скачать книгу бесплатно
– Около двух месяцев.
– Наказание для полицейского за употребление нешуточное. На сколько ему чип вставили? Года на два?
– На год, – говорит Фролов. – Но это, все равно, лучше… Он мог превратиться, так что…
Бросает короткий взгляд на напарника. Смоляные брови Денисова ветвятся, могучая кустистость… кожа собралась в морщины, похожа на древний пергамент. Далекое действие нейрогаза. Раннее старение.
– А если бы, ну, если бы я начал употреблять, ты бы что? – говорит Денисов.
Фролов коротко пожимает плечами.
– Зависит от обстоятельств.
Грузин смеется.
– Сдавай меня без зазрения совести. Лучше уж с чипом в башке ходить, чем превратиться. Так-то да. От этого хоть какой-то шанс снова стать человеком.
Слова рапорта всплывают перед Фроловым, все до единого. Приятного мало. С другой стороны, как по-другому? Как?
Пучина болезненной зависимости засасывает как зыбучие пески. Генонаркотики. Выкидыш Гражданской войны. Страх и боль современности. Не только в Петербурге. Во всем мире. Однажды (это неотвратимо, как смерть) наркоман просыпается с клокочущей мыслью, что готов на все ради нейриков. Ограбить, убить, уничтожить любого, кто стоит на пути к вожделенному наркотику.
Через год-полтора гены меняются настолько, что внешность теряет человечность. Звериный обмен веществ, завязанный на болезненной зависимости… ни единого шанса слезть… Скелет пригибается к земле, глаза боятся света, красные горящие глаза… зрачки пусты, как лунные кратеры…
Сама мысль о причастности Лизы к… причиняет боль. Нужно… нужно спуститься под судоверфь, чтобы узнать правду, но перед этим…
Перед этим – хранилище.
Глава 8. Вещи из комнаты убитой
Денисов не хочет стоять в пробке и пользуется полицейским доступом. Автопилот, предупредительно пискнув, направляет электромобиль по линии общественного транспорта, по чистой глади мокрого, блестящего асфальта.
Взгляд Фролова упирается в неживую сталь, холодный гранит, виртуальную картину ускользнувшего в небытие Советского Союза. Красный флаг, цвет артериальной крови, бьющей из разорванной шеи капиталиста, заклятого врага. Попытка огрызнуться, там в Америке, не так давно, закончилась ссылкой всех активных коммунистов в Сибирь, в один из самых ужасных лагерей… Удивительно, что для чипованых… для некоторых чипованых… нужно место, которое будет их сдерживать.
Дальше Фролов видит, как мультяшный Сталин обжимается с чернокожим Райаном, мифическим главой современной коммунистической церкви. Закругленная трубка выпускает дым, который превращается в нимб над головой продолжателя всемирного социализма.
Картинка подрагивает в настоянном воздухе: ее код борется с противодействием официального потокового пространства. Пройдет несколько минут, и два одиноких духа пропадут, сольются с дождем, густота его покажется невыносимой, и…
Коммунистическая церковь ушла в глухое подполье. Силенок маловато, чтобы бороться с американским влиянием. Интересно, где в Петербурге райанисты проводят свои таинственные песенные обряды? Есть ли у них реальная церковь? Или все происходит только в потоке?
– Смотрел недавно про историю Союза, – говорит Денисов.
– Зачем?
– А что, нельзя, мне немного позаниматься самообразованием?
Фролов пожимает плечами.
– Просто на тебя не похоже. Ну и что там, с Союзом?
Денисов снова закуривает (Фролов снова морщится, спрессованный воздух вдавливается в зараженные легкие, снова и снова, бесконечный цикл вдоха/выдоха, риторика дыма вплетается в ДНК пальто, добирается до открытой кожи).
– Интересно было посмотреть, как мы до такого докатились, – говорит Денисов. – Хотел… хотел понять. Но, знаешь, что понял? Никак мы до этого не докатились. Это было всегда. Коррупция. Нищета. Американцам нужно только подталкивать дело в нужном направлении, и все. Что распад СССР, что Гражданская война. Все одно и то же.
– Ну, знаешь, и мы сами тоже виноваты.
