скачать книгу бесплатно
…Кстати, в 1987 году в сквере Памяти Героев в Смоленске был установлен бюст Николая Николаевича Раевского…
А затем командование русской армией принял Михаил Илларионович Кутузов.
7 сентября в 120 км от Москвы на Бородинском поле под его руководством было дано сражение, ставшее центральным событием всей войны, по крайней мере, для патриотически настроенных россиян и отечественных историков.
…Между прочим, отношение весьма желчного Раевского, как впрочем, и ряда других видных боевых генералов (Багратиона, Дохтурова, Милорадовича и др.), не говоря уж о Беннигсене и прочих «петербургских генералах», к назначению главнокомандующим Кутузова было крайненегативным… Но это уже другая история – история Михаила Илларионовича Кутузова…
Бородинское поле находилось на стыке двух дорог – старой Смоленской и новой Смоленской. В центре расположения русской армии (точнее – на правом фланге левого крыла) возвышалась Курганная высота, господствующая на местности. Защищать её было доверено уже прославившемуся, но в неполном из-за большим потерь по дороге от западных границ к Бородину составе 7-му корпусу генерала Раевского [26-я пехотная дивизия генерал-майора Паскевича – Ладожский, Полтавский, Нижегородский и Орловский пехотные с 5-м и 42-м егерскими полками и 12-я пехотная дивизия самого «звездного» из трех знаменитых тогда генералов Васильчиковых, в ту пору генерал-майора и генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова 1-го (1775/1776 – 21.2.1847, С.-Петербург) – Нарвский, Смоленский, Новоингерманландский и Алексопольский пехотные с 6-м и 41-м егерскими полками].
Весь день накануне битвы солдаты Раевского сооружали на Курганной высоте земляные укрепления. На рассвете здесь появился люнет с 18-орудийной батареей: незакрытый сзади 130-метровый редут с 3 метровым рвом и 2,5 метровым валом. С фронта его защищали 5—6 рядов «волчьих ям». Пушки были расставлены на редкость удачно: сектор обстрела был столь широк, что позволял поражать противника по всему фронту, вплоть до Багратионовых флешей.
Сюда – на «батарею Раевского» – пришелся один из основных ударов наполеоновской армии, которая положила здесь столько своих лучших солдат,что в историю она войдет как «редут смерти»!!!
Еще в 9 часов утра, когда на левом фланге русских во всю шла настоящая мясорубка, IV-й корпус Эжена де Богарнэ уже навалился на их центр. 14-я пехотная дивизия (в составе 4 полков) генерала Бруссье (не путать с кавалерийским дивизионным генералом Бурсье!) пошла на штурм Курганной высоты. А ведь часть защищавших ее войск Н. Н. Раевского (восемь батальонов из 7-го корпуса) уже была переброшена Багратионом на истекавшие кровью флеши.
Атакуя в центре, Наполеон рассчитывал затруднить переброску войск с правого фланга русской армии налево к Багратиону.
Таким образом, он рассчитывал посодействовать Даву и Нею по быстрее разгромить левое крыло Багратиона.
Первую атаку Бруссье отразили!
Раевский лично руководил боем!
Незадолго до Бородинского сражения он повредил ногу, и столь серьезно, что, как он сам говорил, «едва только в день битвы мог быть верхом». Но он не на секунду не отвлекался на свою рану, продолжая отдавать приказы.
Положение на батарее стало критическим!
К тому же начала ощущаться нехватка снарядов!
Бонапарт обрушил на ее защитников огонь 120, а затем 150 и более орудий. После взятия Бородина, Семеновских флешей, центр русской позиции – Курганная батарея – оказался под огнем с трех сторон.
Гранаты и ядра бороздили землю рикошетом, крушили все на своем пути!
А ведь случалось всякое…
Так, одно вражеское ядро ударило прямо в жерло… дула русской пушки, но… внутрь не проскочило, а отскочило назад и бессильно закрутилось на земле. Окровавленные и черные, словно черти, от пороховой гари, русские канониры громко схохмили: «Видать, не по калибру пришлось… (здесь мы пропустим соленое солдатское словцо) …нашей „девки“!!!»
