Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

Остатки водки отдали довольно смеющимся парням, которые поклялись выпить за здоровье мамы, мальчишки и Стаси, которую все поздравляли, как именинницу.

– Ну что, Лео? Сорвался наш поход в ресторан? Платье-то в стирку надо срочно? И мне помыться надо. Ну, ладно. в следующий раз сходим. Да ведь? Главное, что человечек родился нормально! – как ни в чём ни бывало рассмеялась Стаси. А Лео, как, вероятно, и полуголый новоиспечённый отец, державший сына, на руках, как нечто чудовищное и странно орущее, ещё долго не мог прийти в себя от всего увиденного и услышанного, и с ужасом взирал на хохочущую Стаси, старавшуюся завернуть окровавленный подол платья в складку, чтобы не пугать прохожих.

«И как им, женщинам, это удаётся? Знать, что им предстоит и хотеть ребёнка?! И Стаси-то это знает до тонкостей?!» – для Лео это было непостижимо в его жене.

Иногда, болтая между собой под пивко, приятели Лео сравнивали женщин с машинами со сложным характером, которые иногда заводились, кто с точки горения, кто от скорости, кто от ласковых слов. И не дай бог мужу плохо знать особенности своей второй половины. «Так и будешь жрать холодные пельмени!» – шутливо, но вполне серьёзно на самом деле, говорил Глеб. И очень скоро Лео понял, что рядом с ним спит и чудесно по-детски сопит носиком не какая-нибудь там драндулетка, или «Москвич», «Победа» или даже «Волга». Рядом с ним сопел своим чудным носиком «Зим-студебеккер на танковом ходу с характеристиками победной «Катюши», но он никому об этой своей тайне, конечно, не рассказывал. Он сам себе иногда завидовал.

– Стаси, а почему ты у меня ничего не просишь? Ну, хотя бы для приличия, чтобы я мужем себя на людях почувствовал: «Вот, мол, жену балую»? – Лео искренне удивлялся тому, что Стаси, казалось, была абсолютно счастлива и довольна всем, иногда даже он видел недостатки в их хозяйстве и красивые вещи в витринах, которые хотелось бы рассмотреть, по крайней мере.

– А что попросить? У меня всё есть. Ты знаешь, Лео, я не люблю много вещей. Особенно лишних. Нет, я думаю, что надо жить красиво, конечно, по-возможности окружая себя красотой всегда. Но не роскошью. Это пустое. Необходимой достаточностью – да, желательно. Но что мне-то ещё желать, Лео? Папа засыпал меня вещами. На сто лет хватит носить-не переносить. В доме у нас всё просто прекрасно! Так уютно и просторно. Так тихо и покойно, даже шума не слышно с улицы.

– Ну а новые всякие там модные штукенции, зеркала, статуэтки, картины, украшения, наконец?

– Лео, а зачем это всё? Роскошь меня даже раздражает. Ты представляешь, сколько у людей лежит совершенно ненужных им вещей, о которых они вспоминают раз в три года? Тонны! И эти вещи их переживут и кем-нибудь будут потом даже выкинуты, может быть. Зачем? Хвастаться чем-то перед кем-то? Глупо. Не стоит труда. Мне больше нравится что-то памятное. Платочек, обвязанный мамой кружевом по краю, нисколько не менее радующая вещь, чем новое полотенце, например. И вообще я люблю то, что давно со мной, а ко всему новому надо привыкать. Это иногда может не столько радовать, сколько угнетать. Всё зависит от того, – для чего оно?

Мне кажется, что человек, способный гоняться за какой-нибудь штучкой, никогда не будет вполне удовлетворён этой самой штучкой. Всегда найдётся ещё что-то более интересное. Для чего такая погоня и трата своего времени вообще, если ты – не обречённый судьбой-злодейкой коллекционер редкостей каких-нибудь? Помню, в детстве я собирала фантики от конфет. Все девочки в классе их собирали. Это было всеобщее помрачение рассудка просто. Менялись ими, ругались даже. Но это от недостатка игрушек, скорее всего было. Или тогда уже разгорались страсти обогнать кого-то в чём-то?

