Дело о бюловском звере

Иноземцев вздрогнул. Никаких уколов, никаких более экспериментов с инъекциями.

– Нет, лучше умру от боли.

– Тяжко, поди, терпеть-то.

– Знаю, – буркнул он и отвернулся.

Доктор вздохнул и поплелся к двери. На пороге остановился:

– В рубашке родился. Никто прежде не возвращался оттуда.

Промучился Иван Несторович полночи и уснул только к утру. Но едва под окнами загорланили петухи, кто-то не слишком деликатно стал трясти колено. Еще не открыв глаза, понял: за ним, в кутузку. За смерть пациента он заплатит свободой.

– Да зачем же вы его будите, Кирилл Маркович, – донесся голос Богомолова. – Всю ночь глаз не сомкнул, стонал так, что и я сна не знал. Только ведь уснул, а вы!

– Не мог знать, простите, не мог знать, – где-то рядом оправдывался Делин. – Но следствие не ждет. Сожалею.

Иноземцев открыл глаза.

– Вы за мной? – прошептал он. – Самому мне не подняться. Помогите.

– Да не беспокойтесь, Иван Несторович, лежите. Я поговорить приехал. Соберитесь с силами и изложите, что произошло в комнате покойного. До того, как вы… словом, сами знаете. – Делин взял табурет, сел у кровати. – Все по порядку. Не торопитесь. Рука сильно болит?

– Уже нет.

– Врете вы все! Одна попытка самоубийства за другой. Ладно, рассказывайте. Мне тоже есть чем вас порадовать.

– Порадовать? Вы что же, смеетесь?

– Смеяться после. Говорите же.

– Но мне нечего добавить, я вам все сказал. Генерал не выдержал гипноза и умер на руках у племянницы, Ульяны Владимировны.

– Именно у нее на руках?

– Да.

– Он что-нибудь говорил перед смертью?

– Не помню. Да, кажется.

– Что именно?

– Я не мог слышать. Я был в отчаянии.

– Попытайтесь вспомнить.

– Не помню, что-то пробубнил. Я расслышал одно слово: «слева». Верно, о сердце.

– А вот и нет, – заулыбался исправник. – Это он кое о чем другом изволил говорить.

Иноземцеву было не до смеха. Да и какая ему, в самом деле, разница, о чем там толковал покойный.

– А что делала в этот момент Ульяна Владимировна?

– Пыталась в чувство привести, – пробормотал он и отвернулся.

– Тоже, может быть, что-то говорила?

– Да. Все время твердила: «Где, где?»

– И вы не поняли, о чем она?

– Конечно, сударь, понял! – разозлился Иноземцев. – Она спрашивала, где болит. Дядюшка ей отвечал, что слева. Стало быть, сердце.

Делин покраснел, а потом зашелся таким хохотом, что Иноземцеву стало не по себе.

– Ну вы, Иван Несторович, и аналитик! Чудак, одним словом.

Иноземцев промолчал. По всему было видно, что в который раз выставил себя полным дураком. Оттого, может, и с кутузкой не спешат – определят к умалишенным. И в Петербург ведь не повезут, в Обуховскую, где Ларионов за него словечко замолвит. Упрячут где-нибудь неподалеку от Т-ска, и поминай как звали.

– Ладно. – Делин вытянул из кармана платок и принялся утирать слезы. – Расскажите теперь, как прошел сеанс.

Иван Несторович говорил терпеливо, долго, старался не упустить ни единой детали. Слушал Делин очень внимательно и с каждой минутой становился все серьезнее.

– Я полагал, он притворяется, – разоткровенничался Иноземцев напоследок. – Но все реакции были совершенно естественными. До сих пор перед глазами это искаженное от ужаса лицо. Признаться, я не ждал такого стремительного эффекта. Возможно, он человек легко внушаемый, и болезнь была внушена ему так же легко, как мой гипноз.

– Чем-нибудь поили, кололи, прежде чем начать?