…Кстати, характер наступления французов на центр русской позиции был сродни тому, что обрушился на них на Семеновских флешах. Точно так же, как действовали тяжелые батареи Сорбье и Фуше против войск Багратиона, теперь заработали против батареи Раевского и дальнобойные орудия из корпуса пасынка Наполеона принца Эжена де Богарнэ. Находясь на высоте западнее Бородино – почти в полутора верстах от Курганной батареи, т.е. на предельной для эффективного огня дистанции – орудия д’Антуара принялись методично поливать ее смертоносным огнем. Вскоре к ним присоединилась артиллерия гвардейского генерала Сорбье. Будучи одним из лучших артиллерийских начальников той богатой на военные таланты поры, он быстро перенацелил с Семеновских флешей подчиненные ему 85 дальнобойных орудий на Курганную высоту. В результате огневой шквал французов был еще сильнее, чем против Багратионовых флешей. Постоянными атаками на батарею Раевского, Наполеон заставлял русских наращивать здесь свои силы и держать в развернутых порядках большие массы войск. Сведенные в большую батарею дальнобойные орудия его пасынка вместе с орудиями Сорбье прямо как в «тепличных условиях» учебного полигона безнаказанно уничтожали сгрудившиеся войска русских. Выдвинутое положение Курганной высоты лишь облегчало задачу французских канониров: их перекрестный анфиладный огонь был максимально эффективен. Все, что не попадало в батарею, накрывало плотно стоящие сзади и по бокам русские войска. В сложившейся ситуации то, что русские самоотверженно отражали пешие и конные атаки врага на редут Раевского, мало что меняло. Ведь чем дольше они держались на Курганной батарее и вокруг нее, тем больше росли их… потери, в первую очередь от французского артобстрела, значительно превосходя потери Наполеона и меняя, тем самым, общее соотношение сил в пользу Бонапарта. Противодействовать его батареям, отодвинутые назад к Семеновскому оврагу русские батареи, не могли – сектор обзора перекрывался Семеновскими высотами с их полуразрушенными флешами. Итак, на Курганной батарее в усиленном варианте повторялась по истине дьявольская задумка Последнего Демона Войны, воплощенная им на Семеновских флешах – истреблять русских издалека дальнобойной артиллерией («Я повалю их своей артиллерией!»). Оставаться на позиции означало для русских обескровливание их армии французской артиллерией; отход с врагом «на плечах» (трудно себе представить, как это можно было бы проделать, когда на тебя наседают огромные массы пехоты и кавалерии противника!?) грозил катастрофой – прорывом центра обороны и полным поражением; самим атаковать французов, имеющих превосходство во всем – смерти подобно! Снова, как и на Багратионовых флешах, русским приходилось: «Стоять и умирать!» Командир гвардейского Измайловского полка Кутузов потом докладывал: «Истребляя ряды наши, неприятельский огонь не производил в них никакого беспорядка. Ряды смыкались и были поверяемы с таким хладнокровием, как бы находились вне выстрелов». Вот она – во всей своей красе «загадочная русская душа»…
Во второй атаке на «батарею Раевского», войска Богарнэ поддержала образцовая дивизия генерала Морана из I-го корпуса Даву, в частности, пехотинцы 30-го линейного полка из бригады генерала Шарля-Огюста-Жана-Батиста-Луи-Жозефа Боннами де Бельфонтена (1764—1830). Последний лично шел во главе своей бригады со шпагой в руках, увлекая солдат за собой на вражеский редут.
Генералы Паскевич и И.В.Васильчиков 1-й со своими поредевшими батальонами кинулись в штыковую контратаку, но враг, все же, сумел ворваться на высоту и в люнет. Первым на нее буквально «взлетел» отчаянный смельчак Боннами. Завязался ожесточённый рукопашный бой: русские пушкари отбивались банниками, тесаками – чем попало! Во время этой резни генерал Раевский чуть не попал в плен. Практически вся орудийная прислуга и офицеры полегли на редуте, но не отступили.
