скачать книгу бесплатно
1795
Никлас Натт-о-Даг
Микель Кардель #3
Мрачный, жестокий, кровавый Стокгольм. Полный несправедливости и абсолютно к ней безразличный. Смерть поджидает здесь на каждом шагу и заберет с собой любого, кому не посчастливилось с ней встретиться.
Но порою смерть может стать спасением. По Городу между мостами бродят заблудшие души, которые не могут обрести покой. Живой мертвец, обрекший сотню судеб на раннюю кончину. Молодой охотник, угнетенный тенью покойного брата. И цель его охоты: загнанный зверь, от злодеяний которого содрогнется весь город.
В холодном Стокгольме одни пытаются искупить грехи, другие – скрыть свои проступки. Все они ищут избавления, но не каждый сумеет его заслужить…
Никлас Натт-о-Даг
1795
The cost of this translation was defrayed by a subsidy from the Swedish Arts Council, gratefully acknowledged.
Published by agreement with Salomonsson Agency.
Перевод со шведского С.В. Штерна
Copyright © Niklas Natt och Dag, 2021
© Штерн С.В., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021
* * *
Кому суждено сплести ариаднину нить, что выведет нас из лабиринта тайных страстей?
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, 1795
Лица, действующие и упоминаемые в романе «1795»
Тихо Сетон – изгнан из ордена эвменидов, бывший рабовладелец в Шведской Вест-Индии; после возвращения – псевдомеценат, создавший образцовый детский дом, дабы скрыть свои преступления. После пожара в детском доме, лишенный средств к существованию и покровительства, вынужден скрываться.
Жан Мишель Кардель, или попросту Микель – бывший артиллерист, списан с флота после Роченсальмского морского сражения, где потерял руку. Устроился на работу пальтом, рядовым полиции нравов. По неосмотрительности стал невольным виновником пожара в детском доме Хорнсбергет, где сгорели близнецы, дети Анны Стины Кнапп. Пытаясь спасти детей, получил тяжелые ожоги, но еще более мучительным для него стало чувство вины.
Сесил Винге – юрист, внештатный сотрудник полиции, образец разумности и рационального мышления. Умер и похоронен.
Эмиль Винге – младший брат Сесила. Вечный студент Упсальского университета, в постоянном протесте против тирании отца, его требований и завышенных ожиданий. Пытался вылечить алкоголем возникшие из детских страхов галлюцинации. Едва не спился, но с помощью Карделя сумел остановиться. Кардель наделяет Эмиля чертами покойного брата, что приводит к тяжелым и даже судьбоносным последствиям.
Элиас – мальчик, сбежавший из детского дома, чтобы найти свою мать.
Анна Стина Кнапп – бывшая узница Прядильного дома, вдова, ныне бездетная. Торговец живым товаром Дюлитц дал ей поручение проникнуть в Прядильный дом, найти осужденную за государственную измену Магдалену Руденшёльд и получить от нее список заговорщиков, примкнувших к Армфельту – фавориту Густава III – и вынашивающих планы свержения регентского режима.
Майя и Карл – близнецы, дети Анны Стины, сгорели в Хорнсбергете, не успев дожить до года.
Эрик Тре Русур – юноша благородного происхождения, обманутый Тихо Сетоном; помещен в Дом призрения в Данвике; впоследствии подвергнут трепанации черепа. Остатками сознания уловил из неосторожно оброненных Карделем слов, кто повинен в гибели его жены, бежал из дома умалишенных и поджег детский приют в Хорнсбергете. Убит Карделем на пожаре.
Лиза-Отшельница – бездомная бродяжка, живущая летом в лесу; помогала Анне Стине при родах и в первые месяцы после. Осенью сбежала, оставив Анну Стину одну с детьми.
Петтер Петтерссон – старший надзиратель в Прядильном доме. Отпустил Анну Стину под залог, оставив у себя письмо Магдалены Руденшёльд.
