Самопревосхождение

На это Ася неуверенно произнесла:

– Может быть, действительно, стоит ввести такой эпизод в твоё повествование? Люди любят анекдоты из жизни великих.

– Тогда, наверное, и беседа Диогена с Александром Македонским может оказаться кстати? Помнишь, Александр говорил: «Я тебе завидую, Диоген. Ты лежишь на берегу моря, никаких забот, только покой и сплошное удовольствие». А Диоген отвечает: «Зачем же дело стало, Александр? Ложись рядом, места хватит всем». «Нет, – отвечает гордый правитель, – меня ждут мои храбрые воины и важные дела. Я должен завоевать мир. Потом, может быть, после…» Ася весело рассмеялась.

– Ну, ты расфантазировался! По-моему, Александр сказал чтото совсем простое: «Что я могу для тебя сделать, Диоген?», а тот ответил: «Да ничего, пожалуй, разве что отойди немного в сторону, а то ты заслоняешь мне солнце». Александр обиделся, ушёл в дальний военный поход и завоевал полмира.

– Потом он стал «невоздержан», убил кое-кого из своих друзей, «боясь упрёков в неблагодарности», и умер в раннем возрасте в IV веке до Р.Х., попросив пронести его на погребальных носилках, прикрытым только плащом, чтобы опущенная ладонь его была открыта, символизируя известную с тех пор истину, что мы ни с чем приходим в этот мир и такими же уходим.

Ася уже от души хохотала вместе со мной.

– Это какой-то «Сатирикон» получается!

– Первого или двадцатого века?

– Да любого, – и добавила, покачав головой, – совсем другой жанр.

– А как сейчас обстоят дела с суетными желаниями? Не знаешь?

– Никто не может знать всё, да и не нужно, наверное. Я, например, только недавно узнала, что гильотину – во Франции! – отменили только в 1981 году!

Я был тоже поражён:

– А до этого… Секли?

– Не знаю. – Ася нахмурилась. – Нет, давай лучше… О чём мы говорили?

– О суетном и мелком. – Я охотно переключился. – Сейчас массовая доступность и вседозволенность Интернета предоставили неограниченные возможности для всех, кто хочет известности, славы, а то и богатства, без особых на то усилий и… любой ценой. Нужно лишь выложить в Instagram «типичные», как сейчас говорят, фотографии, видео, истории («Я и …») – и всё! Успех, общение в Сети, поощрения, «поглаживания» обеспечены!

– Ну, и что? – спокойно и как-то отстранённо заметила Ася. – А кого бы ты хотел там встретить? Мудреца, пассионарного героя, лауреата Нобелевской премии по физике, или, может быть, нашего «единственного и неповторимого» писателя? Так было и так будет всегда, если оставить всё как есть, без изменения главного… – Она сделала паузу, подыскивая нужные слова, – скажем так, главного перехода – не от материи к жизни, а от жизни – к Божественной жизни. – Ася помолчала, потом добавила:

– Но при данном типе обыденного сознания и общем энергетическом контуре преобладающее большинство обывателей будет по-прежнему с наслаждением предпочитать бесконечный, никогда не насыщаемый shopping, развлечения и самолюбование, подглядывания и обсуждение частной жизни других людей. И неважно, как теперь будут называться прежние «замочные скважины» –  сетевое пространство, блоги, интернет-мемы, «промысловая магия» или супердорогой с двузначным номером гаджет на рынке услуг.

– Это ещё очень мягко сказано! – воскликнут я. – Ты даже представить себе не можешь, что люди выкладывают в сеть на всеобщее обозрение, ничуть не стесняясь.

– Почему же? – Ася была серьёзна и иронична одновременно. – Я вполне представляю, что такое шабаш.

– А что ты скажешь о том, что секс, страх, тщеславие, цинизм, насилие… – по-прежнему занимают первые строчки среди предпочтений по популярности во всех опросах, а всякие там «умные разговоры» о духовности, морали или развитии сознания – никому не нужны, смешны и неинтересны!

– Так уж и никому? – усмехнулась Ася. – Есть же пресловутая «тысяча», о которой ты сам писал.

– Так это лишь мнение художника слова, возможно, метафора… – неуверенно произнёс я.

