Мертвое озеро

– Это была комната Веры и ее любимые книги; но когда ее не стало, то я в тяжелые минуты часто приходил туда и…

– Так это ваши…

– Вас удивляет?

Анет молчала. Тогда Марк Семеныч наставительно сказал:

– Никто, кроме вас, мне кажется, не знает, какие глубокие раны в моем сердце. Сожаление пустых людей только растравляет их, и потому я стараюсь иметь личину довольную. Да, одни лицемерят, чтоб приняли в них участье, а я, я решаюсь на это, чтоб избегнуть его. Я горд и хочу только одного искреннего участья.

Марк Семеныч мог говорить свободно с mademoiselle Анет: это было после обеда, во время прогулок детей по саду; часто они выходили даже из калитки в поле.

Наконец Надежда Александровна сняла с себя карантин, потому что на ее наружности не было и тени болезни. Она небрежно отвечала на поклон mademoiselle Анет и оставляла ее без внимания, как будто она была невидимкою для нее.

Гостиная Надежды Александровны была полна молодых людей и дам, исключая Тавровского, который не показывался в дом с того дня, как пела mademoiselle Анет.

Однажды, когда садились за стол, лакей известил о прибытии Тавровского. Надежда Александровна так поспешно встала с своего места, на котором она уже сидела, что mademoiselle Клара закашлялась.

Вошел Тавровский. Он раскланялся с хозяйкой и хозяином дома, потом со всеми и сел возле Надежды Александровны, которая приказала поставить ему прибор. Она спросила:

– Что значит, что вас столько времени не было видно?

– Я был на охоте.

– Целую неделю? – язвительно воскликнула Надежда Александровна.

– Да.

– Странно! а Мари мне говорила, будто бы она вас видела…

– Ошиблась: приняла другого за меня, – отвечал Тавровский и, обращаясь к Эженю, продолжал: – Ну что? как идет твое рисованье?

– Очень хорошо! я теперь рисую головку… – отвечал Эжень.

– Портрет с mademoiselle Авет! – подхватила, смеясь, Софи.

– Неправда! – покраснев, перебил ее Эжень.

– Да, да! ты сам меня спрашивал, похоже ли.

Mademoiselle Анет покраснела.

Мисс Бетси запыхтела и сделала замечание Софи, что она стала говорить очень скоро.

– Да, это правда, и манеры у ней стали какие-то резкие! – подхватила Надежда Александровна.

Краска сменилась бледностью у mademoiselle Анет.

– Немудрено: живость mademoiselle Клары очень увлекательна. Она так грациозна… – смеясь, сказал Тавровский.

– Я не беру на себя выговора, потому что Софи, кроме класса, не бывает со мной, – отвечала mademoiselle Клара.

– И я тоже! – заметила мисс Бетси.

Слезы дрожали на ресницах у mademoiselle Анет. Она сидела потупив глаза. За столом вдруг воцарилось молчание.

Младший сын, сидевший возле mademoiselle Анет, вдруг сказал с грустью:

– Папа, она плачет!

Глаза всех устремились на бедную, сконфуженную mademoiselle Анет.

– Какая чувствительность! – презрительно воскликнула Надежда Александровна.

Mademoiselle Анет не выдержала, и слезы ручьями потекли по ее лицу; она едва слышно произнесла извинение и встала из-за стола.

Марк Семеныч, подав ей руку, повел ее из столовой. Возвратись на свое место, он с сердцем сказал:

– Надинь! это жестоко, это… – Надежда Александровна смеялась так весело и простодушно, что Марк Семеныч замолчал и нетерпеливо ждал, когда пройдет порыв этой веселости. Он строго продолжал: – Я вас не узнаю, Надинь.

– Потому что я вмешалась в воспитание моих детей; но я надеюсь, что имею на это право!

– Я был бы очень счастлив, если бы вы это давно сделали; но внимание не так должно выражаться.

– Вы знаете, что я морали не люблю ни читать, ни слушать.

– Однако! – возразил Марк Семеныч, весь вспыхнув.

– Скажите, пожалуйста, нельзя ли мне попробовать убитую вами дичь? – обращаясь к Тавровскому, сказала Надежда Александровна и этим вопросом прекратила свой разговор с Марком Семенычем, который тотчас после обеда, собрав детей, пошел в сад.

Mademoiselle Клара хотела ему сопутствовать; но Марк Семеныч сказал:

– Не беспокойтесь: mademoiselle Анет, верно, будет так добра, что исполнит свою обязанность, – и, обратись к сыну, он продолжал: – Эжень, сходи к mademoiselle Анет и упроси ее хорошенько, чтоб она вышла в сад.

