Запасный вход

Женщина промокнула под очками один глаз платочком, второй глаз вопросительно и непонимающе остановился на старухе.

– Ну, деспот он у тебя, деспот. А деспоту нужна жертва, понимаешь? И ты сама провоцируешь его на такие действия, соей бесхребетностью, вечным страхом в глазах. Вздрагиваешь в его присутствии при резких звуках, да? Нет уверенности в себе, чувство вины заело, да? Он весь из себя такой умный да красивый, а ты его недостойна, да? Ничего-ничего, ты уже меняешься, а переходный период это всегда боль, вот только страдать и ничего при этом не делать – это, уж, милая, по выбору. По выбору, вот так-то.

Опера помолчала, читая текст, написанный на клочке бумаги, который она держала все это время в руках.

– А ведь мы с тобой что выбрали? Действие. Вот и будем действовать. Это твой выбор, это твой мужчина перед богом и людьми, так что у тебя все будет хорошо, милая, главное не сдавайся. А мужик он у тебя хороший, только помоги ему, у тебя две дорожки – не дать ему раскрываться как деспоту, а это работа над собой, или подчиниться полностью, быть битой и терпеть унижения.

Теперь уже женщина облегченно вздохнула, промокнув второй глаз платочком.

Опера подала клочок бумаги посетительнице:

– Смотри, здесь адрес, ты на машине? – дамочка покорно кивнула.

– Срочно найди по этому адресу Чарторыжского Никиту Николаевича, отдай ему записку, на словах ничего передавать не надо, он все поймет…

Старуха, подала дамочке пальто, и легонько подталкивая ее к двери, сказала:

– Ну, ничего, ничего, скоро сказка сказывается да не скоро дело делается, ты же у нас умница, образованная, все наладишь, все сделаешь как надо, и муженек твой любимый на лапках перед тобой ходить будет, дай срок, а теперь поспеши, поспеши, мне шибко скоро надо.

Глава 5

«Доктор»

Cito! Чарторыжский Никита Николаевич.

Ул. Ленина д. 6 кв.6

ДЦП, 6 лет.

ОПЕРА.

Долго разыскивать улицу, Наталье Ивановне, не пришлось. Это было так называемое в народе «Дворянское гнездо», в городе его все знали, да и сама она с мужем жила неподалеку. Судя по записке, Никита Николаевич был доктором, и отнюдь не гинекологом, тогда Наталья Ивановна его наверняка бы знала. Воспоминания о мучительных, болезненных процедурах и бесконечных анализах в бесплодных попытках забеременеть, вызывали у молодой женщины спазмы внизу живота. Приговор – бесплодие. Это было два года назад. Сейчас ей тридцать. Высокая, статная женщина, не худышка. Спина прямая, движения плавные, слегка даже замедленные, но только чуть-чуть, и это ей придавало некий шарм. Капюшон ее пальто откинут, и на морозном солнце блестит шатеновая шевелюра, вряд ли это были ее естественные локоны, скорее это высокопрофессиональный труд парикмахера.

Припарковав машину, Наталья Ивановна поменяла «хамелеоны» на обычные очки, достала из сумочки записку, хлопнула дверцей серебряной «Мазды» и направилась в первый подъезд, в квартиру № 6.

У Никиты сегодня выходной. Полдень. Классическая пижама в полоску сидит в кресле перед телевизором, внутри ее, естественно, Никита Николаевич Чарторыжский, известный в городе врач невропатолог.

Рядом на столике вперемешку рукописи, дамский роман, градусник, три чашки с остатками кофе, поставленные друг на друга, чтоб не мешали, на тарелочке надкусанные пирожки, дальше пепельница, переполненная окурками. Счастье. Никто не галдит, никто не запрещает курить в комнатах. С экрана телевизора хохмит Винокур: «Я врач неврипитолог», и Никита Николаевич задыхается от хохота.

