скачать книгу бесплатно
– Еще какой! Будто сам Господь горшок опрокинул.
Посмотри повнимательней, прошептал Сесил.
Эмиль отошел на пару шагов и соскреб верхний слой глины. Полицейские что-то зашептали друг другу. Одобрение или насмешка? Скорее, одобрение. Он их не разочаровал. Даже тот, в рубахе, никуда не ушел, а смотрел во все глаза. Ни с того ни с сего обхватил себя руками и начал насвистывать простенькую мелодию – Эмиль слышал ее не раз от собутыльников. Забавный пересказ библейского сюжета о Ное, сочиненный давным-давно и неизвестно кем.
Чуть повыше по склону – подъезд с крыльцом в несколько каменных ступенек.
Посмотри там. Посмотри на земле, на стене, на ступеньках. Думаю, он сидел там.
Сесил прав. Не так-то легко увидеть. На мореной древесине – маленькие черные пятна. Приложил палец – остался красный след, будто раздавил божью коровку. На верхних ступеньках лестницы под козырьком, там, куда не заливал дождь, – такие же следы.
Налево, налево… глянь налево.
На булыжнике рядом с крыльцом – маленькие белые черепки.
Ага… теперь загляни ему в рот.
Эмиль, то и дело оскальзываясь на мокрой брусчатке, вернулся к покойнику. Приоткрыл рот и заглянул. Темно, как в могиле. Морщась от отвращения, залез пальцем, оглянулся и крикнул:
– Можете дверь открыть?
Один из помощников кивнул и постучал. Выглянула заспанная старуха. Винге отодвинул ее в сторону, зашел в дом и поднялся по лестнице на чердак. Приложил ухо и услышал то, что ожидал. То усиливающийся, то ослабевающий шорох. Крысы. Сотни крыс.
– Зерно он там держит, зерно. Овес, кажется…
Констебль кивнул одному из помощников, тот поднялся по лестнице, отодвинул Винге в сторону и налег на дверь.
Влажный, застоявшийся воздух, полутьма, повсюду мелькают тени крыс. Клад, доставшийся им, слишком драгоценен, чтобы позволить людям вмешаться в пиршество. Полицейский хлопнул в ладоши, несколько раз топнул ногой – почти без результата. Только те из грызунов, кто был поближе, отбежали на несколько шагов. Остальные и ухом не повели.
Черт с ними, с крысами. Эмиль достал из влажного джутового мешка горсть овса, понюхал. Пахнет плесенью. Поднял голову – с потолка все еще капает, хотя дождь уже больше часа как кончился. Глаза привыкли, и он различил чуть поодаль, за мешками, позеленевший от плесени люк на крышу. Отодвинул засов и толкнул. Жестяной прямоугольник, проскрипев на петлях, плашмя грохнулся на скат. Посмотрел вниз – слегка закружилась голова. Прямо у него над головой – массивная, черная от копоти балка. Эмиль знал ее назначение: подъемное устройство. С нее спускают канаты, когда втаскивают крупную мебель на второй, третий и четвертый этажи. На конце болтается канат с крюком.
Винге спустился с четвертого этажа, прошел по склону, даже не взглянув на убитого, наклонился над канавой и очень быстро нашел, что искал: грязный дубовый чурбак. Живо представил цепь приведших к трагедии нелепых случайностей и с горечью подумал: как мало надежды, что в один прекрасный день ему удастся найти исчезнувший след Тихо Сетона.
Помахал констеблю.
– Это не убийство. Несчастный случай. Довольно странный, но все же несчастный случай.
Полицейские переглянулись.
– Он сидел вон там. – Винге показал на крыльцо. – Вернулся из кабака или с Баггенсгатан[3 - Квартал публичных домов.], этого мы не узнаем. Решил передохнуть, выкурить трубочку. Может, даже задремал с трубкой в зубах – по крайней мере, во рту полно осколков, а остальные валяются вон там, у крыльца. Зерно на чердаке давно сгнило, на досках дюймовый слой пыли. Краном давным-давно не пользовались. Если спросите хозяйку, наверняка расскажет: да, крыша течет, товар сгнил, постоялец махнул на него рукой. Возможно, даже в суд собирался подать… Короче, вон тот дубовый чурбак сорвался с крюка прямо ему на голову. Петля перетерлась, на нем кровь, можете пойти посмотреть сами. Ночь была ветреная, это я заметил, еще когда спать ложился. Весит чурбак лисфунт[4 - Старинная мера веса: в разных странах от 6 до 8 килограммов.], не меньше. А дальше покатился по склону в канаву. Возможно, человек этот умер сразу, и тело скатилось вниз. Или успел сделать несколько шагов и потерял сознание. Крови немного, сами видите – типично для тупой травмы. Капли крови на ступеньках, на мостовой, в грязи… вы бы и сами заметили, если б не дождь.