– Да нет же! Не подумайте, что он был под действием лекарства. Гипноз дает положительный результат исключительно при безоговорочном доверии гипнотизеру, иначе может произойти непоправимое. Хотя в нашем случае как раз непоправимого избежать не удалось.

– Да-а, – протянул Делин. – Но ваш эксперимент, голубчик, действительно еще раз доказывает, что бывший генерал жил во власти инспираций. Что таить, не он один, весь уезд, вся губерния поверили выдумке.

– Но как? – разволновался Иноземцев.

– Да так. Ловко выдуманная и не менее ловко разыгранная легенда держала в страхе всю округу. Прямо Жеводанский зверь, – исправник усмехнулся в усы. – Только наш будет Бюловский. Для начала утешьтесь: генерал был отравлен, так что дело не в гипнозе. Иннокентий Петрович нашел след укола на плече. В крови обнаружены следы коньяка и еще весьма любопытного вещества. То же вещество отыскалось в богадельне – в лаборатории в жестяном сосуде. Акулина Ивановна сказала, ваших рук дело.

– Это луноверин. – Иноземцев был потрясен. – Но как, позвольте, он попал в кровь генерала? Да еще вместе с коньяком…

– А дальше еще любопытнее. – Исправник достал из кармана тряпицу, развернул, показал шприц со следами розовато-серого раствора.

– Это мой.

Вспомнил вдруг, как наполнил его и отложил, когда Ульянушка его пристыдила.

– Мы изъяли его у Ульяны Владимировны.

– Как?.. У Ульяны Владимировны?

– Увы, Иван Несторович. Пробудитесь, наконец. Девчонка отравила дядьку – вколола ему вещество перед тем, как вы вошли. Он ведь не чувствовал ничего. Нагнулась обнять и всадила незаметно иглу. А потом перед смертью выведала, где он спрятал африканские алмазы, и собралась бежать. Вы вчера утром исчезли. Я побывал в богадельне, на кладбище, вернулся в управу, вас не обнаружил и почуял неладное. Единственное место, где вас стоило искать, – усадьба. Видите, я не ошибся. Мы прибыли вовремя. Почти вовремя. Не знаю, кто склонил вас к такому странному поступку – броситься из окна башни. Ох, и прежалкий вы имели вид! Пришлось карету с вами отправить, чтобы, не дай господь, не окочурились там. Дознание шло всю ночь. Можете не сомневаться: гаденыши во всем признались.

– Что вы такое говорите! – вскричал Иноземцев. – Ульянушка не могла этого сделать! Она сущий ангел!

– Такой уж и ангел, – усмехнулся Делин. – Вы простите, что поневоле приходится ранить вам сердце, но правда есть правда.

– Не может этого быть, я уверен. – Иноземцев вскочил и принялся метаться по комнате. Слезы застилали глаза – из-за больной руки или сердце так ныло?

– Она же вас и не повесила едва, она же на кладбище чуть живым не закопала. Нашел я там маску, вымазанную фосфором, рядом разрытую могилу – и сразу все понял. То, что с вами приключилось, было жестокой игрой. Вы, как и остальные незадачливые доктора, оказались статистами в этом спектакле. С вашей помощью раздували эту историю про упырей.

– Зачем?

– Чтобы извести генерала слухами, в крайнем случае убить, а вину свалить на лекаря. Алмазы. – Исправник многозначительно поднял палец.

– Неужто для этого нужно было возводить целую богадельню и столько народу извести?

– Ах, до чего вы, Иван Несторович, наивны! За своими исследованиями жизни не знаете. – Исправник махнул рукой, горбатого, дескать, могила исправит, и продолжил: – Самое удивительное, что никто из бывших крепостных не был убит. Управляющий под видом предводителя дворянства разъезжал по уезду, собирал покойников, мол, эпидемия, так надо, и тайно привозил тела в богадельню. Там покойника хоронили вместо преставившегося пациента. Диагноз всем ставили один: «укушенный».