Как принято считать, положение спасли подоспевшие на помощь и отбросившие французов солдаты 3-го Уфимского полка вместе с остатками 18-го, 19-го, 40-го егерских полков во главе с генералом А. П. Ермоловым и начальником всей русской артиллерии генералом Александром Ивановичем Кутайсовым (30.8.1784, С.-Петербург – 26.8.1812, Бородинское поле), который погиб в этой эпической атаке. (Его тело так и не обнаружили – нашли лишь орден Св. Георгия III-го класса и золотую именную наградную саблю «За храбрость»! ) Французов перекололи или прогнали.
Пощадили лишь израненного (от 15 до 21 колото-рубленных ран!) отчаянно смелого бригадного генерала Боннами. Его взял в плен (вернее, снял со штыков!) фельдфебель Золотов. Да и то, ушлый француз, видя, какой ужас творится вокруг, опасаясь, что его чин не произведет достаточного впечатления, пошел на хитрость и назвался… самимМюратом! Позднее он подружился с Ермоловым и встретился с ним, уже генерал-лейтенантом, спустя пару лет в боях за Францию.
Несмотря на сильную контузию ядром, сам Ермолов еще какое-то время руководил обороной этой важнейшей позиции в русской обороне, пока не был повторно серьезно контужен (на этот раз – картечью в шею) и не унесен с поля боя.
Между тем, смертельное ранение командовавшего левым флангом русской обороны Багратиона и последовавшее затем его расстройство вынудило Кутузова сделать «ход конем». Он бросил в обход мало задействованного в битве левого фланга Наполеона казачьи полки Платова и кавалерийский корпус Уварова. Атаки неприятеля временно приостановились и Кутузов успел-таки подтянуть резервы на левый фланг и к батарее Раевского.
Совершенно обескровленный некогда 10-14-ти (данные разнятся) тысячный корпус Раевского – «корпус мой так был рассеян, что даже по окончании битвы я едва мог собрать 700 человек…» – рапортовал Кутузову Раевский – был отведен во вторую линию. (К исходу дня стало ясно, что убыль «раевцев» составила 1.350 убитыми, 2.790 ранеными и 1.900 пропавшими без вести, т.е. от корпуса не осталось и одной полноценной дивизии!)
Для обороны батареи была направлена 24-я пехотная дивизия из VI-го корпуса Дохтурова под началом генерал-майора Петра Григорьевича Лихачева (1758 – 1812) и руководил ее обороной уже сам командующий 1-й Западной армии Барклай-де-Толли. И очень скоро для «лихачевцев» и их много повидавшему на своем тяжелом ратном веку (начинал он его 40 лет назад с Кубанского похода А. В. Суворова) пожилого уже генерала началась… «Голгофа»!
На Курганную батарею снова обрушился умело скоординированный Бонапартом и его артиллерийскими генералами перекрестный шквальный огонь свыше трех сотен французских орудий, на штурм высоты одновременно устремились тяжелая кавалерия и пехота неприятеля.
Обе стороны несли огромные потери. Батарея Раевского получила от французов прозвище «могила французской кавалерии».
…Между прочим, лучше всех описал потом суть кровавого побоища («мясорубки»), царившего на бородинском поле старый русский солдат: «Под Бородиным мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два… устали, руки опустились! И мы и французы друг друга не трогаем, ходим как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Час, почитай, три на одном месте кололись!»…
И всё же, около 16 часов ценой колоссальных потерь батарея была взята врагом. Курган вырос в высоту на несколько метров за счет… наваленных друг на друга трупов русских и наполеоновских солдат.
