скачать книгу бесплатно
– Мама? – удивленно проговорил Стас, – МА-МА! – крикнул он во весь голос, не обращая внимания на Рыжего, словно его и не было здесь.
– Стас? Как ты тут оказался? – строго спросила мать. – Разве ты забыл, что нельзя одному уходить от дома?
– Я… – Стас-Кейхил замялся, – я… Я не хотел идти, но так получилось!
– Ай-яй-яй, – укоризненно покачал головой Рыжий, – как нехорошо. Ужас, как нехорошо. Ты же сам хотел. Сам хотел узнать. А сейчас говоришь, что не хотел. Не пойму я тебя.
– Стас, – голос матери взвизгнул как скрипичная струна, и она выступила из тени. – Немедленно возвращайся! Нельзя уходить из дома, потому что ты можешь потеряться и не вернуться назад! Тем более, нельзя уходить из дома с незнакомцами. Тебя заведут невесть куда, и что прикажешь потом делать?
– Мама… – Стас вдруг почувствовал, как защипало глаза и защекотало в носу. Он сморщился, всхлипнул и вдруг заплакал. – Мама, – горько проговорил он, – почему тебя так долго не было, почему? Мне… мне страшно, я боюсь!
– И правильно делаешь, что боишься, Стас! – строго сказала мать. – Ведь прекрасно знаешь, что поступаешь неправильно, и, тем не менее, продолжаешь делать. Мне за тебя стыдно. Могут подумать, что я не умею воспитывать тебя. Что скажут знакомые?
– Но я ничего такого не делал, – всхлипнул Стас. – Я просто хотел узнать, что находится там. Там, куда ты меня не пустила тогда. Ну, помнишь, зимой. Я тогда спрашивал у тебя, но ты сказала, что там ничего нет, кроме пустых сломанных и покрытых пылью прилавков. Ты зачем-то солгала мне. Солгала. Ты знала, что там еще что-то есть, но, тем не менее, не сказала мне правды! Зачем?
– Затем, что нельзя уходить одному, – медленно и устало сказала мать, и Стас (или же Кейхил?) с горечью посмотрел на нее.
– Пойдем, – Рыжий дернул его за рукав. – Пойдем, малыш. Нам ведь надо идти.
– Постой, – Стас замялся, – я… я не могу так. Мы уйдем, а она останется? Ведь так нельзя!
– Пойдем, – Рыжий дернул его сильней, – если пошел, то надо идти! Идти и не останавливаться на полпути. Мы ведь уже почти пришли, осталось совсем чуть-чуть, осталось-то всего ничего! Ты что, послушал ее? – он искоса взглянул на Стаса.
– Не ходи! – резко сказала мать. – Ты же знаешь, что нельзя туда идти.
– Я не знаю, – растерянно пробормотал Стас-Кейхил. – Я, правда, не знаю. Ты говоришь, что нельзя идти, а он, – Стас показал на Рыжего, – говорит что, наоборот, там очень хорошо и мне надо идти туда. Мам, там как, интересно? Там есть игрушки? И там тоже есть Новый Год?
– ТАМ НИЧЕГО НЕТ! – Стас с ужасом увидел, как она исказилась и затрепетала как травинка на ветру, и вдруг он и вправду почувствовал, как порыв холодного ветра хлестнул его. Ветер прорвался из-за двери, неся с собой запах пыли, тлена и еще чего-то отвратительного, что вызывало тошноту, омерзительную холодную тошноту, зеленоватым светом пробивающуюся в глаза. Этот зеленоватый отсвет пробивался в дверные щели и размывал силуэт матери, а Рыжий все сильнее тянул его за собой, и Стас, которому это совсем не нравилось, упирался, уже не желая ни куда идти, и когда силы его почти иссякли, он, что было сил, закричал: МАМА!
– ТАМ НИЧЕГО НЕТ, – ужасающе низко пророкотало там, где стояла его мать, и вдруг зеленовато светящийся силуэт, зеленовато светящаяся тень что есть силы ударила Рыжего, и он весь сразу разлетелся на кусочки, как будто взорвавшись изнутри и со стеклянным звоном разлетелся по полу, картонная трубочка калейдоскопа сломалась, и треснуло матовое стеклышко в дне и высыпались разноцветные стекляшки. Стеклянисто позванивающие осколки, сохранившие цвет трико Рыжего, скользили по полу и терялись в смутном отблеске далеких электрических люстр, светящих из давно прошедших времен. Ошарашенный Стас оглянулся на свою мать, которая растерянно стояла над осколками Рыжего, устало опустив руки. Швы ее любимого вишневого платья проросли каким-то бледным и желтовато-белесым мхом, а ее туфли были такими пыльными, словно пролежали где-то не одно десятилетие.
– Стас, – строго сказала мать. – Он сказал тебе неправду. Там, за этой дверью ничего нет. Совсем ничего. Только пустота. Я не могу пустить тебя в пустоту, потому что эта пустота… Она высосет тебя и от тебя не останется ничего. Там ничего нет, и там не будет тебя, Стас! Мне очень жаль, и я не хочу этого. Уходи. Уходи домой и всегда помни: нельзя уходить из дому, потому что можешь потереться и не найти дорогу домой! – Она затрепетала, расплываясь в потоках могучего света, льющегося из-за двери, и махнула ему рукой. «Уходи», – еле слышно донеслось до него, и она исчезла.
