Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

– И?

– Что «и»?

– Крысы при чём?

– При том. Если поражённый мозг заменить другим, свежим, с целыми , непоражёнными программами образования этих самых «цитов», то кроветворение может восстановиться. Не сразу, но может. Но вот тут надо суметь выжить ещё с этим самым чужим мозгом.

– Это я понял. Что дальше, Вася? Какое это отношение к Стаське моей имеет? Можно ей этот самый мозг заменить? Ты же к этому ведёшь?

– А вот это – один бог знает. Ну и мать твоя ещё немного.

– Она мне ничего вообще об этом не сказала.

– Всё, Лео. Всё. Ликбез окончен. У меня ночной обход начался. Извини. Всё остальное с Кирой Михайловной, пожалуйста, выясняй. Я – пас!

– Ну ладно, Вася. Я пошёл. Что вы от меня скрываете, а?

Окна в кабинете Киры Михайловны были тёмными. Почти всю ночь Лео просматривал журналы Стаси и учебники, к утру всё основное он уже кое-как понимал в общих чертах. Под утро попытался уснуть, но это плохо удавалось.

Едва заснув, он тут же в ужасе просыпался, ему снилась Стаси на подушке, сливаясь с ней, утопая в ней, и только глаза её вдруг широко раскрывались и руки её, тоненькие, с воткнутыми иглами капельниц, тянулись к нему.

На следующее утро, в тёмном сумраке ещё, сдавая кровь на анализ растерявшейся от его напора лаборантке, Лео спросил, как долго определяется группа крови.

– Долго? Да за минуту можно определить.

– И вы можете?

– Могу. Но указаний в вашем вчерашнем, кстати, направлении ничего про это не указано, поэтому делать я ничего не буду.

– Вы наберите пожалуйста, этот анализ сейчас, а? Просто время дорого у всех сейчас, некогда ещё раз приходить и сдавать заново. А этот анализ мне может быть очень нужен, девушка.

– Ладно. Я наберу. Он два дня может быть годным. Только Вы сами с Василием Петровичем объясняться будете по поводу этого самоуправства.

– Да само собой. Он вас ещё и поощрит, я уверен.

Вечером Стаси стало хуже. Она даже глаз не открыла, когда он пришёл и все отведённые ему десять минут молча сидел рядом и смотрел на ненаглядное личико, ставшее ещё более бледным и маленьким, как ему показалось.

Все эти минуты Лео не отрываясь смотрел на освещённую руку жены, зажав голову руками. На её лицо он старался не смотреть, опасаясь, что потревожит её взглядом. В голове звенел тяжёлый больной колокол. Как бы он хотел сейчас поменяться с ней местами, услышать её серебристый заливистый смех, поносить её на руках и покружить в воздухе, от чего она всегда восторженно ахала и вцеплялась в него, болтая ногами… Всё это, такое обычное и простое, стало недостижимой мечтой в один момент…

Потом пришла процедурная сестра и тихонько махнула ему рукой на выход.

Сквозь прикрытые веки, Стаси снова увидела, как Лео, её Лео с такими любимыми сильными и так страшно дрожащими пальцами снова растворяется в этом ослепительном свете. Слёзы неудержимым ручейком полились на подушку.

– Стаси, я доложу врачу, что Вы плачете. Вам нельзя сейчас волноваться, понимаете?

– Доложите. И передайте от меня просьбу, чтобы его больше сюда не пускали. Хорошо?

– Вы уверены? – сестра вынула иглу капельницы и осторожно согнула локоть Стаси, чтобы ранка затромбовалась.

– Уверена. Мне очень тяжело сейчас разговаривать.

– Всё. Спите спокойно. Я скажу.

К Васе Лео больше не пошёл.

В кабинете матери свет горел.

Она сидела за столом, обложенная кучей бумаг, и торопливо что-то писала.

– Привет, ма.

