Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

Греч сидел, уткнувшись в списки, лежавшие перед ним на столе, и ординарцы всё время подносили и подносили ещё и ещё: объекты, дозы, уровень, необходимые мероприятия, которые уже проводятся и которые ещё необходимо срочно провести и везде, в самые ответственные места, поставить работников отдела. Сделав один звонок, генерал тут же набирал другой номер и охрипшим от усталости голосом отдавал приказы, материл кого-то и делал пометки в листах, складывая отработанные в другую стопку. Постепенно картина нанесённого удара становилась объёмной, обретала смыслы в цифрах в количестве нужных людей и временных отрезках.

К утру на столе появилась карта, на которую тут же нанесли линии изученных зон и белые пока пятна. Доложили, что земля в месте взрыва покрылась неоновыми, светящимися в темноте ночи пятнами, и разведчики-дозиметристы, обследующие соседние банки ночью, перепрыгивали через них, стараясь попадать ногой на тёмную землю. Около взорвавшейся банки на карте появилась цифра 1000 – таков был уровень радиации в рентгенах в час на месте аварии. В шестнадцать миллионов раз превышающий допустимый уровень. Там можно было находиться не более одной-трёх минут. А яму надо было срочно зачищать, закапывать, как бешеную кусающуюся собаку.

Соседние банки тоже оказались повреждёнными и необходимо было срочно подвести дополнительное охлаждение, чтобы не повторился взрыв на второй-третьей банках. А чтобы подвести охлаждение надо было вручную пробурить несколько отверстий в полутораметровом слое бетона на крышке соседних банок, на которых допуск был в пять минут и не более, даже, если свинцовые пластины клали под ноги работающему. Но от пыли из-под бура пластины не спасали А для проведения работ надо было сначала снести заражённый грунт и насыпать свежий, чтобы можно было подойти к этим банкам и подвезти буровое оборудование.

Ординарцы генерала даже не садились на стулья, чтобы получить и унести, куда надо, распоряжение об организации необходимого количества людей, о сопровождении дополнительных бригад рабочих из других городов. Разместить всех. Проблемы и первоочередные дела вырастали горой, которую жизненно важно было разгрести в ближайшие минуты, часы и дни.

Лео интересовал только один вопрос: «Могла ли быть диверсия?» И сам себе отвечал: «для сумасшедших нет ничего невозможного». Первой версией было случайное– или не случайное – попадание в раствор сливаемых и охлаждаемых в банках нитратных солей оксолата плутония. Это могло привести к мгновенному разогреву раствора и взрыву.

Были ли сумасшедшие в Городе? Это, вообще говоря, – не вопрос. Лео прекрасно помнил, как однажды легендарный начальник объекта И.М. Ткаченко, узнав об исчезновении около двухсот миллиграммов плутония, лично искал его. Плутоний невозможно «потерять». Он оставляет явно слышимый след.

И Ткаченко его, разумеется, нашёл.

Выплеснутым на забор на задах цеха.

Как? Кто? Почему? Золотая и платиновая рабочая посуда, о хищении которой подумалось в первую очередь, оказалась в целости и сохранности. Виновного не нашли.

Мог кто-то прийти в отчаяние от своего положения?

Мог.

Многие, попав на объект тем или иным образом, приходили в ужас при виде многих рядов «колючки», и отчаяние при полном дальнейшем осознании, на что они согласились или «купились». Но это уже никого не интересовало. Приехал – работай. Лучших условий жизни, чем здесь, нигде в стране не было. Здесь было всё – самое лучшее. Здесь во главе угла стояли совсем другие – не личные – интересы. Здесь во главе интересов людей, осознающих свою миссию, которая им выпала по никому не известному жребию жизни, был вопрос о сохранении Мира на планете Земля.

Быстрый путь на «большую землю» лежал через получение недопустимой дозы. Больше никак. Это иногда происходило и в эти достаточно уже стабильные годы работы завода. Но это было в случае халатности. Или аварии.

Лео понял, что придётся им ещё не раз пройти по цепочке людей, снова и снова проверять и перепроверять ситуацию, выявлять сомнительные, или слишком уж очевидные детали произошедшего.