– Значит, Николя?

– Он самый. И это его настоящее имя. Николя Сонер – шулер, авантюрист, нанятый вместе с Натали Жановной, такой же авантюристкой. Наняла обоих скромница наша Ульянушка. Сделал я запрос в Петербург: оба бежали из Парижа, где ограбили самого Плон-Плона. Натали изображала оперную диву, неделю даже выступала в тамошней Гранд-опера самым натуральным образом. В Бюловке оба засели переждать.

– Как же так? Неужели генерал женился на авантюристке?

– Да уж, окрутила старика.

– Но когда же Ульянушке было нанять авантюристов, если она из поместья не выезжала?

– С чего вы взяли? Выезжала. – Делин покопался в карманах, нацепил на кончик носа пенсне и развернул бумагу. – В 1882-м, в конце зимы. И двумя годами позже летом ездила в Петербург. Оба раза вместе с дядюшкой ездили. Предположительно именно тогда она и познакомилась с этими проходимцами. Соблазнила их сокровищами, обрисовала свой коварный план. Тем как раз требовалось скрыться на время, вот они и согласились.

– Николя на самом деле не француз, – выпалил Иноземцев – он готов был ухватиться за любое несоответствие. – Его зовут Миколкой Алексеевым, он сын кухарки.

– Это вам Ульянушка вместе с легендой о Мими наплела? Никакой кухарки Алексеевой у них в помине нет. И не было, – вздохнул исправник. – Этот Николя сторожа больничного изображал и Энцо. И Мими тоже.

– В лиловой амазонке?

– В лиловой амазонке, – подтвердил Делин. – Усадьба огромная, обшаривали ее всю ночь. Начали, конечно, с оружейной залы. В мансардной комнатушке обнаружили настоящую гримерную – с лиловой амазонкой, ботфортами, красками для грима, мазями, париками и прочими костюмами. В соседнем узком помещении – несколько ящиков с крысами. Кто-то из этих троих был настоящим крысоловом, с помощью дудки, не иначе, собирал их в одном месте. Французишки на Ульянку, а Ульянка на французов спихивают сие умение.

Что говорить, помнил Иноземцев тот день, когда пришлось ступать по живому ковру из этих тварей, помнил и обглоданную приманку, которую они пожирали. И все-таки не мог поверить, все-таки не терял надежду оправдать бедняжку, на которую – так ему казалось – возводили напраслину.

– В самой зале, под потолком, – вел дальше исправник, – где обзорная площадка, огражденная балюстрадой, были установлены лампа накаливания с угольным волокном и электромашина вроде диска Фарадея, только уж очень затейливо собранная. Отсюда яркий свет и эффектное появление призрака. Ваша впечатлительность довершила дело. Вы, кажется, сказывали, что Мими полоснула вас шпагой крест-накрест? Да, нашли мы среди прочих костюмов и шпагу из полой трубки с рычажком на эфесе. Рычажок дергаешь – клапан открывается, и через другой конец льется краска. Вы, надо сказать, весьма вовремя потеряли сознание. Пока были в беспамятстве, Ульянушка успела вас переодеть и краску смыла. Держу пари: недосчитались после той ночи одной сорочки. Далее о повешении вашем. Уверен, они все так подстроили, что вздернули вас в полоумном состоянии, а вы на себя подумали. С того момента, как я стал исправником, им пришлось срочно заметать следы. Первым делом требовалось убить вас. Кладбищенское приключение свое помните? Вы стреляли тогда, кстати, вовсе не из собственного оружия, а из револьвера марки Ле Ма, принадлежащего Николя Сонеру. Верно, и не поняли, что попали в него. Да-да, это его кровь была на вас. Он бросил вам заряженный револьвер в надежде, что вы застрелитесь, – скажите, какой благородный. Но безумие с людьми странные вещи творит. В вас воскрес отважный человек, результат – дырка в теле злоумышленника. Он рисковал жизнью, чтобы завершить спектакль, насилу потом успел в усадьбу. Натали Жановна вынимала пулю и штопала рану. Если бы не рана, тоже успели бы дать деру. Темные пятна, конечно, остаются в этой истории. Слуги, хм, так и не сознались, что пособляли господам в коварных замыслах. Персонал богадельни тоже на этот счет отпирается – все смотрят на тебя как на китайского мандарина. Но ничего, это дело времени.

