КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ. Первый чеченский след. Часть1

– Как погиб капитан Никулин Денис Степаныч?– спросил полковник.

– Поехал он в аул с пятью бойцами за продовольствием, а там их ждала засада, солдат поубивали, а Денис Степаныча хотели в плен живьем взять. В его пистолете патроны кончались, он саблей стал обороняться, встал спиной к амбару и бил басурман, пока сабля не сломалась. Потом обрезком сабли пронзил себе сердце. Одна армянка спряталась в доме напротив и видела все. Мы на том месте восемнадцать трупов насчитали, некоторые были пополам рассечены. Небывалой силой был наделен капитан и погиб, как герой. Так они, гады, его тело прибили на крест перед нашим редутом. После смерти капитана я принял команду на себя. Ночью мы с двумя десятками казаков отбили тело капитана и похоронили по православному. Не было у нас трусов, все дрались как львы, – есаул достал из кармана листок бумаги, – вот, господин полковник, список особо отличившихся бойцов, представленных к различным наградам .

Полковник взял листок, прочел.

– Русаков, я смотрю, вы себя первым в список внесли, от скромности не умрете.

Все засмеялись. Есаул со злостью в глазах подождал, пока стихнет смех, и сказал:

– Это не моя рука, это капитан Никулин писал, смейтесь, смейтесь, скоро вам не до смеха будет.

– Извини, есаул, ступай, отдыхать, – сказал полковник.

Есаул вышел, он был вне себя от шутки Степанова, а особенно – от смеха офицеров.

– Смеются сволочи, мы там воюем, а они здесь в тепле сидят, – он взялся за плечо. Оно вдруг сильно заныло, в темноте есаул не заметил, как я за ним шел. Есаул, не переставая, ругался. Я не мог понять, от чего он ругается: от боли в плече или от обиды в сердце. Русаков, бормоча себе под нос, подошел к своей сотне. Казаки в ночной тишине не спали – ждали его.

– Что ругаешься? – спросил кто-то.

– Да ну их, сидят сволочи, смеются, их бы гадов в ту резню.

Седой казак, подходя ближе, сказал:

– Зря ругаешься, есаул, там нет офицеров, которые не были в бою. Там есть такие, которые по боле твоего воевали, ну а смеются – правильно делают, на войне без смеха нельзя, смех нам помогает расслабиться, а так сердце не выдержит. А кто это с тобой?

Есаул повернулся ко мне и спросил:

– Ты кто?

– Я земляк из Мценска.

– А, ты! Давай завтра поговорим.

Я попрощался и ушел. Подойдя к казарме, увидел собравшихся солдат: "Меня, наверное, ждут; видели они, что я за есаулом пошел. Сейчас расспрашивать будут, а я не знаю ничего, опять врать придется". Я шёл, обдумывая, что им сказать. Вдруг на меня сзади кто-то набросился и сбил с ног. Это был Богдан. Я его такого радостного не видел давно. Он стал меня обнимать, целовать.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Я письмо из дома получил, Аленка пишет, – немного успокоившись, сказал Богдан.

– А мне письма нет?

– Тебе дружище письма нет, – с досадой ответил он, – но Аленка пишет и про твоих, все хорошо у них.

– Ну, давай поподробней.

Богдан начал читать, его жена писала, что у них все хорошо, барин их не трогает: «…Передай Коле, что его родители скучают по нему. Мы каждый вечер собираемся вместе и о вас говорим, как вам там горемычным служится. Хорошо, что войны нет…» Я спросил:

– Про моих больше нечего нет?

– Нет, больше ничего не пишет, привет тебе передает.

Я по его словам понял, что он что- то не договаривает.

– Ну, а еще что пишет?

– Пишет, что я к январю отцом стану, – как- то нерешительно сказал он. Я даже подпрыгнул.

– И что ты молчишь? С этого надо было начинать. Поздравляю тебя, друг,– сказал я, обнимая его.