…Междупрочим, биограф Барклая-де-Толли С. Ю. Нечаев склонен объяснять захват Курганной высоты – «ключевой позиции» русских – ее плохой укрепленностью «с помощью искусства», как это обещал в своем знаменитом письме российскому императору М. И. Кутузов перед битвой. «Необходимые насыпь и ров так и не были закончены к началу сражения, – пишет он – Вал не достигал требуемой высоты, а амбразуры были приготовлены только для десяти орудий. В ходе атаки вал ополз, и все укрепление, в конце концов, стало представлять собой лишь группу орудий на возвышении»…
Однако после падения батареи дальнейшего продвижение врага в центр русской армии уже не последовало. С наступлением темноты сражение прекратилось, а упорная оборона «батареи Раевского» стала славной вехой в истории русского оружия, прославившей имя Николая Николаевича Раевского.
…Кстати, сам Раевский, за героическую оборону Курганной высоты был представлен к ор. Св. Александра Невского с следующей характеристикой: «Как храбрый и достойный генерал с отличным мужеством отражал неприятеля, подавая собою пример». Ныне о подвиге солдат Раевского в кровавый день Бородина напоминает памятник, установленный на месте батареи Раевского на Бородинском поле…
На военном совете в Филях, состоявшемся 13 сентября, Раевский вместе с генералами Барклаем, Уваровым и Остерманом-Толстым высказался за оставление Москвы: «Я сказал, что… более всего нужно сберечь войска… и что мое мнение: оставить Москву без сражения, что я говорю как солдат».
…Правда, другая версия гласит, что Раевский высказался несколько иначе: «Есть два пути. Выбор одного из них зависит от главнокомандующего. Первый – дать бой французам, второй – оставить Москву и сохранить армию. Говорю это как солдат»…
М. И. Кутузов, как главнокомандующий, принял единственно верное после тяжелейших бородинских потерь решение покинуть Москву.
…Кстати, Раевский один из немногих среди русских генералов отчетливо осознавал, что победить Последнего Демона Войны можно лишь «… его изнурением, что мы, прежде всего, осуждали»…
При отступлении от Москвы к Тарутину Раевский одновременно с Милорадовичем командовал частью армейского арьергарда, «оставляя на каждой из дорог, пересекаемых войсками, по одному из полков с целью при появлении неприятеля отступать по той дороге, на которой он был оставлен». В результате, оставив эти «заслонные посты», сам Раевский со своими основными силами ночным маршем благополучно ушел за главными силами Кутузова, а введенные в заблуждение авангардные части Мюрата, атаковав «заслонщиков» по Рязанской дороге, дошли до самых Бронниц, потеряв из виду на несколько дней Кутузова.
Комплектность обескровленного при Бородине корпуса Раевского была восстановлена за счет рекрутов до 11,2 тыс. чел.
Однако вскоре Наполеон был вынужден оставить сгоревшую столицу России.
19 октября его армия начала отступление в сторону Калуги в надежде на отход на запад по еще не пострадавшим от войны южным районам России.
24 октября состоялось крупное сражение под Малоярославцем.
6-й пехотный корпус генерала Д. С. Дохтурова оказал упорное сопротивление неприятелю, город несколько раз переходил из рук в руки. Наполеон вводил в бой всё новые и новые части, и Кутузов решил направить на помощь Дохтурову корпус Раевского. Подкрепление в лице Орловского, Ладожского, Полтавского и Нижегородских пехотных полков сходу брошенных в самое пекло сражения, пришлось как нельзя кстати, и Малоярославец так и не достался неприятелю.
Наполеон не сумел прорваться к Калуге, и был вынужден продолжить отступление по уже разорённой ими Смоленской дороге.
Действия Раевского, потерявшего в боях с итальянской королевской гвардией Эжена де Богарнэ под Малоярославцем 428 чел. убитыми, ок. 1300 ранеными и ок. 900 пропавшими без вести, были оценены по достоинству: его наградили ор. Св. Георгия III-го кл.
Хотя сам Раевский весьма иронично оценил ход Малоярославецкого сражения: «… должно сознаться, что честь битвы принадлежит французам… заметно было, что князь Кутузов избегал общей, решительной битвы, кое успех мог быть сомнительным…»
Силы французов, стремительно отступавших к западным границам России, таяли с каждым днём.