Первые лучи солнца, проникшие через окна кабинета Греча, осветили серые от усталости лица людей, клубы папиросного дыма, вившиеся над головами тех, кто ещё держался на ногах, поглощая стаканы с крепким чаем, и тех нескольких посыльных, свалившихся на диванчике, чтобы уснуть хоть на мгновение, которые целую ночь работали нервными ниточками, быстро связывающими все службы Города. И предстоящий день не будет ни для кого проще –это все понимали.

Версия добавления оксолата натрия не подтвердилась. Вопросы остались.

Город не спал несколько дней. Некоторые впервые узнали, что такое военная мобилизация. Все, кто жил в городе, помимо своей основной работы привлекались к дополнительным санитарным работам по очистке города, чтобы не дать расползтись случайно занесённому заражению по Городу. Он стал строгим и подтянулся. На предприятиях появились таблички со временем допуска в различных частях и помещениях, и в основном они выполнялись. Счётчики и дозиметристы работали повсюду, в дверях магазинов и учреждений, часто выхватывая из проходивших мимо людей тех, чья одежд «звенела», её сразу изымали, и выкидывали в места сбора загрязнённых предметов. За изъятое выплачивали компенсацию. Обувь все тщательно мыли у подъезда в специально оборудованных ванночках с водой и привыкали её оставлять на лестничной площадке, не внося в квартиры возможную «грязь». Самыми грязными местами стали автобусные остановки, на которых пересаживались работники комбината. Впервые встал вопрос о необходимости ежедневной рабочей смене одежды и обуви.

Люди есть люди. Некоторые пытались облегчить свои материальные потери от заражённых вещей и сбывали их через комиссионные магазины. Но это мгновенно выяснилось. Одежду на комиссию стали принимать только при дозиметрическом контроле. В дверях всех магазинов поставили дозиметры, чтобы люди сами могли выбрасывать грязные вещи, уберегаясь от радиации.

Службы города, организовывали круглосуточную работу там, где это стало необходимым: в поликлиниках, детских садах и яслях, для детей, родители которых участвовали в очищении и отмывании промышленных помещений огромного комбината круглосуточно. Он ни на минуту не был остановлен! Дозиметристы несли круглосуточную вахту, чтобы люди соблюдали режим допуска, не подвергаясь переоблучению.

Но избежать этого совсем – не удалось. Конечно, работали все с наибольшей отдачей, но по правде говоря, ни одна служба города не была полностью готова к развитию такой ситуации. В таком масштабе.

Поливальные машины отмывали крыши и стены домов. Всем приказали ежедневно мыть пол в квартирах, чтобы как можно быстрее убирать проникшую с улицы пыль. Дозиметристы потом ходили и по квартирам, выявляя всё, что звенело или «вдруг зазвенело» и изымали.

На комбинате отмывали цеха, стены внутри и снаружи, потолки и крыши, и пол цехов, а потом смывали это всё с дорог и тротуаров в канавы. Эти канавы потом ещё дадут о себе знать, создав огромные по уровню радиации «свалки». Но сейчас важно было хотя бы как-то сконцентрировать эти отходы, чтобы потом и их вывезти, убрать в могильники. Во многих местах сдирали со стен штукатурку и вывозили в места сбора радиоактивных предметов. Используя последние более-менее тёплые дни, все газоны вспахивали плугами и вывозили слой почвы за территорию на радиоактивный могильник, трава очень активно впитывает радионуклиды.

Первых солдат вывели из частей только к утру. Оставшиеся на посту не были даже снабжены всеми необходимыми средствами защиты. Одежда, пропитанная осаждавшейся на ней серой пылью, падавшей сверху крупными хлопьями, не менялась по нескольку дней. Эта пыль падала два дня, покрывая всё, что было накрыто облаком пыли из взорвавшегося отстойника. Основное количество радиоактивных веществ, около18 000 000 кюри выпало здесь, на промышленной площадке, накрыв комбинат, и на военные части, охранную и строительную. И ещё этой пылью накрыло лагерь уголовников, зону, которая находился тут же, за забором. Остальные 2 000 000 кюри унесло на северо-восток.