Пораженный, Иноземцев с минуту стоял не в силах вымолвить ни слова.

– Как же им удалось? – наконец выдохнул он. – И что же, Мими никакой не было? А замок этот итальянский, откуда ему было взяться?

– Замок настоящий. Мими и Энцо тоже существовали. Хотя я уже тогда почуял неладное, когда вы историю Мими со слов Ульянки стали пересказывать. Что я узнал: Бюлов действительно отстроил этот дворец для жены, но строил он его двадцать лет, а когда Энцо добрался до Т-ской губернии, обоим было по пятьдесят. Сам же Бюлов скончался годом ранее. Видите, все намного прозаичнее, да-с. Что он убил жену из ревности – нелепый слух. А в документах по делу генерала все путаница с датами. Сколько же ему лет было, если он до ашантийских приключений служил императору Александру Павловичу? Ведь в документах значится, что он ветераном был 1812 года, кавалером ордена Святого Георгия. Никак не уразумею, где подвох.

Иноземцев поник. В душе была пустота. Опустил голову, сел на край кровати.

– Стало быть, она все это время насмехалась надо мной, – горестно вздохнул он. – И когда рассказывала о влюбленных мантуанцах, и когда на кладбище пугала, и в оружейной тоже… И когда так искренне пыталась привести в чувство. Что с нею теперь будет?

– С кем?

– С Ульяной Владимировной.

Пришла очередь Делина вздыхать и охать.

– Не знаю, – проворчал наконец. – Удалось мерзавке все-таки сбежать. Натали и Николя под охраной, а зачинщица сбежала. И ладно бы просто сбежала, а то ведь труп дядюшки прихватила. Как? – Он возвел руки к потолку. – Как и зачем? Полон дом урядников, а она словно сквозь землю провалилась. В трубу, что ли, вылетела, ведьма?

Иноземцев просиял. Делин глянул на него с укором.

– Пусть, – взмолился доктор, – пускай бежит. Не гонитесь за ней. Я прощаю ее.

– А я – нет, – нервно передернул плечами исправник. – Только разве за чертовщиной угонишься?

Через неделю Иноземцев добрался на почтовых до железнодорожной станции. На полученную от губернатора премию «За отличие в деле по розыску государственного преступника» приобрел билет до Петербурга в купе вагона первого класса.

Он медленно шагал по коридору, отыскивая номер. Нашел. Открыл дверь. Внутри уже сидела пассажирка, которой предстояло делить с ним пространство в три аршина ближайшие два дня. Иноземцев бросил косой взгляд на даму. Одета в черное, на лице вуаль. Видно, вдова, и отчего-то одна, без сопровождающих. Поздоровался, сел напротив. Через несколько минут поезд тронулся.

От неловкого молчания, повисшего в пространстве купе, Иноземцев не знал, куда девать глаза и руки. Схватил со стола первую попавшуюся газету, принялся читать. Как назло, на первой полосе огромными буквами было выведено:

«РАСТЕРЗАННОЕ ТЕЛО БЮЛОВСКОГО ЛЮДОЕДА НАЙДЕНО НА КРЫЛЬЦЕ БОГАДЕЛЬНИ Т-ского УЕЗДА Т-ской ГУБЕРНИИ».

Внизу подробнейше описывались история с упырями и героические деяния петербургского доктора. Аналитическим способностям уездного исправника тоже было отдано должное.

Иноземцев скомкал газету и в гневе отбросил. Тут же спохватился, нагнулся, чтобы поднять.

