Ветер перемен

Наталья Никанорова

Ветер перемен

Глава 1. Проявитель

1940

Дверь лаборатории закрыта плотно, ни одного лучика света извне, чтобы коварный свет не проник сквозь щели. Снаружи на двери висела штора из плотной чёрной ткани. Сергей удовлетворённо кивнул и начал работу.

Предстояло проявить плёнку, на которой ещё с прошлогодних каникул оставались неотправленные матери фотографии. Кто же знал, что они с деканом их факультета бывшие однокашники и тот недавно навещал родные края? А потом после разговора с его матерью устроил выволочку студенту Ивченко от всей широкой деканской души.

Зарядив плёнку в барабан и поставив её в бокс, плотно прикрытый крышкой, Сергей включил слабую красную лампочку и посмотрел на бутылку с проявителем. Увиденное заставило вполголоса выругаться словами из разряда тех, за которые невоспитанным детям моют рот с мылом. Жидкости было едва на донышке.

Так… Сергей лихорадочно вспомнил состав и бросил взгляд на стоящие на столике часы – у него было семь минут, целых семь. Он заметил на лабораторном столе алебастровый флакон с красивой пробкой, на которой был выгравирован прямоугольный треугольник с горизонтальной чертой. «Интересно, кто из девчонок такие модницы? Блин! – мысленно треснул себя по затылку студент, – чем я только думаю? Учили же – замена ингредиентов! Только бы духи оказались не масляные!»

Взяв в руки флакон, осторожно ладонью погнал на себя воздух.

«Фух! Пронесло! Спирт. Работаем!»

Наморщив лоб, вспомнил нужные пропорции. Руки уже делали привычное дело, растворяли, смешивали. Наконец новый раствор был готов.

Достав через некоторое время плёнку из бачка, с огорчением убедился, что на ней остались всего два снимка, остальные засвечены. Первый – настраивал фотоаппарат, снимал во дворе дома собаку. Второй – перед приездом домой по маминой просьбе сфотографировал бывший особняк Фроловых. Для собаки Сергей выбрал мелкий лист фотобумаги длиной в ладонь, а для здания чуть побольше. Получились очень чёткие снимки. Правда, собака на фото вышла немного в другой позе, чем была на негативе, но Сергей быстро убедил себя в том, что ему просто показалось. И сделал запись в дневнике: «Никогда не надо сдаваться! Сегодня проявлял фото, не обнаружил в лаборатории проявителя. Пришлось вспоминать состав и всё делать самому, но вместо спирта позаимствовал чьи-то духи (простите девочки!). Опыт удался, фотографии яркие и очень чёткие».

Решив не оставлять в лаборатории остатки самопального проявителя, Сергей аккуратно слил жидкость из бокса в пустую бутылку из-под запрещённой к распитию в стенах университета наливки и завинтил крышкой. Погасил лампу, извлёк из бокса плёнку. Привычно завернув её в тёмную бумагу, отправил её также в широкие недра портфеля. Со вчерашнего дня начались каникулы и сегодня он со спокойной душой отправлялся на вокзал, чтобы сесть в поезд, идущий до его деревни. По пути можно будет навестить сестрёнку в библиотечном техникуме на Лиговском. Эх, скоро последний курс, а после выпуска он будет вольной птицей – геохимиком, трудящимся на благо страны. Пора собирать чемодан.

Лиду он застал сажающей деревья в компании однокурсниц и не удержавшись, уж больно ракурс был хорош (сестра как раз склонилась, придерживая саженец), щёлкнул затвором фотоаппарата. Этого хватило, его услышали. Быстро попросив товарок подменить её, она подбежала к Сергею и повисла у него на шее.

– Привет, братишка! – и обратила внимание на чемодан у его ног. – Ты домой?

– Ты будто нет, – хмыкнул Сергей, любуясь белокурой, розовощёкой красавицей сестрой. И очень удивился, когда она помотала головой.

