скачать книгу бесплатно
Он начал паковать кофр. Что-то все-таки надо взять, дорога неблизкая. Совал все подряд – кофр большой.
Ясное дело – что бы он ни говорил, это, несомненно, любовь. Я ему не завидую. Если она, как Кардель говорит, уже оттолкнула его раньше, то с чего бы теперь ей бросаться к нему в объятия? Он и есть главный виновник. А что касается внешности, он и так особой красотой не отличался, а уж после пожара…
Эмиль прервал размышления и тряхнул головой, будто хотел сбросить наваждение, и произнес вслух:
– Ничем я ему не обязан! Какое право он имеет ждать моей помощи? Придет время, и я с чистой совестью сделаю шаг в сторону. Пусть идет своей дорогой и разбирается сам.
В тишине тиканье роскошных часов Сесила казалось оглушительным. Эмиль прекрасно помнил: почти всякий раз, когда логика вступала в противоречие с чувствами, Сесил испытывал затруднение. Это воспоминание почему-то его разозлило. Он вслушался в эхо произнесенной фразы: «…разбирается сам…» – и она показалась ему неубедительной. Посмотрел в зеркало – в очередной раз поразило почти портретное сходство.
– Всю жизнь я хотел быть похожим на тебя, Сесил. И только теперь, когда я понял, чего стоит их восхищение… Шулерство и ложь. Ничего так не хочу, как повернуться к ним спиной, и поскорее. Как только доделаю все, что должен доделать. Я всю жизнь под замком… сначала отец, потом сестра, потом вино, а в итоге – я сам. Я и есть моя тюрьма. Но ты и сам знаешь, ты же у нас ученый: ничто новое не прорастет, пока не расчистишь старое. Вот этим я и занимаюсь. Ничем другим. Я тоже хочу жить, как и все. И чем дальше отсюда, тем лучше. Теперь я понял: не хочу быть, как ты, Сесил. Я хочу оставаться собой, мне плевать, что делают и говорят остальные.
Эмиль наклонился поближе к зеркалу и встретился глазами с братом.
– И ты скоро исчезнешь. Ты привидение, мираж, тебя не существует. Галлюцинация. Когда закончится вся эта история, твоя роль в пьесе окончена. Для меня каждый шаг в этом расследовании – каинов шаг. Но погоди… оставлю Стокгольм, исчезнешь и ты. Я про тебя забуду.
На улице под окном кто-то затянул пьяную песню. Эмиль покрылся гусиной кожей – настолько явственно представилось ему жгучее и ласковое прикосновение перегонного к слизистой глотки, как оно без сопротивления, будто раскаленная стрела, проникает в тело, освещает самые темные уголки сознания и помогает понять: они пусты.
В такие моменты ему особенно тяжело.
Зажмурился и прошептал:
– Я докажу вам, что вы ошибались. И ты, и отец. Я докажу вам, что выбранные вами пути – не единственные. Все будет, как я того захочу.
6
В толпе она видится ему постоянно. Но это не она. Каждый раз не она. А во сне – как живая. Один и тот же сон, поэтому он старается не спать. Зимой было нетрудно: как бы ни ложился, какую бы позу ни принимал – тут же вскакивал от боли. Даже прикосновение одеяла ощущалось как ожог, будто языки пламени опять и опять лижут тело. Он мог только сидеть, и то в строго определенной позе, вынужденной, как сказал Винге. Но теперь волдыри прошли, и ничто больше не удерживает его в бодрствующем состоянии. Кожа кое-как зажила и напоминает оплывшую свечу: на месте бывших ожогов остались грубые рубцы. Еще болезненные при прикосновении, но Кардель не обращает внимания. Невыносимое жжение, что в первые недели облегало все тело, как плотно сидящее белье, отступило. Осталась только резь в культе, но это не привычная жующая ломота, не ощущение постоянно перемалывающей кости якорной цепи «Ингеборга». Это острая боль, появившаяся в кошмарные секунды, когда он топил Эрика Тре Русура в овечьем корыте. Боль, ни за что не желающая отступать. Он даже вскрикивает иногда, а ведь в свое время молча, сжав зубы, следил, как фельдшер ржавым рашпилем обтачивает острые края отпиленной кости.