А сейчас я точно знаю, что никакая роскошь не превзойдёт роскошь природы. Вспомни озеро затихшее? Это такой чудный миг был! Туман… Лес… Валуны…Костёрчик! Костёр, Лео! Слушай, Лео. А я хочу!! Я точно хочу! Я поняла!

– И что же ты хочешь? На берег съездить в мою пещеру?

– Да нет же. Костёр здесь хочу! Камин в доме. Как ты думаешь, это можно будет сделать?

– Камин?! Вот! Узнаю настоящую женщину, наконец!!! Другие вазочку, серёжки просят, а она – камин! Это просто круть! Надо будет разузнать. Это же трубу надо будет… Впрочем, дядя Митя сразу скажет, можно или нет. Узнаю. Что ещё?

– А больше ничего. Дети сами придут, когда надо будет. Да ведь?

– Да ведь. Придут, куда они денутся. Девочки – в тебя, а мальчишки все в меня. Ладно?

– Договорились! – смеясь, согласилась Стаси

Дядя Митя, осмотрев перекрытия, сказал, что устроить камин в гостиной вполне можно. Через месяц, после всех согласований в отделе архитектуры, строительства и согласования с пожарными, в доме появились мастера и запахло сырой глиной и мокрыми кирпичами. В гостиной стало возводиться чудо печного искусства – будущий центр зимних посиделок. А ещё через пару недель это чудо, уходя трубой на крышу, уже сохло, ожидая первых испытаний и последующей отделки.

Каждый день Лео занимался зарядкой на самодельном турнике на улице или на перекладине, укреплённой в дверях его комнаты в доме.

Стаси часто с удовольствием подсматривала за ним по утрам. Его вздымающиеся бугры мускулов искушающе напоминали ей, какими они были послушными и эластичными прошедшей ночью.

– Ты подсматриваешь за мной, да?

– Мм. Подсматриваю.

– Зачем? – ему явно нравилось, что жена любуется его телом.

– Затем. Вспоминаю.

– И я вспоминаю. И чего это мы зря вспоминаем? Только время теряем. Ты помнишь про наш утренний уговор? – и Лео, если было время, уносил свою юную жену в крокодильскую пещеру, закрыв на задвижку дверь, заряжался сам и заряжал её на целый день воспоминаниями о горящих лепестках и атласно-багровом жаре стен их пещеры.

Ещё Стаси обожала смотреть, как Лео бреется опасной бритвой, предварительно несколько раз ловко «поправив» лезвие на специальном «заслуженном» толстом кожаном ремне для заточки бритв, проведя по нему несколько раз вверх и вниз обеими сторонами бритвы. Это была чисто мужская сноровка, так напоминающая ей точно такие же движения её отца, так же бреющегося острейшей бритвой, которую ей нельзя было даже пальчиком потрогать.

Стаси помнила, как в последний раз смотрела вечером, как бреется папа. Потом он долго читал ей сказку… А утром папы уже не было. И никогда больше Стаси его не увидела. И сказу на ночь читать стало некому, мама работала сутками. Детство как-то резко закончилось, осталось слезами на мокрой от этих слёз детской подушечке Стаси.

А сейчас её муж завораживал её своими точными движениями.

И в её жизни появился ещё один отец, который брился обычно в своём кабинете точно такой же опасной бритвой.

Глава 9. Брешь в бюджете

Новый стол Стаси Лео установил в своём кабинете, не желая расставаться с женой даже при вынужденных занятиях его или её работой, взятой домой.

Большое окно, выходившее в сторону парка и озера за ним, создавало летом приятный зеленоватый свет, спокойный и умиротворённый.

Все планы Стаси по подготовке материала к диссертации успешно осуществлялись, как говорил когда-то её отец: «Понемногу, но каждый день».

