Тайная страсть Его Светлости

«Прочтите мне то, что вы сейчас записали, – голос дракона вторгся в ее мысли.

Анна прочла три последние фразы. – Да, все верно. Продолжим».

Пробило час. Анна сменила вечное перо. Затем снова сменила его. Она перестала обращать внимание на часы и очень удивилась в какой-то момент, услышав голос леди Поппи: «Время пить чай!» На этот раз к чаю подали сэндвичи с сардинами, пармезаном и яйцом вкрутую, а дракон снизошел до того, чтобы присоединиться к ним за столиком – он даже присел на стул, но процесс чаепития был едва ли сильно длиннее утреннего. После этого они вернулись к диктовке.

Наконец, около пяти часов вечера, дракон замолчал и откинулся в кресле. Кажется, это обозначало конец работы. Анна собрала исписанные листки, которые ей предстояло расшифровать и напечатать вечером и надела капор – если утром ее пальцы немели от неловкости и нетерпения, то теперь – от усталости и напряжения от сжимания вечного пера.

Дракон, автоматически вставший из вежливости, когда встала она, и молчаливо стоящий со своей стороны стола, внезапно снова заговорил: «Мисс Прескотт, вы… кажется, очень усидчивы и скоры. Посмотрим, насколько вы аккуратны».

Он помолчал еще и продолжил, как будто все его слова уже были перенесены на бумагу и теперь набирались с трудом: «Я прощу прощения, что отозвался о ваших товарках и женском поле в целом столь резко в начале нашей работы. Мне действительно нельзя терять ни минуты. От этого слишком многое зависит».

Она подняла на него глаза из-под капора, ее рот почти округлился в вопросе… Но он не заметил этого и продолжал: «Жду вас в то же время завтра, мисс Прескотт». Его рабочий день был окончен, и значит, их разговор тоже. Какой экономный человек!

И все же у нее оставался один вопрос, который необходимо было задать, поэтому она не двигалась с места. Он вопросительно поднял бровь в ответ на ее заминку. Анна набрала в легкие воздуха для храбрости: «Простите, ваша светлость, но я не знаю вашего имени».

Его лицо осветила улыбка удивления и удовольствия – словно его давно никто не удивлял, по крайней мере, приятно. Лицо от этого совершенно переменилось, и Анна впервые не могла бы назвать его даже про себя драконом: «А вы действительно умеете держать свое любопытство при себе! Терпения вам не занимать. Великолепно, идеально. До завтра, мисс Пресскот. Бартлби передаст вам чек».

За ее спиной уже булькала смехом леди Поппи. За вторую половину дня Анна успела совершенно забыть о ее присутствии, а теперь, повернувшись, увидела, что старушка будто и не засыпала и аккуратно сооружает на блюдечке башенку из печенья. Не отрываясь от этого занятия, она укоризненно сказала: «Николас, как это похоже на тебя! В самом деле, ты неисправимый мизантроп». Она устроила последнее печенье поуютнее на вершине башенки и обратила свой теплый взгляд на Анну: «Дорогая, позвольте вам представить моего племянника. Его светлость, барон Монтегю. А это печенье я попрошу кухарку завернуть вам с собой к вечернему чаю».

Глава 4

За ее спиной скрипели шаги.

Кто-то был рядом.

Темные стены домов нависали над ней словно плечи ист-эндовских громил, они теснили ее и гнали вперед. Но впереди была та же темнота, что и вокруг, и даже над ней. Ночное небо не пропускало ни лунного света, ни единого звездной искры, которые могли бы осветить ее путь. Мгла царила на этой улице, мгла и чьи-то тяжелые шаги, которые становились все ближе, как бы она ни спешила, каждую минуту боясь поскользнуться на залитой дождем мостовой.

Где-то за домами, за поворотами улиц сияли газовые фонари, раздвигая громады зданий , указывая путь и утешая путника. Но как добраться до них? Она бежала уже почти наугад, за своим сбившимся дыханием не слыша, но спиной ощущая движение за собой.