Но нельзя же вообще не спать… сон все равно выжидает удобный момент и валит борцовским захватом. Опять и опять бежит он по пылающему дому со свертками в руках. Карл и Майя, крошечные нежные тельца. Падает, теряет, вновь бежит с пылающими волосами. Бесполезно – ее дети погибли, и это его вина. Протянутая рука помощи обернулась кошмаром. И тут же появляется она. Раз за разом молит он о прощении, но она будто не понимает язык, на котором он говорит. Молчит. Оглохла от горя. Кардель чувствует свое ничтожество: все, что бы он ни говорил, в ее ушах не более чем досадное жужжание запутавшейся в гардине мухи. Оглушена горем. А может, и вправду не понимает, лишилась рассудка – еще одна жизнь на его совести. Иногда сон заряжает иные капканы, капканы невыносимого стыда. Он просыпается с колотящимся сердцем.
Не помогает ничто: разве что прижать со всей силы культю к острому краю откидной койки, пока не потемнеет в глазах.
Но сегодня ему удалось выйти победителем. Весь день топтал слякоть на улицах города. Скоро вечер, и он опять возобновит поиск. Ему почему-то кажется, она появится в тот самый момент, когда он зайдет перекусить или забежит домой подсушить у печи обувь. В памяти то и дело всплывают слова рыбака: мальчик. Взял за руку и увел в Город между мостами.
Что-то здесь не так.
Не успел натянуть ставшие жесткими, как фанера, башмаки, стук в дверь – почти забытый звук. Он подождал немного: а вдруг ослышался? Может, кто-то стучит в соседнюю дверь? Но нет – стук повторился.
Винге. Стоит и не решается войти.
– Эмиль… вот как. Заходите. Вам повезло, что меня застали. Как раз собрался уходить. Хотя… назвать везением – явный перебор.
Кардель поднял с пола протез – тот самый, почерневший и кое-где обуглившийся от огня. Так и не удосужился заказать новый. С привычной руганью начал прилаживать ремни к культе. Почти никогда не удается сразу – деревяшка выскальзывает, падает на пол, и начинай все сначала.
Винге отвернулся, не решаясь предложить помощь без отдельной просьбы.
– Блуму удалось найти имение Сетона. Если не имение, то, по крайней мере, уезд. Я отправляюсь туда.
Кардель кивнул.
– И все?
– На сегодня все. Покажется в городе, мы его возьмем. Полиция предупреждена, хотя, как бы вам сказать… неофициально. Отдельное спасибо Блуму. Если что-то пронюхают, тут же дадут мне знать. К тому же… если Сетон, против ожиданий, и в самом деле в городе, вряд ли ему так уютно в щели, куда он залег. А кончатся деньги, придется выползать на свет. Голод выкурит.
– Вы, как я вижу, время даром не теряли. Про ваши подвиги много болтают.
– Делал то, что должен. И не более того. – Винге обиженно нахмурился.
Совместная вина – вот что их объединяет. Усиливающееся и ослабевающее, но никогда не исчезающее чувство. Вечное холодное молчание остывшего праха сгоревших детей… Кардель пожал плечами. Лучше бы он этого не делал: ремни соскользнули с культи, и деревяшка опять грохнулась на пол.
– Не хотел вас уколоть. Хотя… что там скрывать – зависть. Хотел бы и в своем деле достичь чего-нибудь хоть близкого, но где там.
– Пока не везет?
Кардель примерился к очередной петле, вдернул ремешок и горестно покачал головой:
– Как под землю провалилась. А может, так оно и есть – под землю. Может, только могилу искать и осталось. Но это ничего не меняет.
Винге рассеяно оглядел каморку:
– Вам что-нибудь нужно? Деньги?
Кардель неприятно хмыкнул:
– Деньги? Ну нет. Денег хватает. Мне много не надо.
Винге не удивился. Или скрыл удивление.
– Что ж… понадоблюсь – ищите Блума. Если поездка что-то даст, найду вас сам. Боюсь, потребуется несколько недель. Вернусь с теплом. – Винге бледно улыбнулся. – Буду всем говорить: вот! Это я принес лето. Если бы не я, так и мерзли бы.
Он пошел к двери, но остановился на пороге. Карделю было ясно: что-то Винге недоговаривает. Но спрашивать не стал.
– Ваши ожоги зажили неплохо… если принять во внимание обстоятельства…
– Я слышал, Сергель собирается ваять второго Геркулеса Фарнезского, – усмехнулся Кардель. – Или какого-то другого Геркулеса, не Фарнезского, хрен его знает. Ищет голых мужиков, натурщиков, как это у них называется. Я там часто прохожу, думаю: неужто не заметят такого красавца? Но нет. Пока не позвали. Глаз у них, что ли, нет.
