скачать книгу бесплатно
Кровь Ходимира щедро пятнала землю, и рожь, и полотняные штаны, текла, змеясь и ветвясь по плечу и запястью. И рука-то – правая, – мельком подумал хозяин Корьдна с досадой, неотрывно глядя в лицо Бориполка. Хотомельский князь торжествующе и недобро ощерился, скользящим шагом двигаясь к Ходимиру.
Конец, – Ходимир закусил губу, оглянулся смятённо.
Ан нет же!
Метнулся вправо, уходя от стремительно летящей холодной смерти, пригнулся – клинок Бориполка свистнул над головой. Левая рука прочно вцепилась в резную кость мечевой рукояти.
А Бориполк уже прыгнул, воздев меч обеими руками, и рушился на корьднича сверху, словно падающий на добычу коршун. Ходимир успевал только, не вставая с корточек, развернуться к нему навстречь и вскинуть меч левой рукой. Лопнула наискось грудь хотомелича, хлынула кровь. Оба князя повалились наземь под могильное молчание двух дружин.
В полотняном летнем шатре шумно, дымно и пьяно.
Не решились вятицкие князья и дедичи поехать в терем Ходимира в Корьдне. Слишком многие примерили на себя победу корьднича, поставили себя на его место. Хватит ли сил устоять перед соблазном похватать пьяных гостей во время пира. И решили не давать нахальному корьдненскому юнцу повода.
После гибели хотомельского князя никто из противников Ходимира больше не отважился спорить о власти – корьднич правильно рассудил, что именно Бориполк и был главным заводатаем смуты. И с его смертью смута затихла.
Пировали в огромном шатре, раскинутом корьдничами прямо посреди вытоптанного поля, между соперничающими ратями. И сторожа вокруг шатра тоже была смешанная – со стороны города стояли вои Ходимира – корьдничи и варяги, со стороны поля – вои мятежных князей. Стояли, глядели в поле, на огни пустыми глазами и сглатывали слюну от запахов из шатра. Пахло мёдами, пивом, жареным мясом (на огне жарился целый бык, ещё вчера мычавший в стадах Ходимира), свежим хлебом, наваристой ухой.
– Я хочу выпить на помин храброго хотомельского князя Бориполка Мстиславича!
Ходимир вздрогнул.
Поднял голову.
Воротынский князь Жирослав поднялся из-за стола и глядел на него, Ходимира, с неприкрытой неприязнью. Ещё один отцов ворог, – вспомнил корьднич, заставляя себя улыбнуться. Должно быть, улыбка вышла кривой или натянутой – гости один за другим примолкли, ждали, что скажет хозяин, с которым они приехали замиряться. Сидящий рядом с Жирославом незнакомый Ходимиру дедич дёргал воротынского князя за полу шитой цветными шерстяными нитками и золочёными греческими паволоками свиты, словно пытался его усадить, да только где там…
Не одолеешь.
Воротынцы выставили на нынешнюю войну немалую дружину, такую же, как и у хотомеличей, а только после гибели Бориполка Жирослав не отважился очертя голову ринуть в бой. А ныне глянь, осмелел, захотел после времени кулаками помахать. И глядит с вызовом, держит в руке полный рог, того и гляди, пиво прольёт на скатерть.
Ходимир поднялся на ноги, заметив, что головы гостей одна за другой поворачиваются к нему. Что-то скажет в ответ на пьяную выходку гостя корьдненский князь? Крика небось ждут, гнева, оскорбления гостя.
– А чего ж… – медленно сказал Ходимир. – Давайте выпьем и на помин. Хороший князь был Бориполк Мстиславич. Добрый хозяин городу своему. И воин храбрый… знал – когда надо с врагом сразиться, а когда не время кулаками махать. Выпью на его помин и я!
За столом облегчённо зашумели, засмеялись – многие уловили намёк в словах Ходимира. Жирослав исподлобья смотрел, как Ходимир пьёт дорогое греческое вино из рога с серебряной оковкой, потом хмуро дёрнул уголком рта, отбросил со лба чёрный с проседью чупрун, выпил из своего рога и грузно сел – дородства воротынскому князю было не занимать.