– Здравствуй, Лёдик, – ответила она не поднимая глаз от лежащих перед ней документов. – Подожди немного, у меня срочное дело, – она явно была не слишком рада ему сейчас.

А он и не торопился никуда сегодня. Откинувшись на стену головой, он закрыл глаза и всё смотрел и смотрел один и тот же «фильм» – бескровное личико Стаськи, его озорной Стаськи, и бледные в синяках руки, безвольно лежавшие поверх одеяла. На минуту ему показалось даже, что он снова в этой полутёмной палате, рядом с её кроватью и даже не может взять её за руку, чтобы не нарушать сон любимой и такой беспомощной своей девочки.

– Я слушаю тебя, сын, – раздался усталый голос матери где-то над ним. Открыл глаза и увидел мать стоявшую над ним.

– Я уснул? Извини.

– Незачем извиняться. Все сейчас на ходу засыпают. Василий Петрович сегодня, пока ждал термометр, заснул и выронил градусник, который ему сунул в руку больной.

– А мы с ним долго вчера проговорили. Это из-за меня.

– Да не только из-за тебя. Врачей не хватает. Работают все с перегрузом. Одна сестричка получила уже дозу, и легла рядом со своими подопечными. Лёгкая форма. Оправится. И таких будет не один человек.

– Мам, я сейчас от Стаси. Ей хуже.

– Я знаю.

– Но это же не от того, что я вчера у неё был?

– Лёдик, понимаешь, человек – это такой сложнейший биологический аппарат, что никто не может знать, как всего одно, даже слово, не действие, а лишь слово, может отозваться в теле. Тем более в больном теле. Древние недаром говорили, что словом можно убить. Взглядом можно убить,– Кира Михайловна тяжело вздохнула и вернулась за свой стол.

– Мы ни о чём таком с ней не говорили. Так. Просто говорили ни о чём. Как отец? Когда я приехал? Вот и всё.

– Лео, сейчас абсолютно бесполезно гадать. Есть факт, что Стаси стало хуже. Но в принципе так и должно быть. У неё начинается следующая стадия развития картины болезни. Это общее для всех.

– И что эта следующая стадия может означать?

– Следующее усугубление симптомов. Возможно осложнения, возможно появление ещё не проявленных симптомов. У Стаси очень быстро выпали ресницы.

– Не все выпали, – Лео упрямо нагнул голову.

– Теперь выпадут, – почти безучастно ответила мать.

– Ма, Вася мне говорил, что есть способы…

– Есть. Вернее разрабатываются и опробуются во всём мире различные способы. Никаких точно спрогнозированных и точно обоснованных способов пока нет. Хотя над этой тематикой работают с тридцать девятого года. Есть отдельные успехи, намечаются общие пути. И только! Мы не имеем права смотреть на ситуацию с точки зрения нашего хотения, Лео. Тут малейшая ошибка, малейшая ошибка, Лео, – и жизнь под откос.

–А так – не под откос, ма? Она же даже глаза сегодня не открыла. Не смогла.

– А может быть и не хотела? Женщине очень сложно принять себя такой, какой она стала после такой беды. Понимаешь?

– Понимаю. Но надо же в неё как-то вдохнуть хотя бы надежду…

– Стаси очень умная и мужественная женщина. Таких вообще в жизни встречается немного. Хотя в этом городе все, рано или поздно, становятся почти такими. Здесь живут особенные люди. Или становятся особенными.

– Ма, ты ближе к делу, пожалуйста. Я сегодня всю ночь шерстил Стасины журналы, тетради и книги. Пересадка возможна в принципе.

– Ну да. В принципе всё возможно. На Луну можно тоже слетать в принципе. А не в принципе, а вполне конкретно ты себе представляешь сложность такой операции?

– Но делают же?

– Делают. Уже есть несколько удачных, и не на крысах, что стало делом вполне обычным, а на людях.

– И почему на крысах это уже обычно, а на людях нет?