Осколки Рыжего хрустели под ногами и резали босые подошвы, когда Стас, понурившись, возвращался назад к яркому электрическому свету люстр детства Джуда Кейхила. Все оказалось ложью. То, что он так хотел познать, просто-напросто не существовало! Все было напрасно.«Они всегда обманывают» – как бы со стороны услышал Стас, услышал и вдруг понял, а, поняв, ужаснулся, ужаснулся тому, что теперь он никогда не сможет понять, где правда, а где ложь. «Они всегда обманывают!» Это было кощунственно, ужасно, это рождало страх. Он растерянно закружился на месте. Сюда его привели, но отсюда дороги не было. Он не мог вернуться, потому что некуда было возвращаться. И вдруг (О, как часто возникает это «вдруг») он услышал, что его окликнули: «Стас! Джуд!» – Он закрутил головой, пытаясь увидеть того, кто позвал его, но зал был пуст, и только далеко впереди, там, где смыкался в точку яркий электрический свет люстр, послышалась ему музыка, дурацкий ритм, отбиваемый на детском барабанчике, висящем на ремне поверх накладного живота Рыжего. И тогда Стас устало опустился на пол. Он не торопился, ибо он не мог опоздать. Спешить было некуда. Стас знал, что теперь он точно заблудился, потому что куда бы он отныне не шел, он всегда должен был попасть в тот зал супермаркета, где ждал его Рыжий. Он подумал и попался в свои же собственные сети, которые расставил сам себе.
– Иуда! Проснись! – услышал Стас у себя над ухом повелительный голос и послушно открыл глаза. Низкий беленый потолок, пересеченный грубой, потемневшей от времени деревянной балкой, нависал над ним. Был утренний час. Веселые рыжие лучи солнца нахально лезли в маленькое оконце комнатушки, в которой он лежал. Пожилая женщина, сохранившая, несмотря на годы, девичью стройность, стояла у его ложа. На ней была простая миткалевая рубашка, закрывавшая щиколотки ее маленьких ног, обутых в сандалии из хорошо выделанной кожи.
– Раав? – спросил Стас.
– Слава богам! – женщина громко крикнула в глубину дома. – Иасон, Ермий! Идите сюда! Слава богам, он очнулся.
– Ты молодец, Ермий, – услышал Стас глухой бас где-то неподалеку. – Я уже приготовился к самому худшему, но, слава богам, он очнулся! – а затем в поле его зрения возник плотный чернобородый мужчина в чистом таллифе теплого охряного цвета. Рядом с ним показался старик с аккуратно уложенной седой бородой. Он внимательно посмотрел на Стаса, подержал его за руку, посчитал пульс, сосредоточенно шевеля губами и устало повернулся к чернобородому.
– Ну что ж, Иасон, на этот раз мы победили болезнь. О цене мы с тобой вроде тоже условились, так что теперь я появлюсь только завтра, чтобы еще раз посмотреть брата твоего. Лекарственный настой я оставляю дочери твоей, коль уж она столь самоотверженно ходит за братом твоим, пусть дает его три раза в день, до еды. – Он глянул на Кейхила-Стаса. – А тебе, Иуда, я могу пожелать только одного: поскорее поправиться.
– Иасон, – хрипло позвал Стас. – Который сегодня день?
– Сегодня второй день месяца мухаррам, – сказала неслышно подошедшая Лоида, озабоченно глядя на Стаса. – Ты пролежал больным четырнадцать дней. Четырнадцать дней жизнь и смерть боролись за тебя, и порой нам казалось, что чаша весов склоняется в сторону мира мертвых, но, слава богам, все обошлось.-Она повернулась к Иасону.-Он ведь пока остаётся жить у нас? Идти-то ему некуда.
– Некуда? – удивленно спросил Кейхил. – А мой дом? Что с ним? У меня же есть дом?
– Твой дом… – недовольно ответил Иасон, – ну, одним словом, его нет больше. Какое-то время тебе надо будет провести у меня. – Стас продолжал следить за ним взглядом. – Ну что ты на меня так смотришь? – взорвался Иасон. – Твой дом были вынуждены сжечь, сжечь дотла. Они решили, что у тебя был Черный мор! Понимаешь, Черный мор! Они и меня сожгли бы дотла, если бы ты не выжил, спасибо Ермию и богам. И мы никто не заболели, слава богам. Ермий единственный сказал, что это какая-то колдовская разновидность Черного мора, которая не затрагивает других. Но если бы ты умер, то тогда ничего не помогло бы. Сейчас моя семья скиталась бы без крова, если бы мы вообще остались живы. Боюсь, что в случае твоей смерти, нас всех забили бы камнями, как преступников, нарушивших. Закон. Но, слава богам, все обошлось. Все живы, ты пошел на поправку, и теперь все будет хорошо. Скажи спасибо Лоиде, она ведь не отходила от тебя, поила тебя и перевязывала твои язвы.
«Они всегда обманывают» – подумал Стас и прикрыл глаза. Рыжий стоял рядом и держал его за руку, и потная маленькая ладошка Стаса Кейхила целиком уместилась в его ладони с обкусанными ногтями на грязных пальцах. «Ну что, малыш, – беззвучно спросил Рыжий. – Как тебе это нравится? Взяли и сожгли дом… Молодцы, – неодобрительно добавил он. – И куда же теперь тебе идти?» Стас открыл глаза. Идти было действительно некуда. То, что он считал последним прибежищем, оказалось самой обычной ложью. «Они всегда обманывают, – грустно сказал Стас сам себе, – и мне теперь все равно. Я ушел и потерялся и теперь никогда не найду дорогу домой. И как мне быть, я не знаю! Я думал, что там, за этой дверью что-то есть, а там ничего нет. Хотя… – он поежился, – ОНИ ВСЕГДА ОБМАНЫВАЮТ!»