Женщины, когда их что-то серьёзно захватывает, умеют так построить свою жизнь, что лишь изредка в глазах своих любимых становятся «замороженными фанатиками». Так уж они устроены, что могут одновременно решать несколько задач, не загружая остальных своими проблемами.

Лето пролетело, как одно счастливое мгновение, которое навсегда впаялось в память Стаси, Лео и Сергея Дмитриевича совершенно необычными и яркими мгновениями жизни семьёй. Всё было новым!

Самые простые события жизни молодых супругов окрашивались ими в фантастические праздничные эмоции и впечатления, от общей ванны и раскушенного вдвоём пополам абрикоса, до общей тарелки с едой, над чем интеллигентно и необидно потешался отец.

Наступившая тёплая уральская осень с её невообразимыми красками деревьев, кустов, склонов далёких гор, – золотых, багряных, алых, розовых и тёмно-зелёных, с потемневшей до глубокой синевы поверхности остывших озёр – была, как яркая прощальная заставка последнего тёплого акта в театре жизни под названием «Жизнь молодых супругов. Часть первая. Летняя.»

Потом вечера стали короткими, часто дождливыми и холодными, но в Городе работали театры, клубы, библиотеки и рестораны, где молодожены иногда проводили прекрасные часы, наслаждаясь друг другом и радуя других. Эта, неуклонно сужающая светлое время суток, резко холодающая осень теснее сплачивала людей в кампании, после разобщающего привольного и широко раскидывающего людей по берегам тёплых озёр и тенистым, прохладным даже в зной лесам, в жаркой неге лета. Только собирать грибы и ягоды в этих лесах строго запрещалось законом, который грозил очень серьёзными сроками заключения, за нарушение его, незыблемого.

А Сергею Дмитриевичу к этому времени было положено «отбыть свой срок», как он говорил, в лечебном профилактории комбината. С большой неохотой собирался отец на обычный курс обследования и прохождения всяких оздоровительных процедур без отрыва от работы. В санаторий он съездил ранней весной, пока на курорте в профильном санатории ещё не было жары.

– Стаси, доченька, ну ты же сама врач? Ну, отмени ты там по блату этот профилакторий для меня! Да скучно мне там до смерти. Ванны, массаж, коктейль этот кислородный. Да мне тут около нашего мангальчика в сто раз лучше. И полезнее. А, дочь?

– Папа, ну анализы-то надо все сделать? Ну, останешься ты здесь, и надо будет каждое утро ходить в поликлинику, а некоторые анализы только в больнице можно сделать. И это нам надо? Лучше за недельку тебе там всё сделают, ну поспишь ночью в комфортабельном номере всего дней семь-восемь, и после анализов – свободен, как ветер. И мы каждый день будем к тебе приходить со всякими вкусняшками. Что тебе хочется?

– Да ничего мне не хочется! А вы все медики – крючкотворы! Ладно, поехал я, раз не хочешь свои связи использовать. И не смейте ко мне приезжать! Этого только не хватало. И вкусняшек мне никаких не надо. Там всего полно.

– Ну, пап!!

– Да шучу я. Шучу! Скучать буду. Но не приезжайте вы, ради бога! Только душу травить. Ну всё – покедова! – и именно это «покедова» выражало искреннее отчаяние интеллигентнейшего Сергея Дмитриевича от вынужденной разлуки с его любимыми сыном и невесткой. И отец, вздохнув, «отчалил» на своём «ЗИМе» на неделю-полторы в профилакторий, где его единственным, сколько-то увлекающем его, развлечением были прогулки в одиночестве по берегу озера да книги, которых он с собой набрал полчемодана.

А Стаси решила использовать этот момент, чтобы попробовать исполнить давно задуманную диверсию – отучить Лео от неистребимой привычке всё разбрасывать по дому. Иногда утром он по пять минут искал, где лежит его галстук или подтяжка для носков. Это было и смешно, и трагично, и комично – слушать каждый раз, как он костерит себя вполголоса, поминутно требуя, чтобы Стаси «напряглась и вспомнила», где, в какой комнате она видела его вторую запонку.