– Ты смешной, ей-богу. А говоришь, что всё прочитал. У крысы сколько братьев-близнецов, или сестёр? Десять-двенадцать. А у человека? Хорошо, если хотя бы один есть, у которого кровь точно такая же, как и у облучённого. Одинаковая! Понимаешь? У Стаси есть разве сестра-близнец? Нет. Вот и весь ответ.

– А мать? Бабушка? Может быть у них подходит?

– Даже, если и группа одна, но их кровь для Стаси никак не подходит. В крови старых людей слишком мало уже стволовых клеток, ради чего и делается пересадка. И кровь просто близких родственников совсем не обязательно подходит. Кроме группы крови нужно обязательно совпадение по антигенам комплекса гистологической совместимости. То есть, как бы одинаковость по нескольким параметрам, чтобы чужая кровь принялась организмом почти за свою и не так агрессивно её отторгало им. Хотя бы на семьдесят процентов. Понимаешь?

– Понимаю. И неужели нельзя найти что-то подходящее? Столько доноров в стране!?

– Эх, Лёдик, ты мой Лёдик. Если ты внимательно читал, то знаешь, что вероятность подходящего совмещения один к десяти тысячам. И то – не факт. Нет надёжной статистики даже на этот счёт, так как нет у нас достаточного для статистики опыта и понимания точного нет. В области совместимости тканей сейчас следуют одно за другим открытия, атом резко подвинул всех к изучению возможностей лечения лейкозов.

А со Стаси, – мать отошла к окну, чтобы сын не видел её лица, – вообще ситуация совершенно критическая.

– Почему?

– Потому что у неё четвёртая группа крови. Редкая очень. От трёх до шести процентов людей её имеют. В основном японцы. Но японскую кровь нельзя переливать русским, даже если бы и была таковая.

– Но у нас же тоже есть наверняка. Три из ста-то есть?

– Есть. Возможно. Теперь откинь стариков, младенцев и неподходящих по антигенам. А теперь представь, кто и где будет выбирать эти данные и делать эти все анализы? А потом этого донора нужно везти сюда, к больному, чтобы он был точно под рукой, был бы подготовлен как следует, обследован и не отказался бы в последний момент от болезненной и, если уж быть точными, то не на сто процентов безопасной операции. Реально представь?

– И что же делать, мама?

–Во-первых, не паниковать. Паника – худший советчик. Во-вторых, я сделала запросы в Свердловск, Москву и даже Ленинград. Пошла на использование личных связей. В Челябинске ни один донор не подошёл. Ни один. Остальные ищут. А в-третьих, в жизни случаются чудеса. Надо верить.

– А у нас в городе тоже нет ничего близкого?

– У нас?! Да тут здоровых-то, у кого можно брать кровь, как у донора, – по пальцам пересчитать.

– А у меня, какая кровь?

– У тебя? Слушай, а я понятия не имею, какая у тебя кровь. У меня вторая.

– А разве группа родителей не передаётся ребёнку?

– Когда как. Чаще передаётся, но всякие варианты есть. А почему ты спросил?

– А у отца у нас четвёртая группа. Стаси как-то пошутила, что они кровные родственники.

– Я же тебе объяснила про кровь пожилых и больных?

– А у меня-то какая, ма? Это разве очень сложно определить? Лаборантка мне сказала, что это за минуту определит любая из них.

– Да, разумеется, только её сначала нужно сдать, кровь.

– А я утром сегодня сдал. Она у них два дня будет годной, сказали. Тем более, что я вчера спирта граммов сто намахнул. Законсервировал. Ма, позвони Васе? Ещё не поздно, всё равно лаборатория у них день и ночь работает, как я понял?

– Ты надеешься на чудо какое-то?

– А кто только что мне говорил, что чудеса бывают, и в них надо верить? Ма, разве у нас есть сейчас право не использовать всё, что возможно?