Винге показывал то на крыльцо, то на крышу, то на канаву, а констебль кивал и исправно вертел головой.
– Если б не дождь… – повторил он. – Вот это да! Это же… сколько совпадений.
Случайность не признает математической логики, шепнул Сесил.
– Мир не был бы таким странным, если б в нем то и дело не происходили странные вещи.
– А кто виноват?
Безнадежно. Пустое.
Вот как… Сесил уверен: суд ничего не решит.
– Если есть желание, можно попробовать разделить ответственность между купцом и сдатчиком, но это вряд ли куда приведет. Несчастный случай и называется несчастным, потому что его нельзя предвидеть. Если вы расскажете родственникам все как есть, они могут подать в суд, если пожелают.
Констебль потер небритый подбородок.
– Вот как… ну-ну… спасибо за помощь.
Эмиль кивнул, повернулся и пошел домой. Трое полицейских пустились в обсуждение увиденного. Краем глаза заметил, как незнакомый, грустно качая головой, пересыпает в руки знакомого монеты: видно, побились об заклад.
А сам Эмиль никак не мог унять раздражение. В чем его заслуга? Следовал подсказкам на языке, которого не знает ни один человек в мире. В том числе и он, Эмиль Винге. Но, не зная слов, он этот язык понимает.
Люди из Индебету переглянулись.
– У меня аж мурашки по коже…
– Не говори. Если хочешь совершить преступление – лучше дождаться, пока его засунут в сумасшедший дом.
4
Они никогда не встречались в доме Индебету – из опасений, как бы не заметил случайно появившийся Ульхольм. С Винге он не знаком, но Эмиль настолько похож на брата, что у полицеймейстера никаких сомнений не возникло бы. А Сесил для Ульхольма был чуть ли не олицетворенной Немезидой в сюртуке. Исаку Райнхольду Блуму их сотрудничество с Эмилем Винге стоило многих бессонных ночей, да и днем он наверняка вздрагивал при мысли, что все может открыться.
Вот и сейчас – Блум встряхнулся, чтобы отогнать страхи и заодно согреться, открыл глаза и выпрямился. Ну нет – дать задний ход он не имеет права. Средства, возможно, слегка сомнительные, но цель ясна и благородна.
В квартале между домом Грилля и Жженой Пустошью они давно уже нашли уголок под козырьком крыши. Дождь не опасен, днем их убежище почти никому не заметно. К тому же с подветренной стороны, так что и ветер не страшен. В двух шагах от Индебету, но в таком месте, куда не всякий полицейский решится заглянуть, если, конечно, служба не заставит.
Блум пожал плечами, попытался сообразить: то ли сам пришел слишком рано, то ли Винге опаздывает. Но что делать – надо ждать. Свои карманные часы он нечаянно раздавил, а стрелки на башне Большой церкви почти неразличимы, как ни вглядывайся. Земля уже совсем отмерзла, сошедший снег обнажил мусор, который с осени никто убрать не озаботился. Попрыгал немного – разогнать кровь в замерзших ногах. Ноги не согрелись, зато забрызгал чулки и панталоны грязной жижей. Попытался счистить грязь, заметил подходящего Винге и отложил попытки до лучших времен. Поморщился – головная боль после вчерашнего так и не прошла.
– Эмиль… Понимаю, вы с утра на ногах. Юханссон считает уместным вознаградить вас за хорошую работу, а другие предлагают сжечь на костре – на тот случай, если вы на стороне нечистого.
Странный парень, этот Винге. Сходство с Сесилом поразительное… и чем дольше с ним знаком, тем лучше понимаешь – не только портретное. Манера говорить, двигаться – Исак Блум помнил Сесила с самого начала своей полицейской службы. А иногда приходится прикладывать немалые усилия, чтобы не приписать Эмилю участие в событиях, связанных вовсе не с ним, а с Сесилом. И говорит как Сесил, и руки держит за спиной – вылитый брат. В другие моменты все наоборот: Эмиль напоминает самого себя: вечного студента, полупьяного, робкого. Того Эмиля, который прошлой осенью явился к нему в контору и молол что-то несусветное.
Винге поклонился, встал рядом и сдвинулся чуть вправо – выбрал самое непродуваемое местечко.
– Исак… что нового? У вас все в порядке?