Дама повернулась, медленно подняла вуаль и одарила его чарующей улыбкой. Иноземцев обмер. Ульяна!

– Да, мой друг, вы правы, статейка дрянь. Кстати, рада познакомиться – Элен Бюлов.

Пальчики, затянутые в черную атласную перчатку, повисли в воздухе. Он так и не мог ничего сказать. Дернулся было от неожиданности, но немедленно скривился: рука на перевязи запульсировала болью.

Тут у ног что-то зашевелилось, зафырчало, зачмокало. Коленями он ощутил шерстяное прикосновение. Ульяна нахмурилась и глянула под стол.

– Дядюшка, как вам не стыдно. – Она погрозила пальчиком и снова послала Иноземцеву обворожительную улыбку. В эту минуту на краю стола показались две черные лапы, за ним черная морда, уши-блюдца и бурая холка, усыпанная пятнами.

Да это же самая настоящая африканская гиена!

Глава IX. Укушенный

Иноземцев вскочил. Ульяна сделала театральное движение рукой – острая боль пронзила роговицу, не иначе метнула мелкой солью, не спасли и очки.

Когда опомнился, когда наконец разлепил веки и смог оглядеться, не было уже ни ее, ни зверя. Выбрался в коридор, схватил за руку кого-то из поездной бригады, стал расспрашивать, мол, с ним ехала дама в траурном наряде с огромной животиной на поводке. А может, и без поводка, кто ее знает. Железнодорожный служащий только шарахнулся и глаза выпучил: какая такая животина? В состав с животными никого не пускают. Так и ходил в отчаянии по вагону, в каждое купе заглядывал. Но только пассажиров сердил, а Ульянушку свою и не обнаружил.

Пришлось вернуться. Если ее пустили в поезд с этаким псом, верно, за все было хорошо заплачено.

До столицы добрался в состоянии потерянном.

Лаврентий Михайлович, предупрежденный письмом, лично встретил на вокзале. Растроганно обнял, оглядел лицо, сплошь в ссадинах, поохал и повез в родную Обуховку – накладывать гипсовую повязку.

В двух словах, бессвязно Иноземцев пересказал свое страшное приключение, а под конец и вовсе отдал дневник: живописать подробности не было сил. Ларионов, добрая душа, тотчас принялся хлопотать о приличном жилье. При больнице Ивана Несторовича поселить не удалось, все квартиры были заняты. Зато отыскалась старая немка, которая сдавала комнаты с пансионом на набережной Введенского канала в доме под номером 13, за казармами Егерского полка. У Розины Александровны Шуберт как раз пустовали три комнаты. Иноземцев занял лучшую, с чудесным бюро и окном на канал. С одной стороны за стенкой комната пустовала, с другой соседом оказался отставной канцелярист, тишайший старик.

Пока осматривал будущее жилье, успел разглядеть свое отражение в оконной раме. Ссутулился, исхудал, через плечо черная косынка, и рука временами все еще пульсирует болью. Как теперь работать в больнице? И какой отчет отправить в Выборг отцу?

– Писем от Нестора Егоровича не было, дай бог, и не узнает ничего. А если узнает – только гордиться станет. – Ларионов словно прочел его мысли. – И пока не снимут повязку, можете быть свободны.

– Помилуйте, – взмолился Иноземцев, – если позволите, я хотел бы завтра же выйти на службу. Оперировать не смогу, но осмотры проводить – сколько угодно.

– Что вы, голубчик, занятий себе здесь не найдете? – отмахнулся Ларионов. – Сидите уж. Только дом не спалите. Не хотелось бы расстраивать почтенную старушку.

Иноземцев слабо улыбнулся.

– Бросил я это гиблое дело, Лаврентий Михайлович. Для диссертации придется искать другую тему. Вы оказались правы. Теперь хочу как все. Словом, приду завтра. Не прогоните?

Это был его последний разговор с заведующим.