И Марк Семеныч тоже последовал с детьми за сыном. Он вошел в комнату mademoiselle Анет, которая сидела у окна и, закрыв лицо платком, горько рыдала. Эжень, прибежавший первый, робко стоял в дверях. Марк Семеныч сказал детям:

– Подите и упросите ее, чтоб она перестала.

Дети бросились целовать и обнимать mademoiselle Анет, которая поспешно вытерла слезы, поправила волосы и сказала:

– Я готова…

– Вы и на меня сердитесь, – сказал Марк Семеныч.

– Уверяю вас, что, кроме благодарности и удивления моего к вам, я ровно ничего не имею…

– Вы забыли, может быть, ваше слово разделить со мной тягость воспитания?

– И я сдержу его, потому что я должна же чем-нибудь заплатить вам за то участье…

– Боже мой! не говорите со мной так. Вы для меня принесли жертву.

– Однако зачем их делать свидетелями, – заметила mademoiselle Анет, потому что дети с большим вниманием слушали их разговор.

И они пошли в сад; но не успели они сделать круг, как к ним навстречу шла Надежда Александровна и ласково сказала, обращаясь к mademoiselle Анет:

– А я вас искала.

– Я была в своей комнате, – отвечала mademoiselle Анет.

Надежда Александровна молча пошла возле нее. Она, казалось, хотела что-то сказать ей, но как бы не решалась… и вдруг она торопливо сказала:

– Вы, mademoiselle Анет, извините меня, я не хотела вас обидеть! – И, сказав это, она быстро отошла в сторону и заметила своей дочери, шедшей впереди:– Как я не люблю на тебе, Софи, этого платья!

Тавровский шел навстречу, и когда он встретил Надежду Александровну, то пытливо взглянул на нее, потом на mademoiselle Анет, которой он сказал:

– Я к вам с предложением: не хотите ли попробовать мою верховую лошадь? она очень смирная. Mademoiselle Клара уже подпрыгивает на ней и страшно кричит.

– Благодарю вас! в другой раз.

– Отчего же вы не хотите? – заметила любезно Надежда Александровна.

И все пошли на подъезд, выходящий на большой двор, посреди которого был огорожен луг с зеленой травой; в центре его красовались солнечные часы. Mademoiselle Клара, скривив талию, подпрыгивала на аршин от седла, смеялась, поддерживая свою гребенку в косе. Лошадь вели под уздцы, и она шла легкой рысью.

Дети стали проситься тоже сесть на лошадь, когда mademoiselle Клара сошла с нее. Тавровский сел по-дамски и прокатывал поочередно детей; Марк Семеныч ходил возле и останавливал Тавровского, когда тот скоро ехал. Mademoiselle Анет в это время крепче увернула свою косу, на что не без зависти смотрели Надежда Александровна и гувернантки; потом она надела длинную суконную юбку и ожидала лошади, которую подвел к ней Тавровский, спросив ее:

– Вы как садитесь, с лестницы?

– Нет, я и так могу, – отвечала mademoiselle Анет.

Тавровский так приподнял ее, что она с секунду стояла ногой на его руке. Сев на седло, она взяла повода и, оправив платье, повернула лошадь прямо, пришпорила ее и перескочила через перегородку в луг.

Послышались разного рода восклицания.

Тавровский кричал «браво!», Марк Семеныч: «Осторожнее!», дети, прыгая, били в ладоши, а дамы с удовольствием следили за mademoiselle Анет, скакавшей рысью вокруг. Она, казалось, одушевилась, то ехала рысью по-английски, то просто, – потом, подняв лошадь в галоп, сделала тур, пустила ее во весь карьер и неожиданно остановила перед Тавровским, стоявшим на лугу. Она бросила ему повода и спрыгнула на землю, так что дети вскрикнули, думая, что она упала с лошади. Похвалы сыпались со всех сторон mademoiselle Анет. Надежда Александровна сказала ей:

– Да, вы удивительная наездница! где это вы выучились так ездить?

– В деревне, один из моих родственников, хороший кавалерист, учил меня, – гордо отвечала mademoiselle Анет.

Надежда Александровна подняла брови и произнесла:

– А-а-а!