– Мы с девочками записались на курсы при медицинском институте. Ты передай родителям, что я их люблю и всё такое, но приехать не смогу.

– А ты, выросла, кнопка, – с уважением сказал он.

– Сам ты дылда, вот увидишь, я стану хорошей медсестрой.

– Самой лучшей, – поддержал брат. – Ну, я пошёл, а то там тебя уже заждались, – кивнул Сергей на подруг Лиды.

– Стоять! – сестрёнка повернула руками его голову, и смахнув что-то невидимое с щеки брата, поцеловала.

– Вот так, теперь иди. Да, фотографию как проявишь, никому не показывай, ну, кроме мамы.

– Раскомандовалась! – прищурился Сергей. – Ладно.

Удовлетворённо кивнув, девушка, подпрыгивая, вернулась к подругам. Посмотрев ей вслед, Сергей поднял с земли чемодан и поспешил на вокзал.

По приезде домой любимый сын получил по загривку, потом был прощён, зацелован и накормлен. Вырвавшись из-за стола, Сергей, потрепав Радку метнулся, в сарай, там у него была оборудована лаборатория. Повесив на дверь табличку «Не входить», он плотно завесил щели старыми одеялами. Ну вот, теперь можно работать. Перелив в бачок остатки проявителя из бутылки, выждал некоторое время. Когда достал плёнку, у него от обиды дрогнули губы. Как так? Все кадры засвечены. А, нет, один, вроде есть. Точно, это Лидка, её попа!

Сергей развеселился и пинцетом выбрал для этого снимка самый большой лист, нашедшийся в лаборатории. Он остался с тех времён, когда они с другом печатали плакаты. Большой, квадратный.

1975 г.

Женщина в строгом чёрном платье с кожаной сумкой через плечо шла от остановки, старательно огибая лужи, весело блестевшие радужными пятнами. После недавнего дождя дорогу развезло, а ещё не высохшая трава кружила голову одуряющим запахом. Нужный ей дом, некогда справный пятистенок с полуразвалившимся деревянным забором, она нашла быстро.

– Хозяева, – крикнула она от калитки, посматривая в сторону собачьей будки. Но оттуда, вот странность, никто не вылез.

В окне, отодвинув занавески, показалась сухощавая старая женщина в чёрном платке и трикотажной коричневой кофте.

– Входите, – прокаркала она, – не заперто.

Впустив в дом гостью, она придирчиво рассматривала её на свету. Никак Оленька? – прищурившись решила она.

– Я, Нина Михайловна.

– Большая стала, в городе живёшь? Ты проходи, проходи в горницу-то, счас чайку выпьем. Ты чай-то будешь? А то у меня кофе есть, настоящий! Друзья Лиды иногда привозят, не забывают.

– Кофе, если можно, а о ваших знаменитых пирожках, до сих пор вся наша группа вспоминает. Те, кто выжил, конечно, – рассмеялась Ольга, обнимая пожилую женщину. Сидя за широким накрытым столом на чешских стульях, она оглядывалась. В доме было чисто. Белёная государыня-печь занимала половину горницы. Несомненным украшением избы были старый пузатый комод красного дерева с ручками, похожими на перевёрнутые ракушки, старинный резной сундук и стенные часы в чёрном футляре. Над комодом в большой застеклённой деревянной раме, укрытой белоснежным рушником, висели фотографии. Вот старая на плотном картоне. На ней Нина Михайловна – ещё молодая, в строгом белом платье под горло, и длинных башмаках с пуговками, стоит, опираясь на руку молодого мужчины, в чёрном костюме с щеголеватыми усиками. В руках у него модное по тем временам канотье. Рядом висит пожелтевшая с ятями вырезка из газеты об открытии новой финской школы. А на этом снимке вроде дом? Точно, кирпичное двухэтажное здание с балкончиками и барельефами. Дальше Лида и брат с родителями. Серёжа гладко причёсан и наряжен, но видно, что ему скучно стоять перед фотографом, глаза тоскливые-тоскливые. Рядом фото Лиды, та ещё совсем девочка лет двенадцати не больше, в домашнем платьице, стоит у куста черёмухи. А это собака, поджидающая хозяина. Смешная какая! На одном ухе прицепился репей, но видно, что вот-вот хвост заметается из стороны в сторону. А этот снимок, ну, конечно, это Нина Михайловна на школьном дворе. А в другой рамке что за плакат? Она взглянула на фото, и сердце её забилось чаще. Ольга узнала двор библиотечного техникума. В девушке, опускающей саженец в яму, без труда угадывалась Лида. А вот и другие девчонки Рая, и Света, эти после войны улетели на Дальний Восток, и сейчас от них изредка приходят письма.

