Четыре сезона в Японии

– А могу я услышать веское объяснение тому, что вы задаете мне вопросы столь личного характера? – сложив руки на груди, спросил Кё высоким и натянуто-учтивым тоном.

Сборщик билетов уяснил, что не на шутку разозлил пассажира, а потому, вытянувшись по струнке, перешел на стандартный японский:

– Прошу меня извинить, сэр, за невежливость. – И мужчина низко поклонился.

– Ничего, все в порядке. – Кё уже сделалось неловко оттого, что он вспылил.

– Простите меня, сэр! – не унимался мужчина. – Просто одна моя хорошая знакомая ждет своего внука, который должен приехать к ней из Токио, и я обещал ей доглядеть за парнем. И вы вполне похожи на ее описание. Но все равно примите мои глубокие извинения! – Он поклонился еще ниже, едва не задев носом турникет.

– Все в порядке, – снова сказал Кё, которому было ужасно стыдно, что он вышел из себя. – Не стоит волноваться.

Развернувшись на пятках, юноша поспешно покинул станцию. За спиной он еще успел услышать, как билетный дядька что-то бормочет под нос на своем хиросимском диалекте.

Кё даже передернуло. Сможет ли он вообще когда-нибудь привыкнуть к непонятной здешней речи?

– Слушаю? – Аяко уже на втором гудке схватила трубку телефона у себя в кафе.

– Аяко-сан? – послышался резкий скрипучий голос, который мог принадлежать только начальнику станции Оно.

– Оно-сан?

– Да, это я. Как ты догадалась?

– Есть какие новости?

– Он приехал. Во всяком случае, я совершенно убежден, что это он.

– Уверен?

Помолчав немного, Оно шумно вздохнул.

– Ну-у… Трудно не заметить фамильное сходство, Аяко… Если ты понимаешь, о чем я… – Он неловко замялся.

У Аяко сердце заколотилось быстрее, она с облегчением выдохнула.

– Ты с ним разговаривал?

– Ну да, хотя он, по-моему, малость опешил от моих расспросов. Ну, это молодой токиец с эдакой правильной, обходительной манерой изъясняться… Я прям почувствовал себя неотесанным деревенщиной со своим хиросимским наречием! Он сказал, что приехал из Осаки, – мол, премного благодарен за внимание, – а вовсе не из Токио. Но я точно тебе скажу, что говорит он как токиец.

– О, это наверняка он и есть! В Осаке он останавливался на ночь.

– А, вот отчего мы друг друга не поняли! Должно быть, он решил, что я интересуюсь, откуда он утром выехал. Надо было мне правильнее ставить вопрос!

– Ты не видел, куда он пошел?

– Ну, он вышел с вокзала, потоптался немного у набережной, а потом побрел в сторону сётэнгаи. Не удивлюсь, если он уже идет к тебе в кофейню.

– Большое спасибо, Оно-сан! Я тебе очень признательна.

– Да не за что. Всегда пожалуйста!

Повесив трубку, Аяко почувствовала себя спокойнее. Это однозначно был он.

Но ей все равно не удавалось как следует сосредоточиться на работе. Она то и дело посматривала на телефон в ожидании звонка и чуть ли не ежесекундно оглядывалась на входную дверь. Не обращая внимания на досужую болтовню последних посетителей, зашедших к ней на ланч, Аяко все вслушивалась, не звякнет ли над дверью колокольчик.

Первым, почти обескуражившим Кё впечатлением от городка явилось то, что Ономити был словно вымершим. Здесь почти не видно было людей. А те немногие, что попадались навстречу, казались такими старыми, что их вполне можно было тоже считать вымирающими.

Кругом царила скука. Пустота и скука. Единственными звуками, доносившимися до его ушей, были гудки да звонки с железнодорожной станции. Кё направился от вокзала в сторону моря, медленно и осторожно ступая через широкую полосу дерна. Наконец он дошел до набережной и вгляделся в водную гладь. Неужто и впрямь перед ним вяло плескалось о бетонную стену море? Оно, скорее, походило на большое озеро. Кё не раз доводилось ездить с матерью на денек к морю – в такие места, как Камакура, Тигасаки или Эносима, и он хорошо помнил, как огромные волны, словно в кино, разбивались о скалы на берегу, взметая в воздух белые брызги.