Звонок в дверь. Отозвался резкий, строгий голос: «Я занят, прошу не беспокоить!» но, вспомнив, что он не у себя в кабинете, убавив звук, поплелся открывать.

– Здравствуйте. Никита Николаевич?

– Да, по какому вопросу? Подтолкнув безымянным пальцем тяжелую оправу на носу, посторонился. – Входите.

– Простите за беспокойство, но меня просили вам передать вот это.

Щелкнув выключателем, он взял записку.

Когда то уютная прихожая была несколько, скажем так – неухожена, но Наталья Ивановна сразу отметила, что интерьер подбирался женщиной. Слева стоял внушительного вида комод с огромным зеркалом и с откидным стульчиком, переступив порог можно сразу снять обувь, не сходя с коврика, чуть повернувшись, можно без лишних усилий взять тапочки из открытой полочки. Взглянув на истертые шлепанцы хозяина, Наталья Ивановна поискала взглядом женские, не найдя таковых, сказала про себя – Ага! Но, вдруг обнаружив, что человек стоит в пижаме, в голове кое-где просматривались перышки из подушки, ей стало как-то неловко и, пробормотав – «Простите, ответа не нужно», – она попыталась открыть дверь.

– Секундочку!

За то мгновение, что он читал записку, с ним произошли изменения не в лучшую сторону. Куда делось благодушие тщедушного очкарика. Из-за толстых плюсовых очков, Наталью Ивановну сверлили два жирных глаза. То есть как это ответа не нужно? А это, по – вашему, что? – тыча желтым от никотина пальцем в слово «Cito7!» Никита Николаевич угрожающе близко поднес к лицу «почтальона» записку.

– Я же сказал – знать не знаю, и встречаться не желаю! – и уже на визг сорвался голос разъяренного доктора и, вслед за голосом и, сам он как-то весь вытянулся.

– Очень высокого роста, – не к месту подумала Наталья Ивановна. Но к счастью это был кратковременный всплеск эмоций. Доктор Чарторыжский опять сжался, прислонился спиной к стене, схватился за сердце и прохрипел – «Валидол, там, на кухне, в ящичке».

Наталья Ивановна, брезгливо поглядывая на заваленную грязной посудой мойку, с шумом открывала и закрывала многочисленные навесные ящички немецкого кухонного гарнитура. И вот, открыв очередной, по запаху можно было и с закрытыми глазами определить, что это аптечка, взяла лежавшую на виду упаковку. Никита Николаевич к этому времени переполз на свое любимое кресло. Как избалованный ребенок, с гримасой вселенской скорби, он открыл рот, позволил вложить туда таблетку, облегченно вздохнул и закрыл глаза.

Наталья Ивановна, неуверенно поглядывая по сторонам, коснулась безвольно свисающей руки Никиты,

– Вам уже лучше? Позвольте мне уйти…

«Умирающий», слабой рукой уцепился за рукав пальто.

– Прошу, вас, не оставляйте меня… Присядьте.

Наталья Ивановна, поколебавшись, подошла ко второму креслу, перенесла кипу цветных пластмассовых папок на диван, вернувшись, присела на краешек.

Доктор, с трудом открыл глаза.

– Прошу вас, отключите телевизор, мне он сейчас ни к чему… Благодарю вас, о благодарю вас… – и его рука опять безжизненно свесилась с подлокотника.

Наталья Ивановна посмотрела на старинные напольные часы и подумала: – У меня есть еще пара часов, подожду, все же плохо человеку…

– За что? – ожила в своем кресле пижама, – за что мне эти муки? Всю кровь она из меня выпила до последней капли… Десять лет! Десять лет – ни слуху ни духу, я уж думал нет ее на свете и вот – на тебе – жива живехонька и опять со своими просьбами – я ее видеть не хочу, понимаете? Я знать ничего о ней не желаю, вы это понимаете? Вот спасибо папеньке оставил наследство… Он с ней всю жизнь нянчился, все было подчинено ее капризам, мне в ее лабораторию запрещалось входить, видите ли. Что она там варила? Зелье для вечной молодости? Шарлатанка! Ну, вот и пусть лечит своими травами! Я то, тут, причем? Ах, ну зачем, зачем папенька на смертном одре перепоручил мне заботу о ней? Я же не могу ослушаться, не могу, – перекатывая остатки валидола под языком, смертельно уставшим тоном прошептал Никита Николаевич.

