Тайная страсть Его Светлости

Наташа Хенвуд

Тайная страсть Его Светлости

Глава 1

У самой двери Анна почти повернула обратно. Смелость оставила ее внезапно, словно весь долгий путь сюда она высыпалась из дырочки в ее кармане – как песок из песочных часов – и вот не хватило всего на пару секунд. Она даже засунула руку в карман накидки – правый, где сегодня утром, одеваясь, как раз обнаружила дырочку и расстроилась, что теперь не успеет зашить ее до возвращения. «У настоящей леди все в наряде должно быть аккуратно, каждая пуговка, каждая складочка и каждый шов должен говорить – вот идет леди» – мамины наставления из детства все еще звучали у нее в ушах, но, мама, ведь мою одежду больше некому вычистить, выгладить или подшить, кроме меня. Я больше не маленькая девочка, которая рвет чулки, забираясь на дерево, и пачкает рукав, заглядывая в конюшню, где так призывно и весело зовет меня новый жеребенок, я стараюсь быть аккуратной, мама. Никакого песка у меня в карманах ты бы тоже не нашла. Ты наверняка просто купила бы новую накидку, а эту отдала служанке – но и служанок у меня больше нет. И денег на накидки, и накидка только одна, вот эта, дырочка в которой совсем не заметна снаружи – и все же словно смеется над мной: «Ты больше не леди, не настоящая леди». Нет, я настоящая леди! – разозлившись (на маму? на дырку в кармане? на судьбу? на себя?), Анна выпрямила спину и постучала.

Дверь открылась мгновенно, словно ее давно ждали. Впрочем, ее действительно ожидали: она пришла ровно к 11, как и было указано в письме, которое Тим, припрыгивая, вручил ей вчера – он встретил мистера Ноулза, местного почтальона, у входной двери и помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки: «Мисс Прескотт просят не отказать явиться для собеседования о работе фонографисткой завтра, 31 июля 1888 ровно в 11 утра» – и адрес в самой сердцевине аристократического района Мейфэр. «С почтением, Джосайя Стивенс, секретарь».

Дом был огромным, или казался таким ее отвыкшим глазам в дымке летнего утра, он возвышался над нею своими тремя этажами. Он стоял сам по себе, не прислоняясь к другим домам – казалось, они почтительно отступили и дали место воздуху и деревьям. Конечно, она постучалась в дверь с черного входа, для слуг – давно прошли те времена, когда она могла бы ожидать, что ее ждут у крыльца для гостей – но даже в лучшие времена семьи полковника Прескотта ей не приходилось приближаться к домам столь роскошным с намерением войти. Но этот страх можно было преодолеть, напомнив себе выпрямить спину и повторив в голове «Я настоящая леди» – а вот другой страх побороть она так и не смогла, лишь перешагнула через него, словно это был дверной порог. А что еще ей остается делать? Если она заранее будет думать, что не справится, что не получит эту работу или окажется нехороша для нее, то это никак не поможет эту работу получить и удержать, а ей необходимо и одно, и другое. Не только ей – Тиму, прежде всего Тиму!

Она кивнула благообразному пожилому мужчине с пушистыми седыми бакенбардами, который стоял перед ней в дверях.

– Я мисс Прескотт. Мне пришло письмо от мистера Стивенса.

– Да, мисс. Входите. Я Бартлби, дворецкий. Его светлость ожидает вас.

Анна сделала глубокий вдох («Его светлость!») и перешагнула порог. Внутри они прошли от крыла для слуг в парадное крыло через серию все более роскошных комнат и коридоров. Если людские казались уютными и прохладными, вычищенными и респектабельными – мир, который ничто не может поколебать, со своим заведенным, устоявшимся за многие поколения порядком, на который можно опереться как на хорошо возведенную стену, то основные помещения, начиная с главного вестибюля с его широкой ведущей наверх лестницей, были светлыми, блестящими, полными воздуха, от которого хотелось петь. Внутри дом казался еще больше, чем снаружи, наверное, из-за света, и Анна ожидала, что он будет полон звуков, но в нем царила почтительная тишина, и их приглушенные мягкими толстыми коврами шаги только и звучали в вестибюле – да еще голоса часов, чьи 11 ударов раздавались сразу с нескольких сторон: из самого вестибюля, откуда-то сверху и со стороны, в которую они направлялись. Семья его светлости, кем бы он ни был, должно быть, уже уехала с окончанием сезона в загородное поместье. В таком большом доме наверняка должна жить большая семья и много детей. Анне снова явилась непрошенной картина из детства – большой дом, зеленый двор, конюшни – но вместо этого она заставила себя вспомнила о каморке, в которой они с Тимом ютились сейчас, и постаралась задержать в голове этот образ: именно поэтому она здесь, именно поэтому она обязана получить эту работу.