Марк Семеныч подошел в это время к mademoiselle Анет и сказал:

– Нет, я вам больше не позволю ездить верхом: вы ужасно смелы. Как можно, не зная лошади…

– Ах, как ты скучен с своими моралями! ну, читай их детям! – перебила его Надежда Александровна и закричала Тавровскому, скакавшему по-дамски: – Полноте! теперь вы нас не удивите своей смелостью.

Вечер прошел довольно весело. Приехали гости; но mademoisselle Анет удалилась, потому что детям было время идти спать. Прощаясь с детьми, Тавровский успел тихо спросить mademoiselle Анет:

– Извинялась?

– Кто? – невольно шепотом спросила mademoiselle Анет.

– Кому следовало.

Mademoiselle Анет ничего не отвечала.

Тавровский, взяв на руки Андре и целуя его, сказал ему:

– Поди и крепко поцелуй за меня мисс Бетси.

– Не хочу!

– Ну mademoiselle Клару.

– Не хочу, не хочу! – говорил ребенок.

– Ну а хочешь ли поцеловать mademoiselle Анет?

Ребенок протянул к ней руки. Mademoiselle Анет ждала его, только чтоб уйти, и когда брала Андре от Тавровского, то почувствовала легкое пожатие руки; она в волнении сказала:

– Вы, кажется, следуете общему примеру и тоже намерены мне делать оскорбления.

И mademoiselle Анет повела детей прощаться к Марку Семенычу.

Тавровский громко воскликнул:

– Неужели вы это серьезно думаете?

– Что такое? что такое? – кричала с другого конца гостиной Надежда Александровна.

– Mademoiselle Анет обижает меня, – отвечал так печально Тавровский, что вызвал смех детей.

– Бедный! а вы не умеете защититься! – насмешливо сказала Надежда Александровна, подходя к нему.

– Без вашей помощи – нет.

– Чем же она обидела вас?

– Не хочет ехать верхом завтра со мной.

– Какая обида! – с неудовольствием заметила Надежда Александровна.

Mademoiselle Анет гордо глядела на Тавровского и медленно удалилась с детьми.

Не без волнения пришла она к себе в комнату и, усевшись в креслы, о чем-то задумалась, что случалось очень часто с некоторого времени. Вошла горничная и подала ей записку.

– От кого? – спросила mademoiselle Анет.

– Мне подал Сергей, ничего не сказав, – отвечала горничная.

Mademoiselle Анет распечатала записку и стала читать. Лицо ее покрылось краской; разорвав, она бросила ее на пол и стала в сильном волнении ходить по комнате. Записка была от Тавровского, который писал:

«Вам показалось, что я хотел вас оскорбить. Я согласен, что, может быть, моя шутка была дерзка. Но клянусь вам честью, что в ней и тени не было того, что вы предположили. Это всё меня так поразило, что я чуть не наделал глупостей. Простите, простите меня! Если вы не сердитесь на меня, то покажитесь у вашего окна. Я буду стоять в саду у кустов и простою целую ночь за свою ветреность».

Mademoiselle Анет отослала свою горничную ранее обыкновенного и вышла из своей комнаты, выходящей в сад, в другую. Она пробовала читать, работать, но скоро всё бросала и поминутно ходила в смежную комнату. Она подкрадывалась к окну и, отскакивая от него с ужасом, повторяла:

– Боже мой, его увидят! что он делает!

Настала ночь. Волнение ее усилилось, тем более что Марк Семеныч, возвратись к себе, имел привычку открывать у себя окно и долго сидел, мурлыча романс Офелии или Десдемоны.

Mademoiselle Анет, дрожа, прислушивалась к малейшему шуму, и сердце у ней забилось сильно, когда окно раскрылось внизу и послышался голос Марка Семеныча.

Mademoiselle Анет поспешно открыла свое окно, махнула платком и тотчас заперла его. Но не успела она это сделать, как чья-то фигура стояла на дорожке и глядела к ней в окно. Mademoiselle Анет, слабо вскрикнув, присела, стараясь скрыться. Она медленно подняла голову и робко взглянула в окно. Фигура всё еще продолжала прохаживаться взад и вперед.

– Господи, что он делает со мной! – почти рыдая, воскликнула mademoiselle Анет – и вдруг кинулась к себе на кровать, потому что кто-то застучал ключом у дверей другой комнаты.

То была горничная, которая, подойдя к двери, робко сказала:

– Если вы не почиваете, так вот-с записка.

– Боже мой, опять! – с сердцем сказала mademoiselle Анет, отворяя дверь.