Угольно-черные стены окружали ее. А люди за стенами спали. Свечи и лампы, что освещали их сны, светили лишь для них, ни искры не прорывалось за окна, ни одного спасительного луча. Ничего и никого вокруг, только улица, ночь, она и кто-то за ее спиной. Все ближе. Ближе. Стук шагов. Дыхание. Улица сменяет улицу. Угол дома. Скользко. Грязь. Смог. Трудно дышать. Ноги устали бежать. Нужно выбраться.

И вдруг – тишина.

За ее спиной.

Ни звука.

И только ее дыхание…

Почти хрип…

Вдоххххххх…. Выдоххххх……. Вдохххх…. Выдоххх….

«А что было дальше?!»

Анна распахнула глаза. Ее дыхание по-прежнему было хриплым и неровным, словно после быстрого бега – но она лежала на своей узкой кровати, а одеяло сбилось и запуталось в ее ногах. Грудь же ей сдавил полулежащий на ней худенький мальчишка с ворохом машинописных страниц в руках.

«Тим!! Слезай с кровати, несносный!» – она с трудом вдохнула в грудь воздуха и приподнялась. Голова гудела и тело было словно ватное. Она перепечатывала эти страницы до поздней ночи, стараясь нажимать на клавиши ремингтона как только возможно тише, чтобы не разбудить уже заснувшего брата, а потом упала в постель – с ощущением бесконечной усталости от напряжения… Ведь от этой первой стопки листов зависело, будет ли у нее еще работа сегодня – и в последующие дни. А значит, и все остальное – все ее планы, все их будущее. Эта мысль стучалась ей в голову с каждым ударом клавиш. Анна так боялась допустить ошибку при перепечатке, что обращала внимание лишь на каждое отдельное слово, но не успевала соединить их в своей голове в предложения, а предложения – в абзацы, а абзацы – в историю. Дважды она записывала этот текст и по-прежнему не смогла бы сказать точно, о чем он. Лишь голос Тима вплыл в ее сон и, кажется, рассказал, над чем же она работала – но теперь она не была уверена, что из этого было его чтение, а что – ее сон.

Стены вокруг тоже нависали над ней, а солнце почти не проникало в небольшое окно, поэтому в комнате всегда царил полумрак. И порой ей казалось, что она только и делает, что бежит – даже когда шьет или печатает.

«Мне нравится! А что будет дальше?» – Тим потрясал стопкой листов, словно мальчишка-газетчик (одна из профессий, о которых он мечтал и мысль о которых наполняла ужасом Анну – Прескотт, низведенный до продажи газет!).

– Только не перепутай страницы! – сказала она непривычно резко.

– Что я, глупый, что ли? – обиделся Тим. – Я все аккуратно сложил. Что будет дальше? Ты получила работу? Знаешь, на что это похоже? Это очень похоже на романы мистера…

– Боже, который час?!?

– Скоро девять, и у нас молоко закончилось, – бодро сообщил Тим. Вся их жизнь после Катастрофы была для него приключением, словно они с Анной теперь Робинзон Крузо и Пятница на необитаемом острове. Она старалась, чтобы так это и было – пока они не смогут выбраться из этих трущоб.

– Молоко… Как девять?! Почему ты меня не разбудил? Господи, я опаздаю к его светлости!

– Ты выглядела уставшей, я хотел дать тебе поспать, а потом зачитался… – Тим наконец-то совсем слез с ее кровати и, как бы оправдываясь, показал на грубый деревянный стол в центре комнатушки, на котором уже стояли две оставшиеся от домашнего сервиза чайные чашечки и блюдце. На нем Анна скорее угадала, чем разглядела аккуратно развернутую салфетку с остатками печенья, которое ей вручила у дверей большая и суровая на вид кухарка барона Монтегю. Вчера она позволила Тиму съесть только половину. – Я накрыл на стол. Я не трогал сладкое!

