Мертвое озеро

Дети должны были открыть бал. Mademoiselle Анет одела их с такой тщательностью, с таким вкусом, что даже мисс Бетси изъявила удовольствие, когда дети попарно вошли в залу. Туалет mademoiselle Анет был очень эффектен, несмотря на простоту. Белое газовое платье, голова, убранная незабудками, у лифа такой же букет. На ней не было ни браслет, ни лент, ни кусочка блонд, а между тем она казалась одетою роскошно. Она вошла в залу, окруженная детьми, пестро костюмированными, при звуках музыки. Всё, что было в зале, обратило внимание на нее, и общие похвалы посыпались со всех сторон. Mademoiselle Анет расставила детей, и началась кадриль под аплодисманы гостей. Дети танцевали развязно, выделывая разные трудные па; a mademoiselle Анет гордо смотрела вокруг себя, как бы сознавая сама свою красоту. Она была посредине залы одна, и когда кончилась кадриль, гости стали целовать и осматривать детей. Марк Семеныч подошел к mademoiselle Анет. Голос его был нетверд, и он сказал:

– Я не знаю, как мне благодарить вас.

– Не правда ли, Софи очень мила с мушками и в напудренном парике; а Серж так смешон маркизом, и как натурально он нюхает табак! Посмотрите, как кокетливо смотрит Ольга, – весело говорила mademoiselle Анет, окидывая залу.

Лицо ее приняло такое живое выражение, глаза так блестели, что Марк Семеныч глядел на нее с удивлением и сказал:

– Я вас не узнаю, я поражен!

– Чем? – рассеянно спросила mademoiselle Анет.

– Вы так хороши, вы…

– А-а-а! вы, кажется, намерены благодарить меня комплиментами.

– Это – истина.

– Бальная!

– Что же делать, когда…

– Позвольте вас просить на тур вальса, – подходя к mademoiselle Анет, сказал Тавровский.

Mademoiselle Анет подала руку; но вдруг она остановилась и спросила:

– Мне кажется, мы первые начинаем?

– Так и должно быть: вас все признали царицей бала! – кружась, говорил Тавровский.

– Я уверена, что есть много исключений, и Надежда Александровна…

– Ей же хуже, если она будет не в духе: красота ее требует большого спокойствия.

Они не замечали или не хотели заметить, но никто более не вальсировал. Посадив свою даму, Тавровский подошел к одному молодому человеку и сказал:

– Что же вы не танцуете?

– Да никто не хочет: я к трем подходил.

– Это забавно! они все обиделись! – смеясь, отвечал Тавровский.

В эту минуту его схватил за руку с волнением какой-то юноша очень приятной наружности и умоляющим голосом сказал:

– Ради бога, скажите, с кем вы сейчас вальсировали?

– Это гувернантка дома, mademoiselle Анет.

– Не может быть! Как ее фамилия?

– Ах, боже мой! да разве есть у них фамилии! – подхватила Мари, шедшая мимо, и с своей язвительной улыбкой спросила юношу: – И вас, барон, она пленила?

И, засмеясь, она пошла дальше.

Барон не спускал глаз с mademoiselle Анет, с которой только и танцевал Тавровский. В одной кадрили он сказал ей:

– Вы такой производите эффект, что посмотрите на этого несчастного юношу…

– Где? у дверей?

– Вы, верно, его заметили!

– Чем же он несчастлив?

– Он, увидев вас, сошел с ума.

Mademoiselle Анет засмеялась; но смех ее замер, и она изменилась в лице от следующих слов:

– Право, он помешался: уверяет, будто он вас видел на сцене.

– На какой? – тревожно спросила она.

– На провинциальной.

Mademoiselle Анет вздрогнула, побледнела и с ужасом смотрела кругом.