– От mademoiselle Клары! – отвечала горничная. Но записка была от Тавровского. Он писал следующее:

«Я счастлив: вы простили меня; берегитесь: за вами подсматривают и ходят дозором около ваших окон. Чтоб отвлечь подозрение горничной, я велел сказать, что это от mademoiselle Клары. Дайте ей какую-нибудь книгу. Благодарю, благодарю вас».

Mademoiselle Анет отдала горничной книгу и сказала:

– Ты больше не входи ко мне: я хочу спать.

Но когда горничная ушла, она подкралась к окну и увидала всё ту же фигуру, расхаживающую под окнами.

Mademoiselle Анет пугало всякое сближение с Тавровским, и в то же время она не могла не согласиться, что внимание его льстило ей. Она заметила, что на нее стали обращать особенное внимание, когда она являлась в гостиную с детьми; да она и сама чувствовала, что взгляд и улыбка ее, даже каждое движение приняло какое-то особенно спокойное и гордое выражение. При всей своей живости характера она мало принимала участия в разговорах и очень редко улыбалась. От детей она узнала, что ее прозвали гости: mademoiselle de Fierte.[7] Чем ни старались уязвить ее женское самолюбие многие дамы, внимание Тавровского всё выкупало. В ее присутствии, в гостиной, он бросал всех и постоянно находился с детьми, то есть находился около mademoiselle Анет. Шутки сыпались на него; особенно смеялась над ним Надежда Александровна. Раз, когда mademoiselle Анет удалилась с детьми, Тавровский подошел к кружку хозяйки дома, и она иронически сказала ему:

– Да вы совершенно превратились в ребенка: только с детьми и говорите.

– Я очень желал бы, но с условием, чтоб mademoiselle Анет согласилась быть и моей наставницей, – отвечал Тавровский.

– Вы ее так избалуете своими пошлыми комплиментами, что я буду принуждена ей отказать от дому, – тихо сказала Надежда Александровна.

– Эта мера с вашей стороны очень будет простительна.

– Это что значит! Неужели вы думаете, что я унижусь до того, чтоб бояться ее красоты! И что в ней хорошего!

– Всё: рост, взгляд, походка; а уменье держать себя в вашей гостиной – это показывает очень топкий ум.

– Так это более сострадание вами руководит? – смеясь принужденно, перебила его Надежда Александровна.

– Может быть! Я очень желал бы ее видеть в другом положении: она произвела бы эффект в обществе.

– То есть вы сожалеете, что уже нет тех волшебников, которые жен рыбаков превращали в графинь! – изменясь в лице, шепотом проговорила Надежда Александровна.

– Разумеется, это жаль!

– И вы бы женились на ней? ха-ха-ха!

И Надежда Александровна громко стала смеяться, как бы желая скрыть свое волнение.

С этого дня она стала выезжать почти всякий вечер, и гостиная ее была пуста, чем Марк Семеныч, казалось, был очень доволен. Гуляя с mademoiselle Анет и детьми, он говорил:

– Не правда ли, что тихая семейная жизнь гораздо лучше этих пустых собраний, где каждый, являясь, должен запастись большим количеством принужденных улыбок и пошлых фраз. Мне кажется, вы не из числа тех тщеславных женщин, для которых блеск заменяет всё в жизни. Вот я заметил, что вы исключение: блеск не увлекает вас, а пошлые комплименты не удовлетворяют.

Марк Семеныч ошибался или не хотел замечать, каким огнем блестели глаза у mademoiselle Анет, когда она находилась в освещенной, шумной зале, какая гордая улыбка блуждала на ее губах, когда она замечала, что была предметом общего разговора. Нет! Марк Семеныч не понимал ее презрительной холодности ко всему, что ее окружало…

Приближался день рождения Марка Семеныча. Mademoiselle Клара и мисс Бетси учили детей разным поздравительным стихам к этому дню.

Mademoiselle Анет придумала другого рода сюрприз: она из детей и их знакомых составила кадриль в характерных костюмах. Хлопоты были большие для mademoiselle Анет. Она сама заказывала парики. Костюмы шились дома под ее руководством.

Марк Семеныч желал детского бала, а Надежда Александровна и слышать не хотела, и дом готовился к блистательному собранию. Накануне дня рожденья, за обедом, Надежда Александровна сказала mademoiselle Анет:

– Есть ли у вас платье для завтрашнего дня? Впрочем, вы не стесняйтесь, можете и передать свою должность.

– Это очень мило! Я уж просил mademoiselle Анет тоже на этот день быть гостьей у меня, – и, обращаясь к ней, Марк Семеныч продолжал: – Вы так молоды, что, верно, вам приятно будет потанцевать.

