Эпизоды 2

Все, что принимается внутрь сверх означенного количества и содержит в себе крепость более 12о, пьется по другой причине, и называется другим словом – напиться.

Напиваться следует исключительно по жесткой необходимости – острому желанию передышки. От чего? От всего! Необходимости ослабить хватку на твоем горле. Желанию отключить карусель мыслей и чувств, сделать что-то типа «дефрагментации» мозга.

Мы все – большую часть своей скоростной жизни – пребываем в стрессе. А значит – испытываем дискомфорт. Слишком много думаем, переживаем, испытываем неудовлетворение собой, партнером, обстоятельствами. Слишком сильно тревожимся, много возлагаем надежд и позволяем себе ожиданий. Слишком усердно ищем, боремся, спешим. От всего этого «слишком» – утомляемся. Через пару лет деловой и личной активности, этот дискомфорт становится хроническим, иногда даже переходит в нарастающий болевой синдром – конечно, не постоянный, но устойчивый. Бывают периоды «просветов» и отдохновений. Не часто, но бывают. Они – как внезапные перерывы на стайерской дистанции. Почему внезапные? Потому что они – всегда подарок от Вселенной. За наши слова, намерения, поступки. Но до такого перерыва еще надо дожить.

Когда неудовлетворенность наша достигает апогея, и мы устаем до невозможности – можно напиться. О, нет. Это не ответит ни на какие вопросы – ни вечером, ни утром. Это может их добавить – скорее. Жить не станет проще. Проблемы не уйдут сами собой. Но в этот период, пока мы напиваемся и находимся «там», мы на время забываем то, что нас тревожило и доводило. У нас ничего не болит. Это вечер без боли – на легком обезболивающем. Есть анальгин, а есть морфий. Так вот, алкоголь – это анальгин.

Когда мы его принимаем, все, что мешало, отходит на самый последний периферийный план и кажется ничтожным. Зачем такой самообман? Чтоб не думать, не чувствовать, не ощущать. Быть легким и свободным – пусть всего несколько часов. А потом, после передышки – снова идти и жить.

Неудовлетворенность и дискомфорт тут же вернуться, но после суточного ничего не думания – принимать их какое-то время проще. Как будто ты днем натер ногу, вечером снял опостылевший башмак. А утром – после отдыха – вроде, и не так больно.

Я не знаю более простого и не слишком дорогого способа отключения мозгов от действительности, который не имеет негативных последствий – похмелье не в счет.

Если следовать «инструкции» и прибегать к этому средству лишь в самых крайних случаях настоящей необходимости, наблюдения и статистика говорят, что проделывать такое получается не чаще одного раза в год. А то и реже.

Есть другие способы? Есть – прогулки, секс, разговоры по душам, живопись, музыка, какое-то ремесло. Но это все медленно и не эффективно, потому что не снимает боль, а только отвлекает от нее. Возможно, этот – второй вариант для более сильных и умных людей. Что ж, готова признать. Но я предпочитаю первый.

Оскорбления

Ссоры и недомолвки – неизбежная часть любых отношений. Они – не катастрофа, не недостаток, и сами по себе, они ни о чем не говорят. Говорит то, какие они – как именно они протекают, что вы друг другу говорите, какие интонации и слова используете.

И, да – ссориться – это нормально. Ненормально – не мириться.

Одно дело, разбирать какую-то ситуацию, пусть на эмоциях, пусть на повышенных тонах, пусть в гневе и раздражении. Другое переходить в открытое нападение на партнера, опускаясь до неприкрытого хамства.

Даже, если потом вам говорят: что так не думают, и сказанное вырвалось на эмоциях – это глупость. Не поселившееся в мыслях, не может быть произнесено. А если человек в мыслях допускает оскорбления в ваш адрес, какая разница – произнесено это случайно или намеренно?

Каким бы сильным не было раздражение и негодование, это не может служить оправданием оскорблений и ругательств в ваш адрес.

Если это происходит, значит ваш партнер не способен собой управлять, говорит, что придет ему на ум, не задумываясь о последствиях. Обесценивая ваше присутствие в его жизни, и ставя тем самым будущее отношений под удар.