– Вам начинать, – сказал, делая фигуру, ее кавалер vis-a-vis.[9]

Mademoiselle Анет спохватилась, но не ту фигуру стала делать и сбила всех. Когда она возвратилась на свое место, Тавровский, взяв ее руку, чувствовал через перчатку, что она была холодна; лицо гувернантки было бледно как полотно.

Когда фигура была окончена, Тавровский, нагнувшись к ее стулу, шепнул:

– Что с вами? на вас все смотрят.

– У меня кружится голова.

– Оставим кадриль.

– Нет!

И она продолжала танцевать. Тавровский пытливо глядел то на mademoiselle Анет, то на барона, к которому он подошел по окончании кадрили и сказал:

– Ну что, вы еще уверены, что это она?

– Еще более; и когда она вдруг побледнела, мне так живо она напомнила Десдемону…

Тавровский взял его под руку, и они, разговаривая, удалились в сад, где долго ходили.

Марк Семеныч, по окончании кадрили, подошел к mademoiselle Анет и, задыхаясь, сказал:

– Что с вами? вы бледны… Ваш кавалер так дерзок, что от него всего можно ожидать… Что он сказал вам? О, он поплатится!.. Он не ожидает, что за вас вступятся.

– Право, ничего! – в смущении отвечала mademoiselle Анет.

– Вы скрываете! – стиснув зубы, сказал Марк Семеныч и с горячностью продолжал: – Нет, я не позволю никому оскорблять нашего дома. Я, я…

– Ради бога, не делайте сцены ему! – в испуге сказала Анет.

– А! вы испугались?

– Да, потому что мое положение будет смешно, когда вы потребуете отчета у него в том, в чем он вовсе не виноват. Он может подумать бог знает что обо мне.

– Вы говорите правду?

– Я никогда, кажется, не подала вам повода сомневаться в моих словах.

– Что с вами? вы как будто чего-то испугались, танцуя с Тавровский? – заметила Надежда Александровна, проходя мимо говоривших, и, не дождавшись ответа, ушла.

Mademoiselle Клара тоже подбежала к ней и пугливо, с участием спросила:

– Вам, верно, ma chere Анет, узко платье? Я вам устрою, что не будет заметно, если его расстегнуть.

– Благодарю вас. Мне платье не узко; а у меня, верно, от жару закружилась голова, но теперь уж всё прошло, – отвечала mademoiselle Анет и увидела по этому случаю, до чего за ней все следят.

Она спешила идти танцевать, чтоб прекратить толки, и по-прежнему смотрела спокойно, гордо; румянец появился у ней на щеках. Тавровский ангажировал ее на вальс, давал ей отдохнуть и снова пускался с ней кружиться. Надежда Александровна остановила их, когда они вновь хотели вальсировать, и строго сказала:

– Mademoiselle Анет, вы, кажется, совершенно забыли о детях!

– Они с мисс Бетси.

– Мисс Бетси получает одинаковую плату с вами от меня, и потому…

Mademoiselle Анет быстро оставила Тавровского, сказав ему извинение, и удалилась из залы. Надежда Александровна, торжествуя, глядела ей вслед и улыбалась. Тавровский глядел на нее и сказал:

– Вы любуетесь ею? Не правда ли, какие у ней плечи, руки, талия!

Надежда Александровна быстро повернула голову и устремила сверкающие глаза на Тавровского, который спокойно продолжал:

– Вот это женщина! она не нуждается ни в каком прикрытии своих недостатков, она вся…

– Довольно, довольно! вы наконец выведете меня из терпения! – дрожа, сказала Надежда Александровна.

– Неужели вы ревнуете ваших гувернанток к мужу? – продолжал Тавровский шутливым тоном.

– Поль! – задыхаясь и побледнев, произнесла Надежда Александровна, и, завидя mademoiselle Анет, снова появившуюся в зале, она измерила с ног до головы Тавровского и кинулась к ней навстречу; но Тавровский загородил ей дорогу, взял ее за талию и силою увлек в круг вальсирующих. Они с жаром говорили во всё время, пока танцевали.