– Жан Мишель, – решился наконец Винге. – Если позволите: в ваших поисках есть какая-то система? Послушайте, я…
– Хожу по улицам, – резко прервал его Кардель. Присутствие Винге почему-то удваивало муки совести. Он устал от Винге, устал от унизительного ощущения, что ему нужен кто-то с более острым умом, но при этом прекрасно понимал: никакой помощи он не заслужил. – Хожу по улицам, спрашиваю, да все без толку. Описываю и сам понимаю – слишком многие соответствуют. Иногда заносит черт-те куда… а что у меня за выбор?
– Если бы с нами был Сесил, он бы наверняка посоветовал вам вернуться к исходной точке. Точка и есть точка, из нее можно провести сколько угодно линий. Возвращаться к исходной точке. Раз за разом, если необходимо. Начинать с того, что вы знаете точно. С фактов, не вызывающих сомнений. А потом двигаться дальше.
Кардель уставился на Винге. Тот впервые не отвел глаза.
– Но Сесила же с нами нет, Эмиль. Или как?
7
Пришел май, но весенняя прохлада никак не хочет уступить долгожданному лету. Ночные заморозки в середине апреля оказались последними, больше не повторялись, и все же почти побежденная зима не сдалась. Несколько теплых дней подряд подарили надежду – ну вот, наконец-то! – и тут же зарядил холодный колючий дождь. Для Карделя, да и не только для него, – худшее, что способна подкинуть природа. То же, что глубокая осень. Город между мостами зажат между морем и озером, вечная жертва прихотливых игр и единоборств восточных и западных ветров. Недостаточно холодно, чтобы преодолеть сырость; когда на улице мороз, даже снег, можно хотя бы одеться потеплее, но в такую погоду не помогает ничто. То обрушивается ливень, то часами сеется моросящий ледяной дождь. Влага проникает под одежду, добирается до костного мозга, куртка промокает насквозь, воротник сдавливает шею, как объятия утопленника. Все кругом серо, цвета радуги то ли смешались в один, то ли выжидают где-то в архипелаге. А может, боги погоды решили показать Ройтерхольму убожество и никчемность его бесконечных указов; барону, конечно, обидно, но страдают-то люди. Хмурые, обозленные лица, никто не останавливается поболтать, никто не улыбается. Те, у кого есть возможность, носа на улицу не высовывают. У Карделя такой возможности нет. Неутомимо топчет он насквозь промокшими подметками мостовые города.
Конечно же, он далеко не сразу последовал советам Винге, но, как только до него дошел смысл, что-то произошло. Возможно, армейская привычка к подчинению преодолела неприязнь. Слишком много дней своей молодости он провел под окрики фельдфебелей, поручиков и старших канониров. Теперь ему достаточно зажмуриться, представить себя на скользкой от дождя и морской воды палубе, выпрямиться и вообразить: ничего такого не было. А если и было, то не заслуживает внимания. Быть, как форштевень: горд и несгибаем даже на тонущем корабле. Тот, кто научился стойко сносить удары судьбы, знает, как помогают в таких случаях отборные матерные ругательства.
Вернуться к исходной точке.
На этот раз он идет в Стура Скугган. Большая Тень – лес на окраине города с говорящим названием. Туда, куда она позвала его прошлым летом покараулить детей. День мало чем отличается от других: стада несущихся по небу туч похожи на королевских фискалов, облагающих непосильным налогом нищий, робко и редко пробивающийся солнечный свет.
Он идет на север, пока встречный ветер не доносит до него затхлый запах Болота. Дальше – направо. Несколько скучных коров пасутся у Бруннсвикена. Нищий протянул шапку – в глазах вспыхнула короткая и тут же угасшая надежда. Шлагбаум. Ему не надо показывать никакие пропуска: мундир пальта – сам по себе пропуск. Короткий коллегиальный кивок – проходи. Рядом здание таможни, если его можно так назвать: невзрачный одноэтажный дом, крытый потрескавшейся черепицей. По обе стороны забор, на который, похоже, никто не обращает внимания: доски картинно выломаны. Безмолвное приглашение любому пешеходу, кто пожелает посетить город инкогнито. Но можно не сомневаться: в самом недалеком будущем кто-то попробует въехать и на коляске.