Исак Райнхольд Блум – секретарь стокгольмского полицейского управления, обладатель скромного поэтического дара. Бывший коллега Сесила Винге; по мере возможностей поддерживает Эмиля Винге.
Дюлитц – беженец из Польши, торговец живым товаром.
Миранда Сетон – жена Тихо Сетона, парализована, прикована к постели. Хочет умереть, но муж насильно поддерживает в ней жизнь. Пытается помочь Эмилю Винге и Микелю Карделю в охоте на Тихо Сетона.
Густав III – Божьей милостью король шведов, йотов и венедов; убит на балу в опере в марте 1792 года.
Густав Адольф Ройтерхольм, по прозвищу Великий визирь – фактически управляет государством. Честолюбив, мстителен, полон решимости уничтожить сам дух густавианства в стране.
Анкарстрём – офицер, убивший Густава III, впоследствии казнен.
Герцог Карл Сёдерманландский – младший брат короля Густава, формально именно он был поставлен править королевством до совершеннолетия принца.
Герцог Фредрик Адольф – самый младший брат покойного короля, не имеющий прав на престол.
Густав Адольф – сын короля Густава, принц-престолонаследник.
Густав Мориц Армфельт – фаворит покойного короля. Бежал из страны после раскрытия заговора против регентства.
Магдалена Руденшёльд – бывшая фрейлина при дворе, любовница Армфельта, активная участница заговора.
Юхан Эрик Эдман – помощник министра юстиции, предан Ройтерхольму. Охотник за густавианцами. Деятелен и беспощаден.
Магнус Ульхольм – полицеймейстер Стокгольма, ранее уличен в хищении так называемой «вдовьей кассы».
Эвмениды – тайный орден, объединяющий богатых и влиятельных людей, предающихся разнузданному разврату под маской благотворительности.
Пролог
I
Не сразу истаяло томительное пение скрипок, все еще стояли в ушах неумолимые, как фатум, нисходящие секвенции виолончелей, но теперь и их заглушали колокола. Протяжные стоны представлялись ему длинными, извивающимися щупальцами, шарящими по городу в поисках не кого-то, а именно его, Тихо Сетона. Он втянул голову в плечи. Пройдя несколько предательски тесных переулков, пересек Железную площадь и поспешил к Полхемскому шлюзу. Нога провалилась в выбоину в брусчатке, тут же лопнул кожаный ремешок на башмаке. Пришлось волочить ногу, иначе слетит.
Яррик исчез: потребовал денег за услуги и исчез в первом же проулке. Сетон не удивился – ничего иного и не ждал. Преданность из корысти – отсроченная измена. Теперь он совершенно беззащитен: если на его жизнь объявят торги, тут же выстроится очередь покупателей. Лучше расстаться. Глупо испытывать основанную на алчности лояльность. Лояльность из корысти – отсроченная измена.
На воде покачиваются гуси. Их очень много, в неверном свете звезд кажется, что птицы покрывают весь пролив. С каждым порывом ветра вода Меларена заливает шаткий мост. Сетон поскользнулся на мокрых досках, но вовремя ухватился за перила. Продолжают звонить пожарные колокола: три удара – пауза, три удара – пауза; а в шипении просачивающейся сквозь щели воды ему ясно слышится: долги просроч-чены… заплатиш-ш-шь… кровью заплатиш-ш-шь.
Только кровью.
На том берегу посчастливилось: нашел крытую коляску с дремлющим на козлах кучером. Вспрыгнул на сиденье и опасливо выглянул в потрескавшееся, мутное от грязи окошко.
Лошади, ускоряя шаг, двинулись с места.
Опавшие и уже иссохшие лепестки роз у стены при каждом дуновении ветра оживают, начинают медленный танец, но тут же, будто раздумав, вяло опускаются на отмостку. Постучал, назвал имя. Едва дверь отворилась, вырвал из рук оторопевшей служанки подсвечник и рванулся в дом – та еле успела посторониться. Уже в прихожей почувствовал запах – не перебить никакими ароматическими солями. Перед дверью достал было надушенный шелковый платок, хотел прикрыть нос, но передумал и сунул в карман.