«Ох, милый…» – только и успела вздохнуть Анна, и бросилась в ежедневный водоворот домашних дел. Сегодня, по крайней мере, все было легче – у нее были деньги за вчерашнюю работу – и какие деньги! Шитьем она не могла бы заработать столько и в две недели! Чек еще нужно было отнести в банк, но зато отложенные про запас пару шиллингов она могла теперь тратить. Она действительно рисковала опоздать – но ее 11-летний брат сначала должен был впервые за долгое время нормально позавтракать. Анна взлохматила его отросшие волосы – их цвет всегда напоминал ей мамины роскошные кудри: «Вот тебе шиллинг, беги в лавочки и купи нам ливерной колбасы и сливок, и заплати долг зеленщику и молочнику. Я пока оденусь и займусь чаем – и будем пировать, как короли!»

Час спустя она устроилась на втором этаже омнибуса, вынула из сумочки свернутые в трубку перепечатанные листы и осторожно разгладила их на коленях. Вокруг нее шумел и кричал Лондон, цокали по мостовой лошади, тянущие омнибус, улица сменялась улицей, становясь все чище, все просторнее, пока они ехали из бедных восточных районов на запад, все ближе к деловому центру и аристократическому Мейфэру. Но сегодня Анна ничего не замечала вокруг, погрузившись в атмосферу другого, ночного Лондона, его темной, тайной, страшной стороны, где действовали жестокие преступники и джентльмены, которые сделали своим хобби раскрытие самых страшных преступлений. В руках Анны была лишь первая глава, но она успела стать свидетельницей кровавого убийства на одной из лондонских улиц и попасть в утонченный интерьер квартиры сыщика, к которому обратились инспекторы из Скотланд-Ярда, не в силах разгадать очередную загадку. То, как были описаны люди и вещи, как леденела ее кровь и по спине бежали мурашки нетерпения – что будет дальше? – задавало загадку ей самой и, опустив наконец листки, она невидящим взглядом уставилась в лондонское небо. Она знала этот город – не потому что жила в нем, а потому что уже бывала в нем – на страницах романов. Она знала этот голос, который рассказывал ей страшную сказку, от которой одновременно хотелось спрятаться под одеяло и закрыть глаза и уши – и перелистывать, перелистывать страницы дальше, чтобы быстрее добраться до конца, до развязки. Это же… Да, никаких сомнений быть не может, никто другой не может так писать – это новая книга Хэмиша МакБрайда!

Автор сенсационных романов, которые публиковались по частям в «Пэлл-Мэлл газетт» – Хэмиш МакБрайд уже больше десяти лет считался мастером «ужасов за пенни», как их называли. Главы с продолжением сначала печатались в ежедневной газете, а потом выходили, собранные вместе, в дешевом бумажном переплете— и за свои пенни вы получали ужасов на целый соверен! Она еще девочкой выпрашивала новые номера газеты у их дворецкого и читала взахлеб, тайком от родителей. От этих историй у нее начиналась бессонница и сердце замирало от каждого шороха – но странно: два года назад, когда не было уже ни родителей, ни родительского дома, ни дворецкого, и жизнь ее казалась страшнее романов МакБрайда, она нашла его новый роман на полке библиотеки – и не смогла не взять. Страшная сказка словно переносила в детство, и ей казалось, что, отложив книжку, она снова увидит мать и отца. И все же Тиму она этот роман читать строго-настрого запретила – но, кажется, он ее не послушался… Так бывало со всеми случайными читателями Хэмиша МакБрайда – стоило лишь заглянуть на страницы его историй – и они увлекали тебя за собой…

Правда, с тех пор, вот уже два года, она не видела новых романов МакБрайда и даже не слышала о них. Было ли это потому, что она перестала ходить в библиотеку, или потому, что он перестал их писать? На газетных и книжных страницах никогда не печатали его фотографических или хотя бы графических портретов, он слыл нелюдимым, не разговаривал с журналистами и не писал ничего, кроме романов – как помнилось Анне, как минимум по три в год. Само это имя вызывало в представлении читателей образ старика в теплом халате, любителя охоты и виски, который сидел безвылазно в своем старинном шотландском замке, полном привидений. Впрочем, говорили также, что МакБрайд слишком хорошо знает темное сердце Лондона, чтобы жить далеко от него. Что он сам – полицейский, описывающий по горячим следам леденящие душу преступления. Что он – барристер, к которому стекаются все самые запутанные и щекотливые судебные дела. Что он – врач, в морг к которому привозят обезображенные тела…