Дворецкий подвел ее к высоким с позолотой дверям, которые распахнул так торжественно, словно за ними находился волшебный сад или, по крайней мере, бальная зала в разгар вечера, на котором ожидают присутствия особ королевской крови. Но пришла этим утром всего лишь она, Анна Прескотт – это ее ожидают за этой дверью, как бы невероятно это ни звучало.

«Мисс Прескотт!» – все же торжественно объявил дворецкий (объявить по-другому было ниже его профессионального достоинства) и бесшумно закрыл дверь за ее спиной.

Конечно, перед ней была всего лишь утренняя гостиная, но воображение не зря нарисовало перед ней заранее картину райского сада. Комната в глубине дома выходила в сад за ним, поэтому шум лондонских улиц не доносился до нее, зато были слышны щебет и пение птиц в саду. Листья деревьев пропускали достаточно света, но задерживали и рассеивали лондонский смог, и в окна лился воздух, похожий на сочный воздух загородного поместья. Если воздух в вестибюле вызывал в ней желание петь, этот почти требовал, чтобы в нем пустились в пляс.

Внутри обои в цветочек делали саму комнату похожей на внутренности огромного цветка, выросшего в этом саду. Огонь в большом камине в центре ее лишь оранжево мерцал, несомненно искусно поддерживаемый внимательными слугами – пусть за окном конец июля, но раскрытые окна еще несли прохладу, которую камин превращал в теплый летний ветерок.

Почти перед окном во весь рост маячил массивный рабочий стол, с креслом позади и стульями перед ним, а слева у камина, ближе к входным дверям, на небольшом диванчике полулежала какая-то почти кукольная фигурка, вся в складках шелка и завитках кудряшек. У диванчика тоже стояли кресла и стулья, а перед диванчиком на низком столике стоял чайничек с чашками и прочими предметами изящной сервировки – такой изящной, чтобы почти показаться кукольными.

Разглядывая эту комнату, утонувшую в мягком свете, льющемся из огромных окон, Анна не сразу увидела вторую фигуру, приближавшуюся к ней. Темный силуэт загородил окно. Фигура словно не шла, а плыла к ней, вырастала, а не приближалась.

Если все это был волшебный сад, то теперь перед ней был дракон, который его охраняет. Его светлость. Ее – ах, как бы хотелось в это верить! – будущий наниматель. Но глядя на него, Анна надеялась на это еще меньше, чем у входа в дом.

Дракону было за тридцать, может быть, ближе к сорока. Черные волосы падали на лоб и на воротник белоснежной рубашки. Кроме рубашки, все остальное было черным – домашний пиджак, брюки, ботинки, суровый узел шейного платка. Никакой скидки на утренние часы или на то, что он у себя дома. Это был вышколенный дракон, дракон с головы до ног от лучших портных. Лицо – как у средневекового гранда, лицо человека, который привык, что ему не противоречат. Суровое и холодное. Его светлость в этой светлой комнате был черным пятном. Огонь от камина лишь освещал его, но не согревал.

Темные до черноты глаза – подозрительные, они словно пронизывали ее насквозь, без усилий читали ее способности и добродетели, чтобы оценить, достойна ли она. Она же в темноте этих зрачков не видела совсем ничего. Анна могла бы назвать его взгляд недружелюбным, если бы даже в самых смелых фантазиях могла представить себя претендующей на то, чтобы стать ему другом. Если она сможет стать фонографисткой, хоть ненадолго, сегодня она уже победит дракона. Впрочем, выражение глаз – это она почему-то определила сразу – относилось не лично к ней – а к миру. Мир не был его другом. Он не доверял миру. Дракон видит все и схватывает все на лету; он знает цену всякому и цена эта в его глазах ничтожна. Если это недружелюбие – дракон недружелюбен. Нелюдим? Кому же быть нелюдимым, как не дракону!