– Иуда, Иуда, очнись, – доносился откуда-то женский голос. Стас проснулся. Потянувшись, он приоткрыл глаза и увидел склонившуюся над ним Лоиду (Лоиду ли?). Она держала его за руку и буднично произнесла: – Ну что? Как спалось?
Почему-то на ней был странный наряд, во всяком случае, Лоида просто не могла быть так одета, потому что таких нарядов в её время не существовало вовсе. Голубая рубашка из какой-то переливающейся ткани была заправлена в прямую серую юбку, длиною чуть выше колен, а на ногах у нее было обуто что-то вообще невообразимое. Но это было красиво… по-своему! Хотя и не привычно. Увидев, что Стас проснулся, женщина (Кто это мог быть? – подумал Стас. Лоида? Да нет, навряд ли это была Лоида. Скорее уж это была Селинда Слоссон.) отпрянула в сторону и, облегченно переведя дух, отпустила его руку.
– Уф! Ну и напугали же вы меня, Кейхил, что с вами случилось? – она улыбнулась. – Сидели, разговаривали, и вдруг уснули. Вам что, плохо?
– Я… Мне, да мне плохо, – тихо сказал Стас. – Кто вы? И вообще: где я?
– Вы? – женщина удивленно взглянула на него, – вы что, не в себе, профессор?
– Я профессор? – Стас огляделся. У него был дикий вид. – Где я, черт меня возьми! Вы можете мне это сказать? Хотя бы это, коль уж не хотите назвать свое имя.
– Успокойтесь, – ровно сказала женщина.-Вы что, забыли? Мы пили кофе на вашей кухне, потом вы вдруг выключились… Еще вопросы есть?
– Да нет! Теперь, в принципе, понятно! – сказал Стас (Они всегда обманывают! – промелькнуло у него) – И что же дальше?
– Дальше? – удивленно переспросила она. – Дальше ничего. Сейчас придет Доктор. Он намерен побеседовать с вами.
– Прекрасно! – воскликнул Стас. – Прекрасно! Вы что, меня за дурака считаете? Доктор Слоссон, – передразнил он. – Лоида, дочь брата моего Иасона… Да у меня никогда не было брата по имени Иасон! Какого черта вы вообще все это затеяли? Зачем? Неужели в этом есть какой-то смысл?
– Смысл всегда есть, дорогой мой, – услышал Стас голос позади себя и медленно оглянулся. Доктор (или же это был Лыков) стоял возле двери, опираясь рукой на косяк. – Смысл всегда есть! – повторил он и прошел в комнату.
– Какой же? – тихо и зло спросил Стас, – какой же во всем этом есть смысл?
– А какой хотите, – безмятежно ответил Доктор. – Какой смысл вам понравится, тот и выбирайте!
– Что за бред вы несёте?! – возмущённо воскликнул Стас. —Полнейшая чушь! Смысл всегда должен быть общим для всех, а не такой, какой хочу я, к примеру…
– Ну почему же, – усмехнулся Доктор. – Смысл не обязательно должен быть всеобщим. Каждый вкладывает в происходящее свой смысл, значит, смысл не есть объективная реальность, а всего лишь субъективное отражение реальности. Мы видим зеркало мира, все отражается в нем, а кривое оно или нет: это уж как кому повезет.
– Вы сумасшедший! – в полном отчаянии сказал Стас. – Вы самый обыкновенный сумасшедший! Я понял это ещё тогда, утром, когда вы появились с предложением излечить меня от несуществующего алкоголизма. И вообще: какого чёрта вам понадобилось прикидываться каким-то полковником? Нет… Вы точно сумасшедший!
– Э нет, – весело возразил Доктор и лицо его расплылось в довольной ухмылке. —Я не более сумасшедший нежели вы… Вам-то вот, к примеру, какой смысл ввязываться во все эти проблемы АНБ? Неужели вас так волнуют проблемы производства наркотиков? Ну я ещё мог понять Кейхила, он-то хоть на этих древних рецептах себе деньги зарабатывал, а вы?
– Ну, во-первых вы меня сами во всё это втянули, а… -Стас внезапно умолк и нервно дёрнул шеей.– Да кто же вы такой, чёрт меня побери? —Лицо Стаса пошло красными пятнами. – Откуда вы вылезли, из какой преисподней? Или же… – он замолчал и закрыл лицо ладонями. – Господи, какой ужас, – тихо проговорил Стас, – как же я сразу не догадался? – Он отнял ладони от лица и взглянул в глаза Доктора, которые были пусты словно колодцы ледяной тьмы, и эта пустота, страшнее которой ничего нет, завораживая, тянула его в себя. И снова послышался дурацкий марш из коридора, марш Рыжего клоуна, марш розового зайца, на накладном животе которого висит жестяная дудочка-горн, в который резко и пронзительно трубит Рыжий.
– Ты меня ждал? – трудно спросил Стас, и Рыжий кивнул в ответ.
– Да! Я тебя ждал! – он улыбнулся своей намалеванной от уха до уха улыбкой. – Ты удивительно догадлив, малыш!
– Господи, – тихо проговорил Стас, -Лыков, Доктор, ты… одно целое? Господи!
– Ну, во-первых не одно целое, а во вторых-причём тут Господь? -Доктор с сожалением посмотрел на Стаса.-Думаешь Господу есть дело до тебя, незаметной единички из семи с хвостиком миллиардов незаметных единичек? -Ухмылка кроваво-красного разреза глумилась над Стасом и он замирал от иррационального страха, тонул в нём, захлёбывался мутной зловонной жижей.