В ноябре, в ходе трёхдневного сражения под Красным, где Наполеон понес серьезные потери, солдаты Раевского снова отличились. Причем, это произошло в схватках с остатками корпусов Эжена де Богарнэ, так и маршала Нея – «храбрейшего из храбрых», которым Раевский не раз успешно противостоял по ходу всей Отечественной войны 1812 г.
Но вскоре после сражения под Красным Николай Николаевич был вынужден оставить армию. Генерала-героя сразила нервная горячка: сказалось постоянное перенапряжение сил, а также многочисленные контузии и ранения. Сдав корпус генерал-майору И. Ф. Паскевичу, он убыл на поправку, и как выяснилось… до конца войны.
В строй Раевский вернулся только через полгода, когда боевые действия уже шли за пределами России – в Саксонии.
После окончания Отечественной войны 1812 г. боевой генерал уже пользовался среди солдат и офицеров русской армии столь большой популярностью и авторитетом, что ему доверили гренадерский корпус [1-я дивизия генерал-майора Н. С. Сулимы (13.1.1777/12.12.1777 – 21.10.1840. С.-Петербург) и 2-я генерал-майора П. Н. Чоглокова (18.1.1772, С.-Петербург – 3.4.1831, там же)], а по тем времена это было второе по качеству и престижности соединение в русской армии после гвардии.
В мае 1813 года его гренадеры проявили себя в сражениях под Кёнигсвартой и Бауценом, а сам Николай Николаевич вновь подавал пример другим исключительной личной храбрости, в частности, прикрывая отход союзников после Бауцена.
В августе, после присоединения Австрии к антифранцузской коалиции, корпус Раевского был переведён в Богемскую армию фельдмаршала Шварценберга. Последний, будучи скорее дипломатом и политиком, отличался особым даром: его «ратное мастерство» отличалось непревзойденным умением демонстрировать «шаг на месте».
И все же, несмотря на то, что австрийский главнокомандующий стремился максимально избегать столкновений с Наполеоном, русский гренадерский корпус принял участие в сражении при Дрездене, неудачном для союзной армии, и в сражении под Кульмом, где уже французы генерала Вандамма потерпели полное поражение. Тогда его 1-я гренадерская дивизия успела прийти на выручку своим «собратьям по оружию» к концу первого дня небывалого кровопролития и на второй день внес свою лепту в успех союзников.
За важнейшую победу, внесшую перелом в ход войны, Раевский получил ор. Св. Владимира 1-й ст.
Затем были Донн и Гейльсберг. Но особенно отличились гренадеры Раевского в Саксонской кампании 1813 г. в эпохальной многодневной «Битве народов» под Лейпцигом.
В первый же день сражения, срочно брошенная в бой гренадерская дивизия Раевского, вместе с русской и прусской гвардией, лейб-казаками Платова и при поддержке 112-пушечной батареи Сухозанета все-таки смогли остановить французскую кавалерию Мюрата, во весь опор летевшую на ставку союзных монархов на холме позади Госсы. Именно гренадеры Раевского, свернувшись в каре, оказались той силой, что не позволила критическому моменту сражения превратиться в роковое мгновение для союзной армии. Сам Раевский был тяжело ранен в правое плечо, но остался на лошади и командовал корпусом до конца сражения.
За этот подвиг 08.10.1813 он был произведён в генералы от кавалерии.
Только зимой 1814 года, едва залечив рану, Николай Николаевич Раевский смог вернуться в армию.
Он участвовал в сражении при Бриенне. 8.2.1814 заменил заболевшего (раненого?) графа ген. П. Х. Витгенштейна на посту начальника авангарда союзной армии. 9.3.1814 он занял Арси-сюр-Об, а 13.3. 1814 близ Фер-Шампенуаз у деревни Суде отбросил части маршала Мармона и Мортье.
Преследуя их до Парижа, он первым из союзников подошел к пригородам Парижа. Его корпус атаковал Бельвиль, но его первая атака оказалась отражена.
