скачать книгу бесплатно
– Пока что… пока все сходится. Будь готов к задержанию, если…
– Во мне можешь не сомневаться.
Черноглазые чайки приземляют тонкие лапки на полимерный настил и тут же с болезненным вскриком взмывают в серую пустошь.
Денисов с тяжелым сердцем наблюдает за приближением ржавого носа. На мгновение перемещается в те времена, когда сам был контрабандистом. Воспоминания слишком близки, набухают внутри все-помнящего мозга.
Куда ему их столько?
Кажется, смутно вспоминает и это баржу, старую посудину… кромку коричневой ржавчины, ровную ватерлинию…
Сам возил запрещенку по раздробленной России, бушующей в огне Гражданской войны, переживающей разделение, обособление, разрушение, уничтожение. Беспилотники доставки давно не летали – только неуловимые птицы смерти с остроносыми бомбами на борту (всеразрушающий вакуум, превращающий города в бурю и пепел).
Контрабандисты всегда были в большой цене. Связующее звено между устоявшими во всеобщей сумятице городами: Петербургом, Ростовым, Казанью, Москвой и…
Денисов смотрит на ржавое судно, подкрадывающееся к нему, на старого китайца-шкипера… Кого-то он напоминает, но кого? Слишком много времени прошло…
Баржа швартуется. Капитан с морщинистым лицом перекидывает на берег узкий трап.
– Если готов, то… осмотрим посудину, – говорит Денисов, а у самого в груди ширится беспокойство (черт, неужели, это и вправду знакомая Фролова? или обманчивое воспоминание просто порождение все-забывающего разума?).
Толкает напарника в плечо, податливое и безжизненное.
Корабль протяжно гудит, но тревожный гул тонет в крещендо проснувшегося города. Сухой китаец одет в гавайскую рубашку и легкие твидовые штаны. Кроме него на палубе никого нет. Над качающимся настилом, покрытом холодной изморозью, нависает громоздкая рубка. Стекла блестят экранными отражателями, которые препятствуют щупальцам сканеров.
Следователи подходят к узкому трапу (несколько крепко сбитых щербатых досок). Китаец выжидающе наблюдает.
– С чем пожаловали, господа? – голос непомерно высокий, похож на трель жаворонка; кулаки встречаются с боками. – Что это? Отозвали с верфи меня… Ну, раз пришли, то заходите. – Фролов с сомнением смотрит на связку досок под ногами, на пенистую волну, хлещущую в камень набережной. – Да не бойся… Не утонешь.
Денисов быстро проходит по качающемуся настилу (три глухих шага) и всматривается в глубокие морщины старика. Следователь на голову выше старого шкипера. Смеряет его густым взглядом. Несколько секунд яркого безмолвия, и…
– Тысячу чертей тебе в зад! – морщинистый китаец широко улыбается, показывая неполный ряд желтых просмоленных зубов.
– Ты, что ли, старый? – Денисов протягивает широкую ладонь и хлопает шкипера по плечу. – Значит, все-таки, остался… а мне говорил, после Пхучана, что всё…
Шкипер усмехается в кулак. На его левом предплечье переливается живая татуировка (очки подсказывают Фролову: «луна», китайского дракона, символа доброго начала ян и китайской нации в целом, ассоциирующегося со стихией воды).
Безволосая шкура китайца похожа на потемневший пергамент. На вид старику лет шестьдесят, но выглядит он живым, свежим… едва заметные брови скользят по лбу, вверх-вниз.
– Даже не верится, что… думал, не увижу тебя снова, – говорит Денисов. – Ты давно должен был уже помереть, черт тебя!
– Да уж. Это точно, – старик криво усмехается. – Помнишь Ваньку Петрова Тверского? Ага… Хороший был князек. Серёжка, сынок его полоумный, выпотрошил батьку кишки консервным ножом… Превратил город в прибежище каннибалов. Меня чуть не сожрали, этим летом… Многое поменялось. Люди стали куда безумнее… Все чертов нейрогаз…
Денисов поворачивается к напарнику.