– Да рано еще поздравлять, пусть родит. Я вот думаю: как мне казака назвать, а?

Он посмотрел на меня:

– В кумовья ко мне пойдешь?

– Пойду.

– Только бы родила хорошо.

– О, за это не переживай, твое дело главное, основное, самое сложное. А Аленке осталось родить и все, для баб это дело простое.

– Скажешь тоже. Ладно, кум, пойдем спать, завтра день будет трудным.

– Пойдем, – согласился я.

Утро сразу показалась не таким, как всегда. Нас, новобранцев, построили на плацу, полковник говорил громко и четко, по – военному .

– Солдаты , наступил день , когда вы присягнете на верность царю –батюшке, и с сего дня вы станете защитниками Отечества, защитниками своих земель, защитниками своих семей. Теперь никто, кроме вас, не остановит врага, который решится нарушить покой наших жен, матерей. Помните, солдаты, что нет злее врага и бесчеловечнее, который достался нам. Во многих войнах участвовал, во многих битвах бывал. Но скажу вам, что нигде не встречался с таким врагом, который измывается над пленными, пыток которых свет не видел. Перемирие, которое заключил наш наместник, по всей видимости скоро закончится. И сейчас от вас требуется скорее стать в строй обученными верховой езде и стрельбе, потому как от ваших знаний может зависеть жизнь вашего товарища. Теперь о приятном: сегодня у наших ветеранов приятное событие. Есаул Русаков, выводи тех, кто закончил службу.

Вместе с Русаковым вышло еще двенадцать человек, видимо, они были подготовлены к этому, потому как одеты были «с иголочки». Медали и кресты были у всех, есаул был полный георгиевский кавалер, и еще несколько медалей. На его мундире четко в ряд висели четыре креста. Мы, молодые бойцы, не сводили глаз с ветеранов и их наград. Я про себя подумал: «Это, наверное, традиция такая – в день присяги прощаться с ветеранами». Ветераны шутили:

– Салаги, не переживайте, и у вас будут кресты.

Невеселый стоял тот солдат, который ночью есаула учил сердце жалеть. Полковник тоже это заметил:

– Кузьмич, что невеселый такой? Аль трех крестов тебе мало? – пошутил полковник, – или домой не хочешь?

– Да нет, вашбродь, крестов в самый раз, только ехать некуда, дом мой еще десять лет назад барин вместе с семьей сжег.

– За что? – спросил полковник.

– Барин к дочери моей пристал, а сын вступился, ударил его. За это барин собрал в дом троих сыновей, двух дочек, жену, мать – старуху, дверь подпер и зажег. По щекам ветерана текли слезы. Он их не стеснялся.

– Разрешите обратиться, вашбродь,– как – будто проснувшись, сказал он.

– Слушаю тебя, герой.

– Разрешите остаться в строю, не могу я ехать домой, да и нет у меня дома.

– Ладно, Кузьмич, потом поговорим.

Кузьмич повернулся и пошел. Мы все стояли и смотрели ему вслед. Наверное, у многих здесь похожая судьба. Я посмотрел на своего друга – он опять ушел в себя. Богдан подошел ко мне:

– Слышь, кум, я вот не пойму: по всей России у бедных одна судьба.

– Ты не переживай, ты получил письмо, у твоих все хорошо, радуйся пока.

– Во-во, ты правильно сказал «пока». А что потом?

– Стройся!– крикнул дежурный.

– Давай, Богдан, вставай, пошли. Команда строиться.

Для принятия присяги построили нас на плацу, пришел священник, благословил нас. Все хотели сделать это торжественно, но рассказ Кузьмича тронул душу каждого: и солдата, и офицера. Похоже, праздник был испорчен. Да и какой это праздник? Скорее, наоборот.

После присяги было свободное время, мы сидели и думали каждый о своей судьбе.

– Кто мценский?– послышалось у входа.