Лес за канавой открывается не сразу: сначала надо форсировать баррикаду густого кустарника – для голоногих наверняка обернется исцарапанными голенями. И только через несколько саженей – галерея стволов, куда ни глянь. Под кронами дубов такая густая тень, что почти ничего не растет. Бронзовые кольчуги сосен. В последний раз был здесь зимой, но никаких признаков людей не обнаружил.
И уж тем более той, кого ищет. Никаких признаков, что Анна Стина хоть раз возвращалась в свою землянку. Он не раз приходил сюда, когда еще не сошел снег. Лучшее доказательство – ни одного следа, кроме лисьих. И еще какой-то мелкой лесной нечисти.
Сориентироваться не так легко. Лес – живое существо, он постоянно меняется, и если не приметил какой-нибудь валун, или необычный холмик, или полянку – считай, заблудился. Снег сошел. Вот пара вырванных с корнями дубов – мартовский шторм постарался. Земля покрыта мокрой прошлогодней листвой и полусгнившими желудями. Дубы просыпаются поздно. Новые листочки уже проклюнулись, но бессильно свисают, будто не знают, как себя вести, как отличить весенние холод и сырость от осенних.
Отличат в конце концов… от земли, несмотря на холод, поднимается тяжелый сытный пар. Все, что нарождается и растет, находит пищу в уже отмершем.
Кардель плутал довольно долго, пока звериная тропа не вывела его на нужное место.
Землянка выглядела по-другому. Здесь явно кто-то побывал. Ветки, из которых была сплетено подобие двери, сломаны и разбросаны. Явно не зверь – дело рук человека. На раскисшей земле полно следов. Кардель прекрасно помнил уроки Сесила: ничего не трогать. Ничего не трогайте, Жан Мишель, пока не придете хоть к каким-то выводам. Присел на пенек. Сердце забилось: самые четкие следы оставлены совсем недавно. Маленькие, наверняка женские, слишком глубоки для детских. Когда в последний раз шел по-настоящему сильный дождь? Не такая поганая морось, как нынче? Вчера? Позавчера? Нет – именно вчера. Следы оставлены позже – иначе края были бы размыты.
Камни сложены полукругом: некое подобие печи. Под отломанной еловой лапой тайник. Завернутая в грязную тряпку мятая сковорода, древний чугунный сковородник с деревянной ручкой, еще какие-то хозяйственные мелочи. Сколько пролежал здесь этот сверток – сказать трудно.
Кардель пошел по следу. Иногда отпечатки исчезали – тогда он прикидывал, куда бы пошел сам, и выбирал именно этот путь. И почти каждый раз оказывался прав: следы появлялись вновь. Ошибся только один раз. Пришлось вернуться, и вторая попытка оказалась удачнее: следы возобновились.
Лес внезапно расступился, он вышел на луг, густо покрытый тонкими былинками рыжей прошлогодней травы. Как только сошел снег, трава упрямо поднялась во весь свой немалый, не меньше локтя, рост. И почти сразу он увидел спину. Поначалу решил – косуля. Вглядывалась, согнувшись, в какое-то пятно на земле. Плечи завернуты в давно потерявшее цвет одеяло.
Не надо было так долго стоять на месте. Она его заметила. Будто почувствовала на себе взгляд, оглянулась и бросилась бежать.
Кардель тихо выругался и пустился в погоню.
С таким же успехом он мог погнаться за лесовичкой. Тут же исчезла.
Пробежал еще несколько саженей и остановился. Перевести дыхание и сообразить: куда же она делась? А дальше что? Стоять и ждать, пока не выдаст хрустнувший под ногой сучок или отогнутая и спружинившая ветка?
Ну нет. Бросился в чащу.
Ветки больно, как розги, хлестали по шее, но он не обращал внимания, только глаза прикрыл деревянным протезом. Но где там… очень скоро он осознал: не догнать. Остановился перевести дыхание и вслушался. Звуки шагов слышны, но в другом месте. Вытер пот со лба – и тут же вспомнил узелок под камнем у очага.
Направление он с облегчением вспомнил: все время в гору. Значит, теперь надо возвращаться – бежать под уклон.