– Кто ты? -тихо спросил Стас и Доктор ухмыльнулся.
Я уже сказал тебе, что те личности, которые предстали перед тобой не есть одно целое. – назидательно повторил Доктор, – Это просто разные формы Единого. Вообще-то, – он доверительно наклонился к Стасу, – у меня, знаешь ли, много обличий. Но, несмотря на эти разные формы, сущность моя неизменна.
– Значит, ты был всегда? И был, и есть?..-устало спросил Стас (или же Кейхил?)
– Почти что, – хитро сощурился Доктор и извлёк из-за пазухи туго надутый воздушный шарик, переливающийся всеми цветами радуги, – хотя, в принципе, тебе-то что за печаль до этого? Сущность неизменна и неуничтожима! Вот так-то, дружище! Те обличья, что предстают перед тобой, они, вроде как обертки на конфете. Конфета, друг мой, это одно, а обертки – совсем другое. Обертка может принять форму конфеты, а вот конфета не может принять форму обертки. Так? И шарик вот, переливается, и объём его, и физическая форма… Всё кажется таким реальным, хотя, в принципе, воздух-то там тот же самый, что и вне его… Забавно?
– Бред какой-то, -на Стаса вдруг навалилась свинцовая усталость, – к чему ты говоришь всё это?
– Ну, в общем-то, к тому, -засмеялся Доктор, – что видимое тобой не всегда есть реальность. Видимое может иметь какие-то черты присущие реальному, но, тем не менее, это не сама реальность. Ай-яй-яй, Стасик, я вынужден объяснять тебе краеугольный камень теории познания. Тебя, вообще-то, хоть чему-нибудь когда-нибудь учили?
– Чему надо, тому и учили, – сердито буркнул Стас.
– Ну, значит, не тому учили, – ехидно сказал Доктор и фельдшерица вдруг захихикала как дурочка.
– Так значит, – Стас зло взглянул на Доктора, – все это, – он повел рукой вокруг себя, – ты специально сделал, чтобы заполучить меня? Боже, Боже, -быстро пробормотал он, -как всё глупо, бездарно. Зачем? Зачем это произошло?… Если я столь важен для тебя, то можно было найти какой-нибудь другой путь для достижения цели.
– А чем плох этот? – пожал плечами Доктор. – Ну, скажи мне, чем плох этот путь? И вообще… Ведь я еще не сказал тебе, что все, что вокруг тебя служит лишь одному: заполучить тебя. У тебя непомерное самомнение, Стас, – презрительно сказал он. – Ты считаешь, что все было затеяно ради тебя? Чушь! Полнейшая чушь!
– А ради кого же все это было затеяно? – растерянно спросил Стас.
– Нет, ну ты, право слово, слишком высокого мнения о себе самом! А может я всё это затеял вот ради неё, к примеру? – спокойно проговорил Доктор, глядя на Стаса из-под полуприкрытых век-Ради, э-э-э-э, как вас там, милочка? Селинда?
– Ради нее? – Стас смерил его взглядом и почесал подбородок.
– Да ладно, ладно тебе, успокойся —весело засмеялся Доктор.-Конечно же не ради нее, честное слово! Это было бы, по меньшей мере, не слишком разумно.
– В твоих поступках, на мой взгляд, вообще мало разумного, – поднял глаза Стас.
– Это на твой взгляд, – спокойно возразил Доктор. – А на мой – все очень даже логично. В конечном итоге, если мне удается сделать то, что мне нужно, причем с наименьшим риском и с минимальными затратами энергии, то я могу спокойно констатировать, что тот путь, который я избрал – оптимален! Можешь меня опровергнуть?
– Не могу, – устало покачал головой Стас. – Не могу, да и, если честно, не собираюсь. Я вижу лишь то, что я вижу. А вижу я, что ты разыграл какую-то комедию, что-то похожее на абсурднейший фарс. Ради чего?
– Ну, дорогой мой, насчёт фарса ты не прав! -Доктор потянулся, заложив руки за голову.
– Почему же? – спросил Стас. – Почему я не прав?
– Потому что ты не знаешь моих мотивов. Догадываешься, наверное, но, -Доктор усмехнулся, – не знаешь. Поэтому тебе трудно судить о том, верно ли я поступил, и почему я поступаю так, как я поступаю… И вообще, -он доверительно наклонился к Стасу, -давай работать вместе, а? Закрутим такое дельце, что весь мир на уши встанет!
Весьма польщен, – буркнул Стас, – но уволь меня от такого удовольствия! Что-то мне не хочется пополнить ряды твоих сторонников. И вообще, – он прищурился, – а что, если ты мне попросту пудришь мозги? Шизофрения, мания величия, ну, и тому подобные вещи??
– Твои сомнения понятны, – усмехнулся Доктор, – но биться в истерике, разуверяя тебя, я не собираюсь. И вообще: какого дьявола ты полез в такие дебри, а? Возомнил себя психоаналитиком? -Он крепко потёр руки. Лицо его выражало крайнюю степень воодушевления.-Я ведь предлагаю тебе не какую-то там глупую идейку, я предлагаю тебе стать моим «альтер эго», так сказать, подчинить свою сущность мне и тем самым обрести так искомый каждым человеком покой и безмятежность! Потерять свою сущность… -Он мечтательно сощурился.-Разве может быть что-то лучше? Освободиться от ответственности за свой выбор! Высшая степень свободы!!!