– Я!– крикнул я и побежал к выходу. Там стоял есаул, блестя наградами и улыбаясь.

– Привет, земель, пойдем поговорим, расскажешь про Орел мой.

– Да я Орел видел, когда сюда ехал, и то из вагона.

– А раньше не был?

– Не приходилось. Только слышал – строится хорошо, что больше Мценска уже стал.

– Ну, а в Мценске у меня тетка, на Стрелецкой горе живет. Бывал там?

– Мы с отцом зерно на мельницу возили, а мельница у подножья Стрелецкой горы.

– Да, да, помню,– задумчиво сказал есаул.

– А где тетка живет? – спросил я.

– На горе направо, третий дом.

– А, знаю, хороший дом. Мы с Богданом на вокзал ходили каждый день по этой улице, я там каждый дом знаю. Богдан тоже здесь. Мы с ним из одной деревни, Ядрино.

Есаул задумался:

– Ядрино, это что за городом, в лесу.

– Так точно, Ваше благородие.

– Тебя как зовут?

– Абрамов Николай.

– Я с тобой как с братом поговорил, о земле родной вспомнил, как будто дома побывал, а ты «Так точно», мы что в строю, что ли? Говори свободно. Меня Андреем зовут, когда будем в строю, другое дело, а здесь расслабься.

– Андрей, я спрошу, ладно?

– Спроси. – Андрей, тебе когда домой?

– Не знаю, пока сотню сдам, пока вас понатаскаю, думаю, через месяц, не раньше.

– Мы с Богданом в казаки хотим, поможешь?

– Что от меня будет зависеть – помогу, но вы и сами должны уметь все, как в стременах не слабы, казаки в сотне почти все из одной станицы. Все с детства на коне, а вы как?

– Я думаю, не опозоримся.

– Тут мало этого, вы должны быть лучше их, вас скольких привезли?

– Шестьдесят двух.

– Вот, а мне в сотню надо всего восемнадцать, и выбирать буду не я один. Сам полковник большой любитель этого дела. Выбирает самых лучших, завтра увидишь – будет целый праздник. Слушай, земляк, а может тебе в канониры пойти? Там лучше, и в бой они не ходят, издали стреляют.

Я сделал вид, что обиделся.

– Да ладно, ты не обижайся, сказал же: помогу.

– Спасибо.

– Спасибо скажешь, если живой и невредимый домой вернешься. Ладно, пойду к своим. Ну, пока, Колюха, завтра увидимся. Мы простились. Я рассказал все Богдану. Тот на мое удивление никак не среагировал.

Утро выдалось солнечное. Выйдя из казармы, я посмотрел на плац. Там уже суетились солдаты – готовили для экзаменов площадку. Строили на ней настилы из бревен, чтобы их перепрыгивать, рыли ямы, наполняя их водой, готовили копья, сабли для джигитовки. «Весело сегодня будет», – подумал я.

После завтрака нас построили на подготовленной смотровой площадке. Здесь стоял весь полк. Зрелище обещали грандиозное. Из аула и города пришли гости посмотреть на казаков, все ждали приезда высокого начальства. Оно не заставило себя долго ждать. Приехал заместитель генерала Муравьева со свитой. Этот заместитель был не в военном, весь разодетый, как баба. Я таких нарядов никогда не видел. Его окружали в основном женщины, такие же наряженные, как он. Полковник Степанов ему отрапортовал:

– Князь, разрешите начать?

Князь небрежно махнул рукой, мол, начинайте. Полковник вышел на середину, встал так, чтобы было всем слышно и начал:

– Дамы и господа, позвольте мне перед началом немного объяснить правила нашего состязания. В казачьей сотне есть восемнадцать вакансий. Мы должны из желающих попробовать себя в джигитовке выбрать лучших. Участники должны преодолеть все препятствия: выйти на прямую, копьем сбить приготовленные горшки. И в заключении, на участника нападут пятеро конных казаков. Сабли у всех будут затуплены. Не обязательно их победить. Да и скажу вам, что это невозможно. Все казаки бывалые, не одну войну прошли. Необходимо просто несколько минут продержаться. Но не бойтесь: бить будут не сильно, но больно. Так, начнем! Желающие, принять в состязаниях участие выходи, стройся!

