скачать книгу бесплатно
Глава 4. Воспоминания Денисова
Фролов поднимается из глубин трюма… всплывает на поверхность мокрой палубы, влажных досок, густого запаха рыбы, субпродуктов, дождя и бездонной Невы – вслед за сгорбленной спиной китайца скользит к захламленной рубке. На лестнице пахнет гарью и тухлой рыбой. Запах просачивается под кожу, всасывается в кровь, загрязняет ее.
Жестяные стены несут на себе изображение Ливиафана, в дополненной реальности монстр перебирает щупальцами, тянется к открытому горлу следователя. Другие отростки – извиваются, прицепившись к старинному двухпалубнику, нанесенному на стену возле входа. Стекло мутно и покрыто длинными царапинами, свет бьется о матовость и отскакивает обратно в дождь.
Внутри рубки (дверь натужно скрипит) ширится спертый заскорузлый воздух; взвешенная пыль лезет в нос. Денисов отплевывается и чихает.
– Совсем все тут запустил, – говорит. – При мне не было… такой грязи.
Китаец молчит. Его лицо перекошено, морщинисто, бежево, смутно. Окна, хоть и грязные, позволяют рассмотреть плеск одного из узких каналов, по которому скользит туристический двухпалубник.
Сеть мелких искусственных протоков пронизывает город. Кровеносная система, которая позволяет разгрузить основную реку. Все создано американцами. Это они, взяв город под опеку, наполнили подземелья гигантской машинерией, которая выводила «зеленую жижу» на поверхность и отправляла ее по каналам прочь из города, к станциям переработки.
Денисов верит (или говорит, что верит) – ядовитая жижа была разумна, способна к размножению и развитию. Так гласит легенда, зародившаяся в перепуганном сознании петербуржцев под тяжестью гнета ядовитых растений-мутантов. Однажды зеленая жижа поднялась по городской канализации… щупальца дотянулись до каждой комнаты в городе. Люди перетравились, четверть Петербурга вымерло в один день… Но официальная история об этом умалчивает.
Фролов переводит замутненный взгляд на истошный беспорядок рубки. Все перемешалось: навигационные механизмы, архаичные бумаги с напечатанными закорючками (чего только не увидишь на контрабандистком корабле, забредающим в самые глубокие дебри диких земель), неизвестные приборы… очки быстро отыскивают определения: сонары, высотомеры, гироскопы, доплеровский измеритель, радиодальномер… Нужны там, где нет доступа к потоку (закрыт американскими санкциями).
Рядом с судовым рулем возвышается блеклая коробка дорогущего отпугивателя птиц (при включении производит беззвучный низкочастотный крик, который не могут вынести смертельно опасные птицы-мутанты… хищные, теплокровные истребители).
– Ты, значит, не сидишь на верфи, даже когда коршуны, – говорит Денисов. – Не страшно тебе? Отпугиватель тоже, ведь, не дает стопроцентной защиты… Понимаю, раньше, когда мы были моложе, то…
– Сейчас время такое, что, – морщины раздраженно складываются вокруг иссушенного рта. – Не могу на месте сидеть, знаешь ли. Кормилец я у внуков своих один остался, так что…
– Хотя, ты бы никогда и не смог без этого, – говорит Денисов, закуривая… тонкая папироса описывает в густом пыльном воздухе замысловатые фигуры. – Я тебя знаю.
Старый китаец молчит, криво усмехается, достает из кармана древние потоковые очки. Крохотная серьга быстро мелькает. Пульсар.
– Вы хотели документы по этим, как их… заказчикам. Мне скрывать нечего. Ничего здесь мокрушного нет. Смотрите и проваливайте.
Фролов поручает потоковой аналитике найти пересечение с убийством Лизы. Ничего. Смотрит данные по Гернике – клинике, которая владеет монополией по обработке чипованых.