В этом светлом доме он был словно ночь среди дня, словно затмение – черный диск, скрывающий солнце. И снова Анна как-то определила, что он не был таким всегда. Именно сейчас, в этот момент, что-то подтачивало его изнутри, какая-то мысль, какая-то мука.

Дракон протянул ей руку: «Мисс Прескотт?»

Его рукопожатие было крепким и столь же бесстрастным, как и его взгляд. Он не попытался поцеловать ей руку и таким образом сразу обозначил, где его место, а где – ее. Он, может быть, и джентльмен, но она в его глазах – точно не леди. Анна сухо кивнула в ответ и в этот момент снова некстати вспомнила про дырочку в кармане, но приказала себе не отвлекаться.

– Вас должен быть собеседовать мой секретарь, но у нас больше нет времени на все эти реверансы. Мне нужна фонографистка. Для крайне важного и крайне срочного задания. Выполнение его должно занять около месяца. Ваш инструктор поручился, что вы лучшая из его студенток. Прошлых ошибок я совершать не намерен. Я специально уточнил, что мне нужна только самая лучшая.

– Да, ваша светлость.

Мысли обгоняли друг друга в ее голове. Месяц! Если работа фонографистки обычно оплачивается по часам, то регулярная работа в течение целого месяца это настоящее сокровище. Храни Господь мистера Уиллоуби! Анна написала ему недавно, что, несмотря на его похвалы во время курса, ей по-прежнему не удается найти работу. Ее объявление об услугах печатают уже три недели – и ни одного ответа – а больше платить за объявление она не может. Должно быть, заявка от секретаря его светлости пришло сразу после ее письма.

– Вам будет предоставлена бумага и вечные перья – пишущая машина у вас, я надеюсь, имеется дома своя?

– Да, ваша светлость, «Ремингтон» номер 2.

– Тогда начнем сегодня же.

– Сегодня?

– У вас были другие планы?

– Нет, ваша светлость, я просто… Я думала, что иду на собеседование..

– Не вижу никакого смысла откладывать. Вы выглядите девушкой серьезной, ваши манеры и ваша речь уже сказали мне о том, что вы образованы и хорошо воспитаны, наверняка знаете правила орфографии и можете записать сложное слово. Судя по вашему виду, вы также аккуратны, а судя по тому, что держите свои эмоции при себе в ситуации, которая у любой другой мисс вызвала бы водопад вопросов, вы еще и неболтливы. Вам страшно, но вы не даете этому чувству пересилить себя. Все это в списке тех качеств, которые нужны мне для этой работы. Считайте, что собеседование состоялось, я удовлетворен тем, как оно прошло, а дальше посмотрим. В любом случае, за сегодняшний день вам будет выплачено сегодня же – как за пробную работу. Приступим.

Глава 2

Все это время они продолжали стоять у входа в гостиную – хозяин дома не предложил ей присесть, а теперь неспешно, но целенаправленно двигался в глубь комнаты к окнам и письменному столу, самим этим движением предполагая, что она последует за ним. На ходу он продолжал говорить, не оборачиваясь и не проверяя – следует ли на самом деле. Она следовала, развязывая внезапно занемевшими пальцами ленты капора – она не предполагала, что все будет происходить так быстро, и даже не отдала его дворецкому за дверью.

«Я должен сдать этот текст ровно через месяц, 31 августа. Его нельзя задержать даже на день. Сезон только что закончился. Никто не ожидает, что я остался в городе. Никто не будет нас отвлекать», – хотя и снизойдя до подобия объяснения, его светлость Дракон говорил коротко, рубя слова, словно каждую произнесенную фразу он вычитал из тех, что ему предстояло написать – и если он скажет слишком много сейчас, потом их может не хватить.

– Мы будем работать в этой гостиной. Для соблюдения приличий. Я попросил перенести сюда мой письменный стол. Моей тете не нравится мой кабинет.

– Просто я считаю, что он слишком мрачный! – раздался тонкий голос за спиной Анны.

– Неужели, тетушка? – без паузы невозмутимо отозвался дракон, но уже у самого стола остановился и добавил почти про себя. – Кажется, сразу приступить к работе не удастся, она проснулась.

Он смотрел теперь туда, откуда они только что прошли, и Анна тоже остановилась у стола, аккуратно опустила капор (наконец-то удалось развязать эти ленты!) на стоящий рядом стул с высокой спинкой, явно предназначенный для нее, и обернулась назад.