Руководители военной части были более организованы и смогли принять некоторые меры по защите подчинённых. Пол в казармах залили водой, чтобы не было пыли вообще. Но что они могли сделать с металлическими кроватями, которые сразу «зазвенели», и что они могли сделать со стволами оружия, за сохранность которого личный состав нёс личную ответственность, тем более в такой обстановке, стволы, которые хранились каждым рядовым рядом с собой в казарме, и которые тоже «зазвенели»? В строительной части солдат заставляли это оружие отчищать и отмывать.

Да хоть тут заотчищайся! Приклады отскребали до белой деревянной основы, а металл «звенел!» И «расстреливал» излучением радионуклидов всё вокруг, в том числе и владельцев оружия. Через неделю начали организовывать ратификацию военных, но некоторые уже получили такие дозы облучения, что поехали не на другие объекты дослуживать, а в госпитали, где подлечившись и подписав обязательство о неразглашении государственной тайны – с очень серьёзными последствиями в случае нарушения – отправлялись домой, если дом был далеко от границ страны. И в Алтайский край, и в Сибирь, если близко, – такова была суровая правда и цена необходимости сохранения тайны первой крупной атомной аварии в СССР..

А многие военнослужащие, их число сегодня практически невозможно установить, отправились навечно в «Берёзовую рощу» или на другие, ближние к военному госпиталю кладбища.

Приближающийся холод заставлял торопиться и как можно быстрее рыхлить всю мягкую почву в частях плугами, чтобы вывезти это всё в могильники, потом сюда привезут свежую чистую почву. Но сейчас было важно до холодов вывезти всё, что было возможно.

Дозиметристы искали и повсюду находили такие клочки на газонах города, на газонах предприятия, и около, и дальше вокруг. И всё это вычерпывалось, грузилось и вывозилось. Контроль со временем сумел охватить почти все объекты.

Больницы и госпитали были переполнены. В Челябинской областной больнице срочно отвели целый корпус для облучённых людей. И каждый день сюда доставляли вертолётами больных для оказания им всей помощи, которая тогда была в распоряжении врачей.

А что было тогда в распоряжении врачей?

Абсорбенты, йод для щитовидки, питьё, раствор марганцовки и борного спирта для обмывания и дезактивации пострадавших, просто спирт для того же самого и для внутренней защиты, как тогда считалось, слабительное – самые необходимые компоненты, чтобы предохранить хотя бы желудочно-кишечный тракт, куда зараза попала с пищей и водой, если их не закрывали, как следует.

Пострадавшим давали самые дорогие из доступных и нужных по мнению тогдашних врачей продукты, кому можно было есть: шоколад, красное вино, сливочное масло, молоко, яблоки и другие антирадианты, которые к тому времени уже были как-то определены и выделены в эту группу. Некоторым есть было нельзя, у кого была сильно повреждена слизистая желудка. В большинстве случаев приходилось надеяться на силы организма. Надеяться и помогать справляться с проявлениями симптомов. И только!

Но наверное хуже всего обстояло дело с гражданским населением, оказавшимся под выпадающим на землю из облаков, искрящихся розово-бордовыми цветами, серым пеплом. Только через неделю руководство ликвидации аварии сумело отправить дозиметристов с приборами, чтобы замерить уровень радиации в населённых пунктах, где люди все эти дни набирали воду из колодцев, выпасали коров на последних зелёных островках травы, поили своих малышей молоком этих коров, копали картошку, готовились собирать корнеплоды, и косили оставшиеся зерновые.

После первых же замеров, вокруг всех полей с неубранным урожаем были выставлены линии охранения, чтобы жители не тащили «халяву» с заражённых полей, отряды студентов и школьников привлекли – об этом сегодня даже писать страшно – к уничтожению, закапыванию выросшего урожая овощей. Сколько пыли «хватанули» эти дети никто не знает и уже не узнает никогда. Всё это происходило от незнания, неопытности, недопонимания уровня опасности и от внезапности обрушившейся беды. В линиях охраны, выстроенных по кривым распределения радиоактивности, размеченными дозиметристами, стояли все, кто обычно охранял порядок, работники МВД и курсанты, мобилизованные студенты и призывники. Некоторые падали, теряли сознание. Их увозили, на их место, отступая дальлше, вставали другие. Все трудоспособные жители Челябинской области, часть людей из Свердловска и Кургана, кого можно было мобилизовать были мобилизованы, чтобы закрыть собой – сотнями тысяч людей – зияющую язву смертельной заразы.

