Оленька, ну, ты как, согрелась?

– А, Степаныч, это ты?

– Да, я это, я не бойся, мы далеко, и в безопасности. Сейчас чайку устрою, ты полежи, пока, отдохни еще.

– Степаныч, а есть во что переодеться?

– Конечно, сей минут. Только вот, зовут меня Василий, Вася. А ты, шубку-то накинь, пока…

– Нет, спасибо, содрогнулась Оленька, мне чего ни будь попроще.

Хозяин носился по комнате, доставая из сундуков платья, шляпы с перьями, ботинки, балетные тапочки, кирзовые сапоги…

– Да не суетись, ты, вон висит телогрейка вот ее-то мне и дай.

– Шушун, что ли? Да, Бог с тобой, девица, да я же тебя в шелка разодену, в шубах собольих ходить будешь, как пава. Домик в городе у меня есть, на «тройке» выезжать будешь.

– Ты, к чему это клонишь, Степаныч?

– Люблю тебя, Оленька, люблю, аль не замечала? И не Степаныч я для тебя, а Вася, Василек, ты ж смотрела на меня ласково, я видел. Сбросив шубы на пол, он принялся целовать ей руки.

– Барыней заживешь, ни в чем отказа не будет, я же в деревне по заданию. Служу я, служу Оленька новому правительству. Всё у меня в руках. Ты думаешь, откуда я взялся, напротив зубодраловки?

–Ты, знал??? Откуда?

– Кругом, кругом «свои люди» у меня. Весь городишко у нас с тобой в руках будет, только согласись, родимая, ножки целовать буду.

И, он действительно схватил одну ногу и стал покрывать ее поцелуями.

Оленьке стало смешно, а потом, когда он схватился за пятку – щекотно, и она захохотала, откинув голову, и в то же время, пытаясь запахнуть на груди разорванную кофточку.

Влюблённый «начальник», открывши рот, смотрел, не зная, что и подумать.

– Да ты, не веришь мне? Хорошо, смотри, смотри.

Он рванул за ручку крышку погреба, спрыгнул туда. Послышалась возня, сопение.

Оленька тем временем встала, накинула на себя телогрейку и присела на лежанку зашнуровывать свои баретки.

Из подвала появились руки и поставили на пол шкатулки, одну, вторую, третью. За ними выскочил «Василек», весь в паутине, его исподнее стало серо-черным.

Оленька еле сдерживала смех.

– Вот, вот, видишь, что я для тебя припас?

– Ну-ка, ну-ка, покажи свое богатство… – Она уже все поняла, и спокойно, смотрела на эту потеху.

– Вот, ожерелье с агатами, я узнавал, дорого стоят, а вот просто каменья, рубины, саффиры, нам с тобой на всю жизнь хватит. А вот сережки с птичками, видишь, в глазики брульянты вставлены.

– Степныч, да это ж запонки мужские, опять засмеялась девушка, – хотя по идее должна была обрадоваться, так подумал «богатей», глядя на нее преданными «собачьими» глазами.

– Люблю тебя, Олька, люблю, мочи нету, сжалься, согласися, все для тебя сделаю, его голос стал тоненько-просящим, и, вдруг, зарыдал, уткнувшись грязным носом в ее коленки.

– Ну, хватит, хватит, ручёнки – то убери, ты, куда их тянешь, а?

Он замотал головой и еще крепче обнимал ее, не собираясь отпускать.

– Степаныч…

– Прошу, умоляю, назови хоть разочек Вася. Вася-Василёк, так маменька меня называла, и по головке гладила. Нету матушки, никого у меня нету, я тебя выбрал, ты единственная, свет очей моих.

– Хорошо. Василий Степанович! – строго окрикнула его Оленька.

– Да-с?

– Ну, вот, и слезки просохли, и, слава Богу. Ты, хороший мой, собирай свое добро обратно, ладно? Да умойся, оденься и чайком угости, как обещал, а там и поговорим.

Глава 11.

«Опаньки». Спальня доктора Никиты 2007 год.

Она проснулась в абсолютной уверенности, что ей достался лотерейный билет в миллион долларов и «принц на белом коне», сейчас он лежит в ее объятиях. Любовь всей ее жизни, красавец, возлюбленный супруг, неутомимый воин, великолепный любовник, – и как оказалось, таааакой забавник.

Утренняя нега не отпускала, но ночные грезы постепенно исчезали за черными вратами Морфея, бога лживых или пророческих сновидений. Сквозь закрытые веки она еще видела восторженное сияние сотен радужных бликов, но уже понимала, что это всего на всего люстра, которую они не выключили накануне. Во всем теле ощущалась удивительная легкость и упоительное блаженство, – ах, как не хочется пробуждаться но, Игорёк любит кофе в постель, она улыбнулась загадочной улыбкой и вдохнула незнакомый аромат.