– Герника, – говорит старик. – Частенько просит привести из Америки препараты для операций. Питерские пошлины, сами знаете… Нужна куча денег, чтобы насытить толстяков из местного правительства.
– Ничего не меняется, – Денисов раскачивает дымящимся кончиком сигареты.
– Джеймсмоторс, Сайкос, Трипта, – говорит Фролов. – Легерс, Бродвест, Гюнтер-Шмидт… Крупные концерны. Не думал, что все они… все они пользуются услугами таких, как вы… Взять хотя бы Трипту. Производит живой белок. Ресурсы берут здесь же, под Петербургом. Реализуют продукцию тоже здесь. В доставку еды. Зачем же им тогда услуги контрабандиста?
В документах значится: перевозка из Китайской Народной Республики пяти термоящиков с желеобразующим элементом. Что-то вроде клея для мертвых бесцветных червяков. Сначала разжижает, потом связывает воедино пищевую массу.
Китаец пожимает плечами.
– Я работаю на любого, кто хорошо башляет, – говорит, приглаживая сухими пальцами редкие седые волосы. – А законы… ну, вы сами понимаете, что… это нет ничто, не действуют они в этом мире. Законным путем зарабатывать – можно с голоду подохнуть, и внуков своих погубить. И, знаете, я без зазрения совести буду лезть хоть к черту на кулички ради родной своей крови. И никто меня не остановит, – качает головой. – Но одно правило – никакой мокрухи.
Что-то в его взгляде очень не нравится Фролову. Прячется в этих блеклых зеркалах одинокая недосказанность, подспудная злость… Морщины вокруг глаз похожи на глубокие рытвины, заполненные пыльцой шаолиньского табака. На левой щеке едва заметный шрам от ожога – лопнувшая мембрана, словно кожа неудачно сшита в этом месте.
Китаец рожден тяжелыми временами, выпестован голодом, загрязнениями, Гражданской войной, потерей смысла, неминуемой грязью, неблагосклонной судьбой. Он знает, что жизнь несправедлива, слишком хорошо понимает ее абсурдную суть. В этом старик Лу похож на Денисова.
Грузин бросает на Фролова нетерпеливый взгляд.
– Ты же там, внизу… ты ничего не нашел такого?
Фролов отрицательно качает головой.
– Тогда, пожалуй, – говорит Денисов, – тут все ясно, так?
– Да, наверное…
Старик хватает Денисова за левое предплечье.
– Ко мне вопросов нет, насчет грузов?
– Какие могут быть вопросы, мой друг? – Денисов усмехается, выбрасывает тлеющий бычок в раскрытое окно капитанской рубки и поворачивает восьмиклинку к Фролову. – Ведь так, напарник?
Фролов молчит. Смотрит на застопоренный руль, на то, как раскачиваются речные волны за грязным окном. Дождь тараторит всё быстрее. Незадачливый путник на набережной накрывает макушку черной сумкой и бежит к пластиковому козырьку монорельсовой остановки. Потоковые очки светятся изнутри рубиновой зеленой, превращают блеклое лицо в цветастую маску Катхакали.
Следователь поворачивается к китайцу.
– Вы даже не поинтересовались, кем была эта убитая…
Сухие губы старика собираются в узкую трубочку. Пальцы проходятся по швам брюк… грубые пальцы рабочего, в ссадинах, заскорузлые, покрытые частицами моторного масла.
– Вряд ли я ее… знаю, – щелкает по дужке потоковых очков, серьга мелко поблескивает. – Покажите мне ее… может, что-то и подскажу…
Несколько секунд рассматривает изображения мертвой Лизы. В близоруких глазах проскальзывает темная тень. Что-то не так с этим стариком, что-то явно не так…
– Что-нибудь вспомнили? – говорит следователь.
– Может быть… Испанские наркоторговцы. Которые нанимают людей на свои фермы.
Фролов качает головой и закладывает ладони за спину.
– Вы имеете в виду производство наркотиков под судоверфью?