Почему? Да, потому, что предмет ссоры исчезнет с ваших «таблоидов» завтра или через месяц, а отравление хамством и оскорблениями останется с вами навсегда. Это постоянно будет всплывать перед вами сначала в каждом новом конфликте, а потом и в обычной жизни – когда вы, например, пьете утром чай и болтаете по планах на день.

Вот, и получается, что после ссоры с использованием оскорблений полностью помириться невозможно. И куда это приведет? …

Под дождем

В детстве, бабушка была моим ангелом-хранителем.

Моим другом, надсмотрщиком, советчиком, «палачом» и защитником. С целым ворохом разных неожиданных фантазий, ночных историй и захватывающих событий.

Несмотря на то, что все мое детство прошло именно в компании бабушки, ее сестер – моих теток и ее же «заводных» подруг, память не удержала почти ничего из тех воспоминаний.

Я часто задумывалась, почему? Ответ нашелся нескоро.

Как-то я поняла, что это сейчас жизнь с бабушкой кажется мне неповторимой и волшебной. А тогда – все казалась таким, как и должно быть. Дни сменяли ночи, а ночи – утра. Я жила в этой солнечной карусели своего детства, даже не задумываясь, какую цену бабушка платила за все то, что я воспринимала просто так.

И игры с порохом, и курение на сеновале, и разбитые стекла, и мыши в почтовых ящиках, и валенки полные снега. Бабушка никогда не ругала меня за порванную одежду, сожженные волосы, испорченные вещи – которые были наши, ей удавалось всегда спокойно реагировать на мои порезы, царапины, переломы и простуды, полученные от долгого лежания на снегу, поедания сосулек и прочих занятий доступных любопытному ребенку зимой. Но если проступки мои наносили вред другим людям, бабушка была беспощадна.

Меня запирали в темной кладовке с солениями, старыми чугунными утюгами, стопками книг и прочими, когда-то весьма нужными в хозяйстве вещами. Боже, чем я только не занималась в этой кладовке. Всем! Кроме осознания своей вины.

Если бы мне довелось растить такого ребенка, как я, мне кажется, я бы его когда-нибудь тихонько прикончила. Бабушка любила меня беззаветно.

Наша с ней жизнь была похожа на длинную всесезонную вереницу каких-то промежутков времени, которые слипались один с другим в яркую неповторимую бесконечность. Мне казалось, что им никогда не будет конца – столько во всем этом было беззаботной радости и привычного счастья, которое способны чувствовать только дети.

Я до сих пор помню ее запах – теплый и свежий, слабо-парфюмированный «Красной Москвой». Ее белую ночную сорочку с широким кантом кружев на груди, а на шее розовую плетеную веревочку с серебряным крестиком. Сухие немного узловатые руки, тонкие пальцы, на одном – незыблемое золотое кольцом с большим рубином – подарок деда. Кольцо бабушка никогда не снимала. Помню ее кудрявые волосы под костяной гребенкой – большей частью уже седые, карие лукавые глаза и голос – тихий, но всегда требовательный. До сих пор иногда слышится, как она зовет меня домой, высунувшись в форточку. А мне, конечно, совсем не хочется возвращаться.

Как-то летом мы отправились на пляж. Бабушка, рискуя всем на свете, предложила мне взять с собой моих друзей. Под ее ответственность. Я не могу это представить, потому что даже теперь (а я совсем не робкий и не трусливый человек) ни за какие сокровища мира не взялась бы сопровождать на многочасовую прогулку К РЕКЕ меня в 4-х летнем возрасте с двумя такими же маленькими «разбойниками» – иначе и не скажешь.

В то время я совсем не помню летней нестерпимой жары, зажирающих насмерть комаров, колючего песка в сандалиях, душных светлых ночей … ничего этого просто не существует. Или этого не было только в моем детстве?