– В большой науке те же соотношения великих преобразователей, реформаторов и послушных им масс! – Ася опять помолчала, потом добавила, как бы даже не очень настаивая на сказанном:

– Однако, такое подчинённое большинство определяет лишь скорость своего же падения или разочарования, раскаяния или рассыпания на первоатомы, – кому как повезёт, – ибо цена, которую человек платит за собственные иллюзии и безволие, – очень высока.

Теперь уже Ася медленно шла сквозь буйно разросшийся кустарник, глубоко вдыхая запахи тёплого дня и с неподдельной, всегда удивляющей меня любознательностью оглядывая всё вокруг. Тонкие ткани её летнего платья тихо вздымались и опадали в такт шагам. Постепенно редеющие кусты открыли тропинку, которая привела нас к одному из многочисленных ручейков, впадающих в озеро. На ветке неподалёку от растущего молодого деревца сидела маленькая птичка с синей грудкой, чуть раскачиваясь. Блики лучей высоко стоящего солнца отражались в прозрачной воде, а её журчание растворяло грустные мысли, пытавшиеся осесть в моей душе. Потом появилось другое ощущение. «Всё это уже было и есть, всегда будут плюсы и минусы бытия, как они представляются нашему “конечному уму”, который просто не в силах осознать целое, только детали, да и то не все… Но даже случайное предчувствие знания способно приблизить к истине настолько, что можно услышать её тихую подсказку: если вновь и вновь, непрерывно, шаг за шагом идти к правде, прочь от того, что ею не является (т. е. от самообманов и лжи), то желанная встреча вполне возможна, и она даже не будет случайной… Ибо мир истины не нужно создавать, он уже есть! И нужно совсем немного – лишь внутреннее «переключение» сознания и открытость чувств, чтобы все изменилось, оставаясь тем же…»

Я смотрел, не отрываясь, на птичку, она всё ещё сидела на ветке, но теперь уже быстро-быстро погружала свой клюв то под одно, то под другое крыло, и наконец вся целиком встрепенулась, взглянула на меня одним глазком, – мне даже показалось, победно, – и улетела. «Так вот что означает выражение “почистить пёрышки” у женщин», – весело подумал я и тотчас понял, что, погружённый в свои наблюдения, ухитрился пропустить что-то очень важное из Асиных размышлений. Она тем временем продолжала:

– …и хотя люди презирают то, что выше их понимания, для мира, где «совершенство» спокойно сосуществует с «несовершенством», и даже в одном и том же месте, всё это имеет мало значения. Новое знание как раз и говорит о том, что в любое из этих состояний человек желающий может свободно переходить каждое мгновение. Разве не чудесно? Ведь «истина мира» в том и заключается, что «всё возможно», не отрицая при этом и того, что «всё справедливо».

Ася была уравновешенна и спокойна, я же, радуясь перекличке наших мыслей, в то же время опять начал волноваться, не в силах до конца проникнуться этой её последней идеей:

– Боже мой, Ася, в каком мире ты живёшь?

– В том же самом, что и все. Просто когда-то и навсегда меня пленило прекрасное, а кто-то другой предпочёл суету и развлечения, или сделки, практикующиеся очень давно, ещё со времён  Адама и Евы, или кодирование на свой лад известных ситуаций: «всё ужасно, злобно, безнадёжно и безнравственно», – а это неизбежно приводит к появлению агрессии, насилия, самоубийств, катастроф, войн… Ну, и так далее…

Она говорила убеждённо, как человек «знающий», а я верил и не верил, снова оказываясь лишь на «грани истины». Она же продолжала развивать свою мысль, прибегнув к излюбленному – и мной, и ею – приёму: вроде бы говорить о том же, но совсем иначе.

– Эти миры – истины и иллюзии, свободы и рабства – они как матрёшки, один в другом, но не соприкасаются друг с другом. Если ты находишься в одном из них, то подвержен всяческим нападкам, если в другом – то особое «трепетание материи» вполне может …как бы это получше сказать, – поможет упразднить всё ложное, ненужное, неправильное, и ты почувствуешь такую лёгкость бытия, что закружится голова от счастья.