– Верно мыслишь. Нелегалы. Жизни от них нет с этими их вонючими пробирками, – на секунду останавливается, скрюченными пальцами чешет облысевший затылок. – Я слышал… только слышал, что… они используют контейнеры, чтобы хранить тех, кого… В потоке, нет, там не найдёшь, даже можешь не искать. Испанцы хорошо все скрывают. У них подавители везде стоят. И потоковых агентов полным-полно, знаешь ли… Подчищают любые упоминания. А там много всего интересного, если так посмотреть… Они убивают тех, кто пытается подзаработать в обход основной сети поставок. Был у меня один бакланчик… ходил на моей барже юнгой пару раз, потом перешел к наркоторговцам. Встречались мы с ним после этого внизу, так сказать, по своим делам… И вскоре он все… исчез. Потом мне шепнули, что… попал приятель в контейнер. Так что, ваша девчонка, может… ну, сами понимаете…
Старик замолкает. Фролов думает. Разве можно представить себе, чтобы Лиза работала на наркоторговцев?
Конечно же, нет…
– Когда умирают молодые, это не так… как должно быть, – говорит китаец. – Поэтому, ты знаешь, Денисов, я и убежал с войны… Но иногда мне кажется, что война никуда не делась. Маленьких людей, которые еще даже жизни не видели, превращают в эти долбаные таблетки. Или. Засовывают в контейнеры, чтобы их точно никто не нашел…
Скользкий корабельный трап скрипит под ногами. Воздух на людной набережной пахнет сыростью и туманом. Фролов окунается в него… ему кажется, будто спал все это время, провёл полжизни в холодном анабиозе. Скрученный, болезненный желудок требует внимания.
Денисов стучит носком полуботинка по автомобильному колесу, закуривает. Всматривается в наплывающий на город рассвет. Хмурится, втягивая табачный дым.
– Надо было его задержать, – говорит Фролов… хотя сам уверен, что старик ни при чем. Просто, надо что-то сказать, выплеснуть накопившиеся слова в затуманенный воздух.
Денисов усмехается.
– Мы живем не в том мире, чтобы превращать в чипованого каждого человека, кто хоть немного преступил закон. Тогда в городе не останется… никого. Одни безмозглые роботы.
– Ты доверяешь этому старику?
Денисов кивает.
– Он лучший из тех, с кем мне приходилось работать. Не в обиду.
– Ты его давно не видел. Люди меняются.
– Люди меняются, верно… С этим, черт возьми, ничего… ничего не поделаешь.
Под смоляными бровями плещется задумчивость, которая после разливается по всему лицу. Толстые губы обхватывают белоснежный мундштук, всасывают разгоряченный дым. Пепел с красного уголька падает на колено, обёрнутое в серую клетчатую штанину.
– Ну ты как? – говорит Денисов. – Оклемался немного?
Фролов хмурится и молчит. Его мучает тошнота. По насыщенному влагой воздуху летит одинокий пластиковый пакет, ярко-бардовый, цветастая упаковка жирных пончиков марки «Льюис». Музыка его полёта на секунду отвлекает Фролова… следователь застывает, теряется в пространстве дождя.
Лиза любит… нет, черт: любила слушать шум дождя. Неистовый грохот молний приводил ее в трепет. Она закрывала глаза. Оголяла белоснежные резцы. Улыбалась. Ямочки на щеках углублялись, превращались в припрятанные в тишине лунные кратеры…
Порыв густого ветра выталкивает одинокий пакет из-под криминалистического навеса, и ледяной дождь припечатывает его к блестящему асфальту.
– Надо думать о деле, – говорит Фролов.
– Что говорит поток насчёт всего этого? Кроме Рыбацкой…
По тёмной глади Невы движется робот-чистильщик, десятисантиметровая круглая капсула, вот уже двадцать пять лет бороздящая просторы реки и прилегающих каналов. Несмотря на старость, делает свою работу. Очищает воду от грязи растений-мутантов.