В конце концов, Стаси стала просто присматривать за ним, куда и в чём он заходит и выходит. Но это помогало мало. Эту черту некоторых «мусчинов» ироничный Сергей Дмитриевич называл признаком врождённых «нарциссов», которые настолько поглощены своим великолепием, что заниматься и обращать внимание на всякие пустяки, навроде порядка в вещах, им просто «низко» и «недостойно» их высокого положения в собственных глазах.

Но на Лео подобные изыски критичной мысли отца не действовали. Он мог спокойно машинально положить свои носки на сервант или под диванную подушку и совершенно забыть об этом. Ну какому нормальному человеку потом может прийти в голову искать их там? На серванте? Ну а брюки на бачке в туалете или под ванной? А рубашку под банным халатом? А запонки в кармане халата?

Его голова была постоянно занята, если не Стаси, то какой-нибудь пожирающей все его мозговые усилия мыслью. То множество книг, газет и журналов, которые он постоянно читал, роились в его голове, как осы и шумели, напоминая о себе, пока материал не усваивался, не переваривался, не укладывался на отведённую ему полку или не выбрасывался за ненадобностью. Собственно в этом – в применение совершенно неожиданных принципов, приёмов и универсальных знаний – и заключалась его работа, как сейчас бы сказали «креативного ситуационного сотрудника». Именно эта его способность – предлагать неожиданное решение в их часто рутинном, и от этого притуплявшем резвость ума, деле – восхищала Греча. Греч считал Лео самым энциклопедически образованным и перспективным своим учеником-сотрудником. Почти «гением».

А кто сказал, что с гением жить легко?

И, всё-таки, Стаси решила попробовать хоть немного сдвинуть ситуацию к предельно-допустимым нормам в тот момент, когда Сергей Дмитриевич будет в вынужденной отлучке. Готовиться к этому она начала загодя, разумеется, не посвящая отца в свои планы, поскольку это было невозможно с этической точки зрения. Как только отец уехал в профилакторий, Стаси начала артподготовку, занимая в часы одиночества кабинет отца со своими штучками, которые тщательно прятала в шкаф отца, когда уходила на работу. В комнате отца Лео и не пытался искать свои обычные пропажи. Если таковые и случались, то отец тотчас демонстративно, но интеллигентно и молча вешал их с внешней стороны двери на ручку.

У отца в кабинете всегда был идеальный порядок, как нечто надёжное и незыблемое, внушающее даже призрачную идею, что это тут будет стоять вечно: письменный прибор из яшмы, монументально занимающий одно и тоже место на столе, тяжёлая вся в красивых «миллионнолетних» разводах подставка, на которой были установлены две хрустальных чернильницы, яшмовый стакан для карандашей, глубокое ложе для ручек и ещё чего-то, яшмовая тяжеленная промокашка, на которую даже и давить не нужно было. она сама прикатывала чернила, отпечатывая их арабскую вязь букв на зажатой снизу промокательной бумаге. Это была память Сергея Дмитриевича о Бороде, вместе покупали когда-то, обустраивая себе рабочие кабинеты.

Но мы же только думаем, что так будет лучше? И Стаси думала, как все люди, в силу опыта ещё не усвоив, что получается-то обычно, не как лучше, а как уж сможем.

На смену облетавшим под яростным напором прилетевших холодных ветров листьям, подступала истинная госпожа этих суровых мест – длинная и морозная зима. Проснувшись утром на седьмой день после отъезда отца, Стаси удивилась необычно светлому сиянию за окном. Это был белый, холодный свет зимы, сказочный и нарядный от инея на ветвях, от первого выпавшего снега, покрывшего всё тонким чистейшим покрывалом.

В этот день Стаси выходила на работу после обеда. Это был прекрасный день для осуществления задуманного мероприятия. Она успела-таки заготовить всё нужное. Проводив Лео на работу, Стаси приготовила так любимую им солянку с несколькими сортами мяса, колбас и жирной ветчины, наполнивших дом ароматами, вызывающими слюну даже по телефону, и за полчаса разместила заранее продуманную инсталляцию, как сказали бы сегодня.