– Лжешь ты все! – прервал его Стас. – Для меня потеря моей сущности и есть та самая смерть, о которой ты сказал мне, как о вечной пустоте. Так что, выбор мой, пожалуй, небогат. Но коли мне все равно умирать, то ты вообще не рискуешь ничем. Вся эта информация умрет вместе со мной… Верно? Что за черт, – Стас с силой потер лоб. – Чертовщина какая-то. Но я же все помню! – с отчаянием сказал он.
– А что ты помнишь? – вкрадчиво спросил Доктор (или же это вновь возник Рыжий?). – Это? – и тотчас Селинда послушно проговорила на арамейском: «Иасон шлет тебе привет, Иуда!» – Или же это? – Он вскочил с кресла, и вдруг Стас услышал дурацкий марш из дурацкого плеера. – Или это? – и Стас увидел себя (или же Кейхила?) в зале супермаркета, а по холодному грязному полу, сквозь шарканье множества подошв маршировал розовый заяц из его детской, что есть силы колотя в игрушечный крохотный барабанчик, висящий на его накладном животе и улыбаясь страшным кроваво-красным разрезом намалеванной от уха до уха улыбки! – Так что же ты помнишь, Стас, какая реальность реальна, а какая – выдумка?
– Но я же все помню, – еще раз повторил Стас. (Мама, мама, как ты была права. Как ты была права, права во всем! Нельзя уходить одному из дома, потому что можно заблудиться и не найти дорогу домой. «Я заблудился! – с отчаянием подумал Стас. – Заблудился и не могу найти дорогу. О боже! Я заблудился! Господи, помоги мне!») Отчаяние его было безгранично. – Я все помню! – еще раз повторил он и обхватил руками голову, Доктор и Селинда с любопытством, ясно читаемым в их глазах, пристально наблюдали за ним. Он поднял на них взгляд, полный муки и ненависти. – Зачем? – хрипло спросил он, – ЗАЧЕМ?
– Хм! Трудный вопрос, -Доктор сморщился и поглядел на фельдшерицу. – Действительно, а зачем? Может, потому что мне так захотелось? Или же в этом всё-таки что-то есть? Что-то, что находится и вне меня, и вообще: вне этого мира? – задумчиво, как бы говоря сам с собой, спросил Доктор, не обращаясь ни к кому в частности.– И все-таки, профессор, – он поднял на Стаса глаза, сверкнувшие янтарным огнем, – мне просто интересно, отдаете ли вы себе отчет, в какой реальности сейчас находитесь?
– Да что вы, черт вас побери, ко мне прилепились с этой своей реальностью? – закричал Стас. – Что она так вам далась? Хотите убить меня, так и убейте! Убейте и дело с концом. Какого черта вы меня мучаете? Проклятый садист, грязный убийца, палач чертов!
– У-у-у! – покачал головой Доктор. – Какая патетика, какая экспрессия! И сколько ненужных слов. Палач, убийца… Надо же! – он хмыкнул. – Вы сейчас кричали так, как будто вас режут.. Что с вами? Опять потерялись? Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал он головой. – Какая досада! Надо же! Только-только вылезти, только обрести какую-то, пусть и хлипкую, почву под ногами и вдруг опять! Бах, и в луже! Такой большой, мерзкой зловонной луже. Тут действительно, с ума можно сойти!
– Боже, боже спаси меня! – Стас заткнул уши, чтобы не слышать этот ненавистный вкрадчивый голос. Крепко зажмурившись, он покачивался взад и вперед и тихонько шептал: Боже, ну сделай же хоть что-нибудь, чтобы прекратить эту муку. Господи, помоги мне, помоги! Я схожу с ума, я схожу с ума, господи, избавь меня от этого! —Он поднял голову и уставился на него. – Я вас ненавижу! О, если бы вы знали, как я вас ненавижу! Будь это в моих силах, я растерзал бы вас!
– Ну, коль это не в ваших силах, – усмехнулся Доктор, – то и говорить об этом нечего. Да и что бы это вам дало? Спокойствие? Навряд ли! Тут стоит лишь начать, толкнуть первый камешек с горы, а дальше все обратится в лавину, всесокрушающую лавину, которая неудержимо понесет вас черт-те его знает куда, в такую преисподнюю, такую бездну духа, о наличии которых в себе вы и не подозревали! Хотя нет-нет, вам-то это знакомо как никому – он усмехнулся и пожал плечами, – впрочем, если вам так уж этого хочется, то рискните. Решили отправить меня в мир иной – пожалуйста! Мой чемоданчик со шприцами вам подойдёт? Или чем другим предпочтёте воспользоваться? Чем-нибудь поэкзотичнее? – он встал из глубокого кресла и подошел к камину. – Ага, вот это будет в самый раз, – задумчиво пробормотал он и, наклонившись, поднял с решетки тяжелую кованую кочергу. Обернувшись к Стасу, он протянул ему кочергу и усмехнулся. – Ну, что же вы, дружище? Вот ваш шанс обрести себе свободу, если у вас только духу на это хватит. —Доктор широко ухмыльнулся, -Но вы мне нравитесь! Вы сбросили личину бесстрастности, обнажили свою живую душу, и это весьма похвально! Ненависть очень сильная эмоция. Наконец-то вы начали понимать, что вас учили не тому, что цепь вашего рабства скована из вашей робости, вашей мнимой бесстрастности, и что именно в ненависти заключена высшая сила, в которой человек обретает бессмертие и величие. Слабого ненависть сожжет дотла, сильного сделает равный богам. Так что, ненавидьте меня, ненавидьте весь свет, себя, черт возьми, и в этой ненависти обретите силу духа! Я, можно сказать, вас от себя самого спасаю, а вы мне кричите – убийца-Он ухмыльнулся.-Дорогой мой, я не убийца! Знаете ли, я, в принципе, стою намного выше этого. Мне нет нужды становиться убийцей.
