У студёной реки

А рядом с ними у камня сидел их боевой товарищ, потерявший жизнь чуть ли не в первом своём бою ради того, чтобы они были сыты и боеспособны.

Смеркалось.

Из дивизиона отправили солдат – двух отчаянных добровольцев, которые рассчитывая пополнить запас спирта в своих фляжках, вызвались сползать и забрать оставленные термос и флягу, а заодно, если выйдет, приволочь убитого в окоп.

Все в дивизионе ждали возвращения посыльных, рассчитывая то же получить глоток по такому случаю крепкого напитка, который на несколько минут давал возможность расслабиться и забыть неудобь военной жизни.

У камня, было тихо, потом стало слышно, как завозились и послышались сдавленные вопли, потом крик и стоны, стукнул выстрел. Немцы молчали, молчали и наши окопы, опасаясь зацепить своих, так как всем стало понятно, – там сошлись в схватке, и противники теперь ждали, кто вернется из темноты в свои окопы.

Скорее дождались в русском дивизионе.

Возбужденные бойцы приволокли флягу с термосом и, торопливо перебивая друг друга, рассказали, как заметили раньше двух ползущих фрицев на подходе и успели их встретить ножами, навалившись из канавы. Одному сразу удалось вонзить нож ударом сверху в область шеи, а второго накрыл второй солдат сверху, придавив к земле, но промахнулся с ударом, и фриц успел выстрелить и зацепил нападавшего. Но более удачливый боец, справившись быстро с первым немцем, успокоил и второго ударами ножа в бьющееся в истерике тело – до тех пор, пока тот хрипло прокричав дважды не замер.

Убитый же днем помощник старшины Андреева остался там, где его убили днем − у камня. Теперь уже было не так это важно. Важнее было то, что эти двое вернулись и теперь возбужденные рассказывают про свою воинскую удачу и последовавшую за ней победу.

За воинскую удачу выпили, ‒ всем досталось по глотку.

Со стороны немцев, догадавшихся об исходе схватки у камня, открыли ураганный огонь по позициям дивизиона. Пришлось залечь на дно траншеи и ждать, когда враг перебесится.

Иван, дождавшись, когда всё на переднем крае успокоится и, переговорив с командиром дивизиона о насущных потребностях, отправился назад. Рана на ноге болела так, как будто оторвали не мизинец, а, по крайней мере, ступню. Но добравшись в кромешной тьме до своего окопа, Андреев направился в свой блиндаж, где решил ждать утра, чтобы пойти в медсанбат.

Хлебнув воды и вспомнив с тяжелым вздохом погибшего утром солдата, Иван Тихонович лег на нары, укрылся шинелью и сразу уснул.

Жизнь мирная, после войны…

Раннее утро, а Иван Тихонович уже оседлал сруб из свежих бревен и знай себе, − тюкает-постукивает ладным сияющим на восходе солнца топориком.

Рядом по срубу выхаживает, важно выгнув шею, петух с иссиня черной с переливами индиго и красного перьями на шее, потряхивает горделиво головой с мясистым гребнем и периодически размахивает раскрытыми веерами-крыльями, а, вытянув шею, голосит на всю ивановскую, то есть на всю округу, что Суеткой зовется.

Вот знать не знаешь Ивана Тихоновича, а сразу поймешь – любит своё строительное столярное ремесло человек.

Видно, это хотя бы по тому, как ладно тешет бревно, любовно оглядывая свежий затес, как в тысячный раз удивляется тому, как ладно по его велению меняется под топориком форма такого податливого, но непростого материала. И выходит как-то сразу красиво. А помахав топором, остановится, с прищуром глянет на сотворённое и своей широченной натруженной ладонью погладит брёвнышко, как бы извиняясь за причиненное беспокойство и успокаивая древесину.

Петух, тем временем отметив, что его подопечные наседки захлопотали у кормушки, слетел со сруба и горделиво прохаживался теперь среди сбившихся у кормушки кур, а затем без предисловий взялся теребить серую молоденькую курочку, искусно массируя её когтистыми лапами. А молодуха, ошалевши от петушиных ласк, вдруг взялась орать сверх меры, за то, тут же была бита главарём курятника крепким клювом и опытными, выслуживающимися перед петухом пеструшками вдогонку, а та, удирая в сторону огорода, выронила на бегу яйцо.