К ужину Надежда Александровна приказала детям идти спать. Они стали упрашивать отца, который сказал:

– Надинь, я прошу тебя оставить их для меня; я хочу, чтоб они ужинали со мной.

– Помилуйте! они болтаются между нами, гувернантки вертятся, прыгают.

И Надежда Александровна гневно посмотрела на стоявшую с детьми mademoiselle Анет.

Марк Семеныч воскликнул с упреком:

– Надинь!

– Я вами очень недовольна, mademoiselle Анет, и советую вам вперед более обращать внимание, что вы в доме не гостья, а нянька моих детей! – выйдя из своей гордой роли, говорила Надежда Александровна.

– Надинь! Надежда Александровна! вы забываетесь! – с равною горячностью сказал Марк Семеныч.

– Не я, а ваши гувернантки забываются! – отвечала Надежда Александровна и вышла из комнаты.

Эта сцена происходила в столовой в присутствии лакеев, накрывавших стол, и детей. Марк Семеныч совершенно потерялся; но mademoiselle Анет была покойна, и, взяв детей за руки, она тихо сказала ему:

– Не огорчайтесь! дети пойдут спать.

– Нет! не ходите, дети: подите ко мне.

И Марк Семеныч, перецеловав их всех, сказал им:

– Уважайте и любите mademoiselle Анет: она достойна глубокого уважения за свой кроткий характер. С каждым днем мое удивление к вам увеличивается. Я горжусь, что с первой встречи понял вас…

Ужин был накрыт в разных комнатах: в одной – председала хозяйка дома, а в другой хозяин; дети сидели около него, mademoiselle Анет и Тавровский возле них, а напротив – барон и другие гости, состоящие из детей и гувернанток. К концу ужина Тавровский поднял бокал и громко сказал:

– Барон, не хотите ли выпить за здоровье дамы вашего сердца?

– Извольте!

И барон залпом выпил бокал, смотря на mademoiselle Анет, сохранявшую спокойное выражение лица.

– Кто? за чье здоровье вы пьете? – спросил Марк Семеныч, за детским шумом не слыхав тоста.

– Да вот барон воображает, что здесь есть лицо, очень похожее…

Тавровский говорил протяжно, смотря на mademoiselle Анет, которая страшно изменилась в лице и слегка толкнула локтем Тавровского.

– Ну что же?.. – с любопытством спрашивал Марк Семеныч.

Но Тавровский наклонился под столом, чтоб поднять салфетку свою, и записка очутилась в руках mademoiselle Анет.

– Я поражен сходством одной из здешних дам с одной актрисой, – сказал барон.

– С кем? на кого она похожа? – спросил Марк Семеныч.

Но когда отвечал барон, Тавровский поднял ужасный шум: он уронил свой бокал, отодвинул стул и, извиняясь перед mademoiselle Анет, что испортил ее платье, тер его салфеткой, хотя ничего на нем не было. И весь разговор барона с Марком Семенычем был покрыт говором и шумом, производимым Тавровским. Mademoiselle Анет после ужина побежала в сад и при свете шкаликов прочла следующие две строчки, написанные карандашом:

«Я должен вас видеть. Горничная ваша вам очень предана…»

Mademoiselle Анет пугливо спрятала записку на грудь, потому что mademoiselle Клара подбежала к ней и язвительно сказала:

– Ах, ma chere, что вы здесь делаете? так сыро в саду.

– Я думаю, и для вас также.

– Но о моем здоровье некому хлопотать, – отвечала mademoiselle Клара, и не успела она удалиться, как Марк Семеныч бежал по аллее и озабоченно кричал:

– Mademoiselle Анет! какое безрассудство – после жару идти на сырость!

– Я сейчас уйду.

– Мне надо с вами переговорить.

– Завтра.

– Нет, непременно сегодня.