– Это друг мой, – говорит. – Старый добрый китаец Лу. Было время, когда…
– Ага, – старик выуживает из нагрудного кармана крохотную оцинкованную баночку; крючковатые пальцы откручивают крышку с окаменевшей медузой Горгоной. Поток знает, что это: «стальной бицепс», весёлый нюхательный табак. Экстракты шаолиньских трав. Очень распространён в континентальном Китае.
Пергаментными пальцами старик защипывает немного зеленоватого порошка, притягивает к миниатюрному носу… грудь под гавайской рубашкой поднимается на вдохе.
– Ну и как? – говорит Денисов.
– Что как?
– Дела твои.
– А. Это. Хреново дела. Пошлины растут. Всех распустил, почти. Осталась только пара дельных ребят, и… Трое внуков у меня, раздолбаев, толком ничего не могут, но… куда их ещё? Вот так. Как думаешь… Как у меня дела? – впечатывает блеклый взгляд в холодное лицо Фролова. – Но… как я понимаю… Вы тут по делу? Говорите, из-за чего меня вызвали… Мне, честному флибустьеру, скрывать, вроде, нечего…
– Да, тут такое дело, – говорит Денисов. – Слушай-ка. Полтора часа назад к набережной… пристал контейнер. Внутри труп молодой девушки, очень искалеченный…
Тонкие брови китайца взмывают.
– И причем тут старик Лу?
– Ерунда, приятель, но твоя ржавая посудина… ты проходил мимо примерно в это же время. Мой напарник думает, что… Нам нужно проверить, что… что все в порядке.
Кривой рот старика, полубеззубый, исторгающий вонь белковой жижи, выбрасывает булькающие междометия, а белые чайки над головой летают, летают, кружатся в усталом танце, а блики бесконечного скрученного города не прекращают наступать на сознание, давить сознание, а Лиза… Лиза, она бесконечно рядом с Фроловым… он вперил взгляд в отголосок рекламной вывески, напыленный на серебристую брусчатку… тени движутся, тени-люди-призраки несутся сквозь время, и все несут в себе ее душу… Лиза здесь, сейчас, но нигде, никогда.
Кривой рот старика смеется, растягивается, расширяется, превращается в омерзительную пасть.
– У кое-кого совсем нет мозгов, так его разэтак, чтоб ему пусто было!
Вдоль одинокой линии рубки (блеклость превращается в густую противоположность ярких потоковых огней) скользит тщедушный юнец в серой телогрейке на голое тело. Черные штаны засучены до колен. Тащит в онемевших руках дырявое ведро робота-уборщика… древнее многокнопочное приспособление… такое было в широком употреблении когда-то, может, лет двадцать назад, когда в омертвевшей России шло второе десятилетие Гражданской войны. Бледный юноша раздувает розовые щеки. Губы от натуги складываются в морщинистую трубочку.
Ведро оказывается на скользкой палубе, мокрой, пахнущей сыростью, проводниковой жидкостью, потом, копотью, солью, холодом, дождем, цингой, мозолями, железом, парусиной, отрыжкой, влажными мечтами маленького юнги о девочках из Рыбацкой деревни, которые будут использовать его прыщавое лицо вместо стула, или… Обгрызенные замасленные пальцы надавливают на пару кнопок, робот просыпается, натужно гудит…
– Пока что первичный осмотр, – говорит Фролов.
Взгляд старика на секунду грубеет, мертвеет, потом вспыхивает.
– Что именно вы хотите найти?
– Следы преступления.
– Что? – усмехается. – Какого еще преступления? Я же… я же ничего не знаю про эту девку…
– Это всего лишь обычная проверка, ну ты же знаешь, как это бывает, – Денисов хлопает китайца по дряхлому плечу. – Для протокола. Мы выехали, и, чтобы нас не взбучили, ну, в отделе, мы должны сделать что-то, хорошо? Ради старой дружбы… Я тебе верю, но протокол есть протокол.
Старик резко отталкивает денисовскую ладонь.
– Вы все равно мне ничего не пришьете! – потирает каплевидную серьгу в правом ухе, миниатюрный железный кругляшок с крохотным изображением остроносой баржи. Иногда в таких маленьких вещичках может прятаться пульсар. Включает запись? Ищет что-то? Фролов пытается высмотреть в блеске его желтушных глаз следы потоковых линз.