Нина Михайловна проследила её взгляд.

– Серёжина работа, – сдержанно похвалилась она. – Ну, рассказывай, как вы там живёте-можете.

– Да что рассказывать, Нина Михайловна? Я замужем, двое детей. Работаю инженером вместе с мужем. То я, то он, по командировкам мотаемся. Дети уже в старших классах, они у меня погодки. Недавно вот собирались с нашими ребятами. Мало нас осталось. Лиды вот недавно не стало. Вы простите, что я к вам только сейчас пришла.

Нина Михайловна сгорбилась и утёрла слезу уголком платка.

Ольга помедлила и сообщила цветку, расправившему свои белоснежные лепестки на скатерти.

– Мы с ребятами решили в техникуме музей сделать. Можно у вас фотографию Лиды взять? Ту, где мы на субботнике? Паша и Дима, наши мальчики, завтра подъедут, помогут вам крышу перекрыть, забор поправят и вообще.

– Что вообще? – отставив чашку, с неожиданной силой спросила Нина Михайловна. – Думаешь, мне здесь помочь некому? Крышу перекроют, – передразнила она Ольгу. – Да мне наш председатель сколь раз предлагал рабочих прислать! Я не хочу.

– П-почему? – гостья не поднимала глаз от скатерти, рассматривая нехитрую вышивку.

– Потому, – упрямо наклонив голову, ответила Нина Михайловна, – у нас на селе хуже люди живут. Вот им и помогайте, а мне не надо!

Длинные сухие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями сжались в кулаки. Отодвинув стул, она встала и, высоко подняв подбородок, пошла к комоду. Долго возилась с деревянной рамой, аккуратно вынимая снимок из-под стекла.

– На, возьми, – протянула она фото, виновато смотрящей (ну точно собака побитая), подруге дочери. Та, бережно приняв, аккуратно уложила его в сумку и стала благодарить.

Нина Михайловна отмахнулась.

– Парней своих, когда поедешь куда, присылай. Всё веселее будет.

Запись из дневника Лидии Ивченко

«Что происходит? Я абсолютно точно помню, что я уснула в ординаторской после того, как ассистировала профессору, во время сложнейшей операции на сердце. А проснулась уже здесь. Всё опять как раньше, мы с девчонками сажаем деревья, договариваемся о том, как пойдём на курсы медсестёр, до войны ещё целый год. Каждый раз, когда я держу саженец, жду что вот, вот раздастся щелчок фотоаппарата и этот сон кончится. Только он не раздастся уже никогда. Братик погиб, и всё, что мне остаётся, проживать этот день снова и снова, надеясь, что случай разомкнёт этот круг. Как бы я не искала выход, даже если оказываюсь в реальном мире, то не могу покинуть пределы техникума, где висит моя фотография. Странно, что меня никто не видит. Ощущаю себя привидением. Может так и есть? Что же ты наделал, братец?»