– Лео, ты сегодня придёшь на обед домой? Я, как и обещала, солянку сварила. Слышишь, как пахнет? Ну вот. Я тебя, может, и дождусь, если раньше не вызовут, – это Стаси специально придумала, чтобы он очень захотел прийти домой. Но через час, закончив всё, разочарованно сообщила ему, что её «вызвали», и быстро убежала на работу. Если бы она осталась дома, весь эффект бы пропал!

Сергей Дмитриевич, сумевший за неделю пройти все необходимые сдачи анализов, в прекрасном настроении после профилакторского завтрака решил побывать дома, заскочить перед работой на минуточку, чтобы бросить дома чемодан и надеть свежую сорочку.

Когда он открыл входную дверь, его глазам предстало то, что он назвал, завалившись с чемоданом к своему другу Мите, «игрищами в разгаре».

Это было приготовлено совсем не для него. Совсем! Это было персональное творение для Лео!

Но хохотал он, идя к дому Мити, как сумасшедший, предвкушая реакцию сынули на замысел Стаси!

– Ты чего так сияешь? – встретил недоуменно Митя, ржущего Сергея.

– Не могу рассказать. Не моя тайна. Не возвращаться же в профилакторий этот чёртов, чтобы чемодан оставить? Вот и пришёл! Ну чего ты на меня так уставился? Оставить его дома я ни в коем случае не мог. Давай чайку дербалызнем и на работу поедем, я же на своей ласточке приехал. Ускорялся, понимаешь, и наследил, – Сергей Дмитриевич с надеждой наблюдал, прихлёбывая чаёк, как с неба опять начал падать снег, завихряясь в мелкие позёмки. – Ладно, поехали. Хорошо, что снежок пошёл, следы мои заметёт. Ну, Лео, держись! – и Сергей Дмитриевич подавился очередным приступом смеха.

А Лео, расстроенный тем, что Стаси «вызвали», решил удовлетворить давнее любопытство Мишки, местного острослова и задиры, какие бывают практически в любом коллективе, и который всё время проявлял сомнение в «таких уж!» кулинарных способностях Стаси, о которых и Лео, и Глеб постоянно трындели, вызывая у Мишки здоровое чувство зависти и рефлексивное выделения слюны вечно голодного холостяка.

– Ну ладно. Сегодня у меня на обед коронное блюдо Стаси – солянка! На второе вчерашние пироги. Приглашаю обоих. Стаси на работу вызвали. Так что, если не понравится тебе солянка, то и скрывать не придётся. Поехали! – иногда Лео пользовался машиной, хотя любил и прогуляться пешком до работы и с работы, особенно, когда они одновременно по утрам выходили из дома, или он брал машину, когда он торопился на обед домой, чтобы вместе пообедать, а потом довезти Стаси до больницы в оставшиеся минуты.

– На, иди открывай, я машину к гаражу отгоню, – Лео сунул ключ Глебу.

– Ну чего встали-то, как вкопанные? – шагнув через порог подтолкнул Лео приятелей, не проходивших дальше в прихожую.

– Так встанешь тут… Это у вас всегда… такое? – Мишка кивнув головой наверх.

Над головами приятелей, плавно и красиво обвившись вокруг чисто вымытого плафона, кокетливо свисал капроновый чулочек Стаси в обнимку с носком Лео, который он потерял третьего дня неизвестно где. На самом кончике его носка была пришпилена иголкой карточка, на которой крупными и красивыми буквами было написано: «Не достанешь! Не достанешь! И вообще не мешай нам! Бяка-потеряка!» И под строчками сияли яркой помадой нарисованные губки, протянувшиеся к читающему в поцелуе.

Лео попытался подпрыгнуть и снять этот весёлый коллаж, но не тут-то было. Четыре метра – это четыре метра!

– Может подсадить? – Мишка нагло ухмылялся, сняв, наконец, ботинки и подойдя под самый плафон внимательно уставился в записку. – Почерк красивый! – деловито заметил он.