– А вы, вы ей кто? Дочь? Да нет, это биологически не возможно… А- а, вы у нее в услужении… Как это возможно? На дворе двадцать первый век и вы, с виду, такая интеллигентная женщина, верите в эти доисторические бредни? Что она вам наобещала? Страстную любовь или все ту же вечную молодость? Отвечайте, что вы жметесь? – его голос штопором вонзился в потолок.

– Наталья Ивановна слегка покашляла, села удобнее в кресло, этот разговор ее заинтересовал, завеса тайны колдуньи Оперы слегка приоткрылась.

– Видите ли, Никита Николаевич, это глубоко личное. Скажем так – она помогает мне преодолеть некие психологические проблемы, кстати, очень профессионально, я сама читаю подобного рода литературу, и ее советы, всегда, на высшем уровне, если закрыть глаза на ее возраст и место жительства – она создает впечатление очень образованного человека, хотя, по моему мнению, несколько грубоватого…

Доктор, во время этого монолога нашел в себе силы повернуть голову в сторону посетительницы, и с интересом слушал ее.

– И где же она проживает? В каком городе? Стране? На какой планете?

– Да здесь, у нас, за новостройками лес начинается, знаете?

– Да…

– По трассе, после 186 километра съезд по грунтовке, знаете?

– Еще бы… – Никита Николаевич, почему-то помрачнел и, меняя тему, спросил:

– А ребенок чей?

– Этого никто не знает. Появился с месяц назад, по моему мнению, очень больной, я привожу свежее белье на смену, продукты, у меня такое ощущение, что он либо все время спит, либо без сознания, правда, она его старается не демонстрировать…

– Что – о – о? Месяц без сознания? И она его держит в хлеву? Она, что давно в прокуратуре не бывала? Ну, нет, пора положить этому конец! – воодушевленно прокричал доктор, выскочил из кресла, как пробка из бутылки шампанского, радостно и шумно. – Пожалуйста, позовите такси, я сейчас переоденусь, – и Никита Николаевич метнулся в соседнюю комнату.

– Да я на машине, подвезу, – растерянно прошептала Наталья Ивановна.

Глава 6.

«Побег». Россия. Небольшой городок возле леса 1921 год.

Дневные сны не сбываются. Они лишь подсказывают, что есть проблема и в ней надо разобраться.

От печи нестерпимо дышало жаром. Крышка от огромной кастрюли с супом, слегка подрагивала, и Оленька, схватив тряпку, приоткрыла ее. Пар столбом рванулся к потолку.

Горячая пища на поминках, это древний обычай, поскольку считалось, что душа покойного отлетает с паром.

Сегодня сороковой день, как схоронили безвременно усопшую Настасью Григорьевну. Жена хозяина страдала нервным расстройством, и вот в один день накинула себе петлю на шею.

Дамой она была истинной. Нраву тихого, спокойного, и Оленьку не обижала, даже, если ненароком увидит, как ее благоверный позволит лишнего в отношении хорошенькой помощницы в зубоврачебном кабинете, да чего греха таить, и в коридорах, и в аптечной лаборатории….

Оленька терпела ухаживания. Она давно уже привыкла к повышенному вниманию со стороны мужского полу. Посмеиваясь, помогала и в аптеке и в кабинете и на кухне. Антон Сергеевич платил исправно. От пациентов отбоя не было, НЭП на дворе.