Витонега смотрела холодно, недовольно поджав губы, колола взглядом. Ходимир даже остановился у порога. Жена отвернулась, глянула на мамку. Холопка понятливо подхватилась, привычно качнула резную колыбель и почти неслышно скрылась за дверью.
– Опять злишься? – князь постарался, чтобы его голос звучал ровно. – Не надоело?
Витонега вновь глянула колюче, словно иглами сверкнула из-под ресниц. Князь вздохнул, сел рядом с ней на лавку, положил руку на плечо. Княгиня дёрнула плечом, сбросила руку. Глядела в отволочённое оконце молча.
– Ну скажи хоть, чего злишься-то? – в голове и голосе князя играл хмель.
– Ты! – прошипела княгиня зло, мгновенно оборачиваясь – только взметнулись тёмно-русые волосы, отлетел в сторону свалившийся с головы повой. – Ты мне что обещал?!
– Что? – не вдруг понял князь. Но почти тут же до него дошло. Охмурел, мотнул головой трезвея.
– Ты мне зимой что говорил?! – Витонега вскочила на ноги, отступила от лавки в сторону, словно стараясь отгородиться от мужа висящей колыбелью. – Ты сказал – вот справлюсь с Мономахом… и тогда – Киев! Поглядим, чьи мечи острее! А теперь!..
Голос Витонеги сорвался, она, всхлипнув, отвернулась.
– А что – теперь? – Ходимир вдруг успокоился.
– А теперь ты опять через братни дружины свою власть укрепляешь! – почти выкрикнула жена обвиняющим голосом. – А про Киев и не вспомнил! Отец с братьями теперь всю жизнь в полоне томиться будут, пока ты в великие князья на Оке лезешь?!
Ходимир представил себя великим князем и едва удержался от усмешки. Добро хоть удержался – во что бы эта его усмешка вылилась – боги знают. Княгине сейчас малого не хватало, чтобы окончательно разбушеваться. В неё сейчас словно вселился строптивый и гневный норов её прапрабабки Рогнеды-Гориславы Рогволодовны.
– Угомонись, жена, – мягко сказал он. – Или лучше было бы, кабы я на Киев походом ушёл, а эти… – он поискал слова, чтобы обозначить мятежных князей и дедичей, но не нашёл пристойных… – а эти бы тут за моей спиной и Корьдно взяли, и тебя, и Гордика… и чего бы мы добились?
Витонега кусала губы. Вестимо, возразить ей было нечего, тем более, что муж был прав. Но и тем больше ей хотелось возразить, а то – закричать, закудесить, срывая зло и гнев от своей неправоты и обиды, невзирая на то, что может разбудить сына, названного по покойному тестю, которого она никогда не знала, Гордеславом. Удержалась. Одолела и гнев, и злость. Поникла головой.
– Что же будет теперь, Ходимире?
– А что будет, – муж пожал плечами. Встал, подошёл вплоть, положил руки на плечи. Прижался щекой к непокорным волосам жены, вдохнул её особенный запах – запах мяты, воска и молока (сама кормила младеня грудью). – Теперь, когда я главного заводатая убил, князья и дедичи против меня не вякнут. Глядишь, лет за десять привыкнут, ярмо холку набьёт… а там, глядишь, Гордик наш над ними и вовсе хозяином полным станет…
– Я не про то, – вновь острожела голосом Витонега, высвобождаясь из его рук. – У отца нет тех десяти лет…
Вестимо, нет.
– Вестимо, нет, – князь едва заметно усмехнулся самыми уголками губ. – Поможем ему раньше. Теперь, когда они в моих руках, можно и их в поход против киян созвать. Может и ещё кого найдём…
Его последние слова прозвучали как-то странно – словно князь опасался выболтать что-то лишнее или сглазить задуманное. Оборвал сам себя на полуслове. Но Витонега не обратила внимания:
– Да?! – вновь обернулась к мужу лицом.