– Нет у нас такого права, – Кира Михайловна, подумав секунду, решительно взяла трубку. – Вася, слушай, тут такое дело, у Серёжи, оказывается, тоже четвёртая группа крови… Да нет, разумеется нет. Но какая у Лео группа? Вася, разве мы имеем право не использовать всё, что только возможно? Да нет, не надо сдавать. Она уже в лаборатории есть, он утром сдавал, чтобы пропустили, для предварительного анализа точно можно попробовать Правда она там со спиртом, которым ты его вечером накануне напоил. Хорошо, жду. Ждём, – поправилась Кира Михайловна, взглянув на сына.

Жизнь замерла на несколько десятков томительных минут. Лео даже не подозревал, что то, что он сейчас произносит – самая настоящая яростная молитва о жизни его любимой, хотя никто его молиться и не учил.

Когда-то бабушка, перебирая свои драгоценные заветные вещицы в большой полированной деревянной шкатулке, закрывающейся на крошечный золотистый ключик, позволила и маленькому Лео покопаться в этой шкатулке – сладостной мечте маленького внука рассмотреть сокровища бабушкиной жизни.

– А это кто, ба? На красивой картинке?

– Это? А это человек, которого иногда, в самый тяжёлый момент своей жизни, можно попросить о чуде. Только очень искренне попросить, от всей души, как последний раз в жизни просить. Понимаешь?

– Понимаю. То есть о велосипеде тоже можно, ба?

– А разве велосипед –это самое тяжёлое в твоей жизни? – и Лео был вынужден признать, что это совсем не самое тяжёлое в жизни человека.

Потом он просил о матери. И она приехала на несколько месяцев. А потом уехала. И Лео сам точно знал, что она уехала потому, что они с отцом её не простили.

«Пусть всё совпадёт! Пусть всё совпадёт! Пусть всё совпадёт!…» – бесконечно и яростно просил он кого-то, сжав зубы и закрыв глаза, чтобы не видеть ничего, что отвлекало бы его от этой мысли.

Звонок врезался в его сознание резким топором, разрубившем мысли на бессмысленно существующие части, которые по мере разговора матери с Васей воспламенялись от нахлынувшей волны радости.

– Понимаешь, Вася говорит, что группа совпала Лёдик. Четвёртая.. Но подожди, Лео! Да отпусти ты меня! Надо ещё раз всё перепроверить, другим лаборантом. И без спирта, разумеется. И вообще, группа – это хорошо. Но ещё нужны анализы на гистологическую совместимость антигенов. Это не быстро будет. А без этого не о чем говорить. Завтра ничего не ешь и не пей с утра. Сдай. Если подтвердится совпадение – тебя положат тут же в больницу, чтобы приготовить к операции. У нас очень мало времени, сын

Лео опустил мать на пол.

– Бесполезно проверять. Я точно знаю, что совпадёт. Как надо, так и совпадёт.

– Лео, не забывайся. Обязательно надо всё проверить и не раз. Выспись, пожалуйста и завтра иди сдавай кровь. Свежую надо и исключить ошибку, если вдруг такое произошло. Такое бывает.

– Нет никакой ошибки, ма. Я знаю. Я пошёл, спасибо тебе, ма, – Лео крепко обнял мать и умчался в ночь, спасать свою единственную любимую.

На третий день после утреннего разговора с Лео, Василий Петрович зашёл к Стаси, как всегда перед дневным сном.

– Стаси, мне тут доложили, что ты не хочешь видеть Лео? Это правда?

– Правда, Василий Петрович. Я приняла решение, я же Вам говорила.

– Говорить-то ты говорила. Только Лео это не остановит, насколько я его знаю.

– Ну, Вы же можете ему запретить приходить сюда?

– Нет. К счастью не могу, – Василий Петрович грустно улыбнулся.

– Почему к счастью? Мне трудно с ним разговаривать сейчас.