Завороженная драконом, она совсем забыла о фигуре на диванчике. Теперь она смогла разглядеть маленькую пожилую леди, сменившую свое полулежащее положение на полусидячее и издалека тепло улыбающуюся ей. В обрамлении куделек и оборок чепчика ее лицо было как печеное яблочко – все в морщинках, но округлое и румяное.

Его светлость в своей характерной рубленой манере счел возможным совершить ритуал представления, махнув неопределенно рукой в сторону диванчика: «Моя тетя, леди Поппи Уинтерс. Мисс Прескотт, тетушка. Мисс Прескотт, прошу…»

Он сделал приглашающее движение к столу. Однако леди Поппи Уинтерс, в отличие от него, явно никуда не торопилась: «Подойдите, мисс Прескотт, я хочу на вас посмотреть».

Анна на всякий случай снова взглянула на дракона. Его лицо по-прежнему было невозмутимым, почти окаменевшим, но ей показалось, что она заметила появившуюся между бровей страдальческую морщинку. Потом она разгладилась, и он кивнул, позволяя ей снова пройти ближе к выходу.

– Мой племянник – настоящий тиран, – сообщила с заговорщицким видом леди Уинтерс, когда Анна подошла к диванчику. – Иначе говоря, трудоголик. Если ему не напоминать, он не даст и подкрепиться перед началом работы. Именно поэтому я здесь, а не ради каких-то там «приличий». Чаю, моя милая?

У леди Поппи Уинтерс был высокий, почти детский голосок – словно Анне предлагала выпить чаю Орешниковая Соня из книжки мистера Кэрролла про Алису, одной из любимых у Анны в детстве.

– Благодарю вас, миледи!

– Прошу вас, зовите меня леди Поппи!

Даже сейчас Анна не совсем понимала, как лучше поступить. Чье желание было здесь главным – племянника или тети? Осуществив свое представление, дракон остался стоять, правда, отошел от стола к камину и теперь нетерпеливо постукивал пальцами по каминной полке. А леди Поппи, словно не замечая его нетерпения, похлопала мягкой белой ручкой, которая высовывалась из оборок домашнего платья, окутывавшего ее словно облако, по диванчику рядом с собой. Этот непринужденный, но беспрекословный жест решил дело. Анне оставалось только благодарно опуститься на диванчик. Все это и впрямь было похоже на сказку или сон – временами пугающий, временами волшебный. И казалось, она вот-вот проснется в их маленькой каморке с мыслями о том, как прожить еще один день.

«Дорогой, если ты не хочешь пить чай, не нависай, ты еще успеешь достаточно напугать мисс Прескотт. А ей перед работой не помешает набраться сил. Возьмите конфетку!» – налив молоко и чай и передав чашечку Анне, леди Поппи теперь показывала на вазочку со сладостями.

Анна взяла одну из конфет и, когда леди Поппи наклонилась к собственной чашке, осторожно опустила ее в карман. Тим будет так счастлив!

Она сделала глоток горячего, хорошо заварившегося чая с молоком и вздохнула, словно наконец выпуская дыхание, которое задерживала с момента, когда постучала в дверь этого дома, а может быть, больше, все эти месяцы курсов и годы после смерти отца. Леди Поппи с ее кудряшками, оборками, кукольным чайным сервизом и веселыми морщинками у глаз словно приоткрыла дверцу в другой мир, тот, который Анна старалась забыть, чтобы не плакать каждую ночь – в их каморке такие тонкие перегородки, что Тим непременно проснулся бы и расстроился. Ей и сейчас хотелось заплакать – но не от горести, а от радости – от этой забытой доброты, которой одаряют привычно, мимоходом, которая не стоит совершенно ничего дарящему и окутывает даримого как уютный плед в промозглый вечер.

В этот момент терпение дракона иссякло: «Ну же, мисс, мы не можем терять ни минуты! Я нанял вас ради скорости, но начинаю думать, что вы, как и другие ваши товарки, хотя и рекламирующие свои услуги как скоропишущие леди, не знакомы с концепцией скорости, как, впрочем, и весь ваш пол!»

Не глядя на него, Анна аккуратно поставила чашку с только начатым чаем на столик и поднялась: «Я готова, ваша светлость. Благодарю вас, леди Поппи».