2002

– Тише, второй курс, – похлопала в ладоши Ольга Александровна, привлекая к себе внимание. Галдёж на задних партах постепенно стихал. Сегодня в их небольшой аудитории сидело аж два потока. Пришлось сдвинуть парты, пожертвовав проходами и открыть в конце аудитории окно, чтобы можно было хоть как-то дышать, ну, да ладно.

Куратор терпеливо подождала, пока утихнут последние переговоры, поправила слегка сбившуюся чёлку, одёрнула манжет и хорошо поставленным голосом начала:

– Близится к середине второй год обучения. В нашем техникуме есть славная традиция посвящения первокурсников в студенты. Обычно это проходит в форме концерта, который, как правило, проходит в актовом зале.

На этом моменте Ташка отключилась, читая возмущённые смски одногруппниц. Некоторые студентки приглушённо ворчали. В самом деле, сколько можно? И учительница риторики, и куратор за последние две недели уделяли пятнадцать минут от своей лекции расписывая, какие раньше в стенах техникума были капустники. И вот опять! Ташка украдкой поглядела на других студентов, многие приехавшие к первой паре откровенно зевали.

– Поэтому, – донёсся до неё голос Ольги Александровны, – старосты, до большой перемены ждём от вас список выступающих.

«Чего?», – перепугалась она и отправила сообщение Карине.

От подруги пришёл ответ с началом фразы куратора, «Поскольку самовыдвиженцев у нас нет, то актёрский состав решено формировать с помощью старост».

«Офигеть, – торопливо набрала Ташка, – и что мне делать? Народ, кто-нибудь хочет выступить?» и несколько раз нажала кнопку, отправляя сообщение одногруппницам.

Посыпались текстовые смайлики с обратной скобкой, означающие печаль; с буквой Е после двоеточия – откровенный оскал, мол, отвали! Хорошо, что телефон на виброрежиме! Наконец, среди этого винегрета мелькнула улыбчивая буква D, потом ещё одна и ещё. И ещё один смайлик с прямой чертой. Озадаченность? Нерешительность? Поди разбери! Хорошо уже то, что это не явный отказ.

К назначенному сроку Ташка с облегчением подала Ольге Александровне список из пяти фамилий.

В опустевшей после уроков аудитории для мозгового штурма собрались Ташка, Саша, Карина, Люда и Вика. Было решено, чтобы первачки знали, на что идут, показать им пародию.

– Там обязательно должны быть песня и стихи, – заметила Ташка.

– Да это-то понятно, и что чужие брать нельзя, тоже ясно, – кивнула Саша, присаживаясь на исписанную несколькими поколениями студентов парту и взъерошила волосы. Всегда подтянутая, она ходила в джинсах и тёмных футболках с интересным принтом. В данный момент у неё на груди удобно устроился боевой дикобраз.

– А если мелодия знакомая, а слова свои? – задумчиво спросила Вика, накручивая на палец тёмные вьющиеся волосы и озабоченно посмотрев на часы.

– Давайте попробуем, – мягким сопрано предложила модница Карина, доставая из рюкзака щётку и зеркальце. – Кстати, – продолжала она, поправив светлую чёлку и заколку на хвосте, – у меня есть идея, на какую тему будет пародия.

– Ну, – поторопила её Саша, – какая?

– Мы сейчас что по зарубежной литературе проходим? Какой автор у нас уже в печёнках сидит?

– Гомер, – расплылась смуглянка Люда в шкодливой улыбке, оделяя всех присутствующих домашними пирожками с капустой. – Саш, декорации нарисуешь?

– О, спасибо! Не вопрос, – откликнулась одногруппница, лихо откусив полпирожка сразу, – надо только понять, какие?

– Чур, я отвечаю за стихи, – вызвалась Ташка, подняв надкушенный пирожок.

– А за песню все вместе, – кивнула Вика. – Мм, объедение! Люда, твоя мама замечательно готовит!

– Спасибо, я передам.