– Помилуйте, где же! народ кругом, и я должна вести детей спать.

– Я велел это сделать мисс Бетси.

– Марк Семеныч, вы подвергаете меня…

– Да… вы правы, точно; но, боже мой, целую ночь в неизвестности!.. Это ужасно!

– Прощайте! я иду к себе.

– Одно слово! – И Марк Семеныч сделал умоляющий жест.

Mademoiselle Анет убежала бегом, сказав:

– До завтра, до завтра!

Войдя к себе в комнату, она заперлась кругом и свободно вздохнула. Стук в двери, выходившие на двор, заставил ее вздрогнуть. Она дрожащим голосом спросила:

– Кто там?

– Я-с, пришла вас раздеть, – отвечала горничная.

– Не нужно.

– Мне нужно-с…

– Иди спать и оставь меня в покое! – строго закричала mademoiselle Анет; но не успела она окончить фразы, как кто-то тихонько стукнул в дверь другой комнаты.

Голос замер у mademoiselle Анет, и она не знала, на что решиться. Наконец она тихонько подкралась к двери и приложила ухо: тихий стук повторился.

– Кто там? – дрожащим голосом спросила она.

– Это я; узнали ли вы мой голос?

– Что вы здесь делаете? вы хотите погубить меня! – в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.

– Отворите дверь! одно слово.

– Нет, нет.

– Для вашей безопасности! умоляю вас.

– Мне всё равно гибнуть! – решительно отвечала mademoiselle Анет.

– Слушайте, mademoiselle Клара всё слышала, что говорил барон: завтра для вас готовится сцена.

Mademoiselle Анет отчаянно вскрикнула и с чувством сказала:

– Благодарю вас! я скажусь больной.

– О нет! напротив, будьте веселы; надо отклонить их подозрение.

– Хорошо.

– Отворите!

– Ради бога, уходите! вы разве не знаете, как за мной следят! – умоляющим голосом сказала mademoiselle Анет.

И долго она оставалась у двери; потом она кинулась к окну, раскрыла его и увидела черную тень, рисовавшуюся в ночном тумане; а вдали бежала женская фигура, и что-то белое на голове довольно ясно отделялось в зелени.

Стук раскрывшегося окна внизу заставил ее вздрогнуть; голос Марка Семеныча послышался в тишине: он уныло напевал романс Десдемоны.

Рассвело, a mademoiselle Анет всё еще не ложилась спать. Эту ночь многие в доме провели беспокойно.

На другое утро бала все долго спали; одна mademoiselle Анет встала в обычный час и вышла с детьми в сад. Она была бледна и задумчива. Происшествия вчерашнего дня так потрясли ее, что она не могла ничего говорить, даже не понимала, о чем ее спрашивали дети, которых наконец упросила оставить ее в покое и заняться чем-нибудь.

– Я буду с вас рисовать портрет! – сказал Эжень, усаживаясь на траву против нее.

– Я – убирать ваши волосы! – подхватила Софи.

– Хорошо, хорошо! – отвечала рассеянно mademoiselle Анет.

Через несколько минут составилась удивительная группа. Mademoiselle Анет, в своем белом утреннем капоте, с распущенными волосами, в которые Софи, стоя на скамейке, вплетала разные травы и цветы; другие дети, окружив mademoiselle Анет, облокотись локтями на ее колени, полные цветов и трав, и подпираясь рукою в щеку, смотрели на работу сестры своей. Эжень не рисовал, а внимательно глядел на склоненную голову mademoiselle Анет и на ее потупленные глаза. Во всей ее фигуре было столько страдания, что это даже пугало ребенка.

Этой группой любовались две особы: Марк Семеныч и Тавровский. Они друг друга не замечали, потому что их разделяли кусты. Марк Семеныч первый приблизился. Mademoiselle Анет сконфузилась, стала собирать волосы; но Марк Семеныч остановил ее, сказав:

– Останьтесь так одну минуту, и вы, дети! Покажи, Эжень, твою работу! – И он взял портфель от сына, сев возле него, и продолжал: – Позвольте ему поправить его ошибки.