Однако раскинувшееся перед ним море Сэто ничего подобного не вытворяло. Оно просто покоилось. Почти что неподвижно. По небольшой акватории туда-сюда плавно скользили лодки. На противоположном берегу пролива виднелась судоремонтная верфь, и огромными буквами на двух стоящих рядом зданиях с торцов было написано: «MUKAISHIMA DOCK».

«Подумать, как оригинально! – фыркнул про себя Кё. – Древнее мужичье не сильно парилось, придумывая острову название».

Буквально название Мукайсима значило «Вон тот остров». Выглядел остров промышленным, однако все постройки там смотрелись проржавевшими и обветшалыми.

И весь этот город в целом, казалось, большей частью разрушался, ржавел, осыпался и разваливался. Как Кё вообще собирался здесь жить?

Покачав с досады головой, парень свернул с набережной и направился к здешней сётэнгаи.

По пути он набрел на бронзовую статую женщины в кимоно, что присела на корточки рядом с бронзовым же плетеным чемоданом, к которому был приставлен тоже бронзовый сложенный зонт. На табличке Кё прочитал: «Хаяси Фумико»[46].

Кто бы это мог быть, черт возьми?

Нечто очень старомодное. Скучное. Отстойное.

Кё прошел мимо нескольких закрытых ставнями магазинов. Навстречу ему то и дело попадались люди весьма преклонных лет, которые, согбенные, медленно ковыляли по улице. Спина у них была согнута чуть не под прямым углом к ногам – многие передвигались опираясь на ходунки, опустив голову. И тем не менее, когда Кё оказывался рядом, эти старики неведомо как его замечали и с мелодичной приветливостью произносили:

– Konnichiwa[47].

Кё, хочешь не хочешь, приходилось отвечать на эти приветствия.

Здесь, в этом городе, что, все друг с другом постоянно разговаривают?!

Пройдясь еще немного, Кё внезапно обнаружил, что, отойдя от главной торговой улицы, скоро окажется в жилом, «спальном» районе. Что, уже? И это всё? Получалось, он шел каких-то несколько минут – и пересек город из одного конца в другой? Неужто этот городок и впрямь настолько маленький?

Задержавшись у торгового автомата, Кё купил себе баночку кофе, вскрыл ее и присел на корточки, чтобы проверить телефон. Мать в своих сообщениях по «Линии» строго указывала ему идти прямиком к бабушкиному кафе, а не домой к ней. С первыми же глотками кофе ужасное предчувствие скрутило ему живот. Его ждала серьезная взбучка.

В этом он ничуть не сомневался.

Желая как-то оттянуть время, Кё открыл в телефоне одну за другой пару соцсетей и пролистал фотографии, что выкладывали его недавние одноклассники. То в новых университетских общагах, то на церемонии посвящения в студенты, то с видами городов, где они теперь жили, то на фоне впечатляющих университетских корпусов, где теперь учились, то со своими новыми друзьями-однокурсниками… На фотографии своей бывшей девушки, Юрико, в официальном кимоно, надетом для церемонии поступления на медицинский факультет престижного Токийского университета, Кё ненадолго задержался. Ну как же иначе! Юрико не могла не покрасоваться в этом кимоно перед одноклассницами! Занеся палец над экраном, юноша почувствовал укол зависти.

Кё вздохнул.

«Кликнув» пальцем на три точки над снимком, Кё выбрал во всплывающем меню «отключить звук».

Батарея была уже на последнем издыхании, так что ему следовало поспешить.

Допив кофе, Кё взглянул на часы: четыре часа дня. Сильно позднее, чем он обещал прибыть. А потому он двинулся обратно, к крытой сётэнгаи – к бабушкиному кафе.

Как ни шел он неохотно, нога за ногу, а все равно вскоре оказался перед входом в заведение.

На вывеске большими латинскими буквами значилось:

CAFÉ

EVERREST

И была изображена гора.

Вздохнув еще раз, Кё осторожно толкнул дверь. Над головой негромко звякнул колокольчик.

* * *

– Irasshaimase! – не оглядываясь, машинально выкрикнула Аяко свое обычное приветствие.