Хозяин, обрусевший поляк, из «бывших княжичей», решил, что худшее в этой стране миновало, открыл в своем доме частную лечебницу, и нанял девушку в помощницы, что называется «с улицы», без образования и опыта работы. Она была красива той пленяющей славянской красотой, где присутствует и кровь с молоком, и практическая хватка, крестьянская смекалка и какое-то удивительное бескорыстие. Антон Сергеевич долго вглядывался в розовощекое лицо этой юной, и казалось, бесстрашной особы и какая-то тоска окутала его сердце. Ему вспомнились портреты его предков в тяжелых золоченых рамах, они пугали его, совсем крошку своими властными взглядами, тяжелыми нарядами. Никакого внешнего сходства, но по совокупности от нее исходила какой-то многоликость, древняя мудрость, глубинные знания. Так и не вспомнив, кого из его княжеского рода ему напоминает ему эта девушка, он, более не раздумывая, принял решение.

Однако, многочисленная родня, дядья и тетки Настасьи Григорьевны косо поглядывали на ловкую Оленьку. Невдомек им, было, за какие такие заслуги наняли неизвестно откуда выскочившую, прыткую девицу. Поговаривали, однажды из лесу она вышла, и прямиком к Антону Сергеевичу в дом направилась. Уж они и сушили головы свои, да глаз с нее не сводили. Да врут, небось, люди, чай не русалка, но подозрительность осталась, негоже эдакой красотке вертеться возле женатого мужчины. Девушка же, не обращала на родичей никакого внимания. Она везде поспевала, между делом и зубную боль заговаривала, если кому шибко больно было, а очередь-то длинная…

В лаборатории была незаменима, много травок знала, даже такие, что были неизвестны своими лечебными свойствами самому Антону Сергеевичу, зубному доктору.

И вот, приключилась беда. Оленька еще с похорон почувствовала, что что-то не так. Шептались домашние, и пациенты косо поглядывали, и уж никто не просил унять зубную боль, замолкали, когда она проходила мимо очереди.

Только Степаныч, тревожно поглядывал на Оленьку. Он частенько сиживал в очереди, зубы у него были отменные, но он всю свою деревню перетаскал к «дохтуру», со своей неизменной гармошкой через плечо и частенько орал частушки на улице: «Пройдется, повернется – ловченная»!!!

Все прекрасно понимали, кому предназначались эти песни, да и он не скрывал свой симпатии к девушке.

Откушали и горячее под водочку, и блины с киселем. Расслабилась родня, раскраснелась. Уж никто на вдовца внимания не обращал, не приставали с соболезнованиями. Он тоже захмелел и сидел, понурив голову.

Николаша, сынок хозяйский, тоже дремал, положив голову на плечо папеньки.

Оленька шустро сновала между гостями, меняла грязную посуду, подносила новые кушанья, остановившись возле Николаши, она шепнула ему на ушко:

– Идите в комнаты, Николай Антонович отдохните, чай умаялись, за целый то день.

И вдруг, как гром среди ясного неба:

«Ну, что, курво, дождалася»!!!!!!!!

Все поминальные гости, как голодные звери, мгновенно повернули головы на крик.

Оленька застыла.

Пустые стаканы начали предательски позвякивать у нее на подносе. Антон Сергеевич поднял тяжелую голову, сонными глазами искал источник шума.

Гульня!

Мамошка!

Шлендррра!

Эти слова, как ядовитые стрелы со всех сторон «вонзались» в беззащитное тело девушки, она вцепилась в лаковый поднос, это была ее единственная защита. Огромные глаза полыхнули синевой, с недоумением и страхом она вглядывалась в пьяные лица обидчиков.

Загрохотали, опрокидываясь, стулья и гости плотным кольцом обступили девушку.

– Дегтем ее обмазать!!!!

– В перьях вывалять, чтоб другим неповадно было!!!!!!!!!