– Пфф… Думаешь, надо было всем становиться этими райанистами? «Мы боремся против США, против сраного капитализма», так, что ли?
– Причем тут это? – говорит Фролов. – Дело даже не в чьем-то влиянии, нет… Никто и не отрицает, что иностранные агенты влияют… определенным образом… Но если бы и люди…
– А что люди? Кто все эти люди, о которых ты говоришь, не понимаю? – Денисов крепко затягивается. – Люди. Люди. Все хотят одного. Хорошей жизни. Лезть по головам. Наступать на горло ради барыша. Те же коммунисты, ради чего все это затевают? Плевать они хотели на справедливость. Просто хотят себе тоже кусок, да побольше. Не важно, что… не важно для них, что другие пострадают… Нет, тут надо что-то другое, понимаешь. Все так и будет, ну, повторяться, пока мы до чего-то не дойдем. Не смекнем, как можно по-другому… Можно бесконечно менять эти говорящие головы, чтоб их, но… Демократы, коммунисты, одна срань.
– Думаю, поток, он… может решить…
Денисов отмахивается.
– Ничего ты не понимаешь. Поток, американское изобретение. Он ничего не решит. Сам должен понимать. Все это сказки. Все, что говорят твои потоковые дружки, это…
Затихает. Машину выносит на седьмую линию, целиком заставленную прозрачными небоскребами, внутри которых бушует вечнозеленая пустошь. Городу нужен дополнительный кислород. Квадратные ящики, наполненные спрессованными «фотосинтезирующими элементами», производят на свет миллионы литров живительного газа.
– То есть, ты, все же, веришь, что… можно что-то изменить? Как-то прекратить дикое время для России?
– Хм… да России-то уже не осталось, – голос Денисова пронизан непонятной для Фролова минорностью. – Может быть, и можно… Да что толку? Ладно. Забыли. Что-то я не о том начал…
В блеклом молчании, пропитанным всеядным дымом, Фролов вспоминает о интернатских вечерах. Молчаливых, пустотелых, пропахших озоновым очиститетем (борьба с растением-мутантом никогда не будет закончена). Другие бритоголовые мальчишки играют в виртуальную стрелялку, смеются в соседнем корпусе посреди холодной зимы, а Артем… сливается с желтушными стенами учебной комнаты, вечер воскресенья: за обледеневшим окном дрожит ветряная темнота.
Артем собирает крупицы спокойствия, одну за одной. Электронные страницы учебника на потускневшем мониторе рассказывают ему о российской истории. Рюриковичи, Романовы, Ленин, Сталин, Ельцин, и так далее… вплоть до Гражданской войны. Искаженная правда ничуть не лучше наглой лжи, но он тогда этого не понимал. Да и выбирать не приходилось…
Плеяда бессильных правителей тянется через весь двадцать первый век, похожий на изжеванную пластинку с невнятной песнью на незнакомом языке. Затянутое столетие погружения в пустоту. Конечно, как и в любой другой трагедии, здесь были моменты обманчивого подъема. Выжившие старики с трудом, но вспоминают, рассвет Евросоюза, полный блестящих надежд…
Автомобиль затихает. Звук электродвигателя низводится до тишины.
Черный зеркальный гигант хранилища – тюрьма для миллионов осколков покинутых, потерянных жизней. Бездонный колодец, вбирающий в себя давным-давно позабытое, брошенное… оставленное в пустующих комнатах. Где-то там, внутри хтонического монстра, превратившегося в небоскреб, едва теплится мысль о Лизе. Ее пульсар.
Фролов выбирается из прокуренной кабины, хлопает дверью, на секунду закрывает глаза. Вслушивается в шепот холодного ветра. Удивительно тихо, несмотря на бешеное движение машин, перекликание вездесущей рекламы, левитацию транспортных дронов…
Кем же была Лиза?
Можно провести с человеком годы, десятилетия, изучить каждую родинку и морщинку на любимом профиле, но… Достаточно ли этого?
Фролов вспоминает крохотные ямочки на щеках, проступавшие на мягком холсте лица. Кожа обсыпана блеклыми веснушками. Не сказать, что Лиза была красивой, хотя… что-то чувствовалось… Незримая сила тяготения, приковывающая к себе движение далеких планет. Нечто удивительное, космическое.