Желающих оказалось много, почти все новобранцы хотели попасть в казаки. – Кто первый, выходи.

Первым вышел очень уверенный в себе хлопец. Лихо вскочил в седло, вышел на исходную. Слева висело копье, справа – прикрепленная затупленная сабля.

– Первый пошел!

Первый круг смельчак объехал под громкие аплодисменты зрителей. Он-то вставал на седло ногами, то пролазил под брюхом лошади. Я про себя подумал: «Как в цирке». Все преграды перелетел отлично; следующий круг был с копьем, он на ходу достал его и несколько раз прокрутил над головой, затем очень точно сбил горшок. Публика ликовала. В заключение на него двинулись пятеро казаков с саблями. По ним было видно, что они нападают меньше, чем в пол силы, но и этого хватило, чтобы наездник упал с лошади. Второй на глазах у всех зрителей под оглушительный смех упал в воду. Третий не попал в горшок.

Мое внимание привлекла девушка в чадре, судя по фигуре, она была молодой. Какая-то непреодолимая сила потянула меня к ней, я подошел и спросил:

– Девушка, позвольте полюбопытствовать, вам хорошо видно? Девушка опустила голову и молчала, а я продолжал:

– Девушка, вы можете говорить по-русски? Она продолжала молчать. Я будто про себя сказал:

– Не понимает она ни хрена.

Но она вдруг резко повернулась ко мне и на чистом русском ответила:

– Я понимаю по-русски, но не понимаю некоторых солдат, которые пристают к девушкам, вместо того, чтобы пробовать себя на ристалище.

– Хорошо, мадам, следующий заезд я посвящаю вам. Позвольте узнать ваше имя.

– Мое имя слишком известно в этих местах, вот если вы победите, я назову его вам.

– А личико покажете?

– Победите сначала, вон уже девятый в лужу упал. На словах вы все казаки, а в деле, увы, только лужа.

– Я не прощаюсь, но учтите, если я – в лужу, то вы меня никогда не увидите. А если пройду, то вы от меня никуда не спрячетесь.

Я развернулся и пошел к столу, где сидели судьи. Подойдя к есаулу, на ухо прошептал:

– Андрюх, позволь нам сразу вдвоем выступить.

– Зачем вдвоем?

– Мы с детства вместе, наша сила в единстве, мы когда вместе нас никто не может победить. Разреши нам вдвоем?

– Как это?

– Но пусть там казаков будет десять.

– Ладно, идите, готовьтесь, я все организую.

Я подошел к Богдану, рассказал про девушку, про то, что договорился с есаулом. Богдан спокойно выслушал и сказал:

– Опять ты всё решил без меня, вот и езжай сам.

– Ладно, – спокойно сказал я, – поеду один на десятерых. Прощай, друг.

Я отошел, зная точно, что Богдан пойдет за мной. И я не ошибся – мой друг подошел уже со своим планом.

– Кум, работаем так. Слушай сюда, что я скажу, кому удавалось дойти до казаков, останавливались и ждали, пока они на них нападут. А мы сами на них налетим, с налета неожиданно атакуем их, и еще посмотрим, чья возьмет.

–Ты что, Богдан, они уже лет двадцать воюют. Как мы их победим?

– Ты помнишь, как дядька мой учил? Почти то же самое, только копья мы в горшки метали. Давай, а?

– Поехали, там посмотрим.

Я смотрел, как ставили дополнительные горшки. Подъехали еще пять казаков. Но не это меня интересовало, я искал в толпе ту девушку, что тронула мое сердце. И увидел ее уже в первом ряду, она скромно махнула мне рукой. Я ответил тем же. Она подошла поближе. А это значит, что я ее чем-то заинтересовал. Только бы победить.