– Так! Отверни свою рожу! – рявкнул Лео, сшибая, наконец, черешком «лентяйки» чулочек жены и свой носок со штопкой на подошве.

– А чо? Я с удовольствием! Тут ещё интереснее, – Мишка весело «гыгыкнул». На окне прихожей, на тоненькой бечёвке для задергушек, коротеньких занавесок прикрывающих нижнюю часть окна от любопытных, висели Стасины трусики небесного цвета и трусы Лео, которые он не помнил, куда повесил после стирки, отвлекшись на секунду. На его трусах висела карточка с красиво написанным восклицанием: «Какая прелесть для интерьера, Лео! Очень-очень! Ты их не зря оставил на подоконнике. Выдумщик! Не правда ли? А я тут просто в цвет неба. Да ведь? Мне нравится! Я так соскучилась!»

Лео лихорадочно сдёрнул Стасины плавочки, сунув их себе в карман.

– Всё, хватит ржать! Давайте в столовую. Нечего тут…

Но перед столовой парни от смеха повалились друг на друга.

Дверь в столовую была занавешена шелковыми любимыми полосатыми пижамными штанами Лео, распятыми в стороны, а между ними висела ночнушка Стаси. Симметрично. На заднице штанов большой иголкой была прицеплена записка: «И почему до этого никто не догадался раньше, Лео? Ты – гений домашнего веселья, Лео! Мы же их три дня искали. И ещё бы три года не нашли, ты их так запрятал, шалунишка! Хорошо, что и моя ночнушка свалилась случайно за диван! Теперь мы всегда вместе! Люблю-ю-ю!»

Вырезанные из красной бумаги алые губы были пришпилены прямо на причинном месте штанов.

Сдирая штаны с косяков двери, Лео два раза укололся иголками.

– Так! Стоять! Сначала я сам! – сердито двинув хохочущих приятелей в бок, со штанами на плече Лео вошёл в столовую.

Это хорошо, что он решил войти сначала сам, первым.

Но в принципе это было бесполезно. Ему всё равно не хватило бы двух рук, чтобы мгновенно всё убрать, чтобы приятели ничего не увидели. Ввалившись следом за Лео, они всё и увидели. От увиденного глаза их, слезившиеся от смеха, просто разбежались в стороны.

На каждой полочке буфета, на подоконнике, на одеяле, в которое была закутана та самая солянка, пригласить их на которую чёрт дёрнул Леона, на каждом стуле и на столе – везде лежали, воздыхали, смеялись и издевались над Лео, но нежно при этом его целуя, Стасины вещички, вместе с его вещицами вперемежку и в обнимку.

На высокой люстре, как на плафоне, с которым Лео уже приловчился справляться, висел его потерянный неделю назад галстук и Стасина косыночка в цвет ему, нежно обвивала галстук за узел и тянула к Лео длинный конец с запиской: «Честное слово, Лео, ты меня поражаешь своим разнообразием! Знаешь, где я нашла этот прекрасный галстук? На ручке двери в кладовке. С внутренней стороны. Вот! Теперь мы тут будем жить вдвоём!» На тесёмке для задергушек на окне уже почти привычно висели беленькие Стасины трусики и носки Лео по сторонам от них с записочкой: «Лео, ты прелесть! Твои носки нашлись в серванте! Ну, теперь мы всегда будем у тебя на виду. С самого утра! Правда прелесть? Не хвали. Я стесняюсь! Просто мысленно поцелуй меня, любимый!» На втором окне роль задергушки выполняли его собственные труселя, которые скорее всего упали с верёвки в ванной, и он про них просто забыл. Рядом с ними висели штанишки от Стасиной, детской наверное ещё, ночной пижамки, которую он терпеть не мог! Записочка конечно была: «Ну ты артист, Лео! Правда – бесподобно? Пусть висят! Меня возбуждает!» И все его труселя были усыпаны алыми поцелуями бумажных губ.