Только теперь Фролов ощущает пронизывающую мощь ветра. Дождь бьет в лицо. Воротник пальто колышется и дрожит.
Окна чёрного хранилища пусты, отражают и усиливают холодную реальность бесконечной осени. Ноги нехотя ведут Фролова к отзеркаленной черноте, внутри которой: унифицированное, расфасованное кладбище, гранитные камни бездушных цифр стремятся расширить влияние как можно дальше, распускают щупальца по всему городу.
– Сегодня с этим кретином говоришь ты, – Денисов хлопает дверью, выносит свое тело под проливной дождь. – Хорошо?
Через отполированные черные двери следователи вторгаются в небольшой холл, единственным светлым пятном в котором горит безлюдная стойка администратора. Слева висит проекция хранилища – двести этажей, набитых брошенной памятью.
Денисов кладет локти на стойку, смотрит на блеклый маячок камеры видеонаблюдения и поворачивается к Фролову.
– Ты нашел у старика контейнеры, которых… там быть не должно, так?
Фролов отвечает не сразу. Зачем-то пытается найти источник света. Искусственное металлическое зарево превращает пустую комнатку в выбеленную операционную. Откуда же идет свет?
– Ты меня слышишь? – говорит Денисов.
– А? Да… Баржа без согласования с таможней везла… эмульсию. Гель для чипованых.
– Что это еще такое?
– Противовоспалительная жидкость. Она убирает… негативный эффект от чипа в мозгу. Без нее у человека начинается жуткая головная боль, а потом он теряет память и отключается.
– Хм, – Денисов стучит волосатыми пальцами по отполированной стойке. – Но мы-то с тобой договорились, что ни слова об этом, никому, так? Никакой мокрухи нет, и на том спасибо…
Фролов, заложив руки за спину (ладони сцеплены в крепкий замок, холодны, весомы), прохаживается вдоль выбеленной стены. Откуда же идет этот свет? Будто сам потолок подсвечивается изнутри.
– Не понимаю, – говорит, – зачем ты его покрываешь. В чем… причина?
– А я его и не покрываю, – взгляд Денисова пытается быть легким, но подспудная масса изливается из темных глаз, давит на Фролова. – Ты и сам все понимаешь. Сейчас трудно заработать. Трудно прокормить детей. И если человек этим всю жизнь занимается, так пусть и занимается. Не надо его трогать. Зная тебя… Нет, я не против твоей честности, но… Просто хочу сразу обговорить, чтобы…
– А… делаешь это из чистого альтруизма?.. Вот, только, нет у него ни детей, ни внуков. Я посмотрел.
Денисов усмехается.
– Базам верить тоже нельзя. Да и дело совсем не в этом.
– Где хранитель? – говорит Фролов, оборачиваясь к стойке. – Почему так долго не появляется?
– Ты пойми…
Денисов не успевает договорить. Будто из пустоты материализуется смутная фигура хранителя. Можно подумать, что это проекция, но сильный чесночный запах изо рта низкорослого служащего выдает реального человека, из плоти и крови. На лицо они все одинаковые, будто отштампованы прямо здесь, в переплетениях густых этажей… Отличаются только запахами. Этот, самый противный: Фролов прозвал его «Чесночным». От другого пахнет дешевым детским питанием, от третьего – дерьмом.
Служащий поправляет мятый галстук, натягивает красные очки, даже не смотрит на следователей. Взгляд упирается в зеркальную стойку.
– Номер, – его голос похож на жужжание улья; неприятно обволакивает слух.
Фролов поворачивает голову к хранителю.
– Дело в том, что…
– Номер.
– Есть только данные человека, – говорит Фролов. – Номера нужной ячейки у нас нет.
– У вас нет номера ячейки?
– Да, черт возьми, – Денисов не выдерживает. – Можешь быстрее? Мы торопимся.
Худосочный клерк изображает удивление. Комично-строгое лицо покрыто прыщами и редкой бородкой.
– Не стоит тут кричать, – тонкие губы еда шевелятся. – У вас уже был инцидент, господин Денисов, так что прошу не усугублять.
– Я не кричу… Но, если можно, побыстрее.