– Господи помоги! – взмолился я.

Мы попробовали управлять ногами, кони легко поддались. Так, значит, руки в бою будут свободные. Оба коня были гнедые, настоящие казацкие кони, как легко ими управлялось. Мы взяли по две тупых сабли и вышли на исходную. Казак с флажком подал команду. – Готовсь, марш!

Мы рванули с места. Кони были прекрасными, понимали каждое малейшее движение ездока, легко перелетали через препятствия. Выйдя на прямую, мы достали копья и метнули их. Копье Богдана угодило прямо в цель, разбив при этом горшок, а мое слегка затронуло горшок, но все же сбило его с палки. На полном ходу мы налетели на казаков, наши кони грудью ударили их коней, да так, что две лошади вместе с наездниками упали на землю. Не давая казакам опомниться, мы налетели на них. Работая двумя руками, поразили четверых солдат, остальные, окружив нас, все-таки победили, но их осталось всего пять. В фехтовании они оказались сильнее нас, но минут десять, если не побольше, мы продержались. Полковник дал нам команду подойти. На бегу мы поправляли форму. Степанов встретил нас с улыбкой:

– Ну, казаки, порадовали старика, давно не видел такого боя.

И вдруг серьезно спросил:

– Чей план?

– Мой, – ответил Богдан.

– Дважды молодец, как фамилия?

– Кузьмин.

– Я смотрю, вы работаете двумя руками. Кто научил?

– Дядя.

– Молодцы, нечего сказать. Ступайте форму получать. А что у тебя с плечом?– обратился он уже ко мне.

В горячке боя я не заметил, что у меня всё плечо в крови.

– Да, ерунда, царапина.

– Быстро в лазарет.

Я искал в толпе ту незнакомку, но не увидел и, повинуясь приказу, пошел в лазарет. Там мне сделали перевязку и отпустили в казарму. На выходе меня ждал Богдан. –Ну, что, кум , подлатали тебя немного?

– Да вот, угораздило, но ничего, мы им тоже хорошо поддали.

– Сколько человек взяли в казаки?

– Восемнадцать самых лучших.

Мы обнялись и пошли спать.

Глава 3

Утром разбудил Павлов:

– Ну что, солдаты, сегодня будем учиться стрелять. После завтрака жду всех в ущелье.

Идя туда, мы все думали, что за специальный метод обучения у него. Подойдя ближе, мы увидели небольшое ущелье, вернее, начало ущелья, дальше оно уходило далеко в горы, где открывался красивый пейзаж. Здесь еще был песок, но дальше в горы уходила дорога из одних камней. Метрах в двадцати у скалы стояли мишени, на позиции нас ждал Павлов.

– Солдаты, слушать меня внимательно, говорю один раз, а проверять буду часто.

Он взял в руки винтовку:

– Ну вот, знакомьтесь, это на ближайшие пятнадцать лет ваш самый лучший друг, и я вам помогу познакомиться с ним поближе.

На телеге лежали сумки, полные патронов. Андрей Ильич приказал взять сумки, положить их рядом с собой.

– Для стрельбы лежа – марш! Заряжай! Приклад к плечу крепче прижимай, пли!

Раздался выстрел. Павлов просмотрел все мишени.

– Все мимо, – объявил он, – теперь слушай мою команду. Взяли по патрону и бегом к мишени. Ткните в нее пулей, а чтоб вы опять не промазали, возьмите с собой сумку с патронами.

Я поднял сумку. В ней было больше пуда, пулю взял в другую руку, приготовился.

– К мишеням бегом марш.

Мы подбежали к мишеням, ткнули в нее пулей, побежали назад. В сумке были острые от пуль края, на плечо ее было больно положить, приходилось тащить в руках, но она очень больно била по ногам.