И только подумать – Хэмиш МакБрайд был ни тем, ни другим, ни третьим. Он был молод, жил в самом сердце Лондона и по виду больше всего напоминал праздного аристократа. И теперь она, Анна Прескотт, знала его тайну…

Глава 5

Его светлость Николас, барон Монтегю в очередной раз посмотрел на часы в утренней гостиной. Десять пятьдесят. Эта девушка наверняка опоздает. Ему не терпелось начать диктовать и он боялся спугнуть это ощущение, взявшись за перо самостоятельно. После того как она ушла, у него возникли идеи для следующих сцен – никогда раньше они не приходили в таком количестве и так свободно в самом начале работы. Словно вчера он не диктовал задуманное и рождающееся в его голове, а рассказывал внимательному слушателю историю, случившуюся на самом деле – но рассказывая, сам узнавал ее впервые, и ему самому хотелось услышать продолжение рассказа. Он дал себе еще десять минут – насладиться этим чувством нетерпения, подсчета убегающего времени, которое впервые за много дней рождалось не из ощущения надвигающейся катастрофы, словно несущегося на всех парах поезда, который он не может остановить. Сейчас это ощущение притаилось, притихло как зубная боль на время, и он боялся подумать о нем, чтобы снова его не разбудить. Это новое нетерпение было желанием поскорее выплеснуть на бумагу свои слова и образы, увидеть их перед собой, отдельно от себя, вытолкнуть своих странных героев в мир. Еще вчера этих образов не было в его голове, а сегодня он не мог дождаться, когда снова начнет рассказать о них. Кому – своим читателям? Этой юной фонографистке? Не важно.

О, это сладкое чувство, которое он испытывал, когда сочинял свою первую книгу, еще мальчишкой в Оксфорде, захваченный какой-то волной, барахтаясь в ней, взлетая к небу и стараясь удержаться на гребне, схватив вечное перо так, словно оно было единственным его и веслом, и рулем… Это магическое чувство безудержной свободы и владения миром – эта самонадеянность, уверенность, что он контролирует мир, и погубила его почти – и привела его к сегодняшнему дню, к унизительной необходимости спешить и даже нанимать стенографистку. К необходимости подгонять волну вдохновения, не зная, не будучи уверенным до конца, что она еще придет, что этот поток идей и слов не оставил его, не иссяк еще несколько лет назад. Тогда, в Оксфорде, от него, отпрыска семейства с положением и древней историей, ожидали попоек, проделок и розыгрышей, спортивных и любовных подвигов. Вместе с однокашниками он соревновался в гребле, усердно участвовал в вылазках в пабы и тайных вечеринках в колледжах, он устраивал невероятные выходки и флиртовал со служанками – но все это время жил и другой, тайной жизнью.

Почти никто из его друзей не знал, что эта бесшабашное времяпрепровождение барона Монтегю, такое яркое – лишь фасад, для него самого – бледный и плоский, а за ним – жизнь, которая на самом деле была для него настоящей. Полная экзотических приключений, таинственных сюжетов, необыкновенных героев… Никто не знал, что он жил за письменным столом, на страницах своих рукописей. Но однажды ему захотелось этим поделиться – но боже упаси, чтобы барона Монтегю сочли вульгарным писакой! И так в письме редактору популярной газеты «Пэлл-Мэлл» появился Хэмиш МакБрайд с предложением прислать рукопись романа с продолжением. И если бы не эта проклятая, порочная страсть… Из-за нее он подставил под удар не только жизни и благосостояние всех тех людей в поместьях Монтегю, которые зависели от него, но и привычную жизнь тети, единственной близкой родственницы, заменившей ему семью… А теперь и само существование Хэмиша МакБрайда было под угрозой.

– Тебе ведь ничего не угрожает? – тетин голос ворвался в его мысли, как будто она их прочла. Он постарался придать лицу отсутствующее выражение.

– С чего вы это взяли, тетушка?