– Ладно, прямо к тебе он не придёт. Это решено. Но вообще… Впрочем пусть-ка твоя свекровушка тебе всё расскажет. Это она замутила. Вечером придёт сама. А пока спи. Сейчас тут твою палату обработают, а тебя переведут куда-нибудь на час-два с новой капельницей. Поспи.

– А что Кира Михайловна замутила, как Вы говорите?

– Не-не. Она просила этого не говорить. Сама уж. Вот и за тобой приехали, – Василий Петрович посторонился, пропуская каталку к постели Стаси. – А ты мне обещай спать. Хорошо?

– Хорошо, – Стаси не любила эти уборки в её номере, удаляясь от привычного уже освещения и высокой кровати, она старательно засыпала, чтобы время шло быстрее.

Проснулась она в полумраке чужой палаты, с воткнутой в её привязанную руку капельницей. Это была даже не палата, а какая-то полупустая комната с двумя сквозными дверями, и за одной из этих дверей слышались голоса. Женщина явно плакала, а мужчина тихо и ласково утешал её. В тишине вечера голоса слышались хорошо.

– Понимаешь, сейчас свою жизнь за неё отдала бы. И моя вина есть в том, что случилось, Василёк. Внучка моя погибла навсегда. Понимаешь?

– Ну, успокойся ты, Кира. Кто же мог такое предположить даже. Чудовищный случай. Много людей заплатят за это своими жизнями. Это огромная трагедия.

– Никогда не иметь детей, Василёк! Я, как никто, может быть, её понимаю.

– Ну, почему. Я тоже понимаю. И тут таких много. Мы, наше поколение, ни в чём не виновато, что именно нам пришлось и войну вынести, и это вот гадство на себе выносить.

– Ты мог сюда и не ехать. Я же просто тебе тогда написала. Георгий умер, мне так одиноко было, вот и написала. Я думала, что сумею загладить свою вину перед ними.

– Да, Кира! Никакая это не вина твоя! Недопонимание – да! Но не было никакой твоей вины ни в чём. То письмо он тебе написал?

– Написал. Но я всё время думаю, что тогда произошла какая-то большая глупость.

– Да не глупость, Кира. Слово – не воробей! Тоже должен был понимать, что можно писать на фронт, а что нельзя ни при каких обстоятельствах. Тем более, что про твои обстоятельства он ничерта не знал.

– Всё равно, как-то глупо получилось. Я тогда просто на эмоциях вспылила. Мне так обидно стало. Я так понимаю Стаси. Как она сказала? Пустая коробочка?

– Да. Пустая думающая коробочка с ручками и ножками. И она тоже готова бросить Лео. Буквально нацелилась на это. Мне кажется, что она специально запрещает ему приходить сюда, чтобы его отучить от себя.

– Да нет, Вася. Очень трудно ощущать себя женщиной, когда ты обрита наголо, на животе шрамина от пупа и ниже. Гадкий общипанный бесполезный утёнок – вот как я себя ощущала.

– Вы обе красавицы. И умницы. Когда Козицкий-то обещался приехать? Анализы падают в пропасть.

– Сегодня обещал. Всё подготовили? Мы должны сработать очень чётко. На все выходные и ещё потом останется, сколько понадобится. Отпуск там какой-то взял.

– Да всё мы подготовили. Завтра генеральная репетиция. Но пока ещё рано, насколько я понимаю. Ты боишься, Кира?

– Не хочу бояться, Василёк. Ты боялся, когда резал меня под бомбами?

– Да я их не слышал даже. Что мне делать-то было? И генерал со своим пистолетом у виска.

– Вот и я не боюсь. Козицкий со сроками определяется как раз. Протоколы изучает. И нам с Лео нужно время. Спасибо тебе, Василёк. За всё спасибо. Все мои медали после госпиталя полученные – это твои медали.

– Ну да. Скажешь! Лео-то как?