Она легко прервала себя:

– А здесь уже начинается совершенно уникальный личный духовный опыт. Но ты, – Ася весело смотрела на меня, – по-моему, слишком много читаешь в последнее время. Или на то есть особые причины?

И тут вдруг неожиданно она взяла меня за руки и быстро-быстро раскрутила, а я увидел, как сквозь почти невесомую гибкость её тела стали просвечивать ветви растений, как будто раскачиваемые ветром. В звуках тихого голоса, когда она произносила слова о каких-то «хранителях», которые всегда «в беспокойстве и поиске», чувствовалось та же осязаемая реальность, что была вокруг нас, а из глубины её потемневших глаз на меня посмотрело само будущее.

– 

До моего отъезда в «школу» оставалось чуть больше недели, а пока, выправив макет и посмотрев в последний раз структуру книги в целом, я решил, что, пожалуй, могу считать её в определённом смысле законченной, как бы дальше ни развивались события. Особую радость доставляла мне мысль, что я наконец смог выразить – в соответствии с традициями оформления книги и по велению сердца – свою благодарность всем читателям, в первую очередь тем, кто нашёл время и возможность написать отзыв или рецензию. Да, они оказались во многом идеализированы, эти спонтанные отклики, но ведь и текст не предполагал читателя, застревающего на вечно неразрешаемых противоречиях «плохого с худшим», напротив, он сам как будто отбирал людей, способных оставить все эти деградации и сформулировать запрос на весёлую и светлую Утопию, где бы сказка стала былью, сопротивление пространства преодолено и населено прекрасными людьми, которые живут в единстве и гармонии с Миром, а «кровь всеобщая течёт по жилам всей Вселенной».

Чрезвычайно значимой для меня, – наверное, как и для любого человека, занимающегося «одиноким трудом», – была обратная связь с теми, кто познакомился с содержанием записок, тем более, что никаких связей первоначально не выстраивалось и текст рос сам по себе, как растение.

Уже через несколько дней после того, как я отослал готовый макет, позвонила глава издательства и сообщила, что книга «Самопревосхождение» – если я не возражаю (!) – выйдет в свет в ноябре сего года (что, кстати, сказать, благополучно сбылось).

Это изящная, абсолютно петербургская дама, открытая и сдержанная одновременно, была настолько профессиональна и образованна, что по нескольким фразам могла понять, оценить, соотнести с известными ей параметрами, – уровень культуры и возможности – способности человека, с которым она общалась, а также ещё что-то важное для издательства и для себя лично, что не берусь пока определить, но это «что-то» точно было.

Мне удалось наблюдать ещё одно чудесное явление во время нашей единственной личной встречи, когда мы подписывали совместный договор. Она успевала в одно и то же время говорить со мной, Мариной Александровной, Николаем, своими сотрудниками, множеством разных людей по телефону, а также просматривать сообщения на экране, попивая ароматный отвар из большой кружки и сохраняя при этом изысканность и безупречную воспитанность, так что никто из участников не только не был ущемлён, напротив, ощущал себя полноценным собеседником и был совершенно доволен.

В конце встречи, пожимая мне руку, она сказала:

—

Вы ведь тоже полагаете, что «человек должен двигаться к своему литературному воплощению».

Это было утверждение, не вопрос, возможно, безобидная проверка на знание тех, кого я вольно или невольно иногда озвучиваю, – так что выбор именно этого издательства я бы не назвал случайностью. Что же касается замечания Иосифа Александровича Бродского, то совершенно случайно я его знал.

Август в этом году выдался дождливым и холодным. Я вышел на веранду размяться после нескольких часов работы за компьютером. Небо было свинцово – серым, сильные струи дождя закрывали кусты разросшейся у дома сирени, однако на тёмным фоне её зелени чёткие линии струй казались неожиданно светлыми. Диана спокойно стояла рядом. Возможно, равномерный шум льющихся потоков воды успокаивал её тоже.

—

Как же нам с тобой погулять?

Она посмотрела на меня и сделала несколько шагов в сторону крыльца.

—

Ну, если тебе не страшно, – у меня в последнее время появилась привычка разговаривать с нею вслух, – я тоже могу надеть резиновые сапоги, плащ…

Я ещё не закончил фразу, а Диана уже несла поводок.