– Не понимаю, – говорит следователь, его пальцы не отпускают базальтово-серый воротник. – Мы из полиции, мы не…
– В том-то и дело. Знаю я вашу братию. Слишком хорошо знаю.
Денисов снова закуривает. Запах табака силён, глубок, заполняет легкие.
– Ты знаешь меня, старик, я никогда не…
– Как это тебя угораздило, а?
Денисов крепко затягивается. Робот шумит, мерный гул пронизывает пространство. По блеклой набережной скользит супер-современный Традфорт, чудо-машина. Двигатель воздушной тяги подсвечен снизу ярко-красным.
– Времена меняются, – Денисов сбрасывает пепел в кипящую волну. – Всё… меняется. Постоянно.
– Вы пришли из-за той… девчонки, так? Земля ей пухом. Хорошо. Лады. Можете смотреть. Что вам интересно? Кровь? Не пульсар ее хотите здесь найти? Может, пальчики? Ну-ну… Но не стоит разбалтывать мои секреты, ясно? – тычет крючковатым иссушенным пальцем в дерматиновую грудь Денисова. – И только… это только из-за того, что я тебя знаю. Но, как ты там говоришь? Времена меняются, а? Дальний Восток, Сибирь, Испания… все это наше осталось далеко позади, да?
Другой чумазый парень, коротконогий юнга, лет пятнадцати-шестнадцати, мелкий китайчонок… натягивает старые очки пятилетней давности, времени открытия потока, начала трансляции эфира. Что-то высматривает на дрожащем берегу. Услышав громкие глухие шаги по настилу (троица скользит к лестнице капитанской рубки), малец поворачивается, испуганно застывает. Старик Лу коротким движением ладони смахивает его в рубку.
Штрих-коды на разнородных контейнерах, пахнет копотью и тлетворностью, дешевый металл мимикрирует под золото, серебро… дюраль косо отблескивает. Очки вскрывают нафаршированные внутренности.
Старик быстро скачет по мокрой палубе. Кажется, в расположении контейнеров/ящиков/бочек нет логики. Сырая рыба, настоящая морская форель (немыслимый деликатес), воздушные винты для машинной автоматики, клапаны электрического питания, галлоны белковой жидкости… жуткие условия хранения линз, очков, огромные маркеры для вагонных контейнеров, внутри которых спрятаны пустотелые потоковые капсулы, обвитые скрученными проводами… полны запутанной автоматики, блеска микроинженерии, броских названий… «потоковое прозрение», «бурный водопад», «яркое погружение»…
Спина сморщенного китайца со скоростью света перемещается в пространстве контейнеров/ящиков/бочек… Баржа несет на горбу утрамбованную картину современного мира. Блеклого броского запуганного стремительного спутанного размытого… Ничего интересного.
Перед Фроловым темнеет провал трюма, гулкая единица тьмы. Проходит доля секунды, данные подгружаются. Водопад знаков бросается в глаза, выползает из толщи тьмы.
Китаец оборачивается, взглядом прожигает Фролова.
– Здесь ничего интересного, – фраза повисает в холодном воздухе. Неприятие сквозит в огрубевших чертах. Морщинистая облицовка, за которой что-то скрывается, Фролов это чувствует.
– Мне нужно убедиться, – следователь пытается сдержать его взгляд, но он тяжел… много спрятанной, приоткрытой ненадолго тяжести.
– Ну смотри… смотри, если не жалко времени.
– Я останусь здесь, – говорит Денисов. – А то мутит от одного только вида… Как вспомнишь, так…
Фролов ступает по скрипучей лестнице. Смутная тень китайца преследует его. Повторяет его шаги. Даже учащенное дыхание срослось с дыханием следователя. Единое тело, созданное для… Фролова накрывает волна тошноты… он окунается в изумрудный оттенок ночного режима. Гулкий деревянный настил раскачивается. Нагромождение контейнеров надвигается на следователя, оставленного наедине с темнотой/мыслями/запахом запустения.
В голубом контейнере (ближе к гудящему корпусу баржи) свалены пульсары, крохотные передатчики для выхода в поток. Целое состояние, если так посмотреть. Далее. Далее. Ничего интересного. Десять минут прочёсывания захламлённого трюма. Ничего.