И – ах! – вскинулись на плечи тонкие руки, и по губам пробежала счастливая улыбка. Витонега спрятала лицо у мужа на плече, и Ходимир почувствовал, как намокает рубаха от слёз. Вот только слёз не хватало! – подумал недовольно князь, касаясь любимых глаз губами, и чувствуя, как начинает кружиться голова и гулко стучать в висках кровь.
3
Степь пахла полынью. Душноватой сухой горечью, от которой першило в горле.
Вадим Станиславич по прозвищу Козарин, дедич из Корьдна, остановил коня на высоком взлобке, глянул из-под руки. Где-то в непредставимом туманном мареве голубели едва заметные дали, шевелилось что-то призрачное, ждалось – вот-вот дохнёт оттуда палючим жаром, налетит, шурша и хлопая кожистыми крыльями, зелёнокожая лупоглазая погибель, клыкастая и жадная. И тут же – манила эта даль, хотелось ехать в эти широко размахнувшиеся просторы, туда, где далеко-далеко за окоёмом подпирают небосвод туманные Ясские горы. А то и дальше, за море Хвалынское, в Индейскую страну, где живут нагие мудрецы-рахманы, где говорят по-человечьи звери и птицы, в лесах бродят хвостатые, обросшие шерстью люди, а золотом мостят улицы в каменных городах. Или к тёплым винноцветным морям, где лежит за морем Русским Царь-город, где дома и хоромы крыты листовым золотом, куда тысячи кораблей везут каждый год несметные сокровища.
Вадим вздрогнул, словно очнувшись. Каждый раз, когда он глядел в эту степную даль (а глядел он часто), на него находило что-то вроде забытья, словно грезил наяву. Он верил – придёт время, и отсюда, с берегов Оки, от Москвы и Прони, с великой Волги пойдут люди в эти непредставимые дали. Дойдут и до Индии далёкой, и до Царя-города, и дальше, до тех жарких земель, где люди черны, как смоль, и до холодных восходных берегов, утверждая и там свою речь.
Русскую речь.
Дедич сжал зубы. Вспухли желваки на челюсти, сошлись на переносье брови. Широко раздулись ноздри.
Имя Руси всё шире расползалось над словенскими землями. Киевские князья-чужаки утвердились во главе словенского языка, внуздали прежние вольности крепкой уздой. Забывались прежние имена древлян и дреговичей, волынян и полян, северы и словен. И правнуки тех, кто ещё сто лет тому назад ходили против руси меч к мечу и топор к топору, ныне сами именовались русью. И только кривичи и вятичи упрямо держались, не желая оставлять свои имена и память о предках.
Да и то сказать – из тех кривичей одни полочане остались сами по себе, да и то под рукой князя из русичей ходят – Всеслав Брячиславич-то правнук самому Владимиру, праправнук Святославу. Тому, кто привёл печенегов на Оку, кого и о сю пору недобрыми словами поминают во многих вятицких домах. В роду Вадима Станиславича иначе про Святослава и не говорили, и по другому как разорителем, его и не звали. Вадим верил, что и в других домах вятичей – так же.
И теперь только вятичи по-настоящему блюдут святую старину.
Только они.
– Да ты никак спятил, Вадим Станиславич?! – князь оборотился от окна, вперил взгляд в дедича, и Козарину стало не по себе. Даже лёгкий страх возник – а ну как… и тут же Вадим себя одёрнул – да что ему сделает князь? – Или шутишь?
– Да нет, княже, – мотнул головой Вадим. Глянул твёрдо и уверенно. – Я взаболь тебе говорю.
– Взаболь… – неуверенно протянул Ходимир. Дёрнул жидковатым ещё светлым усом, поглядел на дедича оценивающе, словно опять хотел спросить: «Не шутишь ли?». Но сказал иное. – Стало быть, послать к половцам?
– Ну да, – терпеливо повторил Вадим. – Сломать хребет Ярославичам. Да и Руси всей. С половецкой-то силой…
– Они же враги, – бросил князь запальчиво. – Ты вспомни! С ними же на меже каждое лето рать без перерыву! Они Будимирова отца убили! Они и нам, и киянам враги!