– А вы не слышали? Академия окончила свое существование. Эти идиоты дали Ройтерхольму повод, а Визирь не использовал свой шанс.
– Простите, Исак, я ничего не понял.
– Старик Ферсен, как вы знаете, в прошлом году отдал Богу душу. Седьмое кресло освободилось. На его место выбрали Сильверстольпе. Новый член академии решил подольстить режиму и назвал короля самодержцем. Что тут началось! Его обвинили в оскорблении его величества, а академию заподозрили в революционных взглядах и распустили. Сильверстольпе лишился места при дворе. Секретарская должность Рузенстейна ликвидирована, еле-еле спас шкуру. Теперь он домашний учитель у принца.
– Никогда не думал, что ваше сердце может так обливаться кровью от переживаний за события, которые вас не касаются.
– Не касаются? Это как сказать… Я научился подражать стихам Леопольда так, что он может принимать похвалы в мой адрес на свой счет. Получил в прошлом году два приза академии по двадцать шесть дукатов. Лундбладская премия, тоже в прошедшем году, – пятьдесят риксдалеров, прямо в кошелек. Это все академия, и, скажу я вам, не пустяки для человека, который, как раб, дни напролет торчит в полицейском управлении. А теперь? Еще один собачий год впереди.
Винге похлопал себя по плечам ладонями. Многие годы пьянства оставили следы на его лице – наследство, от которого ему вряд ли удастся избавиться, какой бы трезвый образ жизни он ни вел.
– А что нового в Индебету?
– Шутовство. И зверство. Шутовство и зверство. Режим видит шпионов в каждом прохожем. На днях какого-то итальянского учителя заподозрили в подготовке покушения на герцога. С чего бы? Ну нет, на эту публику резоны не действуют. Ульхольм получил приказ от Экмана: немедленно схватить и выдворить из страны. Дурость, не правда ли? Этого итальянца знает полгорода: добродушный, тихий, мухи не обидит. Но вышло еще глупее. Ульхольм, этот осел, перепутал двери и вломился к соседу, финскому офицеру. Крик, грохот, пинками стащили его в чем мать родила с женщины, руки связали, пинки, удары, шум, плач… Только когда несчастный итальянец сам приоткрыл дверь и спросил, не может ли чем помочь, полицейские сообразили: ошиблись! Пристроили офицера назад на даму – спасибо, дождалась, – вместо него схватили итальянца и на первой же шхуне отправили в Римини. Без суда, без следствия, без доказательств. Кому они нужны, если режим делает все что хочет? Не знаю, получилось ли что у финна с дамой после такой-то встряски. Может, утешится: его решили повысить в ранге. Чтоб не болтал лишнего. Знаете, Винге, добром это не кончится. В народе уже заметно брожение умов.
– Да… – Винге пожал узкими плечами. – Бывает…
Блуму показалось, что собеседник не проявил особого интереса к его рассказу. Он прокашлялся и сменил тему. Раздражение заставило его если не забыть, то задвинуть на второй план то, с чем он пришел.
– Но не всё в миноре, мой друг… – Он начал шарить в кармане пальто и достал два картонных прямоугольника с замысловатыми виньетками. – Нет, нет, далеко не всё… попадаются и мажорные нотки. Я приглашаю вас в театр. Мало того, на премьеру! «Смирившийся отец». Карл Линдегрен имел ошеломительный успех со своей первой пьесой, так что ожидания – сверх всякой меры. Что скажете? Неплохо отвлечься от кровавого гротеска жизни, не так ли? Я вас приглашаю. Билеты в ложу, разумеется, так что никакой толкотни.
Глаза Винге подозрительно сузились.
– Откуда такое внимание? – холодно произнес он. – На вас не похоже, Исак. А я, признаться, не особо интересуюсь театром.
Блум вздохнул и сунул билеты в карман. Винге показалось, что он не слишком разочарован ответом.
– Когда вы явились ко мне, Винге, не могу сказать, что я был в восторге. Думаю, вы понимаете почему. Но вы показали, на что способны. За несколько месяцев вы принесли столько пользы! Даже припомнить не могу все ваши подвиги. Исчезнувшие векселя Руута, труп в запертой спальне. А эта история с убитой женщиной! Все знают: раз женщина убита, кто виноват? Муж, конечно. Несомненно, как «аминь» в церкви. Но вы доказали, что и у правил бывают исключения. Без вас этот несчастный подмастерье болтался бы в петле, а истинный убийца гулял на свободе. А фальшивомонетчики так бы и печатали поддельные ассигнации.