Мы собрались в настоящий поход – так было всегда, когда мы предпринимали какие-то совместные вылазки. Бабушка налила в белый бидон квас – она всегда сама его варила. Нарезала черный хлеб огромными ломтями, посолила его и сложила в целлофановый пакет. Намыла овощей, взяла из сахарницы горсть кубиков сахара. Все это, вместе с полотенцами и моей сменной одеждой сложила в большую цветную сумку, напоминавшую вещмешок с длинными лямками.

Мы вышли во двор, мои друзья нас уже ждали. Бабушка закинула сумку на плечо и, поправляя панамку на моей голове, сказала:

– Наташ, бери Никиту за руку.

А сама взяла Сережку и меня. Вот такой шеренгой мы и отправились загорать.

День летел незаметно. Мы купались, ныряли на мелководье, кидались песком, визжали, приставали к бродячим собакам и дурели с ними, как могли.

Бабушка поила нас квасом, из эмалированной бидонной крышки со сбитым краешком – всех из одной. А разве могло быть иначе? Кто знал тогда, что такое одноразовая посуда? Да, и скучно все это. Бидон был предусмотрительно закопан в песок, чтоб напиток не стал теплым. Как у нее на все хватало сил и терпения?

Через пару часов, нас мокрых и немного уставших, усадили на влажное полотенце и выдали каждому запотевший белесый от соли кусок хлеба и еле помещающийся в ладони теплый рыжий помидор. А потом, десерт – по 2 кусочка сахара. После еды и передышки – опять в воду.

Не знаю, сколько было времени, когда внезапно набежали тучи. Подул нехарактерный для лета остужающий ветер, по всем признакам стало ясно – пойдет дождь.

Бабушка скомандовала всем собираться, дабы успеть в укрытие до первых капель. От дома до пляжа было минут 30 ходьбы.

Мы быстро собрались и двинулись в обратный путь. Когда мы прошли мост, полил дождь. Резко и стеной, без всякого «разгона», как это иногда бывает.

– Боитесь промокнуть? – Спросила бабушка.

– Неа. – Сережка замотал сырой головой.

– Все равно, давайте быстрее. – Бабушка прибавила шагу. – Идите вперед через сквер, так короче. Знаете, ведь, дорогу!

Мы припустили бегом. Бабушка осталась позади. Добежав до сквера, мы увидели, что единственная дорожка, ведущая в сторону дома и прилегающая к ней лужайка полностью залиты водой, превратив проходимую часть сквера в мутное коричневое «озеро». Мы остановились, не зная, как идти дальше. Дождь пошел еще сильнее. Загремел гром. От постоянного падения капель и все время возникающих пузырей, этот внезапно образовавшийся водоем казался кипящим.

Появилась бабушка.

– Что стоите? – Засмеялась она. – Все равно сырые до нитки, так чего бояться! А, ну, скидывайте обувь и бегите прямо по луже. Не растаете. Или страшно?

– Нет. – Сказала я, скинув шлепанцы.

Трава оказалась прохладной. Через пару секунд она нагрелась под моими разгоряченными ногами.

– Бабуш, а ты? – Спросила я, подбирая с земли свою обувь.

– За вами. – Бабушка нагнулась и расстегнула босоножки. – Давайте! Кто быстрее до того берега добежит, а?

Мальчишки скинули сандалии и подхватив их в руки, бросились в эту гигантскую лужу вслед за мной. Я видела боковым зрением, что бабушка тоже бежит за нами. Конечно, не с такой прытью и желанием победить.

Оказавшись на другом берегу, мы остановились подождать бабушку и немного перевести дух. Если сказать, что мы были очень грязными от брызг и глины со дна лужи – это просто звук. Во истину – три поросенка! Когда бабушка подбежала к нам, она была грязнее нас.

– Баба Шура, а вас не наругают, что вы испачкались? – Спросил Никита.

– Нет, дорогой. – Бабушка погладила моего друга по голове. – Не наругают.

Мы уставились на нее и начали смеяться. Бабушка тоже засмеялась, разглядывая себя и нас. Как хорошо мы смеялись, стоя под теми тополями! Мы были испачканы до предпоследней возможности, на нас не было сухого места, а мы смеялись, задирая головы и подставляя лица под падающие крупные капли.