– Издевается, гад, – прошептал Богдан. Мы подбежали в исходную. Павлов спросил:

– Ну что, попали?

– Скотина, – прошептал Богдан.

– Для стрельбы лежа – марш!

Мы легли.

– Заряжай, пли!

Я хорошенько прицелился и выстрелил, сразу же заметил, как моя мишень покачнулась, значит – попал. Павлов просмотрел все мишени. На этот раз не попали восемь человек, Богдан в том числе. Не попавшие в мишень опять взяли патрон, сумку и побежали к мишеням и обратно. Третий залп попал только я один. Все побежали, а я так и остался стоять, и отчего-то мне стало так неудобно перед своими товарищами. Я стою, а они бегают. И они как-то искоса посматривали на меня. Следующий выстрел я попал опять, но чтобы не выделяться, я молча поднял сумку с патронами и приготовился к бегу.

– Абрамов, ты попал? – спросил Павлов в ожидании ответа.

– Хочу посмотреть, может показалось.

– К мишеням бегом марш!

Мы побежали. Богдан был вне себя, он проклинал нашего офицера, на чем свет стоял. Так продолжалось, пока мы не упали совсем без сил, но стрелять так и не научились. К вечеру мы еле-еле дошли до казармы. После ужина к нам вошел дежурный и крикнул:

– Кузьмин, к штабс-капитану!

Вернулся он оттуда совсем бешеным, таким я его давно не видел. Богдан встал у дверей в казарму, громко спросил:

– Ну, браты, говори, кто меня Павлову сдал.

Я спросил:

– Что случилось?

– Да вот, какая-то сволочь Павлову настучала, что я его сегодня на стрельбище ругал всякими словами.

– Это что ж, браты, у нас крыса завелась, да? – спросил я. Богдан отодвинул меня своей ручищей:

– Не лезь, когда я говорю. Крыса! Лучше выходи, все одно узнаю, потом порву на куски. Солдаты загудели, что теперь и говорить нельзя, все будет известно Павлову. Во попали!

Богдан стоял посреди казармы и продолжал:

– Что, крыса, спряталась? Все равно вычислю и порву.

Он повернулся и пошел к своей кровати. «Его от злости вот-вот разорвет»,– подумал я. И чтобы как-то успокоить его, сказал:

–Слышь, друг, говорят, после присяги нас теперь в аул будут выпускать, пойдешь со мной? Мне надо найти ту девушку.

– Николай, меня завтра будут плетьми сечь.

Я вскочил, как ужаленный и закричал:

– За что?

– Да понимаешь, стоит эта плесень передо мной, орет, что я его на стрельбище поносил, кулаками машет. Ну я ему спокойно так говорю: «Ваше благородие, вы кулаками-то не машите, а то я боюсь – не стерплю.» Ну, Коль, я же ему честно сказал, а он почему-то обиделся, заорал, что завтра на плацу высечет. Я ему также спокойно: «Вашбродь, война, – говорю, – скоро, стрелять там все будут.» Тут вообще что началось, позвал казаков на меня, я так и стоял спокойный такой, а он всё орал и орал. Меня казаки вывели, привели сюда, сказали, что я под арестом и выходить никуда не должен. Я встал, подошел к выходу, там стоял казак. «Вот блин, попал куманек, характер дюже прямой у него» – подумал я. Утром об экзекуции знал весь полк. На двух столбах весели веревки для привязки рук. Нашу роту построили ближе всех, чтобы виднее было. Богдану привязали руки, два палача приготовили плети. Ждали только полковника. Он появился и издали узнал лихого наездника. Подойдя ближе, спросил у Богдана:

– Что ж, ты, казак лихой, офицера обругал, а?

– Виноват, ваше благородие, побоев не смог стерпеть, обругал малость.

– Каких побоев?

У полковника загорелись глаза, он смотрел прямо на Богдана.

– Каких побоев, говори? – повторил полковник.