– Полагаю, лесть имеет свои причины. Как и театральный билет.
Блум шутливым жестом поднял руки:
– Капитулирую! Вы, конечно, та еще птица, Винге. Но… если вы захотите, вас ждет в управлении блестящее будущее. Даже Ульхольм не станет протестовать, зная ваши заслуги.
Винге обычно избегал смотреть в глаза, но тут бросил на Блума острый, проницательный взгляд. Правда, тут же уставился на свои башмаки и, помедлив, произнес:
– Блум… вы же знаете.
В ожидании ответа Блум задержал дыхание, но на этих словах шумно выдохнул через ноздри.
– Да знаю, знаю… но я бы себе не простил, если б не сделал еще одну попытку.
Винге тяжко вздохнул. Блум только что обратил внимание, насколько у него усталый вид. Но странно: несмотря на усталость и следы пьянства на лице, Винге выглядел моложе своих лет.
– Каждый раз, когда отец получал известие об очередном успехе Сесила, он праздновал. Ходил по лестнице вверх-вниз, размахивал письмом и торжествовал: «Я же говорил! Именно так надо воспитывать детей! Еще одна ветвь в лавровом венке разума и знаний!» Потом ему на глаза попадался я; за партой, скованный невидимыми цепями подневольного детства. – Винге произнес последние слова с нарочитым пафосом, словно бы иронизировал. На самом деле именно эти призрачные цепи он и имел в виду. – Отец заглядывал через мое плечо, смотрел на каракули и кляксы, на арифметические задачи – я старательно притворялся, что не могу их решить, на вопросы из учебника – я намеренно давал на них неверные ответы… детская жестокость, знаете ли. Я ведь прекрасно знал, как привести его в ярость, спиной чувствовал, как он закипает. И наконец отец не выдерживал, хватал меня за шиворот и, вырвав лист из тетради, начинал тереть мне глаза, пока не начинала идти кровь носом. Потом ему приходило в голову сыграть со мной в шахматы… играл он очень плохо, так что мне иной раз стоило усилий загнать собственного короля в мат. Редкий вечер не кончался трепкой… он порол меня ореховыми прутьями, каждый день срезал свежие – по его мнению, для достижения лучшего эффекта розги должны обладать определенной упругостью. Моя спина была вся в полосах, как у сельского кота.
Настала очередь Блума опустить глаза. Он медленно покивал – показать, как ценит оказанное ему доверие. Он прекрасно догадывался, куда клонит Винге.
– А теперь скажите, Блум: можете ли вы понять, как горят все эти рубцы, когда меня вынуждают влезть в одежды Сесила?
Блум покраснел и повернул голову к ветру – охладить пылающие щеки.
– Вы, должно быть, догадываетесь, почему я задаю этот вопрос.
– Догадываюсь.
– Потому что, как мне кажется, вы выполнили наше условие.
– Да… по крайней мере частично. Вы просили меня узнать происхождение Тихо Сетона. Ответ задержался. Зима, знаете. Жизнь замедляется, сокодвижение в деревьях и вовсе замирает. Наша почта, разумеется, исправно следует законам природы. Уж не знаю, достоинство ли это. Думаю, в отдельных случаях следовало бы набраться смелости и эти законы нарушать…
Глаза Винге загорелись таким внезапным интересом, что Блум потерял нить поэтического объяснения плохой работы зимней почты.
– И?..
– Старый дорожный паспорт. Первый раз Сетон пересек таможню «Кошачья Задница» в семьдесят девятом году и в том же году отбыл в южные края. Касательно возвращения – неизвестно. Архивы – сплошное болото. Тонуть – тонешь, а выплывешь ли – вопрос. Во всяком случае, ни к одной общине не приписан.
– Так… отбыл в южные края. А откуда прибыл, чтобы в эти края отбыть?
– Написано – Сакснес. Село в уезде Хелльбу, если мне не изменяет географическая память. Это в Бергслагене.
Винге достал часы из кармана и глянул на циферблат – вряд ли можно выказать намерение уйти более красноречиво.
– Погодите… – Блум взял его за рукав. – Должен признаться, что не вполне понимаю, какую пользу вы собираетесь извлечь из этих сведений. Сетон и сейчас в Стокгольме, в этом мы можем быть уверены. Таможни предупреждены. Тем более описать его внешность труда не составляет, имя написано на физиономии.