Несмотря на то что она без конца поглядывала на дверь с той минуты, как Оно позвонил со станции, в тот момент, когда звякнул колокольчик над входом, она даже не подняла глаз.

– Бабушка? Здравствуй, – послышался робкий голос от дверей.

Аяко вскинула взгляд – и увидела его.

От неожиданности она выронила чашку, и та разбилась об пол.

Женщина потрясенно вскинула руки к лицу.

Перед ней стоял он.

Юноша девятнадцати лет с теми же глазами, тем же подбородком, такими же губами.

Только волосы были пострижены по новой моде – но это, несомненно, был он.

– Бабушка, позволь, я помогу тебе убрать?

И стоило ему заговорить, Аяко пришла в себя, словно стряхнула наваждение. Этот юноша, который идеально изъяснялся на стандартном японском языке с легким токийским налетом, был не ее Кендзи. Кендзи говорил на хиросимском диалекте.

Кендзи уже давно не было в живых.

Это был его сын.

Ее внук.

На которого она должна быть очень сердита.

– Оставь, – резко сказала она юноше, попытавшемуся собрать осколки. – Лучше просто сядь и посиди тихонько. Ты и так доставил массу беспокойств.

Кё осторожно передал уже собранные куски бабушке и сел за столик, на который та ему указала. Последние посетители покинули кафе еще до его прихода, и теперь Аяко угрюмо занялась обычной перед закрытием уборкой. К тому моменту, как она подмела оставшиеся осколки, гнев ее уже медленно бурлил, точно кипящее в кастрюле карри. Она оплошала, выпустив свои эмоции наружу, – показала, насколько волновалась за него, насколько ей это небезразлично. Так переживала, что даже разбила одну из своих любимых чашек, которой теперь придется искать замену. Её заставили вспомнить про любовь к близким и привязанность, и от этого Аяко злилась еще пуще.

Что ж, теперь она будет молчать, пока не закончит свои хлопоты.

Кё между тем безгласно наблюдал, как бабушка делает уборку.

Он заметил, как засветились радостью ее глаза, когда она его увидела. Что это было? Облегчение? Любовь? Что-то на миг отразилось в ее чертах, исчезнув так же быстро, как и появилось. И теперь он видел лишь каменное выражение лица, пока бабушка сновала по кафе, убирая чашки, блюдца, тарелки и миски, время от времени и его самого сдвигая в сторону, чтобы как следует все подмести. И в душе Кё испытывал все более растущее чувство вины и стыда от того, что заставил ее так переволноваться.

Не сказав ни слова, Аяко вышла из кафе, опустила рольставни, и Кё последовал за ней. В молчании они двинулись по улицам городка, но всякий раз, когда мимо них кто-либо проходил, этот человек здоровался с Аяко, и она вежливо ему отвечала, не обращая внимания на заинтригованные взгляды земляка, вопросительно устремленные на Кё. У Аяко явно не было желания посвящать кого-либо в подробности – она просто шла на пару шагов впереди, ведя юношу за собой. И лишь когда они стали подниматься на гору к ее дому, она наконец нарушила молчание.

– Ты абсолютно безответственный, – резко сказала она. – Никому не позвонил. Не поставил в известность.

Кё угрюмо шел рядом.

– Когда даешь слово, ты должен его держать, – продолжила она, остановившись погладить черного одноглазого кота, что пристроился посидеть на мопеде Honda Super Cub. Лаская кота, она, впрочем, не прекратила распекать Кё: – Просто неслыханная глупость! Так заставить переживать свою мать! Ладно я – мне наплевать, что с тобою сделается! Но ты хоть раз подумал о том, что почувствует твоя бедная мать?! Нет! Потому что ты эгоист. Эгоистичный, безответственный мальчишка.

Кё хранил молчание, давая ей выплеснуть гнев. Рано или поздно она должна была утихнуть!

Между тем они приблизились к старинной каменной ограде с калиткой посередине. Продолжая метать громы и молнии, Аяко с силой нажала на огромную ржавую железную ручку, всем телом навалилась на створку, и та под завывание петель наконец распахнулась. Вдвоем они прошли в закрытый со всех сторон сад, что окружал, вплотную подступая к стенам, небольшой и очень красивый деревянный домик в традиционном японском стиле с новенькой, блестящей черепичной кровлей.