Лишь при поддержке гренадерского корпуса и прусско-баденских гвардейцев дело пошло на лад. Несмотря на упорное сопротивление французов, господствующие над французской столицей бельвильские высоты оказались взяты. Это в немалой степени способствовало тому, что когда началась всеобщая атака на город, французы были принуждены сложить оружие и начать переговоры.
За Париж Раевский был награждён 19.3.1814 наградой полководческого масштаба – ор. Св. Георгия II-го кл.
…Кстати сказать, принять участие в церемониальном входе в поверженную французскую столицу его корпусу не удалось. Овладев трофейными складами с вещевым имуществом французской армии, Раевский заменил обношенные мундиры своего потрепанного в боях корпуса на… наполеоновские. Пускать торжественным маршем по Парижу русских воинов во… французских мундирах император Александр I счел не тактичным…
Его гренадерский корпус сначала нес караулы вокруг французской столицы, потом и в ней самой, встав вскоре на постой в парижских пригородах.
30.4.1814 Николай Николаевич Раевский уволился в отпуск: поправлять подорванное здоровье.
В кампанию 1815 г. он снова командовал своим гренадерским корпусом.
По окончании наполеоновских войны Николай Николаевич жил в Киеве, где был расквартирован вверенный ему 4-й пехотный корпус. Политика, придворные должности и официальные почести его не привлекали. По семейному преданию, он отказался от графского титула, пожалованного ему Александром I.
Почти ежегодно Раевский с семьёй путешествовал в Крым или на Кавказ. К этому времени относится знакомство семейства Раевских с А. С. Пушкиным. Молодой поэт стал близким другом генерала и его детей.
С одной из дочерей Раевского – Марией Николаевной – поэта связывали романтические отношения («неразделенная любовь»? ). Ей он посвятил свои стихотворения.
25.11.1824 года Раевский по собственному прошению был уволен в отпуск «до излечения болезни».
Впрочем, по свидетельствам современников уже после 1821 г. «благоволение к нему царя пошло на убыль», поскольку острый на язык, самодостаточный с очень высоким личным авторитетом в армии (выше котировались только Ермолов с Милорадовичем) Николай Николаевич Раевский никогда не входил в круг «особ особо приближенных к священной особе наилукавейшего императора».
1825 год стал самым печальным в жизни генерала.
Сначала умерла нежно любимая мать – Екатерина Николаевна, а в декабре, после восстания на Сенатской площади, по делу декабристов были арестованы сразу трое близких ему людей: сводный брат Василий Львович Давыдов и мужья дочерей: Екатерины – генерал-майор М. Ф. Орлов и Марии – генерал-майор, князь С. Г. Волконский. Все они были высланы из столицы. Если в Орловым Николай Николаевич простился, то встречаться с Волконским не пожелал. К следствию по делу декабристов были привлечены и оба сына Раевского – полковники Александр и Николай. Однако с них подозрения были сняты. И император Николай I даже принес им свои личные извинения.