– Какой лестный комплимент вы делаете mademoiselle Кларе! – с досадой заметила Надежда Александровна.

– Я хотел просить mademoiselle Клару об этом же. Мисс Бетси, верно, будет так добра, что возьмет на себя все хлопоты.

– Я бы с большим удовольствием взялась, но mademoiselle Анет слишком слаба к детям, и я боюсь, что не слажу с ними! – отвечала мисс Бетси.

– Я небольшая охотница до танцев и потому могу не передавать своей обязанности, – сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу. Вечером mademoiselle Клара явилась с советами к mademoiselle Анет, как ей следует хорошо одеться. Она сказала:

– Ma chere[8] mademoiselle Анет, вы не знаете, что хозяйка дома очень взыскательна: она не любит, когда гувернантки ее одеты, как гости.

– Я не условливалась насчет туалета, вступая в дом, и потому оденусь, как мне вздумается, – сухо отвечала mademoiselle Анет.

– Вы счастливы: вы можете поступать так, – со вздохом заметила француженка.

– А зачем вы делали такие условия, принимая на себя обязанность…

– Если бы я была на вашем месте, и мне бы легко было пренебрегать ими.

– Разве наши роли не равны: я гувернантка и вы?..

– Да, только я… не пользуюсь вниманием.

– Ни я особенным.

– Полноте! мы всё видим с мисс Бетси.

– Да я ничего и ни от кого не скрываю! – покраснев, с сердцем сказала mademoiselle Анет.

– С вами очень трудно говорить: вы скрытны и горды. Но это вам самим послужит во вред.

Раскланявшись, mademoiselle Клара ушла.

Горничная рассказала, как от нее выведывала она, какое платье готовит себе mademoiselle Анет для бала. Эти мелочи серьезно заняли mademoiselle Анет, и она долго обдумывала, как бы ей одеться, чтоб было к лицу и эффектно. У ней было приготовлено белое газовое платье; но она примерила еще несколько других и, утомленная, легла спать, верно вспомнив пословицу, что утро вечера мудренее. Она встала рано, потому что была разбужена детьми, вошедшими к ней с mademoiselle Шарлот. Mademoiselle Анет оделась и пошла с ними в поле собирать цветы. У каждого из детей было по пучку полевых цветов, когда они возвратились в сад. Подкравшись к окну кабинета отца, они стали петь, прыгать, крича:

– Пора вставать, папа!

Марк Семеныч появился в окне: дети кинулись к нему с поздравлениями, подавая наперерыв свои букеты. Отец каждого перецеловал, прижав букеты к своей груди. Он протянул руку к mademoiselle Анет и со слезами сказал:

– Благодарю вас: вы одни могли только придумать такое милое поздравление.

И он поцеловал у ней руку.

– Вот вы всё собирались рано встать и идти гулять с детьми: мы вас разбудили, – говорила mademoiselle Анет.

– Вы… вы поняли меня вполне! – в волнении отвечал Марк Семеныч и продолжал, обращаясь к детям: – Я сейчас выйду к вам.

Через четверть часа он явился в сад, вновь перецеловал детей, и они пошли гулять. Марк Семеныч был ужасно весел и, вдыхая в себя воздух, говорил:

– Какое утро! такие редко бывают в жизни каждого человека.

После прогулки он пригласил mademoiselle Анет с детьми пить чай у него в кабинете. Тут только mademoiselle Анет увидела одного из лакеев, бывших в дороге. Кабинет Марка Семеныча был очень хорош и имел вид ученый и деловой в то же время.

– Вот креслы, где я в грустные минуты ищу силы и спокойствия для себя! – сказал Марк Семеныч, указывая на вольтеровское кресло с подушкой, той самой, на которой mademoiselle Анет спала в дороге, и прибавил: – Узнали вы эту подушку?

– Нет! – отвечала mademoisllee Анет, слегка покраснев от своей невинной лжи.

Марк Семеныч тяжело вздохнул.

Дети были совершенно счастливы. Они везде лазили, всё рассматривали, и Ольга сказала, подойдя к отцу:

– Папа, пусть твое рожденье будет всякий день.

– Я бы сам желал этого! – целуя дочь, отвечал Марк Семеныч, и, обратись к mademoiselle Анет, он прибавил с благодарностью: – Вы и их делаете счастливыми.