Желтые криминалисты испарились с выстуженного места преступления, полицейские машины разъехались. Только пешеходы мельтешат, очки искрятся, пальцы отбивают дробь, двигаются в пустоте… Они не подозревают, что происходило здесь полчаса назад… в их мыслях лишь бесцветная пустота, грохот собачьих будней, клёкот чаек, остывшие чувства, желание чего-то… чего-то невысказанного… Кажется, напряжешься, сможешь изъясниться, как надо. Вертится на языке. Но нет. Нет. Может, просто невозможно вспомнить.
Всему виной нейрогаз.
– Поток выдвинул несколько версий, – говорит Фролов. – Но для начала в архив. Осмотрим вещи из ее комнаты.
Система скрашивает поверхность Невы изумрудным драконом, который проплывает, бросая на воду ослепительные блики (зачем Фролов снова включил пользовательскую дополненную реальность?); гигантский дракон с огненной чешуей, его иллюзорная сила огромна… яркое пламя тянется к небу, лижет серую гладь грозовых туч.
Фантастическая птица сбрасывает палантин тумана, взмывает в темно-серую облачность, растворяется в вышине. Взгляд Фролова остаётся торчать, вонзённый во всклокоченные небеса.
– Покончим с этим по-быстрому, – говорит Денисов. – В архиве найдём ее пульсар…
– Если он будет.
– Где же ему ещё быть? По любому, дома должен был заваляться, хоть один… Изучим, и поймём, кого ждёт чип на этот раз. Быстро его схватим. И все.
Но Фролов не хочет так быстро… найти убийцу. Боится того, что будет дальше. После того, как все закончится. Партия отыграна, и?.. Это не вернет Лизу, оставит только тревожную память о ней, пока… пока нейрогаз снова не вычистит все до основания… Пока не оставит Фролова посреди преспокойного океана безумного забвения.
Денисов крепко затягивается, выдувает из ноздрей густой клуб дыма.
– Как время… как же быстро оно летит, – смотрит пустым взглядом на заставленный небоскребами горизонт. – Когда ходили со стариком на барже, думал, так вечно будет. Когда молод… Что мне тогда было? Шестнадцать. Долго с ним ходили. Никогда не боялись диких земель. Теперь, думал, боится мутантов. Но нет, – усмехается. – Видимо, не боится. До сих пор. Грязь, насилие, страх. Все было. Гражданская война везде залезает. Даже, где нет беспилотников с бомбами. Где нет отрядов, вырезающих целые деревни… Даже в далеких закоулках этой сраной России не укрыться от… Она, ведь, там до сих пор идет. Или просто началось средневековье, кто разберет…
– За счет этого беспредела контрабандисты и зарабатывают, – говорит Фролов.
Денисов слабо усмехается. Движение фонарных лучей в рассветном воздухе плавно, скользко… они облепляют лицо, руки, дерматиновую куртку, пробковую сигарету с белоснежным мундштуком… слабый свет отблескивает на мокрую брусчатку.
– Тут ты прав, – говорит он. – Дронов никто не посылает в такие места… Все на плечах перевозчиков. Самая та работенка. Гоняйся за барышом, подставляйся под пули. Нравилась мне эта жизнь.
– Так почему же ушел?
– Поступило одно очень заманчивое предложение… Ну я и не смог удержаться, чтобы… Да и задолбался тогда, честно говоря, лазить за радиоактивным металлом… как же его?.. Лу тогда на нем просто помешался. Где-то под Ярославлем, кажется. Отыскали затерянный военный городок, времен Советского Союза. Нетронутый никем. Как так получилось, хрен его знает. Металл этот барыжили по всей Сибири, года эдак два. А старик все не успокаивался.