– Главное – что они киянам враги! – возразил Вадим немедленно, ухватясь за неосторожно брошенное князем слово. – Часто так бывает, что вчерашние враги становятся друзьями…
– Враги – друзьями?! – в голосе князя звякнул лёд. – Когда это такое было?
– Да сколько раз бывало, княже, – мягко ответил Вадим. – Хоть вон тех же киевских князей возьми… Святослав этот… – Козарин скрипнул зубами. – То он против козар и болгар с греками и печенегами вместе. То против греков с болгарами и печенегами, то против печенегов с уграми…
Князь молчал, покусывая нижнюю губу.
Обдумывал.
– В конце концов, я же не говорю – давай позовём половцев сюда, на Оку, – обронил Вадим Станиславич словно бы про себя. – Какое нам дело до киян? Они наши враги. Да пусть половцы хоть вовсе весь Киев разорят и пожгут. Нам же лучше…
Он помолчал.
– Давно пора уничтожить это змеиное гнездо. Тогда можно будет и всю власть поиначить!
Ходимир молчал. Теребил пальцами свисающую с пояса шерстяную кисточку, распушил её, того и гляди вовсе оторвёт. Наконец смолк и Вадим – сколько раз можно повторять одно и то же. Бубни да бубни, сколько влезет – а толку?
Наконец, князь процедил, опять глядя в окно:
– Да, это может получиться неплохо…
Вадим не ответил. Пока что князь не сказал ничего существенного, и даже не согласился, чего ж зря языком-то чесать.
Ходимир обернулся и опять обжёг дедича взглядом.
– Пока кияне и черниговцы будут биться с половцами, мы с варяжьими дружинами да с силой всей вятицкой земли и Чернигов сможем забрать, и Киев… и тестя моего сможем освободить тогда. А вместе с кривичами да с половцами-то…
– Так ты согласен, княже? – не выдержал Вадим. И тут же умолк, остановленный взглядом князя.
– Всё это могло бы выглядеть красиво, и даже могло бы получиться, – медленно повторил Ходимир, скривив губы. – Вот только непонятно, с чего это половцы станут нам помогать. Что мы можем им предложить за помощь, кроме крови и смерти?
А умён ты, княже! – восхитился Вадим Станиславич невольно. Он никогда не глядел сам в князья, подобно другим дедичам, и подчинялся Ходимиру умом, как до того подчинялся его отцу. Но тут восхитился неложно. – Умён! Сразу в корень глядишь!
– Добычу, – пожал он плечами. – Пусть берут себе всё, что смогут взять, у киян да черниговцев. Хоть всё пусть возьмут, вместе с ними самими.
– Думаешь, этого хватит? – недоверчиво переспросил Ходимир.
– Хватит, не хватит… – Вадим повёл плечом. – Надо пробовать. Лучше жалеть о том, что не получилось, чем о том, чего не решился попробовать…
Князь помолчал несколько мгновений, перекатил по бритой челюсти острые желваки, потом решительно сказал:
– Добро. Так и сделаем. Но – ты предложил, тебе и выполнять. Послом к половцам ты и поедешь. Тем паче, тебе и дороги степные ведомы хорошо.
На том и порешили.
Приминая высохшую от летней жары траву, на холм поднялся всадник. Колоча, дружинный старшой.
Это ведь только говорится так – старшой дружины. Велика ль дружина у дедича? Конечно, по-разному может быть – у кого из дедичей дружина с пяток воев, а у кого – и под сотню, как у московского Кучко?. А он, Вадим Станиславич Козарин, скорее из первых, чем из вторых, в его дружине никогда больше десятка оружных не кормилось. Вот и водил этот десяток Колоча, старшой.
Остановил коня рядом с дедичем, покосился неприветливо.
Недоволен был.
– Чего смотришь косо, Колоча? – усмехнулся дедич. – Или зуб болит с утра?
Зуб, – пробурчал старшой злобно. – Ещё какой зуб. Забрались к упырячьей матери, в змеиные земли… того и гляди…
Он не договорил, но дедич понял.
Усмехнулся.
Открыто усмехнулся, с насмешкой глянул.