Наконец они ступили на гэнкан, оказавшись в приятной прохладе дома. Аяко посмотрела юноше в глаза и строго вопросила:

– Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Помолчав, Кё склонился в низком поклоне:

– Я глубоко извиняюсь, бабушка. Такого больше не повторится.

– Еще бы это повторилось! – мигом парировала Аяко, ткнув его пальцем в грудь. – Go ni haitte wa go ni shitagae[48]. – Похоже, его бабушка любила ввернуть пословицу. – Пока ты живешь здесь со мной, чтобы этих глупостей больше не было. Понял?

– Да, бабушка.

– Хорошо. А теперь позвони матери.

– Да, бабушка, я только заряжу телефон.

– Зарядишь телефон? Не валяй дурака – воспользуйся домашним.

– Мне нужно проверить, нет ли там сообщений. Мама могла послать мне что-то по «Линии».

– Вот непутевый! – покачала головой Аяко. – Делай как знаешь, но, ежели не хочешь неприятностей, советую связаться с ней в ближайшие пять минут.

Кё зашел в небольшую застеленную татами комнатку, которую временно должен был считать своей. Опустил на пол рюкзак. На стене в углу краем глаза заметил висящий свиток.

И когда он стал шарить в рюкзаке в поисках зарядки к телефону, то обнаружил, что конверт с деньгами исчез.

Глава 4

四

Всю оставшуюся весну они друг с другом, считай, не разговаривали.

Аяко продолжала заниматься своими обычными каждодневными делами, большей частью не обращая на юношу внимания. С тех пор, как он начал посещать подготовительные курсы, ей особо и не нужно было его наставлять. После такой задержки в пути, а также после оплошности с конвертом, который Кё потерял вместе со всеми деньгами, Аяко приняла решение угостить мальчишку старой доброй молчанкой. Разумеется, она слышала, как он тихонько всхлипывал у себя в комнате в самую первую ночь, и это ее расстроило: Аяко вовсе не была бессердечной. Но она считала, что не стоит к нему заходить и проявлять какое-то сочувствие. «Нет, пусть лучше пока помучается», – решила женщина. А она тем временем что-нибудь предпримет и исправит ситуацию.

На следующий день Аяко вышла из дома пораньше и завернула на вокзал, чтобы поблагодарить Оно за звонок и заодно обмолвиться о потерявшемся конверте. В тот же день начальник станции зашел к ней в кафе с новостями. Как и следовало ожидать, конверт был найден одним из пассажиров и передан сотрудникам вокзала в Хиросиме. Коллега Оно переслал ему конверт через кондуктора. Аяко в знак благодарности угостила Оно чашкой кофе и порцией карри в счет заведения.

Этот юный оболдуй положил деньги в боковой кармашек рюкзака, и в какой-то момент пути конверт, естественно, выпал! Хорошо еще, у Сэцуко хватило сообразительности подписать на нем имя этой бестолочи и адрес Аяко в Ономити. Учитывая такую предусмотрительность, Аяко предположила, что мать Кё уже не раз сталкивалась с подобным.

И хотя Аяко жалко было мальчишку, она вовсе не собиралась сменять гнев на милость. Он должен был как следует прочувствовать, что накосячил. Жизнь порой жестоко наказывает за ошибки, и как раз этот урок Аяко и хотела преподать внуку: если нарушил слово, не явился вовремя или потерял конверт с деньгами, не стоит ждать, что тебя за это погладят по головке.

К тому же, лишенный общения, он с еще бо2льшим усердием занимался на подготовительных курсах, что, в сущности, тоже было неплохо.

* * *

Кё, со своей стороны, чувствовал себя безмерно несчастным.