– Очень вкусно! Спасибо! Колитесь, – вытирая губы салфеткой поинтересовалась Карина, – музыканты среди нас есть?

Люда и Саша переглянулись,

– Гитара считается? – спросила Саша.

– Ещё и как!

– Я тоже могу на гитаре, но я самоучка, – призналась Люда, тряхнув своей «купеческой», как она её называла, стрижкой.

– Ай, можно подумать, тебе в Большом Театре выступать! Тащите завтра инструменты, после уроков порепетируем.

На том и разошлись.

Репетиций было несколько. Разумеется, одногруппники пытались выспросить, что же будет на концерте, но актёры молчали как партизаны на допросе, отвечая с загадочной улыбкой: «увидите».

Глава 2. Фотография

И вот наконец момент икс. Пришла пора показать своё творение в актовом зале. Он напоминал театр в миниатюре: откидные кресла, обитые вишнёвым бархатом, высокая сцена, на которую вели поскрипывающие ступени. Здесь даже занавес был такой, как ему положено – бордовый с тяжёлыми золотыми кистями. Как всегда перед началом концерта, у дверей зала было столпотворение.

Еле протиснувшись сквозь толпу, доморощенные артисты вошли через боковой вход и, хихикая, стали переодеваться в костюмы, попросив у распорядителей концерта опустить занавес.

Сдвинув две парты, студентки водрузили на них стул. На него уселась Карина, замотанная в простыню. Осторожно пристраивая себе на причёску, бумажную корону с надписью, «Зевс». Карина несколько раз пыталась сделать серьёзное лицо, но её то и дело пробивало на смех. Тогда она скорчила грозную мину.

− Во, вот так хорошо, замри, − попросила Люда.

Саша и Вика сбежали со цены, подав знак распорядителям, и тяжёлый занавес пополз вверх.

Студенты зашушукались, увидев «Зевса». За это время, Вика в костюме цыганки (для неё специально подобрали яркое платье с маками, повязали кучу платков на бёдра и увешали бусами), расстелила в проходе у сцены платок, погремела браслетами и небрежным жестом бросив на платок колоду карт, возвестила:

С помощью вихрей, пронзающих воздух и время,

Мы призываем, Вас вестник богов, на собранье.

Праздник великий у нас, посвященье в студенты.

Молви Оракул, что ждёт их? И что им готовит Фортуна?

Ташка в восторге слушала свои стихи. На репетиции у Вики выходило не так хорошо, зато сейчас её карие подведённые тушью глаза сияли. А вьющиеся волосы, казалось, жили своей жизнью. Выбившись из-под цветастого платка, они закручивались в спирали и падали на спину и плечи.

По-стариковски шаркая, на сцену вышла Люда. Рассмотрев её, народ в зале развеселился. На ней были банные тапочки, старые потёртые джинсы и белый мешковатый свитер, на который актриса накинула белую шаль. Голову Люды украшала повязка из кленовых листьев. На носу были большие роговые очки, которые постоянно сползали.

Держась за поясницу, она пробубнила:

− О, Жевш, опять пророшествовать! Ну, школько мошно? У меня все жубы выпали!

Зевс-Карина грозно посмотрела на неё, стараясь не заржать, и кинула в непокорного оракула сапожной молнией, зажатой в кулаке.

Среди студентов началась истерика. Они тыкали пальцем на сцену, восторженно смотря на Карину, изящно задрапированную в белую занавеску.

− О, молния меня поразила, речь мою просветила, − привлекла внимание к себе оракул Люда. − Теперь я могу пророчествовать! Сейчас я вам всё скажу! Никто не уйдёт от моего всевидящего ока! − она демонстративно поправила очки.

Студенты взвыли от смеха, некоторые, весьма впечатлительные сползли с кресел и тихо подвывали на полу.