Спал он из рук вон плохо и, едва рассвело, был уже в отделении. Поначалу вроде и не обратил внимания на печальные лица подлекарей и сиделок, но те уж как-то неестественно были тихи. Потоптался в докторской, заглянул в палаты, пробежал глазами по дощечкам у кроватей. Сходил в операционную: фельдшер Лукьянов обрабатывал ножевую рану в плечевом сплетении. Иноземцев только глянул на них и сразу вышел, едва не выбежал: ком подкатил к горлу. Теперь он ни вида крови, ни плоти растерзанной не мог вынести – сразу вспоминал бюловских антропофагов. Слонялся по пустому коридору, пытаясь отогнать видения. Потом, обессиленный, оперся о стену и долго так стоял с закрытыми глазами.

– Ведь это все неправда, неправда, – бормотал он. – Все было неправдой.

– Что неправда, Иван Несторович? – Тонкий девичий голос вывел его из забытья. Он и не заметил, как хлопнула дверь операционной и оттуда вынырнула сиделка с охапкой чистого белья. Иноземцев отшатнулся, встретив вдруг лицо Ульяны. Но нет, марево рассеялось – сиделка оказалась совершенно незнакомой.

– Ничего, – огрызнулся доктор и двинулся было обратно в докторскую, но остановился: – Лаврентия Михайловича не видели?

– Ох, вы и не знаете, поди, – заохала та. – Его вчера в одиннадцатом часу в полицию повели. И не в простую, а в охранное отделение, на Гороховую. Явились синие мундиры, я сама видела. Еще не вернулся. Никто ничего понять не может.

Иноземцев был потрясен.

– Так сразу в охранку? Да за что?

Вспомнилось тотчас, как отдал вчера Ларионову свой дневник. Так и есть, не иначе, дело в бюловском приключении. Заведующий доктор сам отправил ординатора в это треклятое место. Теперь чиновники будут трясти. Ай, как нехорошо! И ведь коварная француженка назвалась его родственницей, не поверят, что это не так.

Напрасно Иноземцев прождал до вечера – никаких вестей от Ларионова не было. А на следующий день прислали нового заведующего. Некто Алексей Алексеевич Троянов, по распоряжению самого главы больничного дела Санкт-Петербурга.

Подавленный, Иноземцев принял решение самолично отправиться в охранное отделение на Гороховой. Попасть туда оказалось возможным только через парадное крыльцо – через приемную управления градоначальства. Народу битком: просители, арестанты, ожидающие допроса, служащие – всю лестницу заняли, оба пролета, в кабинет градоначальника и в противоположное крыло. Иноземцев потолкался, поозирался, оглядел переполненный бельэтаж – приемную не разглядеть, где уж до нее добраться. Одного чиновника дернул за рукав, чтобы узнать о Ларионове, другого, третьего.

– Это вам к начальству, к Петру Васильевичу Секеринскому, – ответил один.

Отворилась боковая дверь, выскочил чиновник с квадратными глазами, перепуганным взглядом стал водить по головам, пока не выловил в толпе Иноземцева. Заставил себя улыбнуться и принялся спускаться, расталкивая толпу.

– Вы по какому вопросу? По поводу Лаврентия Михайловича? – Приобнял он Иноземцева за плечи и отвел за колонну. – Так все уже кончено с ним – отправили-с на добровольных началах докторствовать во Владимирскую губернию. Градоначальника распоряжение, самого Петра Аполлоновича Гессера.

– Как? За что?

– Ш-ш. Вы не волнуйтесь, а то рука разболится. Идите домой.

– А почему вы и меня тогда не арестуете? – рассерженно прикрикнул Иноземцев. – Это ведь из-за Бюловки все, да?

– Тиш-ше, – болезненно скривился чиновник и стал озираться. – Идите, прошу вас. Господин Делин нам о вас все написал, и записи ваши мы читали – все знаем. Идите, бога ради, только хуже сделаете. У нас здесь и без вас по этому делу такая чехарда. Если надо будет, обязательно позовем-с.