Он тосковал по Токио. По друзьям. По настоящей жизни. Улицы Ономити казались ему пустыми и мертвыми. Да и среди жителей он почти не замечал людей своего возраста – были или слишком пожилые, или совсем еще дети. И никого, чтобы как-то посередине. Конечно, он почтительно здоровался со стариками на улицах, но их, словно стена, разделяла огромная разница лет. Точно так же, когда он встречал тут и там школьников в разного вида форме: у Кё больше не было с ними точек соприкосновения. И пусть он лишь недавно закончил старшую школу, разрыв с прежним окружением теперь казался ему размером с пропасть. Он больше не мог назвать себя старшеклассником – это уже не являлось частью его сущности. И в то же время он не смел назвать себя и полноправным членом общества – shakaijin – или же студентом. Кё слышал, что в Ономити тоже имелся университет, но то ли он был слишком уж маленьким, то ли располагался в другой части городка, далеко от того места, где он жил, потому что юноша ни разу еще не видел ни одного местного студента. Ближайшим крупным и значительным университетом был Хиросимский, главный кампус которого находился в городке Сайдзё, на севере префектуры. Но Кё по-любому никоим образом не относился к этому социальному слою. Он был в неопределенном статусе. «Самурай без хозяина», «ронин-сэй».

Каждый день он ходил на подготовительные курсы с другим таким же «ронином», и его жизнь превращалась в блеклую однообразную рутину, к которой каждое утро пробуждала бабушка.

Завтрак уже ждал его на столе.

В первое же утро Кё допустил неосторожность, решив по наивности утрясти вопрос с едой.

– Бабушка?

– Что?

– А хлопья у тебя есть?

– Хлопья? Ты это о чем?

– Ну, просто мама мне на завтрак обычно дает хлопья или тосты…

– Тосты?!

– Да… Просто, понимаешь… Рис и мисо, еще и рыба на завтрак – это, если честно, не мое…

Кё поднял взгляд и, увидев выражение ее лица, решил, что фразу лучше не заканчивать.

– Ешь!

Бабушка выпроваживала его на улицу в то же время, как уходила сама, и к центру городка они шли вместе. Более того, однажды утром, когда Кё слишком замешкался, она в самом буквальном смысле стала выталкивать его из дома.

Первые пару дней юноше никак не удавалось уснуть на новом месте, а потом, когда на рассвете он все же засыпал, то уже не слышал будильника. Тогда Аяко своими сильными руками и железной хваткой, невзирая на отсутствие нескольких пальцев, натурально вытаскивала Кё из постели. Бабушка шла рядом с ним до самого входа на курсы и отправляла его на занятия раньше времени, чтобы он битый час сидел в аудитории наедине с учителем. Будучи хорошо знакома с этим педагогом, Аяко настояла на том, чтобы Кё позволили сидеть в аудитории и тихонько готовиться к занятиям. Остальные учащиеся с подозрением косились на Кё, гадая, зачем он всякий раз является сюда раньше времени, да еще и по собственной воле.

Как и у Кё, на курсах у всех «ронинов» было примерно одинаковое настроение – этакая глубоко засевшая неудовлетворенность собой. Они показали себя презренными неудачниками, и у всех оставался лишь один, последний шанс получить необходимое для поступления на медицинский количество баллов. В аудитории каждый глядел на других как на врагов, конкурентов за место в университете, и никто даже не пытался заводить с кем-либо дружбу. Преподаватели тоже хорошо это понимали, и это облегчало им работу. Никто из учеников не дерзил учителям, никто не дурачился. Им не хотелось над чем-то или кем-то потешаться или находить в чем-то смешную сторону. Это была уже не школа, а частное учебное заведение, и теперь, если они второй раз облажаются и получат плохие отметки, то сами будут виноваты – останутся по жизни не у дел.

Со временем Кё тоже начал растворяться в однообразном течении дней – под стать своей бабушке. Стараясь не попадаться ей под руку и не навлекать на себя ее гнева. Потому что в гневе Аяко была страшна.

Вечера ему давались нелегко – в отличие от Токио, где, ежели не получалось уснуть, Кё мог тихонько выскользнуть из квартиры и пойти гулять по оживленным улицам. Мог набрести на манга-кафе и в уютной обстановке что-то почитать, мог пойти в игровой центр или заглянуть в конбини и купить себе какое-нибудь лакомство. Здесь же, в Ономити, город к ночи будто вымирал. Вечерами становилось так тихо, что было слышно, как по воде пролива скользят лодки. Разумеется, здесь тоже имелись круглосуточные магазины, но их было ничтожно мало, да и находились они невесть где. Впрочем, у Кё не хватило бы храбрости потихоньку улизнуть из дома, пока бабушка спит. Так что он до сих пор не познакомился с небольшим «островком» вечерней жизни Ономити, где бары работали допоздна. Но и те, по сравнению с Токио, закрывались слишком рано. К тому же формально он еще не дорос до того, чтобы покупать алкоголь.