Смачный ветер взбивает водную гладь, возделывает поле пенистых барашков. С гранитного поребрика с диким клекотом взмывают длиннокрылые чайки. Разноцветная толпа выплескивается на набережную… Несмотря на то, что многие работают в потоке, но… только представьте себе эту пятидесятимиллионную махину, упокоенную на берегу Финского залива. Какой людской массив…
Фролов думает… думает о том, что Лиза… совсем недавно она так же (истерзанное тело, завернутое в… катится по…) ходила, ходила, ходила, спешила, но все равно не успевала на работу в кафе Брукхайн… пока линчеватель стоял и ждал, и смотрел… ветер растрепывал ее гладкие волосы, чайки громогласно пели, а водная гладь плескалась, никем не замечаемая… Шла по блестящей набережной, черные низкие каблучки стучали по небольшому мостику через длинный канал… частили, чудесные начищенные каблучки… Все в жизни одинаково, серо, пресно… прожитые годы сгодились бы разве что для короткого водевиля, если бы не… если бы не…
Память буксует. Фролов хочет дотянуться до дужки очков, чтобы записать нахлынувшие мысли, но рука его застывает. Следователь вдруг понимает, что ему нечего сказать. По крайней мере, сейчас.
Денисов закатывает левый рукав и чешет руку загрубевшими ногтями: на предплечье сквозь густой волосяной покров проглядывает татуировка. Нет, не живая; черно-белая, нанесенная при помощи крохотных иголочек – под грубую кожу загнана краска. Черный взрыв с характерным вертикальным дымком.
Странно… раньше Фролов ее не замечал.
– Это бомба с нейрогазом? – говорит он.
– Ага, – нехотя, с подспудным отторжением, будто касается незаживающей раны. – Сделал ее, когда башка была забита сраной пропагандой… патриотическими по-ба-сен-ка-ми. Какая въедливая хрень! Защита малой родины, чертовой Рязани, чтоб ей пусто было! А потом…
Денисов чешет выпирающий подбородок, покрытый темной двухдневной щетиной.
…Большой бум. Бомба с нейрогазом врывается в пространство битвы. Тысячи ослепленных яростью солдат разрывают друг друга на куски. Величие смерти предрекает обильную жатву…
«Мы станем ветром,
Сильным ветром,
Расколовшим рассвет.
Мы станем светом,
Призрачным светом.
Сведем московичей на нет…»
– Думали, что будем героями, – Денисов хмурится. – Но, в итоге… кем мы стали? Мясом, которое кинули в жерло революции. Да, вот так. Жерло революции. Как я загнул, а?.. Только народу этого было не нужно. Народ обманули, сказали, что надо бороться за свободу. Они называли это революцией, представляешь? Грызню за ресурсы… Какая, к черту свобода? Нам нужна была нормальная жизнь, и все… А нейрогаз. Я тогда не понимал… Его, ведь, мои, рязанские, тоже использовали. Уничтожали московские отряды.
Тяжелая память наседает на Денисова, не дает вдохнуть больше, чем нужно для выдавливания из легких короткого обрубка – нескольких слов, собранных воедино уставшим разумом, попавшим в ловушку времени.
– В шестнадцать, – говорит, – я сбежал из дома… как сейчас помню этот момент… вместе со своим другом, Владом. Присоединились к отряду ополченцев. Сборы возле школы. Маленькие человечки, которые хотели убивать московичей. Резать, расстреливать, кромсать, сбрасывать на них бомбы. Мы их по-настоящему ненавидели… Оставил мать, дом оставил. Все за спиной оказалось. А перед нами… хм, почему-то сейчас в памяти всплыл лес, и поле… вылазка ополченцев, человек на десять, разведывательная операция… поле заросло мутантским растением, и под землей огромные полости были, с нейрогазом… Приборы орали. Говорили, что нельзя туда лезть, но мы…
Денисов замолкает, выбрасывает едва тлеющий бычок на асфальт, растирает подошвой черного ботинка.
– Ладно, – говорит. – Поехали… Нам в хранилище, так? Но для начала надо заехать куда-нибудь, перекусить.