– И, тем не менее, – прервал его Стас, яростно сверкнув глазами, – вы убийца! Только убиваете вы не ножом или пулей, а убиваете словом, насмешкой, жестом!
– Пфуй! Милейший, это вы о чём? —Доктор с усмешкой поглядел на Стаса. – Ну, знаете ли, это вы чересчур! Это вы уж лишку хватили! Да и вообще, дорогой мой, кто бы говорил, а? Прямо-таки абсурд, нонсенс какой-то получается. Ну ладно, ладно, -он лениво взмахнул рукой, -не стану спорить, словом убивать вы плоховато умеете. Нож и пистолет-вот ваше призвание Но вы-то сами, стольких в мир иной отправили? И, -саркастическая ухмылка Доктора стала ещё шире, -добро бы за дело, а то ведь так, за сущую безделицу… Выполняли приказик чей-то… Боялись сказать не как все. Доносики там, руку помощи не протянули… М-да! Нет, дружище, -он покачал головой, -вы-то уж пострашнее любого монстра!
– Может быть и так – твердо и тихо сказал Стас (Кейхил вылез из автобуса на остановке около заправки старика Хаджингса. Шел нудный осенний дождь, и бензоколонка отражалась в луже вместе с серым дождливым небом. Мокрые деревья настороженно всматривались в него и тянули к нему ветви, черные ветви, наполовину растерявшие свое золотобагряное осеннее убранство. Желтый пикапчик старика потерянно притулился у бокового входа, и на его капоте прилип ржаво-красный осиновый лист. Пахло мокрой землей, грибами, дождем и бензином. Следующая картинка: мать в халате и шлепанцах на босу ногу стоит в раскрытой двери. В глазах у нее испуг. «Джуд! Папа в больнице, – говорит она. – Я не сообщила тебе. Он не хочет, чтобы я беспокоила тебя». Она переминается с ноги на ногу. Стас смотрит на нее и хочет что-то сказать, но внезапная щемящая жалость перехватывает ему горло и он молчит. За те месяцы, что он не видел ее, она вся усохла и постарела. Должно быть, она читает это в его глазах, потому что отступает назад и тихо, не то спрашивая, не то утверждая, говорит: «Я очень изменилась, да?«Стас хочет сказать ей что-то бодрое и веселое, но ничего не приходит ему на ум, и он, сглатывая трудный комок, только молча кивает, и потом он долго стоит, заключив ее в объятия, а она тихо и горько плачет, спрятав лицо у него на груди и прижимаясь щекой к мокрой куртке… Тетя Клара сидит напротив матери на диване и держит чашечку с уже остывшим чаем, а мать, невидяще уставившись в окно, как заведенная раскачивается на стуле, прижав ладони к щекам. Тетя Клара монотонно бормочет ей: «Успокойся, Пэт, ну прошу тебя. Все закончилось. Теперь его уже не вернуть. Ну что теперь поделаешь. Утешься хотя бы тем, что он почти не мучался, и теперь ему хорошо! Все закончилось, его уже нет. Пэт, успокойся, умоляю тебя». Стас стоит, прислонившись к косяку. Горькие слезы душат его. Он хочет что-то сказать, что-то ободряющее и успокаивающее, но из его горла вырывается сдавленное рыдание, и он стремглав бросается по лестнице наверх, слыша, как тетя Клара гудит в столовой, монотонно, как заведенная, повторяя: «Пэт, ну успокойся, Пэт, дорогая, ты думай о том, что тебе надо держаться, ты не одна, Пэт, у тебя есть сын, посмотри, какой хороший мальчик, Пэт». За грудиной возникает щемящая боль, она сдавливает сердце. Давит, давит его. Ничего нельзя сделать, ничего! И ничего нельзя изменить… Следующая картинка: Стас (или же Кейхил?) стоит, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Старые перчатки плохо греют, а так рукам теплее. Злой северный ветер несет с собой колючие снежинки и наметает крохотные холмики возле сухих кустиков колючей травы. Длинный ряд старых кленов. Неопрятные голые ветви мотаются под порывами ветра. Тетя Клара, сухонькая и сгорбленная, стоит рядом с ним, опираясь на палочку. Глаза ее слезятся, и она то и дело вытирает их батистовым платочком, который судорожно сжимает варежкой. Теплая мужская шапка с наушниками немного великовата ей, и она выглядывает из глубины своего странного головного убора, как маленькая мышка из норки. Стасу даже кажется, что остренький носик ее прямо-таки по мышиному нюхает морозный воздух. Сегодня он уезжает. Уезжает очень далеко. На другой континент. Идет война в Корее, и долг зовет Стаса. Он едет, чтобы защитить демократию далеко-далеко от своего дома. Где-то там, в незнакомой ему Азии. Две рядом стоящие гранитные плиты в длинном ряду среди многих рядов подобных им. Сухая вымороженная земля и холодный посвист ветра. «Уильям Б. Кейхил. 23. О7. 19О5 – 14. 11. 1949» и «Патрисия Э. Кейхил 16. О3. 19О6 – 14. 11. 