Когда мы возвращались домой, дождь стих, небо просветлело и можно было спокойно наблюдать за полётом птиц, низко кружащих над землёй, а затем резко взмывающих вверх. Тут и там выходили на прогулку со своими питомцами хозяева, и это напомнило мне одно событие, которое произошло в середине лета, вскоре после приезда Ванечки на дачу.

Как всегда, я работал на дому, перемежая занятия с прогулками. И в этот раз, собираясь пойти с Дианой на озеро, я позвал Ваню, он радостно окликнул Еву, та тотчас запрыгнула ему на плечо и уткнулась куда-то в загривок, обернув свой роскошный хвост вокруг его шеи. Перед поворотом на тропинку, ведущую в лес, я заметил в нескольких метрах от нас двух довольно неприятных женщин, громко, на повышенных тонах разговаривающих. Обняв Ванечку, я отодвинул его в сторону, чтобы женщины быстрее прошли мимо, и они прошли, но теперь остановился Ваня и развернулся назад.

Я услышал грубый голос одной из женщин:

—

Ну, что ты встала, как пень! – и она добавила что-то не совсем приличное.

Я тоже обернулся. Натянув поводок, упёршись передними лапками в землю, стояла маленькая рыжая собачка и невыразимо грустно смотрела на Ваню очень большими для этой головки карими глазами. «Вот видишь, как мне приходится жить», – как будто говорила она, а он отвечал:

«Потерпи немного, я что-нибудь придумаю…»

—

У вас ведь есть племянник? – Вдруг спросил Ваня, в упор глядя на тётку. – Как его зовут?

—

Кого?

—

Племянника!

—

Павлик, – вытаращив глаза, ничего не понимая, тем не менее ответила она.

—

Вот и отдайте ему Каштанку, – строго сказал Ваня, тряхнув длинными, заметно отросшими, выгоревшими на солнце русыми волосами.

—

Откуда ты знаешь, как её зовут? – закричала, опешив ещё больше, женщина, с опаской глядя на Еву, которая теперь выглядывала у Вани через плечо и строго, не мигая, смотрела на неё.

—

Отдайте, – вкрадчиво настаивал Ваня, – она вам только мешает.

—

Да я с радостью от неё избавлюсь, надоела до смерти, прости, Господи! – запричитала женщина, почти плача.

—

Вот и хорошо. До свидания, Каштанка! Беги! Мы скоро встретимся!

Он осторожно снял с плеча Еву и тоже побежал, но в обратную сторону, к озеру, Диана устремилась за ним, а мы с Евой пошли шагом и вскоре все воссоединились на берегу.

—

Папа! – бросился ко мне Ваня. – Напиши, какие умные и добрые у нас звери! Не нужно их обижать. С ними так интересно играть и разговаривать. Ты же сам видел.

—

И слышал, – машинально откликнулся я, думая совсем о другом. – Книгу я уже написал, а сейчас… Много другой работы.

Но Ваня не успокаивался и продолжал теребить мою футболку, ремень, джинсы:

—

Напиши другую!

«Как просто, – усмехнулся я про себя, – “Напиши другую”. Хотя, собственно, почему бы и нет? Вот отчитаюсь перед шефом, сдам заказ, съезжу к мальчикам в “школу” …И пусть снова жизнь перетекает в слова, а рождённые ими сочетания уходят обратно – из текста в жизнь, если они того достойны, разумеется…» Вслух же сказал совсем другое:

—

Ваня, прости, пожалуйста, я не понял, где это «у нас»?

—

На Земле, – не задумываясь ответствовал Ванечка, явно кому-то подражая. И сразу стал пританцовывать, озорно напевая слова известной песенки:

Даром преподаватели Время со мною тратили!

Даром со мною мучился

Самый известный маг. Да – да – да!

Потом он нежно взъерошил шерсть у Дианы, и они вместе побежали к воде. Ева в позе сфинкса величественно возлежала на тёплом песке, глядя вдаль, при этом не забывала внимательно следить глазами за чайками на берегу. Я же думал о только что случившемся. «Наверное, Ваня каким-то неведомым образом – импульсом энергии, взглядом или движением, но и, конечно, словом, – сумел погрузить нас всех в такие глубины существования (возможно, это и называется многомерной реальностью), что мы на какое-то время совпали с миром моего удивительного мальчика и стали немножко другими… Ведь даже эту грубую злую женщину ему удалось – заразить? обворожить? – настолько, что она встала на его сторону. И неважно, как долго продолжится это мгновение, лишь бы Каштанка успела перейти к Павлику».