…Став в 10 лет (!) после боя под Салтановкой легендарным, младший сын Николая Николаевича Раевский – Николай Николаевич-младший (14.9.1801, Москва – 24.7.1843) не уронил воинской славы своего героического отца. 10.6.1811 он был определен в службу подпрапорщиком в Орловский пехотный полк. Затем участвовал вместе с отцом и старшим братом 17-летним Александром в Отечественной войны 1812 и Заграничных походах 1813—1814 гг. Всю свою достаточно недолгую жизнь он провел в армии и за три года до смерти дослужился до генерал-лейтенанта. Его карьере не помешал даже арест по подозрению в принадлежности к тайным обществам. В ходе следствия его вина не была доказана и высочайшим повелением (17.1.1826) Раевский-младший был оправдан, освобожден и продолжил службу в армии, закончив ее начальником Черноморской береговой линии. Николай Николаевич-младший умер в слободе Красной Новохоперского уезда Воронежской губернии, где и похоронен. Его женой была фрейлина Анна Михайловна Бороздина (29.9.1819 – 10.12.1883). У них родилось два сына: Николай (5.11.1839 – 20.8.1876), убит в сербо-турецкой войне 1876 под Алексинацем; Михаил (15.2.1841 – 10.12.1893), поэт и известный садовод. Судьба одарила Николая Николаевича-младшего дружбой с А. С. Пушкиным, с которым он познакомился в Царском Селе (1816—1817), где был расквартирован его гусарский полк. Ему поэт обязан своими «счастливейшими минутами» – поездкой с семьей Раевских на Кавказ и в Крым (1820), во время которой их дружеские отношения еще более окрепли – они сохранились на всю жизнь. Пушкина привлекали открытый и дружелюбный характер Николая Раевского-младшего, его начитанность, литературный вкус. Раевскому посвящен «Кавказский пленник». Еще в Петербурге Пушкин услышал от него крымское предание о «фонтане слез», и Раевский побуждал его писать на эту тему. В 1824 году они встречались в Одессе, а в 1829-м – на Кавказе, в действующей армии. Николай Раевский был тогда уже генерал-майором, командиром Нижегородского драгунского полка. Эта их встреча нашла отражение в «Путешествии в Арзрум»…
В конце следующего года Николай Николаевич навсегда простился с любимой дочерью Марией, уехавшей в Сибирь к своему сосланному мужу.
26 января 1826 года вступивший на престол император Николай I назначил Раевского членом Государственного совета. В 1828 г. накануне очередной войны с Турцией Раевский попытался было вернуться в армию, но Николаю I он был не нужен: в армии у него правили был другие «герои» – герой «николаевского времени» – Дибич, Паскевич и другие военачальники из «третьей шеренги» участников наполеоновских войн…
Тяжелый ратный труд и несчастья связанные с тем, что мужья его дочерей приняли участие в заговоре декабристов и оказались в ссылке, окончательно подорвали отнюдь не богатырское здоровье героя стольких войн и 16 (28) сентября 1829 года Николай Николаевич Раевский тихо скончался в селе Болтышка (или же селе Еразмовка?) Чигиринского уезда Киевской губернии в возрасте 58 лет. Последнее время он тяжело болел и был прикован к постели.
Похоронен он в фамильной усыпальнице в селе Разумовка.
На его надгробии емкие и понятные любому русскому человеку слова: «Он был в Смоленске щит, в Париже меч России».
К сожалению, могила его не сохранилась.
P.S. Будучи человеком хорошо образованным, Николай Николаевич Раевский обладал обширными знаниями, глубиной и самостоятельностью суждений, о чем наглядно говорят его письма и заметки. Его поправки и замечания весьма пригодились генералу Д. П. Бутурлину и швейцарскому историку генералу Г. Жомини при их работе над сочинениями о войне 1812 года. Подобно многим из его опаленного огнем поколения героям войн с Наполеоном, генерал Раевский обладал незаурядным военным дарованием и огромным боевым опытом. Ему выпала нелегкая доля, сражаться во многих крупнейших сражениях эпохи. Но и трех из них оказалось достаточно, чтобы навечно оказаться в славных анналах российской истории. Уже после полулегендарного подвига под Салтановкой Раевский стал одним из популярнейших генералов, а кровавая борьба за батарею Раевского – один из ключевых эпизодов Бородинского сражения – вовсе сделала его имя в Отечестве легендарным на века. А после Лейпцига о нем узнала вся Европа. Но не только боевые заслуги делали Раевского популярным в русском обществе. Все современники единодушно отмечали его высокие человеческие качества: необыкновенные волевые качества, исключительную решительность, умение мгновенно ориентироваться в сложнейшей обстановке и… человечность. Гордившийся дружбой с Раевским А. С. Пушкин оставил нам о нем такие строчки: «Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привлекает к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества». Ему же принадлежат такие слова: «Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душой, снисходительного, попечительного друга, всегда милого ласкового хозяина». Раевский был близко знаком со многими декабристами, надеявшимися, что после их победы Раевский станет членом Временного верховного правительства. Его соратник по наполеоновским войнам Денис Давыдов писал: «Раевский очень умен и удивительно искренен, даже до ребячества, при всей хитрости своей. В опасности он истинный герой, он прелестен. Глаза его разгорятся, как угли, и благородная осанка его поистине сделается величественною. Всегда спокойный, приветливый, скромный, чувствующий силу свою и невольно дававший чувствовать оную мужественную, разительною физиономией и взором… Он был всегда тот же со старшими и равными себе, в кругу друзей, знакомых, перед войсками в огне битв и среди их в мирное время». Возможно, самая емкая и лаконичная характеристика славного генерала от кавалерии принадлежит человеку, который в свое время был сущим Демоном Войны и, более того, мог наблюдать его на поле боя с противоположной стороны: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы».