Это было настоящее детство.

Не подходите

Не подходите. Я прошу.

Я не знакомлюсь ради секса,

Вина, поездок, интереса

И слов: «конечно, напишу».

Найдите девушку себе

И по зубам, и по карману,

Что кофе варит утром рано

И не приносит разных бед.

Смеется часто просто так,

И рада самой разной чуши,

Она, как вы – полюбит груши,

Чай с бергамотом, сладкий мак.

Со мной намучаетесь вы,

Я никогда не подчинялась,

Когда хотела, я менялась,

Но лишь посредством головы.

Характер твердый или жесть –

Как вам захочется зовите,

Поверьте, я не та обитель,

Где всех удобств не перечесть.

Вам не понравится, как я

Веду привычную беседу,

Пью виски или быстро еду,

Как знаю правду бытия.

И есть вполне простой расчет:

Мой дом, луна, сто книг на полке,

Кого любить я буду долго.

А вы здесь просто не причем.

Тайная комната

У каждого из нас есть своя «тайная комната», куда мы в обычной жизни не ходим. Скелеты в шкафу – это про другое.

В юности ты об этой «комнате» просто не знаешь, а может, ее в том возрасте и не бывает? С наступлением ранней зрелости, ты можешь позволить себе короткие путешествия туда.

Когда много времени для себя, когда доступен одиночный физический дрейф по квартире, по пляжу, по трассе… Когда есть возможность молчать и быть внутри себя целиком. Быть долго – без поглядываний на часы, отсчета времени суток, и самих суток тоже. Когда нет вибраций снаружи, нет внешних голосов – даже самых дорогих на земле. Когда есть только ты, твои мысли и тишина. Вот тогда, можно рискнуть, и отправиться в путь.

Да, это опасное предприятие. Ты оказываешься в окружении всего, что тебя травмирует, пугает, преследует, душит, утягивает в самую темную зону подсознания. А еще, побыв там совсем немного, происходит метаморфоза, и ты возвращаешься к обычной жизни другим человеком – более «утяжеленным», задумчивым, чужим для всего ЭТОГО.

Все эти прогулки к себе, кажутся забавными, до тех пор, пока «дорога обратно» не требует никаких усилий, но с наступлением зрелой зрелости, такие путешествия по лабиринту собственных чудовищ, приводят к тому, что возвращаться не хочется. А если и хочется, происходит это всегда мучительно, как будто за твое сердце, душу, мозг – за тебя саму, цепляются невидимые обволакивающие лианы потустороннего успокоения, мешая идти «к выходу».

И чудовища внутри – с их зловещим скрежетом, огромными размерами и неясными очертаниями, не кажутся такими ужасающими, потому что уже не причиняют столько боли. Ты привыкаешь к ним, видишь иначе, и они – в свою очередь – признают тебя своей. Лижут руки и трутся о ноги, больше не пытаясь пустить тебе кровь, разорвать или убить. Они дают понять, что готовы защитить тебя от всего, что ломает тебя, и к чему ты так привыкла там, они предлагают остаться здесь, с ними – в этом мире, наполненном тобой. Тобой – той, которую даже ты сама полностью не видела до сих пор.

Чем старше становишься, тем реже ты вплотную подходишь к той «тайной комнате», где чудовища ждут тебя, больше не кусаясь при входе. Слишком велик соблазн уйти к ним и не возвращаться.

Иногда, ты отваживаешься заглянуть в эту – всегда распахнутую для тебя дверь, но дальше порога – ни ногой, потому что с каждым новым подходом, тебя тянет туда все сильнее, а дорога назад становится все более невозможной. Все отчетливее понимается, что как только ты зайдешь туда, дверь за тобой – нет, не захлопнется, она исчезнет по твоей собственной неосознанной воле, и ты останешься «вне доступа» навсегда по желанию своего сердца.