После чаю они все пошли на террасу, где ожидали выхода Надежды Александровны, которая очень поздно встала и вышла на террасу пить чай за общим столом, что она делала только в торжественные дни. Дети поздравляли ее и целовали у ней руку. Она дала знак mademoiselle Кларе и мисс Бетси, которые заставили детей поочередно читать поздравительные стихи рассеянно слушавшему Марку Семенычу. Он, однако, любезно благодарил гувернанток и поцеловал руку у жены, которая, увидя полевые букеты в вазе, сказала:

– Это что за дрянь?

– Это мы собрали с mademoiselle Анет для папа, – отвечал Эжень.

– Разве вы не могли догадаться и заказать букет садовнику? – строго спросила Надежда Александровна у mademoiselle Анет.

– Я более доволен этими букетами, потому что дети сами их составляли, – отвечал Марк Семеныч.

Надежда Александровна с жалостью взглянула на него и, улыбнувшись, пожала плечами. Помолчав, она сказала:

– Я желала бы, чтоб дети, не обедали сегодня с нами.

– Это отчего? – нахмурив брови, спросил Марк Семеныч.

– Потому что будет очень много гостей.

– Я просил не звать никого и желал этот день провести в семействе.

– Я желала бы знать, когда вы будете довольны, если я что-нибудь сделаю для вас?

– Благодарю тебя за внимание; но ты знаешь, что я не очень люблю такие важные обеды. Я прошу об одном, чтоб дети обедали с нами.

Целое утро Марк Семеныч был занят визитами, Надежда Александровна – туалетом, потому что к ней приехала модистка с бальным платьем. Стали съезжаться гости.

Mademoiselle Анет оделась к столу очень просто. Mademoiselle Клара была наряжена страшно и ходила как кукла, боясь измять свое платье. Мисс Бетси затянулась более обыкновенного, отчего еще сильнее пыхтела; а цвет ее лица до того был красен, что равнялся с пунцовой гвоздикой, которою был убран ее чепчик. Сама хозяйка дома была одета с такою роскошью, что трудно описать. Ее плечи и руки, алебастровой белизны, были открыты; но кружевной вуаль не покидал ее головы, в которой были живые розы. Мари, друг ее, была женщина лет двадцати пяти, очень маленького роста, с лицом очень обыкновенным, но зато с улыбкой до того язвительной, что вся ее фигура делалась замечательною. Она тоже была одета пышно, как и прочие дамы, так что mademoiselle Анет в простом кисейном платье своем бросалась в глаза между шелком и цветами. Мари имела привычку глядеть в лорнет, и mademoiselle Анет не раз чувствовала неловкость от уставленного на нее лорнета.

Гувернантки и дети уже собрались в столовой. Марк Семеныч, войдя в сад, с удивлением спросил лакея:

– Что значит, что я не вижу детских приборов?

– Сама барыня изволили так распорядиться, – отвечал лакей.

В это время все вошли в столовую и было уже поздно перекрывать стол. На лице Марка Семеныча резко выразилось неудовольствие. Все уселись за стол, – дети и гувернантки за особый, стоявший у большого зеркала. Не прошло и пол-обеда, как Тавровский взял свой стул и уселся с детьми подле mademoiselle Анет, с которой он всё время говорил.

Надежда Александровна поминутно поворачивала голову к детскому столу и не раз быстро отворачивалась, потому что mademoiselle Анет, против своего обыкновения, была говорлива.

Дамы, почти все, остались решительно недовольны Тавровским, и Мари, друг хозяйки дома, заметила, что он предпочел стол нянек.

В антрактах Марк Семеныч подходил тоже к детскому столу и говорил шепотом mademoiselle Анет:

– Да, у вас здесь гораздо веселее.

После обеда все пошли в сад. Тавровский принял участие в играх детей. Почти все гости сошлись посмотреть на них, и mademoiselle Анет с надменностью встречала насмешливые взгляды дам и их презрительные улыбки. Гувернантки, как бы сговорясь, отделялись от нее, и она стояла одна, как бы гордясь своим одиночеством. Она решилась бесить всех и даже слегка кокетничала с Тавровским.

Надежда Александровна наконец сказала:

– Mademoiselle Анет, вам пора переодеть детей.

Эта фраза была произнесена в ту самую минуту, как она говорила с Тавровский, и произнесена так, что досада заметно вспыхнула в лице mademoiselle Анет; но она тотчас приняла спокойно-гордую осанку и удалилась с детьми.

Когда смерклось, иллюминовали сад. Зала и другие комнаты были освещены. Кареты не переставали подъезжать.