По улице мимо сруба гнали коров на выпас деревенские – женщины да подростки. Односельчане, привычно отметив с раннего утра Ивана Тихоновича на срубе, кивали-приветствовали, − знать уважали деда.

А Иван Тихонович, оглядывал с верхотуры всю эту пылящую по улице сельскую малосильную челядь, не то что родню, но, безусловно, близких людей, подбоченился, и в какой-то момент сам стал похож на петуха, так победно он вскидывал голову и грозно вымахивал своим ладным сияющим топориком, на ходу отвечая поспешно на приветствия.

Изрядно помахав топором, поправив то, что с вечера в сумерках уже было не доделано, Иван Тихонович соскользнул привычно со сруба и, сияя влажным лбом, отправился попить водички.

Я, как потусторонний наблюдатель, − городской недотёпа и великовозрастный внук Ивана Тихоновича, толкался во дворе, ожидая завтрака, но, похоже, это мероприятие было последним в череде утренних занятий деревенских жителей, для которых завтрак соединяется с обедом и полдником, − такая безостановочная череда дел и занятий наваливалась с восходом летнего жаркого солнца.

Хозяйка – Марфа Васильевна, пропадала в сарайчике, где, то доила корову, покладистую Варварку, то кормила гусей-уточек, то взялась гнать кормилицу Варварку на выпас, а вернувшись, кинулась в огород.

Пока еще прохладно, – пополоть нужно грядки!

Марфа Васильевна сновала по огороду и в её порывистых энергичных движениях совершенно не угадывалась многодетная мама преклонных лет, пережившая войну с четырьмя малолетними детьми на руках. Там травку Марфа Васильевна повыдергает, тут поправит помидоры, пощиплет отростки, созревшие плоды снимет и отправит в корзинку. И, казалось бы, занята бабушка привычной, как дыхание работой, а покрутившись в огороде, вышла во двор и мило, с ямочкой на щеке улыбаясь, протянула ладонь с ягодами – иссиня черным паслёном, что рос сорняком в огороде и сразу напомнил мне отрешенные, самозабвенные денёчки моего детства.

– Ягодку, сынок попробуй, паслён уж поспел … – предложила нараспев бабушка, застенчиво и несколько с грустинкой улыбаясь мне так, что было понятным и совершенно прозрачным её ко мне величайшее расположение.

Я, смутившись, от столь редкого, но такого дорогого откровения, подставил, как в детстве для получения угощения, свои теперь уже широченные ладони, и получил горку свежих ягод, дух от которых сразу освежил память и вернул в те летние денёчки, что наступали с восходом солнца и заканчивались где-то у реки в ту пору, когда светило, пройдя свой обыденный путь, принималось «грызть-выгрызать» край крутого обрыва на берегу реки, стремясь уйти тихо за краюху земли.

Так случилось, что Марфа Васильевна мне маму заменила.

Появился я на свет в молодой семье, в которой сразу закипели разрушительные страсти и волею судьбы оказался я на попечении Ивана Тихоновича и Марфы Васильевны, пока мама училась и налаживала свою жизнь.

Так с измальства звал я бабушку мамой.

Марфа Васильевна, в отличие от многих в деревне женщин дождалась мужа с войны. Правда пришлось терпеть годы лихие без просвета, только дети и спасали. Жили своим двором, да огородом, едва дотягивая до нового урожая на картофельных очистках и найденной в земле промерзшей картошке, что находили весной после схода снега. А потом еще ранняя крапива спасала, да вера, что когда-то кончится проклятущая война. Жили в режиме неосознанной энергетической и эмоциональной экономии, когда все ресурсы были сконцентрированы на простой как вздох задаче ‒ выжить, а эмоции в законсервированном состоянии были спрятаны на потом, на завтра, когда кончится лихолетье, воссоединится семья.

Иначе было не выжить: ровно, как от голода можно было умереть, так и от черной тоски и отчаяния.

Мужа и отца ждали-заждались, но, как всегда, заждавшись, встреча произошла неожиданно. Оказалось, что и дети не собраны для встречи, да и сама Марфа в огороде пласталась изможденная да растрёпанная.

А Иван шагнул во двор исполином.

Уверенный, и такой незнакомый: в шинели и гимнастёрке, с которой срослось тело, позвякивая медалями и скрипя кожей портупеи и сапог, c повадками начальственными, жёсткими, стриженный совсем коротко и с взглядом ястреба из засады.