– Ваше благородие, сил нет терпеть побои, меня никто никогда в лицо не бил.

Павлов стоял рядом, конечно же, все слышал. На нем лица не было. Я видел, что он боится, но Павлов молчал, боялся влезть в разговор. Полковник повернулся к нам:

– Кого еще бил?

Я и еще человек десять подняли руки. У меня на душе стало спокойнее. Молодцы, ребята, заступились за Богдана. Ведь на самом деле он никого не бил, и все солдаты это понимали. Орать – орал, оскорблял, но никогда не бил. Полковник смотрел в глаза Богдану:

– Развязать его!

Полковник был в страшном гневе.

– Штабс-капитан!

– Я!

– За мной в штаб. Всем разойтись.

Я, радостный, подбежал к другу, подал ему рубаху, обнял. Потом строго спросил:

– Кум, ты же говорил, что он тебя не бил.

Богдан хитро улыбнулся:

– Учитель у меня хороший!

– Вот видишь, как бывает иногда полезно соврать, – ответил я.

– Так ведь иногда, а ты врешь всегда. Мы обнялись и пошли догонять своих. В казарме Богдан сказал:

– Браты, спасибо! Не дали сгинуть.

Все загудели, начали обсуждать Павлова, как ему сейчас там, у полковника. На середину вышел Серега Бродов. Он явно что-то хотел сказать.

– Ну, чего ты ? – спросил Кузьмин.

– Богдан, ударь меня, я не обижусь.

– Ты про что?

– Это я сказал Павлову, – тихо ответил он и покраснел.

Богдан резко встал. Я попытался его удержать, но он меня оттолкнул. Те, кто стоял за Бродовым, отошли, чтобы, падая, он не зацепил их. Серега закрыл глаза. Я про себя прошептал: «Все, капец ему». Все приготовились к худшему, но Богдан подошел к Бродову и протянул руку:

– Молодец, что нашел в себе силы признаться

Серега с радостью вцепился в руку.

– Помни, помните все, нет в жизни подлее дела, чем доносить на товарища, нам с вами долго еще жить придется, может, и смерть принимать вместе будем.

Все его слушали и наверно думали, какой он умный, какие речи говорит. Только я понимал, что он говорит дядюшкины слова. Тот, как выпьет лишнего, так давай нас уму-разуму учить.

Богдан говорил, пока его взгляд не совпал с моим.

– Теперь подождем нашего командира, что тот скажет?

Командир не заставил себя долго ждать.

– Сотня, стройся! На обучение стрельбе шагом марш!

Мы вышли с территории полка, в лицо дунул сильный ветер с песком. Я подумал: «Как же стрелять? Ведь песок попадал в нос, глаза, рот.» За высоким забором ветер не казался таким сильным. Павлов на лицо натянул платок, на глаза надел очки. «Вот сволочь!» – подумал я. В самом ущелье ветер казался тише, но песок все же попадал в глаза. Стрелять было еще труднее. Кто не попадал, снова бежали к мишеням с сумкой. Но с каждым выстрелом таких становилось все меньше и меньше. Наверное, при двадцатом выстреле попали все, но это не обрадовало нашего командира, он приказал увеличить расстояние до мишеней. При первом залпе не попал никто, и все побежали с сумками к мишеням. – Да с такого расстояния просто невозможно попасть, – сказал я солдатам, но Павлов услышал меня.

– Солдат, ко мне марш!

Я подошел.

– Дай винтовку.

Он зарядил, прицелился.

– Последняя мишень справа. Он выбрал самую дальнюю мишень и попал в самую середину.

–Абрамов, держите винтовку, тренируйтесь.

И мы опять: то стреляли, то бегали. У кого получалось, у кого нет. Не хочу хвалиться, но у меня получалось лучше всех. Через несколько часов меня подозвал Павлов:

– Оставляю тебя старшим. Пусть стреляют и бегают, ясно?