Не выказывать ни ненависти, ни отвращения.
Ни ненависти, ни отвращения.
Взялся за прохладную латунную рукоятку, собрался с духом и нажал.
Душный, отвратительный запах придавал царящему в спальне полумраку форму привидения, колеблющегося как дым или туман. Свеча в руке не столько освещала, сколько ослепляла. Поставил подсвечник на столик у стены и постоял у балдахина. Дождался, пока успокоится сердцебиение и вслушался. Судя по дыханию, не спит. Ни протяжного, с храпом, вдоха, ни короткого, с облегчением, выдоха – дыхание спящего ни с чем не спутаешь.
Постарался подавить приступ ненависти – сейчас преимущество на ее стороне. Лежит, как линдурм[1 - Дракон в скандинавской мифологии. – Здесь и далее примеч. пер.] в засаде, и прислушивается. С годами выработала адское терпение. В терпении ему никогда с ней не сравняться.
– Тихо, любимый! Как я и ожидала!
Он вздрогнул. Полный паралич, пролежни… но голос! Куда подевались скрипучие, срывающиеся на визг, нотки? Голос тот же, что и был много лет назад, когда она выходила за него замуж. Ее страдания даже представить трудно, а в голосе наслаждение, будто только что пригубила редкостное вино.
Сетон внезапно вспотел.
– Миранда!
Она звонко рассмеялась. Ему стало совсем страшно – радостный девичий смех.
– О Тихо! У тебя даже голос осип от страха. А ведь говоришь-то с собственной женой, пугаться вроде бы нечего. Ну да, я-то тут при чем? Колокола с вечера звонят. Я послала Густаву узнать, говорит – весь Кунгсхольмен в огне. И тут ты являешься – и в каком виде! Ты же перепуган до полусмерти, по запаху чувствую. Запах ужаса… уж мне-то его не знать. И мокрый весь от пота. Так чего не хватает моему любимцу?
Слова полны яда – не длинный ли язык довел до того, что с ней случилось? Но как она умеет найти самые больные точки… и как говорит! Связно, легко, будто кляп вынули. Тихо Сетон попытался успокоиться: почти удалось, но голос даже ему самому напомнил змеиное шипение.
– Это твоя работа, Миранда?
– Ну что ты, Тихо… Я же пальцем пошевелить не могу. Впрочем, откуда мне знать? От души надеюсь, что и я внесла свою лепту. Сделала что могла – что да, то да.
Она приподняла голову. Звякнул колокольчик в ухе.
– Мне нанесли визит, Тихо. Давно я его ждала. Надо признаться, поначалу мало обнадеживающий. Не те люди, о которых я мечтала. Один огромный, другой хлипкий, как былинка. Этот, здоровый, до того побит жизнью, что и за человека признать трудно. Да еще и однорукий вдобавок. А второй вообще… сразу видно: что-то с ним не так. То, что они затеяли… никаких шансов у них нет, уж это-то я поняла сразу. Кто этим бродягам поверит, даже если принесут в зубах охапку доказательств и признаний? Но что мне понравилось в этом одноруком – в нем кипела такая злоба, что обои на стенах чуть не свернулись. Думаю: что ж он такого узнал о твоих подвигах? Но раз так – почему не попробовать. Я послала их в анатомический театр. Думала, увидит, чем ты занимаешься, и прихлопнет тебя на месте. Запал у него короткий, сразу видно. Шанс, хоть и маленький, все же есть. Но, видно, переоценила его свирепость.
– И все? И ничего больше?
– Ну почему же кое-что рассказала про твои подвиги. Но не про все, Тихо, далеко не про все.
– Почему не про все?
– Совсем перестал соображать от страха. Бедняга… ты же и сам легко поймешь, почему. Не верила, что эта странная пара на что-то способна. Но если они будут продолжать идти по следу, за ними придут и другие. И уж тогда-то я расскажу все. Если ты, конечно, не выполнишь моего главного желания.