«Ну-ка, давай померяем, сколько кто из вас каши сегодня съел?» – шутили военные дядьки в смешных костюмах, разъехавшиеся срочно по всем деревням, которые попали в область унесённого ветром радиоактивного следа, прикладывая к животам смеющихся пацанят дозиметры.

«Каши» за эти дни детишки уже съели столько, что была объявлена немедленная эвакуация ничего не понимающих людей. Им не разрешали брать с собой абсолютно ничего, кроме документов. Одежду на них меняли, всех заставляли мыться «посемейно» в срочно установленных помывочных пунктах от какой-то неведомой «грязи», выдавали чистое бельё с армейских, в основном, складов, солдатские новые телогрейки, садили в грузовые машины и быстро увозили рыдающих, не желающих забираться в кузова машин людей, подталкивая их сзади прикладами автоматов.

Кое-где не понимающие ничего люди пытались сопротивляться, устраивать бунты. В селе Бердяниш мужики, видя, как их кормилиц, загнав в силосные ямы ,расстреливают, а коровы, не убитые сразу, мычат и пытаются разбежаться, кинулись на солдат в рукопашную. После коротких переговоров с начальником охранения, мужикам разрешили собственноручно и быстро прирезать скотину, свою коровушку-кормилицу, чтобы она не металась в ужасе по яме, не мучилась напрасно Даже трудно себе представить, что испытывали те, кого насильно грузили в машины и которые кричали солдатикам: «Да вы хуже фашистов, гады!»

И также трудно представить что испытывали эти солдатики, пацаны с автоматами, которых жители били по головам, в которых плевали женщины, когда солдаты их насильно выволакивали на улицу из их, ещё утром уютных и, казалось, таких надёжных, домов.

Из дома, где печка горела и суп варился, и вёдра с молоком стояли, выволакивали людей и сажали в машины, навсегда увозя их из родных мест, спасая им жизни.

А чтобы не было соблазна вернуться в эти насквозь «грязные» дома, дома эти тут же грейдерами сносили вместе со всем скарбом, горячими супами и вёдрами с молоком, и дорогими сердцу вещами в силосные ямы, к убитым коровам, или в вырытые специально траншеи, и засыпали многими метрами земли сверху. Хоронили навсегда.

Да, конечно, переселенцам выплатили компенсацию за потерянное имущество, честно меняли личные вещи – вещь на вещь, даже пиджаки, снятые с огородных чучел, меняли на новые. Но кто мог этим людям вернуть их прежний покой и надёжность в жизни? А самое главное – кто и когда сможет им вернуть здоровье, на которое первые дни они пока и не жаловались. Но проникшие в их клетки альфа, бета и гамма-частицы уже начали свою разрушительную работу. И продолжили её и на новых местах, куда людей, вместе с этими частицами, вывезли на постоянное место жительства.

В течение нескольких дней было вывезено с особо заражённой территории 10270 человек. А потом ещё 110 000 человек, а потом ещё… всего около 270 000 человек. С лица некогда плодородной земли исчезли бесследно 217 населённых пунктов. А некоторые, с «приемлемым» на тот момент времени уровнем заражения – остались. Шумок среди народа конечно был, но вслух обсуждать всё это запрещалось под угрозой уголовной ответственности, вплоть до статьи «измена Родине».

И только много лет спустя, когда очевидно проявилось действие радионуклидов на организм человека в течение всего периода их полураспада, стало понятно, что тот «приемлемый» уровень для продолжения нормальной жизни был неприемлемым абсолютно.

Но это со временем только выяснилось. Со временем близком к периоду полураспада Cs-137, Sr-90, Pu-23, Ce-144 и других им подобных.