– Не, вот этот натюрморт тянет на десятку! – восторгался Мишка, а Глеб только хрюнчал в ладони, боясь раскрыть рот и отводил смеющиеся глаза от Лео, который был в тихом бешенстве, оттого, что приятели оказались по его милости в их крокодильей пещере.

Он метался, как настоящий лев, по столовой и срывал с полок Стасины аксессуары и прятал их в карманы.

На одеяле, с укрытой им солянкой, лежала одна из его книг, которые он вечно оставлял здесь на столе и подоконнике, а потом искал в книжном шкафу. Вместо закладки в книгу был торопливо вставлен его носок. Свой чулок Стаси тоже красиво вставила между страниц своего журнала и на свободном конце свернула розу с запиской: «Очень удобно! И закладка и носок, если что. Теперь всегда буду так делать. Спасибо любимый! Целую бессчётное количество раз каждый твой пальчик на ноге. Как тогда. Помнишь?» – и весь носок тоже был в алых поцелуях.

–А это – когда «тогда»? – Мишка совершенно распоясался и восторженно брал в руки Стасины вещички, успевая иногда раньше Лео.

– А это не твоего ума дело. И не лапай бельё моей женщины, хамьё несчастное. Свою заимей – потом своё и лапай! – Лео сердито-шутя вырывал у него из рук всё, что тому удавалось первому схватить и разглядеть. Сердиться-то на самом деле было не на кого, кроме, себя любимого.

Казалось, все свои вещички из нательного гардероба Стаси старательно выгладила и соблазнительно разложила или эротично развесила по всей столовой в каком-то феерически-весёлом настроении. В каждом бокале кокетливо торчали её трусики, белые носочки, платочки и шарфики в обнимку с аналогичными вещами Лео с пояснительной запиской: «А мы тут вместе!», « И мы!», «И мы тоже, Лео!»

Лео, наконец, занёс комок собранных вещей в спальню и с облегчением не обнаружил там больше ничего компрометирующего.

– Ладно, хорош любоваться! Идите руки мойте лучше, черти завидущие. Представление окончено. Солянка стынет, – он, сполоснув руки под кухонным краном, начал ставить тарелки на стол и доставать хлеб с полки, разматывая одеяло накинутое на ещё горячую супницу. Но его действия были прерваны захлёбывающимся хохотом из коридора.

Это прохиндей Мишка вывалился из гостиной, куда он без разрешения и приглашения нагло ворвался и, неловко споткнувшись, безвольным кулем растянулся на полу коридора. Глеб попытался помочь ему встать, но тоже свалился рядом, не в силах больше сдерживать дикий ржач, держа в руках Стасин бюзик и сквозь смех твердил: «Гамачок… гамачок… я не могу… гамачок…»

– Какой ещё гамачок, к чертям?! – Лео вырвал лифчик из лап этого гада и пытался перешагнуть через валяющихся приятелей.

– Там, там, в ванной, ещё есть! И в гостиной. В гостиной… – Глеб, бессильно хохоча, цеплялся рукой за ногу Лео.

В ванной комнате во всех возможных уголках её были развешены безупречно отглаженные бюзики Стаси, старенькие заштопанные и три-четыре штуки более-менее новых, одним концом цеплявшиеся за край ванны или верёвки для сушки белья, а другим за всё, за что можно было зацепиться: за краны, за ручку окна, за край полочки. И в каждой чашечке бюстгалтера мирно свернулись клубочком разношёрстные носки Лео, с укреплёнными на них потерявшимися когда-то булавками для галстуков, про которые он и думать забыл, потерянная левая подтяжка для носка, расчёска, кусок уроненного под ванну мыла, потерянная недавно зубная щётка и прочие мелочи. И записочки тут тоже были, конечно: «Ты меня разыгрывал с этой щёткой? Да? А я, как дура(!) искала её в ванной, а нашла в туалете, на бачке. Но ею больше не стоит пользоваться, мой любимый. В следующем гамачке новые щётки лежат. Как они тебе? Цвет нравится? Господи, как же я тебя люблю и хочу!»