– Вот картина, достойная кисти великого художника, – сказал Тавровский, явясь неожиданно из-за кустов посреди глубокой тишины.

Все вздрогнули, a mademoiselle Анет слабо вскрикнула. Марк Семеныч с сердцем заметил:

– Вы всех перепугали и…

– …нарушил такую славную картину. Я завистлив и хочу тоже наслаждаться, как и вы, – сказал Тавровский, усаживаясь с другой стороны Эженя.

Mademoiselle Анет проворно завернула волосы; но их небрежность имела свою прелесть.

– Вы рано встали сегодня! – сказал Марк Семеныч Тавровскому, который отвечал ему:

– Да и вы не поздно.

– Я всегда так встаю.

– И очень понятно.

И они оба замолчали. Mademoiselle Анет встала и объявила детям, что пора идти в детскую. Марк Семеныч и Тавровский последовали за ней. Но каково было общее удивление, когда вдали показалась фигура Надежды Александровны. Все переглянулись, а дети с удивлением восклицали:

– Maman, maman встала!!

Марк Семеныч пошел вперед. Надежда Александровна сухо кивнула ему головой на его приветствие и не подала ему руки. Она прямо шла к mademoiselle Анет, шедшей с Тавровским; и, не отвечая на поклоны, она заносчиво спросила:

– Отчего дети не в классе и не с мисс Бетси?

– Почему они не за классом? я думала, что дети устали после… – начала mademoiselle Анет, но ее перебила Надежда Александровна:

– А вы думаете, что они не устали быть ширмами?

– Надинь! – взяв жену за руку, сказал Марк Семеныч.

– Оставьте! мне надоело!

– Приди в себя! дети! – говорил Марк Семеныч, изменяясь в лице.

Тавровский напевал что-то и рассматривал паутину на кусте.

– Mademoiselle Анет, прошу вас прекратить утренние прогулки с детьми – задыхаясь, сказала Надежда Александровна.

– Дети, посмотрите, как паук наслаждается мучениями бедной мухи! Не правда ли, как он отвратителен? его надо раздавить! – сказал Тавровский.

Надежда Александровна побледнела. С минуту она стояла, как бы пораженная чем-то, – и вдруг она, зарыдав, побежала от аллеи. Странно было видеть эту гордую, насмешливую женщину с повелительными манерами, которая теперь бежала в слезах, как молоденькая девочка.

– Что с ней? – как бы не понимая, что делается вокруг него, пугливо произнес Марк Семеныч.

– Нервный припадок! – покойно отвечал Тавровский.

– Идите скорее к ней! – сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу и Тавровскому, а сама быстро пошла с детьми из саду. Сдав детей мисс Бетси, mademoiselle Анет вошла к себе и застала Марка Семеныча совершенно убитого, который при ее появлении в отчаянии воскликнул:

– Друг мой!

– Марк Семеныч, я должна оставить ваш дом! – решительно произнесла mademoiselle Анет.

– Нет, нет, вы этого не сделаете! это невозможно, – с ужасом сказал Марк Семеныч.

– Однако после всего, что я слышала от Надежды Александровны, я разве могу остаться?

– Неужели я в вас ошибся? неужели у вас нет настолько сострадания ко мне? О нет, нет! я не пущу вас из моего дома! я заставлю уважать вас!

– Марк Семеныч! – пугливо вскрикнула mademoiselle Анет, потому что лицо его пылало, слезы текли по его полным щекам; он вдруг упал в креслы, стал рыдать, ломая себе руки. Припадок чувствительности повторился, только еще сильнее, чем в дороге.

Mademoiselle Анет сама плакала, подавая ему воды. Он схватил ее руки и, упав на колени, торжественно сказал:

– Я… я прошу у вас жертвы.