Но обняв детей и крепко потискав саму Марфу, как-то преобразился и, обошедши свой двор, свои «угодья», стал неспешно узнаваем. А когда взял в руки свой топорик, да рубанком прошёлся по бруску, извлекая знакомые звуки и запахи из древесины, тут и вовсе стал понятен, и повеяло родным от воина, пропахшего потом, кровью и порохом войны.

А потом Иван Тихонович стал председателем сельского совета и в лёгкой бричке с игривым вороным скакуном, в привычных теперь для него галифе, хромовых сапогах или в белоснежных бурках, при костюме с цепочкой и часами в нагрудном кармане, выглядел крайне убедительно.

А потом дед «зачудил». А иначе загулял. Как говорится – первый парень на деревне, герой. Настрадалась бабушка от похождений Ивана Тихоновича.

Вставал периодически вопрос о том, чтобы уйти от такого мужа, что без совести по одиноким бабам не только своей деревни, но в округе уже отметился. Как соберется по делам, куда ехать на своей бричке, сердце у Марфы сжимается, и ночи напролёт порой не спит, всё думает, да представляет как ирод, – её Иван, там с чужой бабой забавляется. Но утром, взявши за дела домашние, покормив малолетних Нину и Петра, рождённых уже после войны и собрав в школу старших, успокаивалась, забывалась и к вечеру уже весёлая шла встречать своего Ивана, как всегда озабоченного делами и видом не показывающего, что гулял на стороне.

Так вот терпелось и притиралось ненастье с непогодой в жизни Марфы. Когда же детки малые подросли, а взрослые поразъехались, оглянулась она на свою жизнь и, махнув рукой на все сплетни, что кратно множили беду, и лукавые взгляды односельчан, решила, что мужика этого не переделать. Понимала, что натерпелся он то же – шутка ли, ‒ всю войну с германцем, да потом еще полгода с японцем разбирался на фронтах мировой войны.

А еще очень берегла Марфа Васильевна воспоминание о том, как увёл когда-то её Иван от первого ей суженого, увёл прямо из-под венца практически, примчавшись как-то на бричке к дому, где проживала тогда Марфа. Жили они в соседних деревнях, и присмотрел Марфу Иван, стал заезжать, да заговаривать с ней. А затянув с ухаживаниями, прознал вдруг, что сосватали Марфу, прямо к ней заявился и стал звать – почти, что требовать идти за него. Марфа смущалась, отнекивалась, хотя сразу Иван ей глянулся: красив, ладен и серьезен был плотник из Суетки.

Но не решалась Марфа нарушить уже данное обещание, и дело шло к свадьбе. Но Иван не оставлял надежды и в один из вечеров подкараулил в проулке сосватанную невесту, увлёк за собой и Марфа, не чуя ног оказалась вдруг в возке, и лихая скачка по заснеженной степи через ночь закончилась жаркими объятиями в длинной без сна ночи. Утром Марфа была уже совсем другой, вся во власти этого человека и заливалась краской при воспоминании о том сумасбродстве.

Так и просуетилась-протолкалась по хозяйству Марфа Васильевна, не накормив завтраком мужчин. Благо-дело Иван Тихонович сам себе и хозяйка, и непривередливый хозяин: налил кружку утреннего, еще тёплого из-под коровы процеженного молока и с вечера испеченным хлебом быстренько перекусил, предложив и мне действовать тем же образом.

В деревне добрая треть домов строились Иваном Тихоновичем. Как вернулся с войны, так и началась эта бесконечная страда строительная, к которой прикипел душою еще до войны. С войны пришёл не сказать, что здоровый, но на своих ногах и с руками целыми: так побило несколько раз осколками, пулей зацепило, что конечно беспокоило, но активно жить и работать не мешало. На первых порах пришлось из старшины артдивизиона стать председателем колхоза, а затем сельсовета ‒ мужиков отчаянно не хватало, так что коммунист, прошедший войну хотя бы с тремя классами образования был находкой. Но скоро отпросился с должности и вернулся к своему делу, ‒ отстраивать деревню. Со временем справил дома и детям своим старшим, поселив рядом.

Мы, перекусив с дедом, присели на крылечке, и мне многое довелось узнать о строительстве деревянного дома.

Оказывается, слова «рубить» дом не случайны и вполне точны.