На следующий день я рассказал эту историю Асе, и она тут же откликнулась в своей так нравящейся мне манере:

—

Похоже, дети с проснувшимися генами, «дети мечты», как их теперь называют, имеют «код доступа» к знаниям великих древних цивилизаций.

—

Но ведь наука и её служители, – не удержался и перебил я её, – они всё ещё не пропускают эти явления в свои цеха!

—

Однако же, постоянно разрушая метазнание, человек, в том числе, человек науки, вновь и вновь его создаёт.

—

Ну, да, – охотно согласился я, – если два утверждения исключают друг друга, это вовсе не означает, что одно из них ложно.

Ася любила «сочетать несочетаемое» и оценив моё на этот раз «попадание», с удовольствием продолжала:

—

Что может сказать известная нам наука о том, почему «дети мечты» практически не болеют? Ничего, или почти ничего. А мы говорим! Например, о том, что особым образом изменённое состояние сознания способно изменить и физические свойства «тварного существа», что тело «знает» (если ум, интеллект не оказывают ему мощного сопротивления), как следует вести себя в том или ином случае, особенно, если есть угроза или опасность. Мы уже несколько лет работаем над этой проблемой и немало продвинулись в том, как «включать» и преобразовывать внутри себя и вокруг именно те вибрации (пока будем по-прежнему так называть это многослойное таинственное явление), на которые отзываются нужные и необходимые в данный момент силы, при каких условиях всё вокруг становится податливым и лёгким, гармония внутреннего и внешнего – возможна, а ты сам как будто открываешь заветную дверь золотым ключиком и попадаешь в мир, где существует очарование согласия и радости, и в котором – прости за повтор – так хочется жить…

—

Ася! – воскликнул я с чувством, – ты неистребимый романтик.

—

Просто я не забываю, что именно это состояние противоположно цинизму.

В минуты волнения нежные щеки Аси покрывал лёгкий румянец, её ресницы трепетали, как крылья бабочек, а пальцы рук едва заметно двигались, как будто разговаривая с кем-то невидимым. Я всегда застывал в такие моменты, неотрывно глядя на неё, и даже, кажется, иногда понимал, о чём она думает и что чувствует. Это было на самом деле пленительное согласие, в котором хотелось остаться… Но в это время мимо промчался Ваня, с невинной весёлостью громко крикнув на бегу:

—

Он уже едет!

—

Кто? Павлик? – воскликнул я.

—

Заметь, это ты сказал, – негромко произнесла Ася, уже погружённая в какие-то новые мысли. – О чём я думаю? – Она повернулась ко мне. – Представь себе, о «чёрных квадратах» Малевича.

Ася как будто удивлялась сама себе:

—

Он изображает то, что изобразить невозможно, – непознаваемую «вещь саму в себе», Или «вещь как таковую», за пределами которой мы всё-таки надеемся увидеть свет. А вдруг он забрезжит? – Она было радостно вскинула глаза, но потом отвернулась и добавила тихо:

—

Хотя, может быть, и напрасно…

Мне тут же захотелось ей возразить, встав на прямо противоположную точку зрения, – вот такие у нас с ней были игры:

—

Реальность небытия и инобытия не может быть доказана строго рационально, но уже известно, что она существует, хотя бы в данных нам ощущениях. Чаще всего мы определяем самые важные понятия, которые невозможно представить – любовь, истина, Бог – через то, чем они не являются: «…Любовь не завидует, не превозносится, не гордится; не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла…» Однако же, они являются всем и придают смысл всему остальному…

—

Ладно, – миролюбиво согласилась Ася, – поговорим об этом позже, когда ты приедешь в «школу», – там как раз много таких, которые думают об этом, – и она опять мило улыбнулась:

—

Лучше поведай мне, странник, кем ты там себя представляешь?

—

Учеником, скорее всего. Или наблюдателем?