– Игорь сменил парфюм? – запах был абсолютно незнакомым, – какие нелепости приходят мне иногда в голову – подумала Наталья Ивановна с намерением полюбоваться точеным профилем любимого, но открыв глаза, увидела чужую люстру, обои, гардины, она с опаской покосилась на соседнюю подушку.

– Это не Игорь! – прежде чем ее охватила паника, успела подумать Наталья Ивановна.

В полной прострации, затаив дыхание, она силилась вспомнить, как она здесь оказалась. Ничего, пустота.

Мужчина издал легкий стон, и перевернулся на спину. И вдруг – прозрение!

– Это же Никита Николаевич! – они вместе были у Оперы, там с ним случился припадок, а с ней, что было с ней самой? Наталья Ивановна осторожно положила руку вниз живота, перед глазами поплыли воспоминания – пожирающее пламя, безобразное лицо колдуньи, хриплые заклинания. Она оцепенела от ужаса.

А что дальше? Дальше они вместе приехали домой к Никите, она разделась – полное ощущение, что она у себя дома, пошла на кухню и с отвращением скребла грязную посуду, не задаваясь вопросами. Приняла душ, и улеглась в постель к совершенно постороннему мужчине, Он повернулся к ней и прошептал: «Ну почему так долго, Солнышко?», а его рука уже гладит плечо, касается груди.

Щеки, лоб, нос и даже глаза полыхнули краской стыда. Так что же получается, я была близка с ним?

– Я?!? Я, всерьез, без принуждения провела с ним ночь?

Нестерпимо зудело внизу живота, вопль отчаяния и страха, чуть было не вырвался наружу и, кажется, она вот-вот потеряет сознание.

– Ах, лучше бы я осталась беспамятной, что я скажу Игорю?

А воспоминания атакуют ее со всех сторон, и нет сил, от них избавиться. Перед ней, словно распахнулся занавес и там, в глубине она видит два обнаженных тела в белоснежной пене простыней.

Грудь это гордость Натальи Ивановны – два крупных яблочка, не требующих поддержки лифчика, и струящийся по ним щелк пурпурного платья для коктейлей вызывали восхищение друзей Игоря.

Однако, сейчас, выставив «наглые рожки» навстречу Никите Николаевичу, они требовали ласки.

– Какой ужас! Какой позор! Все это похоже на эротический фильм, который Игорь недавно принёс для «видика». Возможно, я еще сплю?

Пунцовая от стыда, женщина вспоминала подробности, не в силах прервать череду картинок возникающих у нее перед глазами.

Доктор кашлянул, не просыпаясь, почесал выпирающий кадык, блаженная улыбка разлилась у него на лице, губы шевельнулись, Наталья Ивановна разобрала только «…шко», рука непроизвольно опять потянулась в низ живота, и тут, словно холодный душ окатил ее с головы до ног: «Я беременна! Нет, это невозможно, невозможно…Глупая моя голова! Надо бежать, пока он не проснулся, бежать, бежать, распутница!». И она, затаив дыхание, как змея, бесшумно скользнула на пол, на корточках, как можно ниже пригибая голову – собирала свою одежду. Ей очень хотелось, лечь и по-пластунски выползти в коридор, но вдруг, в этот момент он проснется, увидит – и ее опять бросило в жар…

Неимоверными усилиями она заставила себя выпрямиться и, уже одетая, осторожно прикрыв за собой дверь, бросилась к машине.

Часть 2.

Глава 1.

«Чан Ми». Тамбовский лес, весна 2007 год.

– «Нашейники, спиногрызы, нервомотатели, лодыри! И дал же господь сыночков! Оба в отца! – била себя в грудь немолодая женщина в красном газовом платочке с золотой ниткой, он постоянно сползал с головы, и это еще больше раздражало уставшую от жизни посетительницу.

– Тот, «шерстобит» издох от заразы под забором, никому не нужный, и эти туда же! У старшего от девок отбоя нет, все заборы пообссыкали, прошляется ночь напролёт, куда ж работать? Днем отсыпается. Младшему только б на диване полеживать, да «книжещки» почитывать, все размышляет да философствует, почему это девушки стороной его обходят? Да все ко мне, с разговорами – а была ли любовь у вас с батей, а желанный ли я был ребенок? Ну, куда мне от его расспросов деваться? Я с маменькой не смела такие разговоры вести, а ведь мы женщины, а он? Мало того, что мужик, девятнадцать лет, так сын же ведь, срамота, как ты думаешь…