Задыхаясь, Кардель влетел на полянку и остановился как вкопанный. А если появились новые следы? Не затоптать бы. Пышная еловая лапа у очага на месте. Значит, он ее опередил. Дождался, когда стихнут тяжелые удары крови в ушах и прислушался – ничего. Только тихий, неумолчный шум леса. Может, ошибся? Узелок не ее, а еще чей-то? А может, решила пожертвовать своим имуществом, лишь бы не встретиться с преследующим ее чудовищем?
Подошел к землянке и прислушался.
Весенний ручей журчит слишком тихо, чтобы скрыть ее запаленное дыхание.
Стоит настолько прямо, насколько позволяет низкий потолок ее убежища. Прижалась спиной к бугристой земляной стене. Выставила перед собой нож – настолько маленький и зазубренный, что вряд ли заслужил право называться оружием. Как только увидела, что ее тайник обнаружен, размотала и сбросила закрывающую голову дырявую шаль. В землянке темно, Карделю не сразу удалось приноровиться к обманчивым теням – и плечи опустились от разочарования.
Не она. Из-под спутанных волос, через лоб и на ввалившуюся щеку – огненная молния родимого пятна. Пересекает бровь, отчего взгляд ярко-голубого глаза кажется особенно пронзительным, почти пугающим. Не зная, что перевешивает – разочарование или облегчение, – Кардель присел на бревно и вытянул нестерпимо гудящие ноги.
– Выходи. Я принял тебя за другую. Клянусь – ничего плохого тебе не сделаю. Даю слово.
– Слово он дает! Если б я верила словам, меня давно уж и на свете-то не было бы.
– Микель Кардель. Это имя мое – Кардель. Микель.
Одну за другой оторвал отяжелевшие ноги и повернулся спиной.
– Только не тычь меня в спину своей шпилькой. Если хочешь, можешь идти на все четыре стороны.
Закрыл глаза и начал медленно называть цифры, обозначающие то ли секунды, то ли другие, более весомые отрезки времени. А когда открыл и обернулся, увидел: она все еще стоит у входа в землянку. Руку с ножом опустила.
– Ты все еще здесь?
– Надо забрать вещи. А ты расселся на дороге.
После выматывающей погони ему даже повернуться трудно. Отвратительное ощущение застывающего под рубахой пота, во рту – привкус крови после заполошного бега.
– Большое дело. Обойди. Обогни то есть. – И опять закрыл глаза.
Услышал шаги и посмотрел – девушка присела на другой конец бревна. Выбрала место на самом краю – легче улизнуть в случае чего.
– Меня-то прижгли еще у матери в брюхе. Но ты, как погляжу, тоже Красному самцу приглянулся.
– Поговаривают, он любит тех, кто попригожее. Красный самец то есть. А со мной… взялся было за дело, пригляделся – ой, думает, мама дорогая, с кем связался! И только пятки засверкали. Такая победа гроша не стоит.
– И со мной, наверное, тоже так.
Кардель принял эти слова как приглашение: полюбуйся-ка на меня, я ничем не лучше. Ну нет. Она не права. Тонкие черты лица, точеный нос. Высокие скулы. Глаза посажены чуть косо, как у народов по ту сторону Балтики, но акцента ни малейшего. Красная метка – да, конечно, портит лицо, но ее быстро перестаешь замечать.
– Не то чтобы я… подбодрить хочу, но знаешь… если бы не метка, тебе бы жизни не было. Бездомная девчушка, кто тебя защитит? Первый же и повалит.
Она некоторое время обдумывала его слова, потом решила сменить тему:
– Я уже слышала твое имя.
– Да? Странно… В городе-то меня кое-кто, может, и знает, но чтобы за таможней – в первый раз.
– Она иногда во сне шептала.
У Карделя перехватило дыхание, будто кто-то набросил на шею удавку. Или ударил под дых. Поблагодарил Бога, что можно сразу не отвечать и не спрашивать: девушка начала возиться в своей торбе.
– Табаку хочешь? У меня есть малость. Глядишь, выменяю на что-нибудь повеселее.
Кардель уже имел представление об ее имуществе. Хотел было отказаться, но сообразил, что отказ означал бы недооценку неслыханной щедрости. Высшая степень невежества.
Она протянула матерчатый кисет. Рука худая, как ветка без листьев. Постарался взять совсем чуть-чуть – только чтоб не обидеть отказом. Давно пересохший табак крупной резки, крошится в руке. Сунул за щеку.
– Значит, ты мое имя знаешь. А я твое – нет.