Первое время Кё засиживался у себя в комнате до глубокой ночи, тихонько рисуя в своем скетчбуке и слушая музыку, но это влекло за собой проблемы по утрам, когда бабушке приходилось силой вытряхивать его из постели.

Так что с течением времени его распорядок дня подстроился под ее режим.

После занятий на курсах Кё сразу отправлялся к ней в кофейню, и, когда он заходил, Аяко лишь молча кивала ему. В углу кафе специально для него был оставлен столик с табличкой «Заказан»: за ним Кё сидел и занимался до закрытия. Когда кто-либо из посетителей пытался расспрашивать о нем Аяко, она лишь качала головой и отводила взгляд, давая понять, что вопрос исчерпан.

По большей части Кё был сосредоточен на учебниках, но постепенно начал наблюдать за отдельными посетителями, приходившими в кафе регулярно: что они собой представляют, чем выделяются внешне, что именно заказывают. Изо дня в день он сидел за своим столиком и занимался, а закончив уроки, доставал альбом и ручку и принимался рисовать завсегдатаев кафе, но только втихаря, чтобы его не застукала за этим бабушка. Особенно привлекал его внимание один пожилой мужчина – Сато-сан, который поворачивал голову в точности как полярная сова, а потому Кё его в этом образе и запечатлел. Бабушку он изображал так же, как и отца, – лягушкой.

Рисуя, юноша прислушивался к тому, как посетители говорят на своем хиросимском наречии, и мало-помалу его слух привык к здешним особенностям говора и интонациям. В сущности, хиросимский диалект не так уж сильно отличался от стандартного японского языка, принятого в Токио, разве что звучал немного отрывистее и резче. Здесь любили вворачивать в речь разговорные обороты и словечки и обычно пренебрегали вежливыми формами desu и masu[49]. И хотя Кё пока что не мог разговаривать как исконный хиросимец, он все же стал намного лучше понимать местное наречие. Он даже сделал у себя в блокноте заметку с отличиями между стандартным японским языком и хиросимским диалектом:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

– тян, – кун, – сан и пр. – именные суффиксы, играющие важную роль в общении у японцев. Они указывают на социальный статус собеседников относительно друг друга, на их отношения и степень близости. Так, не вникая в мелкие детали, – сан – нейтрально-вежливый суффикс, – кун – более теплый вежливый суффикс, часто используемый при обращении старших к младшим, особенно к юношам и мальчикам, – тян указывает на близость и неофициальность отношений, чаще применяется в обращении к женщинам и девушкам. (Здесь и далее – прим. перев.)

2

Эдамаме – популярная в Японии закуска к пиву, являющая собой отваренные в соленой воде или на пару недозрелые соевые бобы в стручках.

3

Идзакая – тип неформального питейного заведения в Японии с непринужденной атмосферой, вроде гастропаба, где можно отдохнуть, выпить и хорошо закусить после рабочего дня. Синдзюку – один из наиболее оживленных районов Токио, шумный и яркий «неоновый район».

4

Ханами – национальная весенняя традиция всеобщего любования цветущими сакурами.

5

Татами – маты толщиной примерно 5 см, которыми в Японии застилают полы домов. Их плетут из речного тростника игуса и набивают тонким слоем рисовой соломы (или, на сегодняшний день, синтетической ватой).

6

Мандзай – традиционный комедийный жанр в Японии, предполагающий выступление двух артистов: цуккоми (реалист-прагматик) и бокэ (букв. «маразматик»), которые устраивают на сцене стремительную импровизированную перепалку.

7

Ниси Фуруни – вымышленный писатель, произведения которого упоминаются в первой книге Ника Брэдли – сборнике рассказов «Кошка и Токио».

8

Ракуго – японский литературный и театральный жанр, возникший в XVI–XVII вв. Это литературные миниатюры (от анекдота до довольно длинного рассказа), исполняемые профессиональными рассказчиками на эстраде или на представлениях камерного театра комедии ёсэ.