– Что могу я сделать?

– Забудьте всё и простите ей.

– Марк Семеныч…

– Сжальтесь! я начинаю терять рассудок!

И Марк Семеныч пугливо схватил себя за голову. Он полусидел на полу.

– Марк Семеныч! Марк Семеныч! я на всё согласна, придите в себя, – плача, говорила mademoiselle Анет.

Марк Семеныч медленно встал, оправил волосы; пройдясь несколько раз по комнате, он сел на диван и указал на место возле себя mademoiselle Анет, которая молча повиновалась. После некоторого молчания Марк Семеныч мрачно спросил:

– Я вчера еще желал спросить вас, считаете ли вы меня за человека, преданного вам искренно?

– Да!

– Значит, я могу надеяться, что вы будете отвечать мне откровенно?

– Да!.. – не так утвердительно произнесла mademoiselle Анет.

Марк Семеныч тяжело вздохнул, лицо его покрылось бледностью, и он невнятно сказал:

– Вы… вам нравится Тавровский?

Mademoiselle Анет инстинктивно готовилась к такому вопросу, но не могла не покраснеть, услышав его, и молчала, потупив глаза.

– Это Дон-Жуан с холодным сердцем; я много знаю случаев…

– К чему вы мне сделали такой вопрос? разве я подала повод? – гордо перебила его mademoiselle Анет.

– О, сохрани вас боже! – пугливо проговорил Марк Семеныч и, подумав с минуту, продолжал: – Но вы сами сознаетесь, что этот человек имеет столько разных орудий для своих жертв, что трудно не попасть в его сети.

– Я не так молода и неопытна, чтоб не заметить этих сетей, если бы даже они были сотканы из паутины.

– О, не говорите мне этого! Я знал его победы над такими женщинами, которые его ненавидели и… Впрочем, к чему всё это я говорю! вашего слова для меня достаточно. Я покоен: ваша дружба ко мне теперь доказана…

И Марк Семеныч, почтительно пожав руку mademoiselle Анет, вышел из ее комнаты.

Не без страха вошла в столовую mademoiselle Анет и была очень довольна, что хозяйка дома не явилась к столу. Марк Семеныч был весел, но, к удивлению mademoiselle Анет, после обеда, в семь часов, поехал в клуб. Уложив детей спать, mademoiselle Анет возвратилась к себе и нашла на столе записку: она была от Тавровского; вот ее содержание:

«Принимая участие в вашем настоящем положении, я решаюсь известить вас, что есть лицо, способное наделать вам таких оскорблений, которые ничем нельзя загладить. Я беру на себя смелость дать вам совет. Оставьте немедленно этот дом; скажу еще проще: не выходите из своей комнаты ни к чаю, ни к столу… даже если за вами будут присылать. Будьте благоразумны: последуйте моему совету. Если же вы желаете меня видеть и лично услышать причины, почему я решаюсь давать советы, то вы можете меня известить, положив записку на вашу лестницу в сад, на шестой ступеньке внизу» и пр. …

Эта записка привела mademoiselle Анет в совершенное отчаяние. Она долго думала, наконец написала записку и положила на условленное место.

Ночь она провела очень тревожно и рано утром, встав, оделась и вышла через садовую калитку в поле. Тавровский, спрятавшись за кусты, уже ждал ее. Он радостно пошел к ней навстречу и сказал:

– Я очень благодарен вам, что вы имели ко мне несколько доверия и решились…

– Ради бога, скажите, чего я должна ожидать от нее? – поспешно спросила mademoiselle Анет в сильном волнении.

Наружность Тавровского была встревожена, даже мрачна, и он, иронически улыбнувшись, сказал:

– Всего, что только может сделать женщина в порывах необузданного гнева.

– Что мне делать! – в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.

– Немедленно оставить этот дом… Я желал вас видеть, потому что хочу вам сообщить…

В это время mademoiselle Анет слабо вскрикнула, указывая на калитку, из которой вышла мужская фигура.