– Когда вы в последний раз были на таможне, Исак? Не припомню случая, чтобы видел трезвого таможенника. Либо пьян, либо шлепает картами в будке. И уж во всяком случае, не ставит полицейские нужды выше собственных. Я сделал все, что мог, чтобы найти его убежище, – никакого результата. Либо он прячется лучше, чем я могу предположить, либо уехал. Денег у него вряд ли много, если и были, должны кончиться. А куда деться человеку без денег? Только в родные края, в надежде, что прокормят, – кровные связи накладывают определенные обязанности.
– И ради этой соломинки вы решаетесь на путешествие?
– Я уже полгода пою вам одну и ту же песню, Исак: вы его недооцениваете. Не понимаете, на что он способен. Вы никогда не видели превратившегося в растение Эрика Тре Русура с пробитой головой на стуле с дырой в сиденье, не видели запачканную кровью люстру. Не представляете одуряющий аромат выросших на разлагающихся трупах цветов, не видели, как он заставляет несчастного юношу резать ножом живую плоть оглушенной наркотиками женщины. У меня нет сомнений – если мы его не возьмем, будет еще хуже. Если бы я и Жан Мишель могли рассчитывать на серьезную помощь управления… Еще раз прошу вас, Блум: постарайтесь придать этому делу наивысший приоритет.
– Невозможно. – Блум покачал головой. – Вы же знаете, меценаты роились вокруг Хорнсбергета как мухи. И если распространится новость, кто был истинным хозяином детского дома, власть имущие, чтобы отвести от себя подозрения, тут же потребуют принести им на блюде голову Ульхольма. У вас же нет доказательств! Если вы сами его найдете – другое дело. А на розыски никто денег не даст.
– Остается надеяться, что у меня не будет случая напомнить вам о моем предупреждении, Исак. Я знаю, на что он способен. Для него беззащитность – приманка. К тому же у него только один способ вернуть доверие ордена, и подпусти его близко – ужалит, как очковая змея. Пока время есть, я еду.
Блум хмыкнул, зажмурился, развел руками, а когда открыл глаза, Винге уже не было. Он поежился – снова зарядил дождь.
– Черт знает что… – прошептал Блум. – Наваждение. Может, и вправду Призрак Индебету дергает тебя за ниточки и нашептывает слова?
5
Что-то мелькнуло в углу глаза… не более того. Игра света и тени, внезапно возникший мираж. Какое-то движение. Даже не движение – намек на движение.
Эмиль закрыл глаза. В душевном сумраке, где нет других хозяев, кроме него самого, он может сам выбирать смысл и значение галлюцинации.
– Оставь меня. Ты – ничто. Прихоть памяти, навязчивая идея. Пару рюмок – и тебя нет. Утонешь, как слепой котенок в кувшине перегонного. Жаль, цена слишком высока.
В памяти возникает вовсе не тот Сесил, который явился к нему в прошлом году в переулке – разлагающийся труп с застывшей предсмертной гримасой. Нет, это другой Сесил. Тот, кого он запомнил по их последнему свиданию. Блистательный студент, вернувшийся в родительский дом погостить на праздники. В расцвете сил, с открытым на все страны света будущим. Брат, которого он помнит с младенчества, но в то же время чужой человек. И он этого человека совсем не знает.
– Все это твоя работа. Ты – как шанкр, даже смерть не может прервать его гниение. Если бы ты не попросил Жана Мишеля о помощи два года назад, ничего бы и не было. Но как же… тебе нужна была его помощь. Ты нагрузил его сверх меры, он даже после твоей смерти пытается делать то, что намного превосходит его возможности. Ты использовал его, как инструмент, как рычаг, когда тебе не хватало собственных физических сил. А теперь… теперь настала его очередь, и он сделал то же самое. Но он сделал скверный выбор. В чем я могу его обвинить? Разве что в своих собственных ошибках. Он, само собой, хотел только хорошего, но этого мало. Этого мало, Сесил! Наши благие желания обернулись гибелью более чем ста детей.
Порыв холодного ветра с востока недвусмысленно намекнул: жди непогоды. Эмиль вздрогнул и потер озябшие плечи.
– Я еду на север, Сесил. Блум нашел уезд, где родился и вырос Сетон. Не скажу, что знаю, что меня ждет. Если б знал, сказал бы. Но, если удача не отвернется окончательно, какая-то польза, может, и будет. Ничего другого придумать не могу – это раз. А два – Стокгольм у меня как кость в горле. Как ты мог здесь жить – вне моего понимания.
Эмиль оглядел свое имущество и не нашел почти ничего, что стоило бы взять с собой.
И эта девушка… Она исчезла, нигде не появляется, но Жан Мишель места себе не находит. Она не оставляет его в покое. С этим надо как-то кончать, любой ценой.