−Теперь вот всё норовят запиливать пазы, да резать бревна пилой, а вот раньше только топорами зарубали все углубления в бревне, да и брёвна старались перерубать, так как при рубке древесные волокна сминаются под топором и надежно перекрывают пористую структуру древесины, − поучал меня Иван Тихонович.

– Вот и выходило, что рубленные дома стоят по сто и более лет. Влагу не берут в себя, не рассыхаются, не гниют, ‒ продолжил наставления плотник.

− А вот ещё есть секрет постройки теплых, да долговечных домов: бревна в сруб нужно класть не абы как, а только северной стороной бревна наружу, тогда бревно долго не рассыхается и теплее будет хата, − разошёлся с наставлениями Иван Тихонович, смоля очередную папиросу.

− А как же узнать то, где эта северная сторона у бревна, да и в чём разница? – недоумевал я, внимательно оглядывая бревно, которое мы готовили положить в сруб.

− А вот смотри, − Иван Тихонович, показал мне на срез бревна, − годовые кольца плотнее с северной стороны. Вот этим боком и нужно класть бревно.

Я смотрю, и, правда, − бревно уже налажено для сруба именно плотной стороной наружу.

–Вот ведь, как! – воскликнул я, – Знаешь и любишь, ты своё дело, дед!

– Люблю, не люблю… ведь, что такое построить дом? Это сделать жизнь теплее, вольнее. В новых домах родятся дети. Заметил, – как для молодых дом поставим, – сразу пошли плодиться-размножаться. А значит, там любовь угнездилась, – ответил Иван Тихонович, слегка задумавшись, видимо что-то вспоминая. И шагнул в сторону сруба, на ходу нагнулся и поднял обронённое ошалевшей несушкой яйцо, и хитровато подмигнув мне, заметил:

– А вдруг яйцо-то золотое!

ОСОЛОВЁНОК

Отзыв. Дмитрий Юртаев

Без фантастики и мистики, но просто, душевно и тепло написано. Разрываюсь: вроде и не по теме, а нравится. Опять же: реальный живой рассказ про природу, птиц. Поэтому растрогал. И фиг с ними с условностями, мне он просто понравился. Да и Новый год, чем не чудо?!

Долгий новогодний праздник с некоторых пор вызывает у меня тревогу и беспокойство. Особенно с некоторых пор, как оказался я вне сферы воспитания своей дочери, не найдя понимания с её мамой.

Что же – так бывает.

И помня наши новогодние праздники, что мы пережили вместе, не без волнения вспоминаю, как втайне от дочери готовил новогодний маскарадный костюм для себя, чтобы поздравить её.

Клеил из бумаги и разрисовывал цветными фломастерами шапку и маску Деда Мороза с курчавой бородой из бумажных лент, выворачивал наизнанку свою дубленку, украшал старые валенки фольгой и цветными лентами, отвинчивал палку от швабры, создавая столь известные праздничные атрибуты народного волшебника.

В преддверии же нового года, проводил психологическую подготовку, внушая дочке, – нагоняя напряжение, что, наверное, придет Дед Мороз к нам, так как не может он не поздравить такую замечательную девочку с прекрасным праздником.

А в ответ на вопрос, почему я так думаю, дочь сразу начинала волноваться, бралась повторять раз за разом выученный стишок, и было заметно, что ждала с замиранием сердца, с остановкой дыхания, прихода старого волшебника.

И он приходил.

Правда, так всегда выходило, что папы, т. е. меня, никогда не было рядом. По установленной традиции я, сделав очень озабоченное лицо, говорил, что пойду, поищу Деда, а то старый плохо видит и, наверное, где-то заблудился. Сказав эту ритуальную речь, я выходил из квартиры на лестничную площадку, где уже лежало вынесенное незаметно облачение Деда Мороза.

А потом, раздавалось громкое покашливание на площадке, стук палки и звучало деланно громкое и вычурное сказание о том, что вот ехал, ехал Дед издалека-долго, чтобы поздравить и подарками одарить самую приветливую и послушную девочку Женю.

В этот момент замирало сердечко у девочки и вот, отворялась дверь, и я не без опаски, шагал внутрь квартиры и ловил на себе веселый взгляд жены и отмечал, что дочь, практически в полуобморочном состоянии. Девочка стояла всегда с широко распахнутыми глазами, полными восторга и готова была то ли расплакаться, то ли упасть в обморок, – так велико было потрясение.

Начинаю расспрашивать, как она провела этот год, что она увидела и чему научилась.