Разочарование

Как наступает момент, когда ты вдруг понимаешь, что смотришь на партнера уже не влюбленными глазами? Он так же дорог и приятен, но не обожаем. Ты уже не думаешь о нем постоянно и живешь, спокойно планируя дни. И нет никакой речи о твоей «бездыханности» в его отсутствие. Ты можешь отвлекаться от него, и это – не замещение. Ты спокойно реагируешь на то, что его нет рядом, тебя не дергает от его звонков или не звонков. Ты выравниваешься эмоционально и психологически, сама того не замечая. Что это? Начало нелюбви? Конец влюбленности? Годы вместе? Привычка?

У меня это всегда связано с моим личным разочарованием. Каким-то мелким и ничтожным, произошедшими, например, 11 марта или 28 ноября…но разочарованием.

Откуда оно? Как и у всех – из «рощи ожиданий». У каждого есть такая. Это ведь только говорить легко: не надо ни на что надеяться и не надо ничего ожидать – и будет вам радость. Полагаю, точно будет. Вот только, как не ожидать? Я так до конца и не научилась.

Влюбляюсь и кажется, что вот оно – то самое. Как раз – то единственное, что я искала всю свою долбанную жизнь. Немного встреч, немного кофе, неожиданные цветы, долгие ужины, откровенные разговоры, какие-то поездки, и вот – наконец – ночи. А за ними – все по списку – утра, дни, легкие ссоры (что вполне нормально), планы на выходные и список продуктов на вечер. Это ли не счастье? Да. Это оно.

Вы сблизились. Стали своими. Откуда же разочарования, если кроме радости, поддержки, уверенности и взаимной любви между вами нет ничего?

От поступков. От сказанных\несказанных слов. От неаккуратности, или небрежности – как угодно.

Видимо, расслабляясь, от того, что все хорошо, надежно и спокойно, человек начинает меньше дорожить моим присутствием в его жизни, допуская обидные вольности, ничтожные поступки, необдуманные слова, будучи в полной уверенности, что я снесу. Нам же хорошо вместе – куда я денусь? Все верно – я снесу и какое-то время, точно никуда не денусь. Потому что я все еще люблю.

Может, поговорить? Объяснить, что без взаимного бережного отношения любые отношения обречены. Можно. Но всегда, почему-то, бессмысленно.

Он продолжит меня разочаровывать по мелкому снова и снова. Потом, когда-то «по мелкому» изменится на «по-крупному» и все.

Я покажу, как отлично умею быть плохой и «распоясавшейся» – обычно именно так мне говорят, после моего встречного выпада в собственную защиту. Через час с отношениями будет покончено. Жаль. А как все хорошо начиналось…

Хорошие дни

Пусть идут хорошие дни,

Много неба и ягод красных,

Умных слов, прочитанных книг,

Очертаний во тьме неясных.

Пледа серого на траве,

Макиато в пустой кофейне,

Капель воска на рукаве

Или кубиков льда в портвейне.

Рассуждений о том, о сем,

Солнца теплого на закате,

Я люблю тебя – вот и все.

И, пожалуй, этого хватит…

Форточка

С исчезновением из окон форточек, ушла целая эпоха. Если подумать чуть подольше, это на самом деле так.

Сколько всего было связано с форточками, особенно у тех, кто жил на первых этажах? Через них передавали записки – любовные и не очень. Коты возвращались с ночных гулянок, или уходили на утренние. Проветривались помещения – если открыть настежь, через 5 минут становилось прохладно, если оставить узкую щель в створе, можно было спать всю ночь даже зимой, не замерзая. Через них вывешивались в авоськах продукты на мороз. Под ними, сидя на подоконниках – обязательно с ногами, велись длинные сумеречные разговоры с сигаретами. Из них выбрасывался какой-то мелкий, а иногда и не очень – мусор. Проводились ночи напролет в ожидании новых мыслей, погоды, телефонного звонка или кого-то со службы. Из них подавались условные сигналы влюбленным или друзьям. Родители, почти сорвав голос, орали заигравшимся детям: «Саша, домой!». Столько всего было связано именно с этим маленьким «отсеченным» сегментом окна…

Сейчас у большинства стоят двухстворчатые пластиковые окна – два полотна без дополнительной «фрамуги». Отлично, практично, гигиенично.