– Боже мой! что со мной будет! – побледнев, произнесла она.

– Идите смело назад. Я вечером буду здесь.

Сказав эти слова, Тавровский скрылся в кустах, а mademoiselle Анет чуть не бегом побежала домой. У калитки она встретила Марка Семеныча, который нисколько не удивился, увидав ее, и сказал:

– Вы, кажется, как и я, вышли подышать чистым утренним воздухом.

– Да, я… – в смущении произнесла mademoiselle Анет.

Марк Семеныч подал ей руку и с участием спросил:

– Что с вами? вы встревожены?

– Я скажу вам откровенно, что сначала испугалась, увидя, что кто-то идет ко мне.

– Бедная, бедная! как вы напуганы! Но я дождусь, что жизнь ваша будет течь тихо и спокойно… О, сколько наслаждения видеть друга своего счастливым и знать, что я один всё это сделал! В этих случаях простителен эгоизм, не правда ли?

Mademoiselle Анет была в таком волнении, что ничего не понимала, что говорил ей Марк Семеныч, и со всем соглашалась.

Она сказалась больной и не выходила к столу и чаю. Вечером она решилась идти опять в поле, но не успела она выйти из калитки сада, как чья-то фигура скользнула по забору и калитка заперлась изнутри. Слезы брызнули из глаз бедной mademoiselle Анет, которая напрасно силилась отворить ее. Прислонясь к забору, она простонала:

– Боже мой, я погибла!

– Не бойтесь: я здесь! – сказал Тавровский.

Mademoiselle Анет радостно кинулась к нему и, рыдая, сказала:

– Меня заперли!

– Спешите же оставить дом: вы видите!

– Куда я денусь?

– У вас есть человек, преданный вам…

Но mademoiselle Анет не слушала Тавровского… Она задрожала: кто-то раскрывал калитку, и скоро она услышала голос Марка Семеныча:

– Mademoiselle Анет! вы здесь? где вы?

– Я здесь! – в волнении отвечала mademoiselle Анет и, пожав руку Тавровскому, шепнула ему:

– Я оставлю завтра же этот дом.

И она пошла навстречу к Марку Семенычу, который с удивлением спросил:

– Что это значит? калитка заперта!

– Вообразите, я только вышла, как кто-то вошел в нее и запер.

– Вы пришли для вашего друга?.. Да, нам надо переговорить с вами! – с чувством пожимая руку mademoiselle Анет, сказал Марк Семеныч.

– Да, я хотела переговорить! – с замешательством сказала mademoiselle Анет и умоляющим голосом продолжала:– Пойдемте домой: за нами следят.

– Вы правы! против вас и так вооружены!

Вбежав к себе, mademoiselle Анет так была взволнована, что не вдруг заметила mademoiselle Клару, углубившуюся в креслах в темном углу.

– Что вы здесь делаете? – с сердцем спросила ее mademoiselle Анет.

– Меня прислала хозяйка дома за вами; я вас жду уже с полчаса. Где это вы были? – улыбаясь, спросила француженка.

– Скажите Надежде Александровне, что я не могу идти к ней… Завтра – когда угодно.

– Хорошо, я скажу ей.

И mademoiselle Клара, иронически улыбаясь, вышла из комнаты.

В страшной тревоге провела ночь mademoiselle Анет, решившись твердо оставить завтра же дом Марка Семеныча. На другое утро, выйдя в сад к детям, которые были с гувернантками, чтоб видеть Марка Семеныча, она была поражена следующей сценой. Дети хотели кинуться к ней, но мисс Бетси остановила их и тотчас увела, a mademoiselle Клара презрительно улыбалась, смотря на побледневшую mademoiselle Анет, лицо которой, однако, выражало столько решимости, что ей мог бы позавидовать каждый вождь в критическую минуту сражения.