Сбивчивый, срывающий голосок, спешно тараторя, ведает старому о том, что она прочитала с мамой, где они были и куда мы ездили. Весь рассказ дочь не смотрит на Деда, сосредоточенно разглядывая свои красивые по случаю туфельки и нервно теребя подол воздушного платья, приготовленного к новому году. Потом она без запинки, без всякого выражения в состоянии полной отрешенности на лице быстро-быстро читает свой приготовленный стих и раскрасневшаяся и смущенная принимает подарки от Деда, который извлекает их из мешка, в качестве которого служит атласная, вывернутая наизнанку, наволочка.

Понимая, что встреча должна быть максимально короткой, чтобы не раскрылась тайна, удаляюсь, ссылаясь, что еще многие дети меня ждут, громогласно желаю успехов в новом году, а также прошу быть послушной и приветливой.

И было очень забавно, когда, вернувшись после, едва оттерев с помощью жены помаду с носа и щек, пока дочь, отвлекшись, разбирает подарки, слышать упрек от неё, что я снова все пропустил. Но видя мое искреннее огорчение, подходила, обнимала и говорила, успокаивая, что Дедушка ей подарил столько сладостей и подарков, что на всех хватит.

И вот теперь я лишен этого счастья, – быть столь желанным и нужным, быть иногда волшебником и значить порой так много для самого близкого мне на этой планете человека. Дочь, конечно, уже подросла и её невозможно так легко «обмануть» переодеванием. Но волшебства в этот столь значимый для детей праздник по-прежнему хотелось. И зная, что в новогодние праздничные дни она, возможно, придет ко мне, спешу за ёлкой, чтобы принять и порадовать ребенка хотя бы убранством жилища, в котором её с нетерпением ждут.

Еду к знакомому леснику, который однажды уже помог мне удивить дочь – выдал мне на время маленького кролика, которого я привез дочери в посылочном ящике с точным указанием адреса и адресата прямо из леса в день её рождения. Такого восторга, визга и криков, который последовал от малышни, собравшейся на торжество, в момент, когда из открытого мной ящика показались уши кролика, успешно сыгравшего роль зайчонка из леса, я никогда более не слышал. Когда кролика извлекли, я огласил, что зайчонка прислал тот самый Дед Мороз, что был у нас в Новый Год, и которого я встретил в тайге, собирая бруснику. Далее шла байка о том, что Дед весь в трудах – готовится к празднику, пакует подарки и правит упряжь для оленей, на которых он помчится по городам и поселкам.

Дети слушали заворожено и уже с предвкушением нового торжества.

Елку мне лесник показал замечательную: высокая, но пышная, как юбка у кружащейся в танце цыганки, с невероятно густыми иголками, которые сияли даже в полумраке зимнего вечера.

Смотрю на ёлку не без удовольствия, и через полчаса укутанная красавица уже посажена в машину и вскоре стояла, благоухая в углу моей скромной комнаты, сразу поменяв полярность настроения с обыденного на праздничное.

Сделав приготовления к празднику, звоню дочери с поздравлениями и просьбой приехать ко мне в гости.

Слышу ответ:

– Пап, ну все расписано! Мы с девчонками из класса собираемся, потом с мамой к бабушке, на дачу еще хотим, – не знаю, смогу ли я.

Но, ощутив, насколько я огорчен, выдает после паузы:

– Ладно, я постараюсь вырваться.

И уже представив свой приезд ко мне, обращается с добрым запросом: – А что ты мне приготовил интересного?

Немного теряясь, говорю:

– Я обязательно что-нибудь придумаю!

И добавляю, воодушевившись:

– Необыкновенного!

И сижу потом, долго соображая, а что я могу придумать, ну уже почти девушке, которую куклой не удивишь, платьицем не порадуешь. Еще бы знать, что она примет с удовольствием, так как вкусы молодых так нынче сложно понять. И опять же! – что в этом необыкновенного?

Ладно, думаю, начну елку украшать. Развесил шары, гирлянды, непрерывно думая, чем же удивить своего ребенка, а отлучившись и вновь вернувшись к ёлке, вдруг замечаю у вершины лесной красавицы игрушку, которой у меня как будто не было. На ветке сидит, ну, прям таки, как живая, небольшая сова с закрытыми глазами. Серая, насупленная. Тянусь к ней рукой и вдруг, сова открыла глаза и два сияющих прозрачных шара пристально и сердито уставились на меня и резкий щелчок клювом, дали понять:

– Со мною будь поуважительнее.