Ташка утёрла слёзы и обернулась в сторону двери. Там стояли преподавательницы риторики, зарубежной литературы, а рядом с ними какая-то белокурая девушка в полосатой футболке со шнуровкой. Она так смеялась, что не заметила, что тугая шнуровка разошлась и ворот приоткрылся. Была в этой студентке какая-то неправильность. Ташка всмотрелась. Люда и Саша на сцене обнявшись пели под гитару. До того Люда в стихотворной форме наобещала новопосвящённым студиозусам, что во время учёбы им не будет ни дна, ни покрышки.

«Вот, − поняла Ташка, – у неё причёска, как у моей бабушки была в молодости, я ж помню её довоенный снимок». Юбка девушки была в земле, а сама она очень бледная со слегка сероватой кожей, точно сошла с фотографии.

С фотографии?

Поняв, что Ташка её заметила, девушка с упрёком посмотрела на неё и выскользнула из актового зала. При этом ловко избежав столкновения с плечами с директором. Ольга Михайловна стояла у двери и улыбалась, глядя на сцену.

До конца представления Ташка еле досидела, яростно кусая шоколадный батончик, завалявшийся в кармане рюкзака. После них выступали ещё три группы. Наконец после того, как артисты вышли на поклон, их отпустили. Ташка пообещала подругам нагнать их. Дождалась, пока они уйдут, и пошла на третий этаж. Проходя мимо стенда, где была фотография студентов, сажающих деревья, она задержалась. Вроде всё, как обычно, что же её так зацепило? Она нашла белокурую девушку. Раньше, она стояла над ямой склонившись, с лопатой в руках, это Ташка помнила точно. А сейчас улыбаясь держала тонкий саженец какого-то растения. Возможно, Ташка бы так и ушла, решив, что всё это ей померещилось, если бы не одно, но – ворот футболки у девушки, в отличие от её товарок, был слегка приоткрыт.

– Щукина, – окликнули её сзади. Она обернулась. Ну точно, сладкая парочка – Глеб и Илюша. Два парня, невесть как затесавшиеся на библиотечный факультет, который в народе называли не иначе, как факультет невест. Да ещё и ухитрившиеся попасть в одну группу, стояли напротив.

– Вам чего?

– Ты домой собираешься? – поинтересовался Илья, неприятно ухмыляясь.

– А как же, – откликнулась Ташка, стараясь, дышать пореже, даже от папы хоть он и курил каждый день, пахло не так сильно. – Только моё пальто из гардероба уже Карина забрала, а вы свои куртки получать когда думаете?

Ухмылку Ильи точно сдуло. Он нервно дёрнул головой, и на его тёмную рубашку опустилось несколько белых крупинок.

– Блин! Глеб, гони сюда свой номерок! Я побежал, встретимся в гардеробе!

Когда тот скрылся за углом, широкоплечий Глеб подошёл ближе и мотнул головой в сторону фотографии.

– Интересно, я о таком только в книжках читал.

– Ты о чём? И кстати, где вы с Ильёй ползали? У тебя весь свитер в пыли. Да и дружок твой не чистенький.

– Нашли в библиотеке старую кладовку, хотели посмотреть, что там хранится, – смущённо пояснил тот, взъерошив жёсткую чёрную шевелюру.

– И как, – ехидства в голосе Ташки было хоть отбавляй, – посмотрели?

Глеб неожиданно рассмеялся, и продемонстрировал дырку на локте серого свитера.

– На нас каталожные ящики рухнули. Ох, нас и ругали, сказали, что пока всё не поставим как было, не выпустят. Ну мы и старались, недавно закончили. А как ваш спектакль?

– А заодно протёрли собой всю пыль, – покивала одногруппница, на всякий случай делая шаг назад. – Кладовка, наверное, сияет, хоть бы в туалет зашли, почистились, а спектакль нормально.

– Были уже, – насупился Глеб. – Там нет платяных щёток. Но ты это, – его карие глаза потемнели, – держись от этой фотографии подальше!