И вот уже пустые стаканы посыпались на пол, жалобно звякнул поднос, а гости, как свирепые хищники начали рвать с нее одежду.

– Аааааааааааааа!!!!!!! Пронзительно закричал маленький Николаша, закрывая собой девушку… – Бегите, Олюшка, бегите скорей!!!!!!!!!!

Оторопевшие «мстители», застыли на мгновение, этого было достаточно, что бы Оленька пришла в себя. Она «рванула» к выходу.

Очутившись на улице, лихорадочно соображала – «Куда бежать?»

Напротив парадного, стоял всадник, его лошадь нетерпеливо перебирала копытами. Мужик что-то крикнул, и поманил рукой, он явно предлагал помощь. Не раздумывая, Оленька в три прыжка очутилась рядом.

– «Давай!» Крикнул Степаныч, а это был именно он, без гармошки, в галифе и гимнастерке, протягивая руку. Оленька немедля ухватилась, сунула ногу в стремя, и сама не поняла, как оказалась в седле за всадником. А на крыльцо уже вывалила разъяренная толпа, беснуясь, бросилась в погоню. Да, где там, жеребец, почуяв волю, несся во всю прыть, и только искры летели из-под копыт, и только стук – тук-тук-тук-тук…

Глава 7.

«Неутешительный диагноз». Изба в лесу 2007 год.

Колдунья Опера открыла глаза. Надо же, не заметила, как заснула. В дверь действительно барабанили. Сердце тяжело и глухо бухало, кошмарный сон еще не отпускал. Поправив одеяло своему «найденышу», Опера пошла открывать.

– Добрый день! – Высокомерно оглядев хозяйку с ног до головы, сказал Никита Николаевич. – Где больной? А, впрочем, я и так вижу…

– Теплая вода, мыло, чистые салфетки, – было заявлено безапелляционным тоном.

Снимая тяжелое пальто из драпа, доктор-невропатолог, презрительно глянул на Оперу.

– Ужас, ужас, как она исстарилась, отвратительно, смотреть противно, – подумал он про себя, не стал вешать пальто на гвоздь, отдал Наталье Ивановне, которая в смущении топталась перед дверью.

Не ответив на приветствие, Опера, молча, сдернула с табуретки полотенце, обнажив тем самым таз и мыло в мыльнице, перекинула его, как профессиональный официант через руку, возвращая ему презрительный взгляд. Взяла с припечка кувшин, с теплой водой и так же молча, стала поливать Никите Николаевичу на руки. После этой процедуры, снова коротко прозвучал приказ – «Свет», и тут уж засуетилась Наталья Ивановна, зажигая дополнительные керосиновые лампы и устанавливая их возле кровати. Опера стояла возле девочки, которая только что проснулась и со страхом смотрела на чужаков, снующих по комнате.

– Не волнуйся, детка, это доктор, он хороший, он приехал нам помочь,– поглаживая морщинистой рукой по лысой макушке девочку, приговаривала Опера.

Никита Николаевич долгим, изучающим взглядом смотрел на девочку, неторопливо застегивая белый медицинский халат. Вставив в уши фонендоскоп, указал пальцем на лавку, что стояла у дверей. Женщины послушно присели. Наталья Ивановна взяла руку старухи в свои, показывая тем самым, что Опера не одинока, они вместе, против вспыльчивого Никиты Николаевича.

А доктор уже ничего вокруг себя не видел. С ним опять произошли перемены, на этот раз в лучшую сторону. Он весь преобразился – взгляд подобрел, исчезла угловатость, как будто бы настройщик отпустил колок, и струна обмякла, перестала вибрировать.

Огромные ввалившиеся глаза девочки, со страхом смотрели на чужого дядьку.

Сердце второй раз на сегодня сжалось теперь уже от сострадания. «Кто довел ребенка до такого состояния? – бормотал он про себя, – неужели она?