Леди Поппи еще переводила укоризненный взгляд с племянника, чтобы, словно извиняясь за него, улыбнуться Анне в ответ и снова устроиться на диванчике с книжкой, которая явно скоро выпадет из ее сонных рук, а Анна уже спешила. Ее наниматель опять ждал ее в другом конце комнаты, вдали от камина, у стола, заваленного бумагами, под окном в сад. Снова указав ей на стул по одну сторону стола, где лежали в образцовом порядке чистые листы бумаги и несколько заправленных чернилами вечных перьев, сам хозяин уселся в кресло со стороны окна. Взяв несколько приготовленных листков бумаги, он едва дождался, пока она устроится на своем месте, и начал размеренно, но негромко диктовать по явно намеченному им заранее плану: «Глава первая…»

Глава 3

Анна мысленно вознесла хвалу мистеру Уиллоуби за то, что за время курсов внушил им необходимость постоянной тренировки – и она натренировалась так, что могла сразу же, без долгой подготовки или сосредоточивания, начать записывать. Она переносила на бумагу то, что слышала, не поднимая головы, а внутри кипела. Про себя она даже позволила себе отвечать дракону: «Не знакома с концепцией скорости»! О, скорость – это она понимает! Как объяснить ему, что вся ее жизнь в последние два года это все ускоряющийся бег – от сроков, которые вроде бы маячат еще далеко-далеко, но приближаются так быстро, что ей нужно если не обойти их, то быть к ним готовой.

Тим – сын джентльмена, в 13 лет он должен отправиться учиться в Итон, а затем в Кэмбридж, как их отец, его отец, и его отец, и все мужчины семьи Прескотт до него. Однако у семьи Прескотт – то есть у Тима и Анны – больше нет семейных денег, чтобы заплатить за его учебу. Он может получить стипендию и учиться бесплатно, Анна уже написала старым друзьям отца, умоляя вспомнить о его сыне-сироте – но к поступлению все равно нужно подготовиться, а значит, необходимы учителя. Учителям же не просто нужно платить – те, что могли бы дать Тиму знания, которые нужны для поступления в Итон, даже не придут в их каморку, даже не ступят в тот район Ист-Энда, где им приходится ютиться сейчас.

Значит, первое – переезд. Чем дольше они остаются в Ист-Энде, тем меньше шансов у Тима подготовиться к поступлению. Он смышленый мальчик, но ему уже 11 и времени остается мало. Все свои полученные когда-то от гувернанток знания Анна, как могла, ему передала, а от абонемента в библиотеку давно пришлось отказаться – денег сейчас едва достаточно на оплату комнаты и еду. Она пыталась брать на дом шитье, но если когда-то ее умений хватало для неспешного и необязательно хобби, чтобы занять дождливый вечер (хотя вышиванию она всегда предпочитала чтение), то выполнять достаточно заказов, чтобы зарабатывать что-то помимо минимально необходимого, никак не получалось.

Тим, между тем, успел начитаться библиотечного Диккенса и мечтал пойти то в трубочисты, то в разносчики газет, чтобы помогать сестре, но они словно читали разные книги. Анна вовсе не видела в героях мистера Диккенса образцов для подражания, скорее – предостережение. И чем дольше они живут в этих трущобах, тем сложнее ей будет удержать Тима от какой-нибудь глупости. Каждый вечер она молилась, чтобы с ним ничего не случилось – за себя она почему-то волновалась меньше.

Нужно было придумать что-то другое помимо шитья – и недавно она ей пришла в голову идея, сначала показавшаяся безумной. Чтобы заплатить за курс фонографии (теперь уже начинали использовать новое слово, «стенография») – самый короткий, на три месяца, по переписке, ей пришлось заложить отцовские часы. Анна рассчитала: если она сразу же найдет работу, то успеет с первого жалованья выкупить их, иначе они с Тимом потеряют единственный предмет, еще хранящий память об отце. Ей нравилось представлять, что гладь их корпуса по-прежнему хранит тепло его рук; слушая их ход, она вспоминала, как слышала такой похожий стук его сердца, сидя у него на коленях, прижимаясь к нему, у камина, когда все еще было так хорошо, до Катастрофы. Его сердце не остановилось, нет, оно где-то бьется. Курсы дались ей легко, но спустя три недели она все еще не могла найти работу и начала отчаиваться – пока не пришло это письмо от мистера Стивенса.