Ташка потрясённо уставилась на собеседника, ей показалось, или этот тютя пытался ей угрожать?

– Чего смотришь? – шалея от собственной наглости, спросил Глеб. – Быстро отошла!

– Глебушка-а! – угрожающе пропела Ташка, и на всякий случай сняла с плеча рюкзак. – Ты не оборзел ли, родимый? Где хочу, там и стою, понял? Тебе эта фотография, что жить мешает?

– Мешает, – неожиданно мирно согласился Глеб. – Она всё время чуть-чуть другая. Я не знаю, что с ней не так. Но я не хочу, чтобы ты к ней подходила!

Неожиданно для себя Ташка улыбнулась, и протянула руку к фотографии дразня одногруппника. Почему-то захотелось поставить зарвавшегося «жениха, (а, похоже, на роль бойфренда тот и метил) на место. И уж точно она не ожидала того, что произойдёт дальше. Пальцы Глеба сомкнулись на запястье с неожиданной силой, заставив развернуться и согнуться буквой зю. Не ожидавшая такой подлянки, одногруппница выпустила лямку, рюкзак плюхнулся на пол.

– Сказано же тебе! – пропыхтел Глеб. – Двигай отсюда!

– Ты совсем ошалел, урод? Пусти!

– Уйдёшь, отпущу!

– Да уйду, я уйду, псих ненормальный!

Глеб резко убрал руку, и Ташка упала перед рюкзаком на колени, рассматривая серо-чёрный линолеум.

– Ой, Наташ, извини, я не хотел, – стал извиняться Глеб, – тебе помочь встать?

– Лучше уйди отсюда. – прикрыв глаза, сквозь зубы попросила одногруппница. – Или я за себя не отвечаю.

Повторять дважды не пришлось, Глеб моментально вылетел на лестницу.

Прислушиваясь к его шагам, Ташка медленно встала. Отряхивая штанины, подняла с пола листок бумаги, сунула в карман джинсов. И стала спускаться в гардероб, разглядывать фотографию расхотелось.

Карина, уже одетая, в ладно приталенной синей куртке сидела на банкетке и читала книжку, около неё лежало серое пальто.

– Наконец-то, – увидев спускавшуюся подругу, она с шумом захлопнула учебник по библиографии, и сунула в пакет, – Ты всё на свете забыла со своей библиотекой! Пошли, а то скоро техникум закроют, будем мы тут куковать. Все наши уже ушли! Ой, а почему ты такая бледная, что случилось?

Ташка помянула Глеба про себя незлым тихим словом, а вслух сказала,

– Голова болит, Карин, и зубы. Зря я ту шоколадку съела. Не до библиотеки сейчас. А медкабинет уже закрыли, только зря в коридоре простояла. Ты меня не жди, я на автобус, поеду сдаваться стоматологу.

В глазах подруги заплескался священный ужас, но она усиленно закивала.

– Позвони, как домой вернёшься хорошо?

– Договорились, – криво улыбнулась Ташка, напяливая шарф, пальто и цепляя на плечи рюкзак.

– Ну всё, пока-пока, я побежала.

Подруга помахала рукой и выскочила наружу. Для того, чтобы выйти на улицу, надо было пройти метров двести до арки, которая отделяла тихий дворик, где расположено здание техникума, от шумного проспекта. Через две минуты Галина Николаевна выразительно звякнула ключами, закрывая гардероб. Ташка вздохнула и пошла на выход. На улице моросило,

«Надо было сегодня брать куртку», – поёжилась девушка, ускоряя шаг.

В ноябре темнеет рано, и пока она добралась до метро, уже зажглись фонари. Нырнув в тёплый зев станции и слегка отогревшись на эскалаторе, проезжая мимо очередного светильника, отогнула рукав блузки.

«Фух, синяка нет, – выдохнула Ташка. – И на том спасибо. Глеб сегодня действительно озверел, что с ним случилось?»