Ася лукаво сощурила ресницы:

—

А не хотел бы ты стать всем сразу: учеником и учителем, наблюдателем и другом. Что скажешь?

Я попробовал предположить:

—

Похоже на «играющего тренера»?

—

More or less…

Продолжая работать на свою фирму и одновременно размышляя о том, что бы такого интересного предложить взрослым и детям «школы», набрасывая разные проекты, я не заметил, как наступили последние дни лета, пока не позвонила моя девушка, «которой удавалось – по выражению мамы – скрашивать моё мужское одиночество». Мама была права, – у меня теперь часто появлялось желание уходить в созерцательное уединение (хотя она и имела в виду, конечно, совсем другое).

Мы познакомились летом прошлого года. Тогда я только начинал делать свои первые заметки для книги, посвящённой памяти Софьи Алексеевны, рыская пешком и на велосипеде вокруг парка «Сосновка» и станции метро «Удельная», отдыхая от долгого сидения за компьютером и, в том числе, надеясь найти поблизости приличную библиотеку, опять же в память С. А., ибо она успела привить мне любовь к книгам.

Я жил один в своей квартире на Гаврской улице, которую подарили мои родители на рождение Ванечки. Алина уехала на Урал, Ваня вместе с Ильёй – на юг, в Большую Ялту, мама отбыла по делам в Москву. И вот однажды, зайдя за перрон проходящей недалеко от моего дома железной дороги, я вдруг увидел старинное здание и прочёл выложенные на его фронтоне большие буквы: БИБЛИОТЕКА. Рядом находился печально знаменитый в Питере «Дом скорби», и я решил, что это, скорее всего, ведомственное учреждение и, следовательно, посторонним вход воспрещён. Тем не менее поднялся по ступенькам, постучал, вошёл вовнутрь и сразу оказался – совершенно неожиданно! – в открытом светлом пространстве крупных геометрических форм, к созданию которых явно приложил руку художник-минималист.

Большой холл, белые стены залитые солнцем, льющимся из громадных окон, высокие потолки со встроенными светильниками и асимметрично подвешенной хрустальной люстрой. В глубине – строгая, без всяких излишеств, стойка для работника, за которой были видны стройные ряды тоже белых, узких, почти до потолка торцов стеллажей с книгами, множеством книг. У стен стояли столики с мониторами для выхода в электронный ресурс библиотеки, а между ними – низкие диваны для отдыха с выдвижными удобными подставками, очевидно, для записей, чтения журналов, а также, возможно, чашки кофе, приятный запах которого ощутимо чувствовался в помещении.

И ещё: на безупречно белых стенах висели две картины в больших тяжёлых рамах. Одну из них я сразу узнал – это была прекрасная копия – «Букет цветов в вазе» Винсента Ван Гога. Насколько я помню, оригинал хранится в музее Метрополитен в Нью-Йорке, и мы об этом говорили с Сонечкой, когда она показывала альбом репродукций в связи с каким-то своим рассказом-воспоминанием. Мне очень понравилась эта композиция из множества близко стоящих в вазе цветов нежных оттенков, с одним большим, выделяющимся на их фоне красным цветком, расположенном посередине и внизу, что было весьма оригинально. Другая картина – «Натюрморт с яблоками и апельсинами» – висела от меня довольно далеко, и я только мог предположить по характеру прописи, что она вполне могла бы принадлежать кисти Поля Сезанна (оригинал, разумеется). В любом случае намеренное сочетание классического искусства с постмодернистским дизайном говорило о хорошем вкусе.

Пока я осматривался, стоя у входа, из глубины зала к стойке из толстого дымчатого стекла, в котором отражались, играя, солнечные лучи, вышла молодая женщина, среднего роста, в нарядной белой блузке с широкими манжетами и деловом костюме, подчёркивающем её женственную полноту. Высокие каблуки делали её стройнее и выше. Она смотрела на меня глазами цвета голубиного крыла, чёрные вьющиеся волосы спадали свободными прядями ниже плеч. Когда она немного повернула голову, я успел заметить породистый, с небольшой горбинкой нос и твёрдый подбородок. Я стоял, молча любуясь ею, пока она, наконец, не спросила: – Вам что-то угодно?