Она замолчала.
Тихо Сетон ждал продолжения. Пульс в висках – будто кто-то колотит молотком изнутри, все чаще и чаще.
– Теперь ты меня отпустишь, Тихо. Другого выбора я тебе не оставила. Знаю, что ты сам не любишь такими вещами заниматься, предпочитаешь смотреть, как это делают другие. Нет-нет, не косись по сторонам – Густаву я отпустила. Велела ей бежать. Сказала: как только впустишь – ноги в руки и не оглядывайся. Нынче ночью работать придется самому. В кои-то веки… И пока ты изо всех сил пытаешься спасти свою жалкую жизнь, помни: я победила, Тихо. Последнюю партию выиграла я. Все годы, что я провела в этой постели, все часы, все минуты, секунды – вознаграждены. Стократно! Видеть тебя таким, какой ты сейчас, – может ли быть награда выше? Помнишь, я была невестой? Мне ты казался очень красивым… пока не узнала тебя поближе. Но сейчас-то! Сейчас ты для меня в тысячу раз красивее. Унижен, дрожишь от страха. Так поторопись же, Тихо. Твое убежище уже ни для кого не секрет, дружки ногти грызут от нетерпения. Ты опять проиграешь. Кто же успеет первым? Хочу знать твое мнение. Однорукий громила-пальт? Или его полоумный напарник? Твои собратья по ордену? Кто-то из сильных мира, чьим покровительством ты пользовался? Интересно бы узнать, кто из них приготовил тебе самую свирепую казнь… Если есть Бог, вряд ли Он откажет мне в удовольствии взглянуть хоть краешком глаза… пусть даже из преисподней. Но пусть о тебе заботятся другие. А ты уж сделай одолжение: позаботься обо мне. Сделай то, что должен, пока еще есть время.
Тихо знает: она права. Но как же трудно решиться… так, должно быть, чувствует себя игрок в шахматы: надо обойти столик со всех сторон, чтобы убедиться – да, на доске стоит мат.
Он начал приближаться мелкими, шаркающими шажками, с трудом отрывая ноги, словно под полом магнит.
Вздрогнул от отвращения – давно не заглядывал за полог. Тяжелая, бесформенная туша под одеялом. Жуткий сладковатый запах разложения наполнил легкие. Сглотнул слюну, чтобы удержать рвоту.
Она хихикнула:
– О мой Тихо… ты похож на школьника у первой в жизни проститутки.
Тихо Сетон вырвал подушку у нее из-под головы, положил на лицо и надавил, но быстро понял, что этого мало. Время в песочных часах застыло, как патока. Он зажмурился и навалился на подушку всем весом, с трудом удерживая равновесие, чтобы не скатиться с ее огромного рыхлого тела. Нелепая карикатура на любовное объятие.
Наконец – все кончено. В ушах долго еще стояли ее хихиканье и нервное позвякивание колокольчика.
Опираясь на стенку, пошел к выходу. Собрал все, что представляло хоть какую-то ценность. Золотые монеты, камни… нет, не все, конечно. Никак не мог вспомнить все тайники – паника вытеснила память. Она, его жена, лежит под своим балдахином мертвая, мертвее не бывает, но глаза открыты, будто следит за каждым его движением. Даже сквозь стены.
Набил холщовую сумку – вот и все.
Ночь еще и не думала уступать свои права. Так же темно, но что-то изменилось, и это что-то заставило его резко остановиться перед калиткой, будто та была забрана чугунной решеткой. Что-то изменилось… Не что-то, а страх. Страх, который он долго и тщательно загонял вглубь, присутствовал всегда, в какой-то тайной, пока неизвестной науке, камере сердца. Сплющенный ядовитый червяк в цепях самоуверенности. Но теперь червь сбросил свои оковы, и оказалось – все еще хуже, чем он предполагал. Страх не только в нем. Страх завладел всем окружающим его пространством.
Тихо Сетон подавил стон и пустился бежать. Как заяц, учуявший гончих псов.