То же самое происходило и в Городе с людьми, вставшими на его защиту. Хотя облако и отнесло, но совсем избежать заражения не удалось. Отмывая комбинат, который нельзя было остановить ни при каких условиях, во избежание ещё большей аварии, отмывая Город, продолжая работать, продолжая жить в режиме военного времени, люди получали ежедневно повышенные дозы радиации. Через месяц после аварии тем, кто набрал «дозу» больше 250 рентген, разрешили покинуть Город, «вывели» их навсегда из числа людей, которым можно было работать на подобных предприятиях. А это была практически гарантированная острая лучевая болезнь II степени.

Город отмывали ещё два года, особенно после весеннего таяния снега в 1958году, в аварийном году снег выпал очень рано – 10 октября, на десятый день после аварии. Природа как бы закрылась в ужасе от произошедшего, укуталась снегом, прикрыв собой очаги «грязи».

Весной снег начал таять, и талыми водами из земли всё выносилось на поверхность. Вода потащила радионуклиды в траву, в деревья, в грибы. Наверное в те годы Город был самым чистым в физическом смысле городом, если не считать, что то тут, то там «выплывали» заражённые пятна. Две улицы заново заасфальтировали: ул. Школьную и ул. Ленина (бывшую ул. Сталина). Те крыши, что были когда-то залиты гудроном, перезалили новым гудроном.

Конечно, за этот беспримерный личный подвиг ликвидаторам выплачивали компенсацию – 200 рублей на человека. Но что значила эта компенсация? Все, кто тут работал, понимали истинную цену таким работам. Ценой часто была жизнь.

На замену «выведенным» приезжали молодые специалисты, которых негласно, или по решению руководства – сути это не меняет – решили беречь, чтобы было кому потом нести эстафету с плутониевым факелом дальше, пока это будет нужно стране и Миру. Молодых обучали делу дозиметристов и отправляли на регулярные походы-поиски «звенящих» мест и предметов. Это, всё-таки, было менее опасно, чем участвовать в непосредственной ликвидации следов аварии.

Когда-то в древних княжеских дружинах и ополчениях был негласный закон: в первые воинские шеренги становились старики, седобородые и умудрённые опытом и жизнью, чтобы дать более молодым время примениться к боевой обстановке, успеть сориентироваться и приловчится к врагу. И только после того, как стрики ввязывались в бой и, конечно, падали, «за место» их тотчас вставали более молодые и, может, более удачливые, и точно больше нуждающиеся в продлении дней жизни своей, в которой ещё не всё успели сделать. А молодых пацанов берегли напоследок – пусть получше пообвыкнут и приловчатся бить врага! А то и вовсе в драку-то их не пускать можно будет

Так, мудро оберегая жизнь молодых своих, русичи и сохранили свою огромную и богатейшую страну, для счастливой жизни их потомков. Это – в крови нашей сохранено тысячами лет и войн, это – наш русский код достойной жизни, это – в генах наших поёт славная героическая песня ушедших предков.

Чтобы читатель понял суть того, чему подвергались первые ликвидаторы первой огромной аварии атомного сектора, которая по ужасу и неизвестности последствий, по безвыходному положению жителей и работников предприятия, по героизму ликвидаторов намного превзошла даже Чернобыльскую аварию. Приведём ряд сухих цифр и последствий их. И факты.

Сначала о сути дела.

Радиоактивный самопроизвольный распад изотопов в природе был и происходил всегда, завершаясь в конце концов стабильными неспособными к дальнейшему делению нуклидами. Даже в человеческом организме постоянно происходит 4500 распадов за одну секунду изотопов К40 (кальций 40) и С14( углерод 14). Но с таким излучением организм легко справляется и клетки полностью восстанавливаются, самозаменяются.