– Слушай, приятель, – говорит китаец. – Так мы до вечера будет тянуть. Может, пойдем отсюда?
Фролов молчит. Пространство наседает на него, клаустрофобично, мрачно. Но через секунду китаец щелкает пальцами и включает неяркую подсветку. Очки сразу же отключают ночной режим.
Перед Фроловым вырастают грубые деревянные ящики, они маркированы трехмерным изображением ярко-оранжевых апельсинов.
– Настоящие? – говорит следователь.
– Ага. Самые. С Турции привез для… как их там?
Фролов коротким движением руки раскрывает описание.
– Старлинк?
– Точно. Башляют они хорошо. Вот я и забираюсь разок в пару месяцев на ту сторону Черного моря… Ты, наверное, ни разу, да? не пробовал ни разу настоящих апельсинов?
Конечно, Фролов никогда их не пробовал. Это большая редкость для нового мира, прополотого взрывами вакуумных бомб, где мертвая земля набита болезненными прыщами нейрогазовых полостей.
Старик Лу с кривой ухмылкой (что в ней кроется? Фролов не понимает, мысли спутаны, и Лиза… Лиза… везде, всегда…) протягивает яркий плод, покоящийся на сморщенной ладони со сбитыми костяшками. Настоящий апельсин, выращенный под теплым безбрежным небом.
– Попробуй, – говорит старик. – Я же вижу, что хочешь.
Фролов берет в руки оранжевое солнце… бережно, будто хрупкое живое существо, неловкое касание к которому обещает гибель. Следователь приближает апельсин к носу, чувствует сладкий, чуть ли не приторный запах чистой натуральности… Потоковая капсула, да, скрупулезно передает запахи и вкусы, но этот запах…
Рядом щелкает короткий разряд тока, и грузный трюм наполняется вонью жженого мяса.
– Крысы, – говорит китаец. – Они здесь повсюду.
Фролов кладет апельсин в широкий карман, проходит дальше, вглубь полутемного места. Биение его сердца ускоряется, когда он замечает у самой кормы стройный ряд контейнеров, так похожих на тот, в котором…
Маркировки нет. Очки молчат. Синие линии на корпусе выпячиваются в темноту.
Следователь оборачивается к старику. Тот меняется в лице, кривая ухмылка испаряется с морщинистого лица. Взгляд становится крепким, грубым, озлобленным.
– Что внутри?
– Мы же договаривались, что не будет никаких глупых вопросов, – старик засовывает правую ладонь в карман коротких брюк. – А этот вопрос, слушай… он очень, очень глупый.
Фролов напряжен, готов ко всему. Вспоминает о тяжести пистолета, прикованного к поясу.
– Что в этих контейнерах?
Старик морщится, достает из кармана блестящий складной нож. Лезвие вылетает из рукоятки, разрезает пыльный воздух.
Фролов отступает на шаг (каблук высекает из пола гулкий лязг), холодными пальцами тянется к пистолету.
– Да не пужайся ты так, – китаец приближается к ближайшему металлическому гробу. – Уж кучу навалил. Если бы я хотел… не ждал бы так долго… Просто, смотри, по-другому их никак. Система замудренная, только через поток можно. А ножом подковырнуть, раз плюнуть…
Стальное лезвие протискивается между плотно сжатых створок. Крышка распахивается, обнажает изобилие крохотных белоснежных ящичков.
– Что это? – говорит Фролов.
– А сам что, читать не умеешь, без потока?.. Какие-то реагенты, не знаю точно.
– Принадлежат Гернике? – следователь напрягает зрение, чтобы разглядеть крохотные английские слова, нанесенные на каждый ящичек.
– В остальных контейнерах то же самое. Можешь смотреть. Но учти – если из-за тебя мне заплатят меньше, я разозлюсь и буду приходить к тебе во сне. Каждую ночь. Так что…
Фролов верит ему. Хватается холодными пальцами за воротник. Думает.
– Мне нужна… по ним мне нужны документы. Почему они без маркировки?
Морщинистый китаец захлопывает крышку и едко смотрит следователю в глаза.
– На этом твой осмотр закончен? Если да, пойдем в рубку, там и договорим… Надышался, небось, уже дерьма.