II
Стук – и Дюлитц сразу почуял неладное. Просители обычно чуть не скребли ногтями дверь, будто извиняясь за непрошеный визит. А тут – несколько частых и сильных ударов. Кто-то совершенно уверен, что не придется отвечать за вмятины, оставленные серебряной тростью на дубовой филенке.
Подошел к окну на втором этаже, погасил свечу, слегка отодвинул штору и встал так, чтобы его не было видно с улицы. Время позднее, но в слабом свете уличного фонаря он различил двоих мужчин в надвинутых на лоб широкополых шляпах. Ничего удивительного – его посетители вовсе не стараются придать публичность своим визитам. А чуть подальше, на подъеме к Хитрому переулку, еще двое. Очевидно, им приказано держаться на расстоянии. Воротники подняты – какая-никакая защита от мелкого дождя. Под плащами угадывается форменная одежда. А за Полхемским шлюзом, по другую сторону пролива, – освещенные окна и уличные фонари города между мостами в пелене дождя. Каждый вечер тысячеглазое чудище поглядывает на него то равнодушно, то со скрытой угрозой. Когда-нибудь этот город заметит могилу, которую сам себе выкопал, и обреченно пожмет плечами.
Дюлитц мгновенно понял, в чем дело. Он ждал этого визита. Втайне надеялся, что он не состоится, но ждал. И теперь, поставленный перед фактом, не мог – уже в который раз! – пожалеть о поступке, который завел его в такой тупик. Наверное, у каждого бывают моменты, когда изменяет привычка к осторожности, когда человек сам кладет свою жизнь на весы, где на одной чаше будущее, а на другой – прошлое. И впоследствии вспоминает свои поступки – почти всегда одинаково: как глупа и неосторожна молодость!
Но он-то уже далеко не юноша. Конечно же, надо было отказаться от этого поручения, прислушаться к голосу разума. Эта девчонка, Анна Стина Кнапп… если бы не она, опасность не подобралась бы так близко к его дому. Тогда он считал – повезло. Она появилась как раз вовремя, у нее были все необходимые навыки. Редчайшее, счастливое совпадение. Что подвигло его? Может, сострадание, а может, мужской интерес. Но к чему теперь упреки? От упреков никакой пользы.
Опять колотят в дверь. Дюлитц спустился по лестнице. В прихожей уже стоит Оттоссон, не выспавшийся и все еще пьяный. Посмотрел на хозяина с немым вопросом: прикажете разобраться с негодяями? – и уже изготовился встретить незваных гостей, но Дюлитц выразительным жестом показал – отойди. Я сам.
И взялся за рукоятку, прекрасно понимая, что кости с минуты на минуту будут брошены, и от выпавшего числа зависит его жизнь.
Изразцовую печь только что затопили, дом не успел прогреться, и полицеймейстер Ульхольм не стал снимать перчатки. Оттоссон поклонился и дрожащими руками протянул ему поднос с графином и бокалами для вина. Ульхольм покачал головой и приказал кивком: поставь на стол.
Дюлитц предложил гостям сесть.
– Вы узнаете моего спутника?
Хозяин ответил не сразу. Зажег один от другого несколько канделябров и вгляделся.
– Господина Эдмана опережает его репутация.
Юхан Эрик Эдман моложе полицеймейстера самое малое лет на пятнадцать. Беспокойный, рыскающий взгляд, то и дело сморкается в носовой платок.
Ульхольм пригубил вино и одобрительно кивнул:
– Вот и хорошо. Человек ваших занятий обязан быть хорошо информированным. Господин Эдман, простите за не особо изящное выражение, – великий паук. Паук в сети осведомителей и шпионов. Паук… да, но и грозно рыкающий лев. Именно благодаря его неутомимым трудам предатель Армфельд был вынужден бежать из страны, поджав хвост.
Дюлитц молча кивнул. Постарался, чтобы простой кивок выражал как можно больше восторженного поклонения редкостным талантам господина Эдмана.