Что происходит с тканями организма, подверженными сильному облучению альфа, бета и гамма-частицами? Эти частицы просто рвут в клочки молекулы управляющих ферментов. То есть, наш организм лишается Программы работы и восстановления всех тканей органов. Самыми легкопоражаемыми органами являются по убыванию: репродуктивные половые органы человека, затем молочные железы, красный костный мозг, лёгкие, кишечник, щитовидная железа, печень, мочевой пузырь, другие ткани, головной мозг, кожа. Сегодня это определено с достаточной точностью. Образовавшийся в результате распада электрон и ионизированный атом, активно взаимодействующие с атомами и молекулами тканей, превращают воду, например в тканях организма, в перекись водорода, и далее следует целая цепочка необратимых взаимодействий этой перекиси водорода на молекулярном уровне с другими молекулами тканей. Рвутся молекулы ДНК, содержащие нормальные наследственные программы создания человека. Рвутся молекулы белковых структур, ферментов, разрываются на рваные осколки хромосомы.

Чем выше уровень облучения организма, тем более мощные разрушения происходят в нём. С началом развития атомной промышленности со временем были разработаны некие нормы, которые считались приемлемыми для нормального восстановления и самовосстановления организма человека. Они зависели и от интенсивности облучения, и от длительности воздействия облучения.

До 1950 года, невежество в этом вопросе было таковым, что некоторые руководители, считали, что молодые люди, жалующиеся на слабость и головные боли, на затруднённое дыхание и т.д. – просто неженки и симулянты. Тем более, что врачи ставили им всем общий диагноз: «Вегето-сосудистая дистония II степени.» Другого диагноза по законам охраны строжайшей государственной тайны, они и не могли ставить. Потом появился другой диагноз: «Плутониевый пневмосклероз».

Да что говорить о тысячах простых работников, когда сам Курчатов И.В. вручную(!!!!) разбирал спекшиеся блочки с ураном во время первой технической аварии на реакторе . И получил дозу в 250 рентген. А его генералы охраняли! Просто мало знали тогда наши спецы. Да, надо признать, что и реакция разных организмов на одно и то же воздействие существенно различается. Один из первых легендарных директоров – Славский Е.П., под два метра ростом, получил, говорят, почти тройную убийственную «дозу» – и дожил до весьма преклонных лет. До 94 лет почти.

Тем не менее, общие результаты обследований и диагнозов как-то определили предельно допустимые нормы. По засвечиванию фотоплёнки и т.п. Результатом таких норм было то, что 20 000 человек сменились в Городе за первые пять лет из-за переоблучения. Диагноз таким людям ставился тогда один – всё тот же «Плутониевый пневмосклероз» в городе и «ВСД II степени» за его пределами.

Понимали ли люди всю опасность работы в этом Городе? Конечно. Сначала многие впадали в панику, попадая за колючую проволоку периметра. А потом привыкали. Это была «система ниппель», как тогда говорили. Обратного пути ни для кого не было! А потом, глядя на своих товарищей, самоотверженно и стоически работавших на главную цель – спасение Родины, тоже проникались духом патриотизма, полной самоотдачи. И избранности! Автаркической обособленности и избранности! Иначе жить было невозможно. Там все были такими. Избранными.

В нашем случае для работников Города были объявлены в 1950 году следующие нормы:

Дневная предельно допустимая норма облучения(доза) – 0,1р (рентгена)

Годовая допустимая доза – 30 р (примерно 30 БЭР, хотя это и некорректное по сути влияния на организм приравнивание)

В 1954 году:

Дневная –0,05р.

Годовая – 15р (примерно 15 БЭР).

Во время ликвидации Чернобыльской аварии 1986 года допустимые дозы были вынужденно повышены: до 10 рентген за всё время воздействия на ликвидатора (от недели до месяца).

Дозы выброшенные в атмосферу в Чернобыле были высокими, в два раза примерно выше, чем на «Маяке», но их кардинально отличало от доз, которые получали ликвидаторы «Маяка» то, что на «Маяке» выбросило длинноживущие (до 30 лет) в виде жидких и твёрдых аэрозолей изотопы Стронция-90, Цезия-137 и другие. А в Чернобыле выбросило в основном короткоживущие (до 8 дней) изотопы Йод-131, тоже очень опасные, разумеется Какая разница, какой изотоп уничтожил твои хромосомы? Последствия облучения были всё-таки другие, и возможности у людей были разные. Припять была покинута жителями на долгие годы.