– Нужен поиск по цифровому следу, – говорит Фролов.
Хранитель медленно поворачивает вытянутую голову. Медленно, медленно, шарнирное движение тянется, превращается в маленькую бесконечность…
***
Восемьдесят седьмой этаж под поверхностью. Пульсар Лизы в ячейке, вместе с остальными вещами.
Ожидание лифта превращается для Фролова в пытку. Приступ клаустрофобии начинается уже сейчас. Следователь ощущает на уставших плечах невыносимую тяжесть бетона, который вскоре свалится на него… Даже воздух супер-массивен, тяготит легкие.
Кабина лифта похожа на гроб. Затаив дыхание, Фролов заходит внутрь. Стальные двери бесшумно смыкаются.
– В чем же тогда дело? – говорит он, пытаясь отвлечься от неминуемого спуска в квадратную преисподнюю. Далёкое падение подкрадывается к нему, заползает через мелкую решётку воздуховода в сужающуюся кабину.
– Ты о чем?
– Я про старика Лу… Ты сказал, что дело не в том, есть ли у него внуки.
Денисов прислоняется к вертикальной крышке стального гроба. Дерматиновые руки ниспадают в карманы… Выглядит старше… гораздо старше своего возраста. В древних морщинах осела гранитная пыль.
– Я его знаю… Слишком хорошо.
– И что же, – говорит Фролов, – это значит, он не может быть пособником убийцы?
Фролов уверен, что это не так. Никакой китаец убийца. Обычный контрабандист, один из многих, расползшихся по дикой России… им надо избегать убийств. Иначе… поток все помнит. Им пользуются все, даже мелкие князьки-заказчики.
Фролову интересно взглянуть на реакцию напарника. Любопытствующий ум начинает просыпаться, забившиеся в угол рефлексы медленно распрямляются, мысли обретают знакомые формы, черты, модуляции.
Денисов усмехается.
– Однажды, это когда я плавал с… То попал в плен к сепаратистам. Озверевшие куски евросоюзного мяса. Кажется, где-то рядом с… с Дивноморском. Мы остановились в небольшом посёлке, старая… хрущёвка, ну, вонючая пятиэтажка, только один дом остался после бомбежек. Вакуумные, термобарические, которые разрывают лёгкие. И то: не весь дом, один подъезд только. Остался. Людей уже не было тогда, все покинуто. Думал, спокойная ночёвка. Думал, повезло. Ну-ну.
Неторопливый лифт тихо шелестит в пути следования в самые дальние закоулки вечного хранилища. Фролов усмиряет дыхание, вслушивается в громыхание денисовского голоса, старается не думать о глубине, о том, как натянутый трос мелко дрожит под тяжестью металла и живых тел, о том, как… не думать, не думать, не думать…
– Старик завалился спать, а я… ну, что ж, молодой был, мне-то что… искал бы кого, шлюху какую-нибудь. В поселках таких, конечно, найти непросто. Там полторы косых бабы. Но… слушай, повезло. Прямо на улице встретил. Вроде ничего. Подошел, перед носом поводил ей золотым перстнем, говорю, ночку проведешь со мной, получишь… золото всегда было в цене. А что, там народ нищий, для них даже такая безделушка – целое состояние. У нее глаза загорелись, и… Сосала она знатно, – Фролов морщится. – А что? Это же… ничего в этом нет такого… Но дело в другом… Шлюха-то оказалась, подстилка московская… Проснулся, как в анекдоте, прикованный к кровати… только не смешно было… Проснулся, а у самых моих яиц лезвие держит какой-то хмырь. Сейчас, говорит, отрежу твои маленькие яйчишки… Эх, если бы не старик Лу, что бы со мной было? Пришел же на помощь. Не кинул.
– И что было потом?
– А что потом? Ну, потом все просто. Наглая морда встречается с зарядом дроби, превращается в омлет. А телка… Нет, не смог поднять руку. Хотел убить шкуру, но… Вот теперь скажи, заслуживает ли старик Лу доверия или нет?
Грузный лифт медленно притормаживает. Нервная тошнота подкатывает к горлу. Нужно потерпеть еще немного…
– За столько лет он мог измениться, – говорит Фролов.