– Просто ты так барабанишь по каминной полке, что мои фарфоровые пастушки вот-вот упадут на пол, и смотришь на часы как затравленный зверь. Чаю, милый? – она улыбалась ему со своего диванчика так, словно он был еще мальчиком и ему не разрешали пойти бегать в саду, потому что третий день шел дождь. Ответ вышел тоже как у надувшегося мальчишки:

– Спасибо, я не хочу чаю. Я жду вчерашнюю фонографистку. Она уже опаздывает. Значит, мы не начнем вовремя… Значит, мы не успеем сделать то, что должны сегодня успеть, значит, завтра нужно будет сделать еще больше, а если она опоздает и завтра…

Тетя прервала его:

– Но ведь это всего лишь деловые письма, не так ли?

Он так разволновался, что чуть не проговорился. Все эти годы скрывать Хэмиша МакБрайда от тети было самым сложным, а врать ей – самым неприятным. Хотя сейчас он говорил правду – пусть и не всю.

– Разумеется, но от них очень многое зависит. За последние пару лет наши дела пришли в несколько запутанное состояние, и я наконец-то решил разобраться в них.

– Но почему Стивенс не может этим заняться, как обычно? Когда ты решил сменить его на фонографистку, я, если честно, даже заволновалась.

– Тетя, я ведь уже говорил, фонографистка – это лишь необходимое дополнение. Я уже побеседовал со Стивенсом и дал ему указания на сегодня. Но эту переписку необходимо вести мне самому, поскольку дела не терпят отлагательств, а Стивенс не успевает делать все.

Снова раздался стук в дверь. Наконец-то!

– Входите! – он начинал злиться на собственное нетерпение. Дурацкая слабость.

Но дворецкий вошел один.

– Прошу прощения, ваша светлость, эта телеграмму только что доставили. Срочная, от лорда Этвуда.

– А, как там милый Гарри?

Не отвечая тете, Николас проглядел напечатанные строчки и скинул листок телеграммы в один из ящиков письменного стола, где она легла на стопку писем и телеграмм от того же адресата. Потом сел в кресло и снова уставился на часы. Одиннадцать десять. Она не придет. А если и придет – он ее уволит. Ему не нужна такая необязательная, медленная, никчемная…

«Мисс Прескотт!» – голос дворецкого ворвался в стаккато его мыслей.

Мысли остановили свой бег.

Она вошла, развязывая ленты капора на ходу и переводя дыхание, от которого ее грудь под тонким платьем быстро поднималась и опускалась. Вчера он был так поглощен необходимостью скорее начать работу по-настоящему, что даже не обратил особого внимания, как она выглядит. Сегодня утром ожидание сделало его зрение цепким, глаза ухватились за ее фигуру, слишком худую для этого платья, за тонкие черты лица, за длинные пальцы, которые продолжали сражаться с завязками капора, пока она здоровалась голосом леди из высшего общества. Это он отметил еще вчера, но тогда это было важно для работы. Сегодня он мельком задался вопросом, что заставило юную девушку из хорошей семьи искать работу фонографисткой. Она продолжала говорить что-то про омнибус, лошадь, извинения…

– Чаю, дорогая?

– Тетя, сегодня у вас нет времени на любезности. Вернее, у меня его нет. Мисс Прескотт, подойдите, пожалуйста.

Теперь он начал злиться на эту молодую леди не только за то, что он ждал ее с таким нетерпением, но и за то, что своим появлением и видом она отвлекла его от мыслей о новом романе. Она, между тем, уже уселась на свой стул и вынимала из сумочки машинопись. Николас протянул руку: «Дайте сюда».

Да, напечатано все было действительно аккуратно. Перелистывая страницы, он словно погружался в начатый вчера сюжет – и уже не мог остановиться, изнутри накатывали сочиненные за вечер и утро новые герои, положения, строчки… Внезапно он пришел в оптимистическое расположение духа, даже развеселился. Может быть, все же можно будет успеть…

«Я любила читать ваши романы в детстве, мистер МакБрайд!»

Николас замер. Аккуратная – и догадливая. Он пригвоздил ее взглядом через стол: «Вы не можете никому об этом рассказать. Иначе мне придется вас убить».