195О» две плиты рядом, так же, как и в жизни, они были рядом, отец и мать, два самых родных и близких человека, двое, которые дали ему жизнь. Кроме них у Кейхила никого не было. Вторая мировая война унесла всех, подобно тому, как приливная волна, нахлынув, захватывает с собой все, что только может и, бесшумно отступая, уносит с собой в море. Через четыре года после своего окончания она забрала отца, чудом выжившего тогда, в Арденнах. Мать пережила его всего лишь на год и скончалась день в день, не выдержав, судя по всему, одиночества. «Они гордились бы тобой, Джуд, – шамкает беззубым ртом тетя Клара, – Они гордились бы тобой!» Стас стоит сгорбившись, засунув руки в карманы пальто, и ежится под ударами пронизывающего ветра. Все кончено! Дом продан, и ему теперь некуда возвращаться. Некуда! «Стас! Зачем ты ушел из дома? И, вдобавок ко всему, ушел один?» – тихий шепот ветра доносит до него голоса из… из прошлого? «Ты же знаешь, что нельзя уходить из дома одному! Знаешь? Почему ты не послушался? Папа будет недоволен!«Стас стоит на пронизывающем ветру и чувствует, как леденеют дорожки слез на щеках. «Мамочка! Как ты была права! Нельзя уходить из дома одному, нельзя! Я потерялся, мама, я потерялся и теперь не могу найти дорогу домой. Ее нет, этой дороги! Ее нет, а теперь… Теперь нет и самого дома. Мне некуда возвращаться! Просто-напросто некуда! Я потерялся, мама, помоги мне, помоги хоть чем-нибудь! Дом продан и теперь это уже не наш дом. Мне некуда возвращаться! Я заблудился, мама! Дороги домой нет, потому что нет дома! Могилы и память! Вот и все, что мне осталось!» Стас молча стоит посреди замерзшего, продуваемого ледяным северным ветром, поля, рядом с ним опирается на палочку тетя Клара, единственная мамина подруга, которая была с ней всегда, все то время, что Стас помнит себя. Тетя Клара дала ему телеграмму, когда мама умерла, и она же присматривала за их опустевшим домом. «Они гордились бы тобой, Джуд!» – шамкает тетя Клара беззубым ртом и заходится долгим сухим кашлем. Она кашляет и все никак не может остановиться и вытирает мокрые покрасневшие глаза батистовым платочком, зажатым в варежке. У тети Клары артрит и она давно уже не одевает перчатки. «Они могли бы гордиться тобой!» – рефреном повторяет она, и он с ужасом понимает, что ей просто больше нечего ему сказать. «ТАМ НИЧЕГО НЕТ» – со страхом думает Стас. «МАМА! Я ЗАБЛУДИЛСЯ И НЕ МОГУ НАЙТИ ДОРОГУ ДОМОЙ». Холодный ветер высвистывает свою заунывную похоронную песню. Стасу до боли одиноко.)
Вы шизофреник, – хладнокровно констатировал Доктор. —Насчёт алкоголизма, не скрою, я ошибся. У вас очень резко выражена параноидальная симптоматика. Вы шизофреник и убийца, дорогой мой… И не надо переваливать на меня свои грехи!
То дерьмо, что вы устраиваете с психикой человека-почище всего остального будет, -хмуро сказал Стас (профессор Кейхил).-Ваши штучки с…
– Мои штучки с.., плод вашего воспаленного воображения, – резко прервал его Доктор. – за которое я не несу никакой ответственности. (Холодная зима сорок второго. Рыжий стоит рядом с Санта-Клаусом в своем идиотском трико в желтую и оранжевую клетку, с огромным, ярко-красным, носом-шариком и рыжими лохмами, торчащими из-под синего колпака с желтым помпоном. Его ярко намалеванный от уха до уха рот застыл в вечной усмешке. Глаза его пусты, словно колодцы ледяной тьмы. Пронзительный северный ветер треплет неопрятные ветки кленов, выстроившихся в солдатскую шеренгу вдоль поля, на котором ровными рядами торчат из промороженной земли гранитные плиты с именами. Их много, этих имен. Рыжий протягивает Стасу свою грязную руку с обкусанными ногтями. Снежинки падают на нее и не тают. Ветер заунывно воет в раструбе жестяного горна, висящего на накладном животе Рыжего. – Привет! – усмешка ярко намалеванного рта дрогнула, – Ну что, ты уже окончательно пришел? Я тебя дождался? – Санта-Клаус поворачивается к Стасу и одобрительно кивает ему. – Не бойся его малыш! – успокаивающе гудит он. – В сущности, он не такой уж плохой парень, каким его пытаются представить. – Траченая молью борода Санта-Клауса развевается на ветру и треплются полы его бутафорской шубы. – Это правда! Он действительно дожидался тебя. – Санта-Клаус невозмутимо смотрит на потемневший горизонт. – Будет сильная буря! – добавляет он.
– Скорей бы! – Рыжий берет Стаса за руку своими ледяными пальцами. Глаза Санта-Клауса пусты, как и глаза Рыжего. Из них веет ледяным могильным холодом. Стас словно кролик, завороженный удавом, послушно подходит ближе. Холодный ветер бросает ему в лицо пригоршню колючих снежинок).
Улыбка Доктора стала еще шире. – А ведь ТАМ действительно НИЧЕГО НЕТ! Все есть только здесь, в «сейчас», в настоящем. Будущего еще нет, прошлого уже нет. Память порождает сонм призраков, воображение дарит напрасные ожидания! Вдумайтесь, милейший. Никто, никогда не смог получить того, что ожидал. Напрасны все потуги, напрасны ожидания! А вы с упорством, достойным лучшего применения, цепляетесь за иллюзорную значимость своего бытия! Ну не глупо ли?