– Дождаться не может. И Серёжка даже приходил. Он любит Стаси, как родную дочку, которую я ему так и не смогла родить. Мда. Странная судьба связывает нас.

– Меня с тобой? Ничего странного не вижу. Я так благодарен тебе за тот наш эшелон, за твоё шефство. Если бы не ты – никогда бы я не стал ни хирургом, ни врачом настоящим. И сюда ты меня, честно говоря, соблазнила ехать. Тогда же сюда военврачей с руками и ногами принимали. Предвидели всё вот это вот, что происходит сейчас. Это судьба. А с Сергеем Дмитриевичем я думаю у вас чудовищное недопонимание. Уже хроническое какое-то. Такой деликатный человек и вдруг такое?! Я не понимаю.

– Вася, а может это я сама во всём виновата? Ну, подумаешь – написал? Правда, когда я ему написала, что прошу развода, он же даже и не попытался объясниться со мной. Сразу подписал заявление. А я надеялась. И Георгий Васильевич мне говорил, чтобы я ещё раз попробовала с ним объясниться. Ну, где там! Я уже удила закусила! Георгий Васильевич мне очень помог, конечно. А сам умер. И Фёдор Иванович – тоже умер. Старенький и очень больной был. И я им ещё добавила своими проблемами. Я точно – чёрная генеральская вдова.

– Не придумывай ты ничего про себя. Ты – прекрасная женщина, Кира. Умница и герой. Видел бы твой Серёжка, как ты из автомата тогда стреляла. Ордена Красного знамени просто так не дают, Кира. А их у тебя целых три. Скольких ты тогда спасла? Прорвались же к мосту?

– Прорвались, Васенька. Не могли мы тогда не прорваться. Нам бы сейчас прорваться.

– Прорвёмся, главное момент поймать правильно. Я сколько не читаю, а всего охватить в комплексе не могу пока. Сколько надо добавить? Как кровь анализировать? Какой срок на подготовку уйдёт?

– Это всё очень индивидуально. Будем мониторить непрерывно практически. Если уж у нас донор таким совершенно фантастическим образом появился – бог на нашей стороне.

– Он к Стаси рвётся. Пустить его? Она не хочет его видеть.

– Сегодня поговорю с ней, с моей подружкой по несчастью. Она спит сейчас?

–Спит. У неё палату дезинфицируют.

Через час Кира Михайловна тихо отворила дверь в затемнённую палату, наполненную свежим воздухом, пахнущим морозом.

– Привет, Стасенька.

– Здравствуйте, Кира Михайловна.

– А я к тебе с хорошей новостью, солнышко…

Долго разговаривали две женщины в полутёмной комнате, как две подруги, объединённые общим несчастьем и делом, понимающие друг друга с полуслова.

– И знаешь, Стаси, что я хочу сказать в ответ на твой скепсис, вполне понятный, конечно.

– Что, Кира Михайловна? И у меня не скепсис, а сомнения. Но я готова их разрешить. У меня просто не осталось иного выхода.

–И это правильно, девочка моя. Но знаешь, в чём самое обнадёживающее отличие теории от жизни?

– В чём?

– Я часто встречалась, особенно на войне, с тем, что, казалось бы, совершенно безнадёжный раненый в один прекрасный день вдруг резко начинал восстанавливаться и через несколько недель уже снова возвращался в строй. Иногда повторно попадая к нам. В нашей теории медицины – научном результате чисто материалистического видения и решения проблем видимого нами мира, пока всё стоит незыблемо, на своих пОлках. Но если эти пОлки со всеми их выводами и пониманиями каким-то образом попадают в другие координаты духа, мы наблюдаем совершенно необъяснимые связи причин и следствий, вместо тех, привычных нам и кажущихся незыблемыми. Я много читала работ, но меня больше всего поразили очерки Войно-Ясенецкого по гнойной хирургии Это великий хирург всех времён. И он писал о своих операциях и о чуде выздоровления и выносливости тех людей, которых оп оперировал. Он оперировал всегда и везде, где был нужен, часто не имея даже приличных инструментов в ужасных антисанитарных условиях А люди выздоравливали, от глубокой веры в него, как врача, вопреки всему.