Наполеон знал, что говорил…
Несмотря на несколько попыток отобразить этот очень значимый персонаж из военной истории России в кинематографе ничего полноценного не получилось: либо общие планы, либо герой второго плана.
Генерал «…стоять и умирать!», или Александр Иванович Остерман-Толстой
…Как рассказывали, это случилось в ночь с 11 на 12 декабря 1806 г. под Чарново.
Тогда 20-тысячный образцовый 3-й корпус «железного маршала» Даву, переправившись через реку Укру, неожиданно атаковал 5-тысячный корпус генерал-майора Остермана-Толстого. Внезапность ночного нападения французам не удалась.
Ученик Репнина, Суворова и Кутузова Остерман-Толстой был опытным боевым генералом. Он с 18 лет служил в армии (за его плечами была 2-я русско-турецкая война, взятие Бендер, Измаила и Мачин)!
Его насторожило, что весь день 11 декабря, явно скрывая начавшееся передвижение, противник жег сырую солому, отчего на реке стояла завеса густого дыма. Когда поздно вечером справа от русских за рекой вдруг загорелось село, он сразу догадался, что это условный сигнал к атаке и тотчас приказал бить боевую тревогу….
Несмотря на значительное превосходство французов, русские не дрогнули и смело вступили в бой. В кромешной мгле русские гренадеры построились в каре побатальонно и встретили французскую кавалерию штыками. Длинные кремневые ружья (183 см со штыком) делали русскую пехоту неуязвимой. Видя неудачу своей кавалерии, французский маршал бросил в штыки свою пехоту…
Однако французские гренадеры ничего не добились…
Остерман-Толстой не ограничился пассивной обороной, а несколько раз лично водил в атаку своих пехотинцев. Когда они стали нести большие потери от огня, он приказал им лечь на снег, сам же под градом пуль хладнокровно продолжал сидеть на лошади и руководить боем…
Только утром, потеряв более полутора тысяч бойцов, Остерман-Толстой счел за благо отойти перед появившимися на противоположном берегу главными силами врага под началом самого Наполеона. Пораженные мужеством русского генерала, французы, сами потерявшие не менее семисот человек, высоко оценили его действия: «Граф Остерман маневрировал как настоящий военный, а войско его сражалось с великим мужеством и твердостью».
За Нарев Остерман-Толстой был произведен в генерал-лейтенанты…
Граф, генерал-адъютант (1814), генерал от инфантерии (17.8.1817), герой Отечественной войны 1812 года Александр Иванович Остерман-Толстой (1770/71/72 (?), Петербург – 6.2.1857, Женева) происходил из древнего дворянского рода.
Александр Иванович родился в семье генерала-поручика Ивана Матвеевича Толстого (1746—1808) (мать которого была дочерью графа А. И. Остермана – дипломата, вице-канцлера, сподвижника Петра Великого) и Аграфены Ильиничны Бибиковой, происходившей из знатного татарского рода.
Родители дали ему типичное для того времени домашнее образование.
Особые способности маленького Саши привели к тому, что он безупречно изъяснялся на всех европейских языках. Так весьма привередливые и амбициозные французы принимали его за своего соотечественника! Но в отличие от многих своих современников, юнец столь же блестяще владел родным, русским языком и латынью – отец посчитал, что сын должен читать античную литературу в подлиннике.