Действительно, – Стас кивнул с сумрачным видом. – Картинку вы нарисовали – будь здоров! Сзади тьма, впереди мрак, а посреди – муки сплошные! (Мама! Наконец-то я понял, от чего ты хотела предостеречь меня тогда, зимой сорок второго! Ты, как и положено матери, хотела охранить меня от этой правды, откладывая ее познание на потом, когда я стану старым и умудренным. Я очень благодарен тебе за это, хотя жертва твоя была напрасна. Не только ТАМ ничего нет, но и ЗДЕСЬ тоже пустота! Теперь-то я познал это, и моя жизнь превратилась в ад. Но в этом есть все же одно светлое место. Теперь я знаю дорогу домой… МАМА! Я НАШЕЛ ДОРОГУ ДОМОЙ! Я УЖЕ ИДУ! Я ВОЗВРАЩАЮСЬ!) Поднявшись из уютной глубины кресла, Стас, с грустью поглядев на Доктора и фельдшерицу, казалось не обращавших на него никакого внимания, направился к окну. Тяжелая плотная портьера совсем не пропускала снаружи солнечного света, и Стасу мучительно захотелось увидеть этот чистый радостный свет, несущий отраду всему живому, этот вечный свет, стоящий над всеми бедами и радостями мира и не зависящий ни от кого. Это желание было таким могучим и всепобеждающим, что Стас, не в силах более выносить сумрак плотно зашторенного помещения, всем своим грузным телом, с размаху, ударился в стеклянную стену, отделявшую его от свежего воздуха, простора, голубого неба, с плывущими в нем причудливыми снежно-белыми замками, словно из дальнего детства приплывшими, словно, как и встарь, Фата-Моргана приоткрыла перед ним дверь в свои зачарованные владения. Со звоном разлетелось вдребезги стекло, и Стас, испытав мимолетную боль, которая была уже не важна, несущественна, за которой уже ничего не стояло, взлетел в это синее, бездонное небо, весь затаенно сжавшись и в тоже время испуганно-радостно вбирая в себя восторженную радость свободного полета. «О, Боже! – подумал Стас. – О, БОЖЕ!» Стена скользнула куда-то вверх, и облака разбежались в глубокой синеве, и земля могуче потащила его в себя. «О, БОЖЕ!» – еще раз подумал Стас и, беспомощным черным комочком, оскверняя собою эту первозданную чистоту неба, этот бесстрастный простор, рухнул вниз, в черную бездну небытия, и Рыжий повел его через продуваемое ледяным ветром поле туда, за дверь, из-за которой разливался ослепительный свет, за которой его ждали, за которой был его дом!
Фельдшерица, вскочив со своего места, подбежала, к разбитому окну и осторожно выглянула наружу. Обернувшись к Доктору, она растерянно посмотрела на него. Свежий ветер, ничем более не сдерживаемый, свободно врывался в комнату, трепал тяжелую портьеру и перелистывал бумаги на столе. Будильник поперхнулся, торопливо стрекотнул и умолк. Доктор сидел в кресле, сцепив пальцы, и его янтарные, рысьи глаза ничего не выражали. Наконец он потянулся и, крепко потерев переносицу, спокойно сказал: «Черт! Улизнул-таки, прохвост!»
Сон 2
Частный детектив
Мой Демон-близ меня, -повсюду, ночью, днём,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнём,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.
Ш. Бодлер «Разрушение»
Пронзительный телефонный звонок иглой проткнул тончайшую пленку, окружающую туго накачанную, уродливо распухшую в своей надутости, пустоту тяжкого похмельного забытья, в зыбком подташнивании качающего на своих волнах мозг Стаса. Инстинктивно он дернулся к телефону, но тут же, с коротким мучительным стоном, обхватив надувными подушками рук голову, казалось взорвавшуюся изнутри, повалился обратно на одеяло. Телефон трезвонил, не переставая, заставляя еще не вполне очнувшегося Стаса с тупо нарастающим в душе остервенелым отчаянием считать про себя звонки, в тщетной надежде ожидая, что вот-вот они прекратятся. Когда прозвучал двадцатый, Стас, поняв, что его все-таки не оставят в покое, пересилив себя на какой-то неуловимый краткий миг, рывком схватил трубку и обессилено уронил ее рядом с собой, неловко привалив рукой, казалось, весившей тонну. Сердце гулко колотилось в груди и в висках, сотрясая Стаса, как бьющий в него изнутри огромный молот. Чей-то отдаленный голос сердито жужжал в трубке, неразличимо коверкая слова.
«О, господи, – вязкие мысли копошились в голове Стаса подобно клубку слизистых вонючих червей. – О, господи, ну зачем, зачем все это? Ну почему я такой идиот, ну почему, почему? Какого дьявола я так нализался? Все так прекрасно началось и, – он перекатился на другой бок, – какого черта…
Диван под Стасом все время пытался подняться на дыбы. Мир вращался вокруг него, как будто он был осью, на которую нанизана Земля. От этого вращения желудок сжимался противными спазмами, и Стас понимал, что нужно срочно предпринимать какие-то меры, чтобы его не вывернуло наизнанку прямо сейчас, здесь, на этой кровати. С удивлением наблюдая за собой как бы со стороны, Стас увидел, как его рука вяло взяла трубку и поднесла к уху. Жужжание неожиданно расчленилось в слова, смысл которых еще не осознавался, но сами слова приобрели знакомые очертания и стали узнаваемы. Сделав огромное, жуткое, нечеловеческое усилие над собой, Стас начал прислушиваться. Звонко булькающие камешки слов падали в бездонную черноту зловонного колодца его головы.