Степи он не боялся. Так, как боялись её на Оке и Днепре, на Волге. Его род издревле привык торговать со Степью, гонять караваны с товаром и в козарские пределы, и в булгарские, и в половецкие. И ему самому тоже в степи легче дышалось, чем в лесах. Привольнее. Не зря его Козарином прозвали, не за одну только память о козарских хаканах да нелюбовь к Святославу.
Увидев усмешку господина, Колоча только насупился и отвернулся, недовольно дёрнув усом – такой беззаботности он ни понять, ни принять не мог. Покосился на подъезжающих ближе воев. Те тоже косились по сторонам настороженно – хоть и навыкли за несколько лет с господином в Степи бывать, а только неуютно было всё равно. Даже те, кто по нескольку раз с ним в Степи бывал.
– Не кисни, Колоча… – начал было Вадим, но не договорил – старшой вдруг, приподымаясь на стременах, указал на что-то в степи, и тут же пронзительно свистнул. В дружине давно уговорено было, какой свист что означает. Чтобы времени не терять на объяснения.
Полохнулась дружина.
Ощетинилась калёным оцелом, вмиг собралась в кучу, укрылась за щитами. Тускло блеснули на солнце мечевые лёза, хищно высунулись из-за щитов жала стрел.
И только потом, после того, как вятичи изготовились к бою, донёсся до них дробный топот копыт – мчались десятки коней. Некованых коней. Десятки всадников.
Колоча сбледнул с лица, указал на восход – дрогнула рука, одним лишь этим да бледностью выдав страх. Но и без него уже все видели – рассыпавшись лавой по степному приволью, со свистом и гиканьем к ним мчатся два десятка конных.
Половцы.
Колоча обернулся к дедичу, словно спрашивая «Что теперь? Приказывай, господине!». А может сказать хотел: «Это с ними ты договариваться собирался?». Знала дружина, куда едет дедич, знала и поварчивала, убийцы, мол, вороги да грабители, чего и ехать-то к ним; поварчивала, но ехала – не ворчать порядились, а служить, вот и служи, делай, что господин велит.
Вадим Станиславич шевельнул рукой, утишая вновь поднявшийся ропот, тронул коня навстречь налетающей лаве, каждое мгновение ожидая стрелы в грудь или осила на горло. Но лава внезапно рассыпалась, разделилась на два ручья, обтекла горстку ощетиненных железом, взмокших от напряжения вятичей, закружилась вокруг них стремительным гикающим, свистящим, ржущим водоворотом. Мы здесь, мы здесь, жди, готовь руки под верёвку, а горло под нож! Дедич внезапно понял, что ещё мгновение или два, и он не выдержит – заорёт что есть горло от спирающего голову безумия и страха, рванёт меч из ножен и ринется навстречь этому кружащемуся потоку. И перебарывая удушливый страх и подступившую к горлу тошноту, он вскинул руку, привлекая внимание.
Сначала стихло гиканье. Потом свист. Потом начало замедляться кружение, и скоро степные кони уже не стелились над степными травами стремительным галопом, а бежали ходкой рысью. А потом и вовсе двое или трое степняков замедлили конский бег, и выехали к вятичам, которые уже и вовсе попрощались с белым светом или волей, даже запястья саднили заранее, ожидая колючий осил конского волоса.
Приблизились.
Неотрывно глядели («Вон, вон, гляди что у него!») на поднятую руку Вадима – с ней трепетал на ветру подаренный когда-то его отцу печенежским ханом чёрный бунчук конского волоса, знак власти. Половцы чтят те же знаки власти, что и печенеги, те же знатные роды. «Орус[5 - Орус – название русских у кипчаков.] с тугом[6 - Туг – бунчук у тюрков.], видали ли такое диво?!» А Вадим Станиславич морщился, слыша эти голоса – опять их принимают за клятую русь.
Наконец, всё стихло. Только фыркали кони, топотали, переступая с ноги на ногу, да звякало железо сбруи. Глядели в четыре десятка глаз половцы, столпясь вокруг вятичей. Глядели в шестнадцать глаз вятичи, каждый миг ожидая подвоха.