– О, Боже! – я отдернул руку и сел на диван, теперь уже издали разглядывая это серенькое чудо, которое теперь завертело на шарнире своей круглой головой, по-прежнему сердито оглядывая мое жилище. Не найдя для себя чего-либо интересного, осоловёнок, как я его сразу назвал, по произведенному на меня эффекту, потоптался на ветке и снова закрыл глаза.

Я вышел из комнаты, машинально включил чайник и стал ждать. Ведь что-то моя голова должна была выдать как ответ на всё увиденное.

– Кто-то меня разыграл и это просто игрушка, электронная забава, которых нынче, – пруд пруди – выдал мой «арифмометр», который сегодня явно не тянул на определение «компьютер».

– Ладно, подождем, – может, рассосется, – решил я и, заварив китайского зеленого, с кружкой вернулся в комнату с елкой.

Осоловёнка на елке не было.

– Ого! Я что не в себе? Пока ночевал и завтракал, вышел из себя прогуляться и пока еще не вернулся? Липкое на лбу и сосредоточенность до боли в затылке дали понять, в какой степени всё это меня напрягло.

Похлебывая чай, сажусь на диван и вдруг замечаю, что вершинка ёлки с лихим наконечником-звездой, как-то подергивается. Подхожу осторожно к ёлке и, приглядевшись, вижу, что серое существо, посетившее меня, устраивается в уютное гнездо, что плотно так организовано между веток и стволом.

– Батюшки, да это живой совёнок! – наконец-то до меня дошло и зависший «комп» натужно заскрипел. Но как он перенёс все, что произошло, начиная от спиливания ёлки и заканчивая её установкой в доме?

Полагая, что от осоловёнка все равно не добьёшься ответа, успокаиваюсь и чувствую, как у меня поднимается настроение.

Похоже, чудо для дочери состоится!

Бегу к холодильнику и анализирую скудные съестные продукты на предмет «а что годится осоловёнку». Колбаса, оливки и фарш как будто должны сгодиться, и я уже бегу к ёлке с тарелкой. Ставлю тарелку у гнезда, – и запах еды привлекает пришельца. Выбравшись из гнездилища, осоловёнок учтиво подбирается к тарелке, и внимательно оглядев «накрытую мной полянку» принимается за фарш, предварительно истерзав и выбросив из тарелки зеленую оливку.

Да, стало окончательно понятно – пришелец живой, но совершенно необыкновенный, явился ко мне, чтобы исполнить миссию.

Видимо все же и я приметен для небес, подумалось мне на досуге, под третью рюмочку уже вслед уходящему году и под бой курантов, вспомнив, как я умолял небеса послать идею, как удивить дочь в Новый Год.

А соловёнок продолжал удивлять и радовать. Отведав угощения, смело слетел с ёлки и, передвигаясь по верхним точкам в квартире, – от шкафа, к вешалке, от вешалки к столу, уселся на спинку дивана, и теперь выхаживал вдоль неё, вращая головой и сверкая глазами. Иногда, в ответ на мои слова, что-то выстукивал клювом.

Дочь была в восторге.

Соловёнок разыграл всё так, как будто мы с ним сговорились и отрепетировали его выход. Когда дочь пришла, несколько раз повторив, что спешит, я ей показал ёлку, ничего не говоря о живом обитателе символа нового года. Дочь для приличия ёлку сдержано похвалила и несколько скучая, оглядела мою комнату. Как вдруг из ёлки раздался скрежет, пощёлкивание и тут же, не дав опомниться, показался и сам пришелец, достаточно энергичный и выразительный. Похлопав крыльями, осоловёнок взялся вращать круглой головой и выразительно моргать.

Дочь заворожено смотрела на осоловёнка и, решив, что это современный дивайс, захлопала в ладоши с криком:

–Ты где такой достал!?

После моих слов:

– Для тебя! Я же обещал! Забирай!

Дочь подошла к елке, протянула руки, чтобы взять, как она полагала игрушку, тут же получила клювом, так как осоловёнок совершенно не терпел фамильярного с собой обращения.

– Ой! Мама! Он дерется! – закричала, испугавшись, дочь и тут же звонко засмеялась, поняв, что это живая птица, а не хитро устроенная электронная игра.

– Па, откуда взял живого совёнка? Он прелесть!