Тоны сердца глуховаты. Легкие чистые, бронхи чистые… «Не бойся, маленькая, я слегка поцарапаю иголочкой» – Брюшные рефлексы отсутствуют, отсутствие грудного кифоза… Неимоверно, хотя – чего от нее ожидать, она всегда была с придурью.

– Так, теперь посмотрим на молоточек… Легкий экзофтальм с двух сторон…– А теперь ручки…Сухожильные рефлексы рук очень низкие Д меньше С, – а теперь сожми мои пальцы, что есть силы – ну, молодец, молодец, – сила около 4-х баллов, – вот молодец. А теперь другой ручкой…

– Ну, «Олюшка», ты у меня попляшешь, я тебе и папеньку припомню, а уж малышка – это прямое доказательство твоей вины.

– Ну, вот, почти и все, ножки посмотрим и закончим, – рефлексы с ног не вызываются, тонус в ногах резко снижен – не отзываются…Подошва – слабые, но есть. Срочно госпитализировать. Пункцию, развернутый анализ крови, соскоб на дифтерию…

– Ну, вот и все, маленькая, давай я тебя укрою…

Глава 8.

«Колдовство»

Никита Николаевич долго, тщательно и сосредоточено мыл руки, согретой на печке водой. Молчала Опера, поливая воду из кувшина. Наталья Ивановна, затаив дыхание, вжалась спиной в деревянную стенку.

– Документы на девочку есть? – уставшим голосом произнес, наконец, доктор.

– Нет – спокойно ответила Опера, – пункцию делать не дам, она после нее не встанет.

– Она и без пункции не встанет. Я забираю ребенка в свою клинику, и сообщаю, куда следует, – укладывая инструменты, продолжал Никита Николаевич.

– Нет, – все также спокойно отозвалась Опера, прибрав посуду, подошла к кровати, заслоняя собой девочку.

– Ты не поднимешь ее на ноги в этих условиях, здесь нужна срочная госпитализация, возможно операция!

Его подбородок начал постепенно задирался кверху.

– Диагноз ставится на основании тщательного изучения акушерского анамнеза – его голос опять приобрел менторские нотки – течения перинатального периода, – он набрал в легкие дополнительную порцию воздуха, – характером становления статокинетических и психоречевых функций на первом году жизни, – все больше увлекаясь, отчаянно жестикулируя, пытался втолковать «тупым студентам» прописные истины.

– Нет, – резко произнесла Опера, и воздух в избушке начал уплотняться, тяжело задышала Наталья Ивановна возле двери, засопел, надменно поглядывая сверху вниз, Никита Николаевич.

– Так зачем ты меня позвала?!? Ты, ты, вообще, соображаешь, что делаешь? – его голос сорвался на крик – это же подсудное дело!!!! Стоит мне только сделать один звонок, один единственный звоночек и ты знаешь, чем это закончится. Тебе уже не помогут так называемые «друзья», старые пердуны, умирающие один – за – одним в психушке, в психушке, ты слышишь?

Его, что называется «понесло». Застарелые обиды, ревность, подавляемые годами, сейчас выплескивались, и он бичевал объект своих страданий.

– Хорошенький итог, после всепоглощающей страсти – умереть с твоим именем на губах! – его губы брезгливо искривились, – но это их проблемы, они сами приготовили себе конец. Сейчас речь об этом несчастном ребенке. И мой долг сообщить, где, сколько и в каком состоянии находится, неизвестно чей ребенок… Ты украла его у родителей? С тебя станется…

– Это мой ребенок, а позвала тебя… Силы уже не те. Решила подстраховаться.

Опера смотрела в пол, и, «бичевателю» показалось, что битва выиграна, с воодушевлением он продолжил.

– Все скорбишь о своей погибшей? Но это не причина отбирать дитя у матери. Сию минуту говори имя и фамилию родителей. Пора положить конец этому беспределу! – он «хлестал» колдунью радуясь, впрочем, что не приходится смотреть ей в глаза.