До поступления на курсы, занимаясь шитьем, она продумывала и другие варианты. Для девушки из хорошей семьи жизненный путь обычно и не предполагал вариантов. Она могла бы выйти замуж, но для этого нужны главным образом две вещи: платья и знакомства. Разумеется, помимо безупречной репутации семьи, но этот корабль давно уплыл, а все ее платья истрепались и знакомые отвернулись от семьи полковника Прескотта после Катастрофы. Не было и родственников, к которым она могла бы обратиться. Значит, чтобы найти мужа, нужно было переехать, нанять компаньонку постарше и бывать, словно ничего не произошло, в Бате, на водах, в театрах, в Гайд-парке… А время утекает сквозь пальцы. Ей уже 20, еще немного, и ни один джентльмен не взглянет на нее дважды, какое бы платье она ни надела. Эти два года начертили морщинку вечной заботы между ее бровей и суровую складку у рта. А чем больше леди лет, тем, кажется, дороже должны быть ее платья. Странная пропорция, но математика и не входила в предметы, которым учила ее гувернантка – вот еще одна причина, почему столь неотложно необходимо найти учителя для Тима.

Да и где брать деньги на новые платья? Если бы она сама пошла в компаньонки к какой-нибудь старой даме, тогда не нужно было бы много тратить на них – но кто возьмет ее в дом вместе с братом, который скоро станет подростком? К тому же в этом случае она никогда не сможет скопить нужную сумму, чтобы оплатить учебу Тима, а круг ее потенциальных мужей будут составлять мелкие священники и добропорядочные фермеры, у которых тоже не будет на это денег. Может быть, такая разборчивость выдавала ее снобизм, но единственным ее якорем в эти последние годы оставалась память о том положении, которое дети семьи Прескотт и главное – Тим – должны были бы по праву занимать в обществе. Правда, иногда ей казалось, что этот якорь лишь тянет их вниз…

Устав обо всем этом думать, в конечном итоге Анна составила план: вложить оставшиеся деньги в курс фонографии и печати и в пишущую машинку, как можно быстрее найти работу, выкупить отцовские часы, переехать, нанять учителя, и продолжать работать. Когда-то она мечтала о том, что войдет в бальную залу, они с каким-то джентльменом лишь взглянут друг на друга – и вот он уже просит ее руки у ее отца. Но на настоящем балу она не успела побывать ни разу, а теперь ее руки не у кого просить. И она не верит в счастливый случай. А между бальной залой и стенографией выбирает последнюю. Это вернее. Настолько понравиться мужчине, чтобы он забыл о ее нищете, да еще и позаботился о ее брате – нет, этот шанс она, со всем своим слабым знанием математики, никак не могла рассматривать серьезно.

Она видела себя в зеркале и трезво оценивала свое отражение. Похудевшее лицо, серое от недостатка сна и неспешных прогулок в парке и утомленное от мыслей о будущем и подготовки заданий по фонографии. Тени под неоригинальными серыми глазами, которые утратили свой блеск за вечера, проведенные за шитьем в полумраке. Потускневшие светлые волосы – когда-то она считалась блондинкой, но сейчас они словно присыпаны песком. Правда, темные густые брови при светлых волосах придают ее лицу решительность, даже драматизм – по крайней мере, что-то более оригинальное. Но на этом ее оригинальность заканчивается. Обычный нос и подбородок, обычная, и тоже похудевшая, фигура, и главное – перелицованные снова и снова платья, которые она не может освежить даже воротничком. Эта фривольность им тоже больше не по карману.

Анна так погрузилась в свой воображаемый диалог с его светлостью Драконом, что фонографировала совершенно машинально, почти не обращая внимания на то, что записывает. Кажется, ее наниматель писал роман – с ужасами и приключениями, что-то вроде недавнего рассказа мистера Стивенсона про доброго доктора, который по ночам превращался в ужасного монстра.

Часы на камине пробили полдень, им отозвались эхом другие часы в доме. Свет от плывущего где-то высоко в лондонском небе солнца осторожно двигал тени в комнате и на столе. В одну из пауз (его светлость иногда все же делал паузы, хотя диктовал уже не по листам, но столь же размеренно и четко, словно весь текст давно уже был в его голове) – Анна оглянулась. Леди Поппи дремала над раскрытой книгой, которая вот-вот грозила соскользнуть с ее коленей на пол.