И вытолкал Иноземцева за дверь. Пришлось не солоно хлебавши возвращаться в больницу.

Новый заведующий, Троянов этот, и без того уже косо на Ивана Несторовича поглядывал, предложил даже удалиться на вакацию до полного восстановления руки. Но оставаться одному не хотелось, идти было некуда и делать, по правде говоря, нечего. Прогуляется он час-другой по набережным и проспектам, на острова съездит, а дальше что? Домой, в пансион фрау Шуберт? Стоило ему уединиться в комнате, как в памяти вставали картины чудовищного приключения: то генерал держит в руках бьющееся сердце, то лиловое привидение подмигивает с портрета, то светящиеся упыри или укушенные с окровавленными ртами спешат к нему, а то и гиена африканская с Ульянушкой смотрят из кустов и усмехаются.

Самым неприятным было вспоминать ее. Терзала обида. Не мог он вместить в голове, как же можно было вести себя столь искренним и нежным манером, при этом лгать безбожно. Хоть Делин и разъяснил ему все, но поверить до конца Иноземцев так и не сумел. Куда легче было думать, что есть здесь что-то мистическое, неземное. Внутренний голос нашептывал, что Ульянушка, должно быть, фея или чародейка. Ведь зачем-то она явилась к нему накануне, танцевала на ретортах и мензурках. Это, несомненно, была она. Она! Ее голос, ее янтарного блеска глаза.

Когда мечты уводили слишком далеко, Иноземцев вспоминал о дипломе Военно-медицинской академии и ругал себя за глупые грезы. Но грезы решительно не желали оставлять его. Теперь он мог задуматься прямо на визитации – присесть на край постели больного и унестись мыслями в проклятую Бюловку. Или улыбался, вспоминая Ульянушку, потом бледнел и покрывался липким потом, когда к лицу тянулась рука Энцо или представал образ Мими со шпагой. И никак он не мог внушить себе, что все это фарс. Уж так правдоподобно сыграть или быть таким дремучим болваном, чтобы все так близко к сердцу принять, – как такое возможно!

С каждым днем Иноземцев становился все молчаливее, все угрюмее, все беспокойнее. Ходил как тень. Чуть не падал иногда к ногам заведующего, ординаторов и многочисленных студентов и экстернов с карандашиками, вечно толпившихся в операционной вокруг стола. Едва держась на ногах и ничего не объясняя, выбирался в коридор. А его никто и не упрекал за многочисленные промахи. Напротив, жалели, перестали звать на операции, не утруждали обходами и дежурствами, отпаивали микстурами и порошками, приводили в чувство, а если совсем становилось худо – отпускали фельдшера Лукьянова, чтобы отвел домой страдальца.

На улице та же история – одному ходить стало невыносимо. Всюду мерещились лица, которые он мечтал никогда больше не вспоминать.

Было дело: плелся из больницы по набережной Введенки, и вдруг окликнули – до невозможности знакомый голосок.

– Ванечка!

Иноземцева передернуло, он стал озираться. Было сумеречно, по-осеннему туманно, все сливалось с серостью подступающей ночи. И набережная почти безлюдна – нет-нет экипаж пронесется, да у Александровского моста сидит старичок, опершись о палку. По другой стороне шествовала дама в темно-сером, узком по нынешней моде платье и вела на поводке пса с круглой спиной. Странно: вечер, сумерки, а у дамы омбрелька того же цвета, что и платье, а лица не разглядеть. Да и его ли она звала? Вся такая серая, неземная, она почти слилась с туманом. Тут вдруг опустила зонтик и… Но снова загромыхал экипаж, остановился возле нее, а когда отъехал – не было никого на той стороне. Иноземцев бросился к ограде канала, перевесился, едва не свалился в воду – нет, словно и не было. В том самом экипаже, верно, уехала. А может, испарилась, она как-никак фея, чародейка…