Так вот, отличие теории и жизни в том, что в жизни случаются чудеса. И чудеса эти рождаются в области духа или ещё чего-то неизвестного. Может быть, люди интуитивно называют это Богом. И из области духовного чудо прорастает и свершается вполне материально и осязаемо здесь, на земле. Мы слишком мало знаем о нашем мире, о клетке даже мало знаем. И до последних лет даже про ДНК ничего не знали. А она нам много сюрпризов принесёт, уверена. Почему у ящерицы вырастает хвост? И почему у человека не отрастает конечность. Ты же слышала о загадках стволовых клеток?

– Ну конечно. И о Войно-Ясенецком в «Хирургии» читала.

– И я читала. И про чудеса этих клеток читала. И я в них верю, Стаси. Потому что одно чудо уже случилось. Ты знаешь, кто будет твоим донором?

– Но такие сведения обычно нельзя разглашать?

– В нашем случае можно.

– Кто? – Стаси выдохнула это едва слышно, понимая, что услышит сейчас имя человека, который может быть даёт ей шанс родиться второй раз. Необыкновенный редчайший шанс.

– Ни за что не догадаешься, – Кира Михайловна счастливо рассмеялась.

– Кто? Мама?

– Нет, Стаси. Мамина кровь не годится уже. По возрасту. Её даже и не проверяли. Бесполезно.

– А кто тогда?

– Лёдик, Стаси. Твой муж. У него удивительное совпадение по антигенам с твоей кровью. Почти восемьдесят процентов. Удивительно! Я ищу эту совместимость на половине Советского Союза, а он тут, рядом с тобой в одном доме живёт. Разве не чудо?!

– Лео?! Как это? Хотя у папы же…Чудо, конечно. Спасибо вам всем. Жить всё-таки хочется.

– Главное, ты поверь в чудо, Стаси.

– Я постараюсь, Кира Михайловна. А Вы можете показать мне мои анализы?

– Зачем?

– Я долго занималась исследованиями по картине крови с приближением к точке невозврата. Я пойму.

Кира Михайловна минуту подумав, достала лист из папки и подала Стаси.

Стаси долго смотрела на цифры, сравнивая что-то и, наконец отдала лист.

– Что скажете, коллега? – Кира Михайловна без малейшей тени усмешки задала этот вопрос

– Ситуация приближается к критической, причём по резко нарастающей. Шансов нет.

– Вы ошиблись, коллега. Позачера он появился, в самый последний момент, можно сказать. И он уже здесь, в палате соседней.

– Лео здесь?

– Здесь, девочка. Его уже начали готовить вчера. Очень хочет проникнуть к тебе на пять минуток хотя бы. Ты как?

Неожиданно для Василия Петровича Стаси, после длинного разговора с Кирой Михайловной, попросила пропустить Лео к ней, когда он сможет. И попросила для себя три листа писчей бумаги и твёрдую папку, чтобы могла писать на этих листах.

– Маме письмо напишешь?

– Да, Василий Петрович. А Лео отнесёт на почту.

Стаси встретила его почти полусидя. И свет в палате был сегодня более ярким.

– Привет, любимая, – он сжал легонько её руку.

– Привет. Как ты? – в этот раз на лице Стаси тоже была надета маска.

– Я?! А что мне сделается, солнышко? Ты вот как? Голова болит?

– Да, немного. Лео у нас десять минут всего. Вот тут я написала заявление, в котором и ты должен расписаться, как мой муж. Как самый близкий мой родственник.

– Что ещё за заявление? – этого Лео совсем не ожидал и быстро развернул листы.