– Меня вспомнила? – уже кричал, оскорбленный до глубины души невропатолог – где же твой – Презерман? Дохно? Хлебников? Все покинули тебя, давным-давно предан забвению образ Железной Леди!!!! И тут Никита, телёнок-недотепа вспомнился? Все! Кончилась твоя власть надо мной! Что силы растеряла? Да ты сбрендила, на старости лет!

– Коджа8! – рявкнула Опера, и все в домике вздрогнули – ее брови поползли вверх, морщинисты веки открывались, дряблые складочки, вокруг, когда-то синих глаз разглаживались.

– Вспомнила! Вернее поняла…– и ее изумленный взгляд блуждал подле Никиты, но она смотрела не на него, перед ней мелькали картинки прошлого.

– Ага! Наконец-то, обрела память – ты, ты виновата в смерти этих уважаемых людей. Этих прекрасных, умнейших граждан нашего города, ты опоила их своим зельем, наигралась и выбросила на помойку жизни, за ненадобностью!

И тут вдруг заговорила Опера:

– Презерман… – ее голос, вкрадчивый вначале, постепенно набирал округлость и силу, ласково вибрирующий за грудиной, вдруг стал отдавать металлом – Презерман – нажрался снотворного, будучи душевно болен уже полтора года. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.

– Да, мое дежурство, ну и что? – опешил доктор.

– Дохно… – был нетрезв и свалился под поезд. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.

Воздух наэлектризовался, и Наталье Ивановне показалось, что в дом вот-вот ударит молния.

– Ты что? Что-что-что? Хочешь сказать, я убил их, подтасовывая свои дежурства? Ты это хочешь сказать? Ха-ха-ха – бред! Чушь! Ты сумасшедшая! Теперь я вижу – ты сумасшедшая! Ты опасна для общества!

– Хлебников… – с невероятным напряжением вспоминала Опера – саркома, я слишком поздно узнала, ничем не могла помочь. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.

– Да, я – это роковое стечение обстоятельств, или ты хочешь сказать, что из-за моих прекрасных глаз произошли эти смерти?

– Нет, но только ты имел возможность вложить в карман покойников мое фото, из семейного альбома, тобой, же и сделанное фото – я тогда выходила из ванной, в неглиже…

– Как-как-как – заикался Никита – ты намекаешь…

– Я об-ви-ня-ю! – отчетливо повисло в воздухе, и указующий перст нацелился в глаз растерявшемуся доктору – теперь все стало на свои места: пару слов обезумевшим от горя родственникам, по городу мгновенно поползли слухи…

– Что ты мелешь, ведьма, а кто спасал тебя от толпы? Вот, спасибо! Вот она, благодарность! Хорошо, что папенька не дожил до такого позора! Спа-а-а-а-сибочки, – пропел он, отвешивая шутовской поклон.

Разогнуться Никита уже не смог. Внезапный страшный кашель стал рвать его горло. «Подавился собственным ядом», – опять не к месту подумала Наталья Ивановна и глянула на Оперу.

Старая женщина стояла каменным идолом, ни кровинки в лице, и только синенькая жилка на виске со старческими пятнами тяжело пульсировала, показывая тем самым, что это живой человек. Словно трещины на земле в жестокую засуху, бороздили когда-то красивое лицо. Казалось, она смотрела вовнутрь себя, что она там хотела разглядеть? Былое время? Лица знакомых, перечисленных доктором…

Кашель тем временем у Никиты не прекращался, наоборот, перешел в какой-то хриплый лай. Доктор, слепой рукой нашаривал табурет, что бы присесть. Из глаз потекли слезы, но он не замечал их, он задыхался, казалось, вместо воздуха к нему в легкие попадал удушливый дым.

Наталья Ивановна не колебалась, выбирая кому помочь – старухе, которая пребывала в трансе – это было ясно, или умирающему во второй раз за сегодня доктору.