А, где же та жизнь – с кошками, авоськами и ожиданиями? Ушла.

Письмо

Здравствуй, мам.

Самой удивительно, что пишу тебе. Ты ведь, жива, и я нахожусь в одном городе с тобой – можно встретиться, поговорить, сказать о том, что в голове или помолчать о том, что на сердце. А я пишу. Странно, правда? Но мне, почему-то легче писать. Всегда было легче, но мы с тобой никогда не практиковали такую разновидность общения.

Почему легче писать? Наверно, потому, что текст читается целиком. Меня никто не перебивает, не сбивает с мысли, не вставляет между моих строк свои слова…

С тобой – легче потому, что я знаю – это письмо никогда не будет прочитано. А если будет прочитано, то не будет понято. Поэтому, можно говорить, как есть.

Все стало каким-то другим. Я изменилась до неузнаваемости. И ты – тоже, совсем не ты.

Ты моя мама, а я твоя дочь, но мне кажется – нет людей более чужих и далеких друг для друга, чем мы с тобой. Почему так случилось? Что мы наделали? Разве так правильно?

Не правильно, конечно. Но мы смогли.

Мне кажется, что когда-то я очень сильно любила тебя. Совсем не помню то время, но знаю, что оно было. Когда я носила дырявую панамку в цветочек и мои гольфы вечно сползали до щиколоток. Есть такое понятие – «память сердца». Мое помнит ту мою любовь к тебе. Только было это очень давно.

Думаю, и ты любила меня. Какой-то своей любовью. Да, непонятной мне. Но точно любила.

Знаешь, мам, сейчас я не остаюсь надолго с партнерами, которые любят меня не «на моем языке». Я должна точно знать, что меня любят. А чтоб знать, надо понимать. Значит, это должен быть мой «язык любви», иначе – все бесполезно. Удивительно, да?

Думаю, в детстве я была очень прикольной. Помимо того, что просто маленькой и беззащитной – как все дети, еще я точно была любопытной, шустрой и «себе на уме» не по возрасту. Так мне иногда кажется.

Наверно, тебе было очень непросто. Ты была одна. Точнее, ты решила, что лучше останешься одна с годовалым ребенком, чем будешь второй, третьей или четырнадцатой у своего мужа. Я согласна с тобой. Я бы тоже предпочла твой вариант решения – чем бы он для меня не обернулся. Причем, теперь я полностью понимаю цену этого шага – в 70-е годы прошлого века.

Тебе было трудно одной делать карьеру, занимать нехилый руководящий пост, быть всегда на виду, оставаться авторитетом, стоять в обойме, да еще и пытаться устроить личную жизнь – в надежде на свое (и мое, полагаю) внятное будущее. Занятость. Общественная работа. Свои какие-то дела. Где на все это время найти? А еще маленькая дочь…

Я понимаю теперь, почему тебя никогда не было со мной – ни в песочнице, ни на стадионе, ни с книжкой у моей кровати, ни на отчетном концерте. Я все теперь понимаю. Но как-то не легче.

Мне было плохо без тебя. С этим песком и на этой сцене… У всех мамы толпились в кулисах, поправляли банты на головах и держали папки с нотами. Тебя никогда не было.

Я обижалась на тебя, леденея от всего происходящего. А еще больше от того, чего не происходило.

Когда моя детская покладистость превратилась в каменную позу относительно тебя, все между нами, окончательно полетело под откос. А наступило это раньше, чем предполагалось. Помнишь, с 13 лет я была уже совсем неуправляема? Тебе тогда было 38 – меньше, чем мне сейчас.

Твои «опоздавшие» попытки вмешиваться в мою жизнь ничем хорошим не заканчивались. Ты утратила контроль надо мной, а на восстановление власти и доверительности требовалось много любви, недюжинные силы и огромное время, которого у тебя просто не было. Наверно, ты в какой-то момент просто отпустила ситуацию и решила – пусть живет, как знает. Чем, собственно, я и занялась.

А ведь именно тогда, я нуждалась в тебе больше всего. Не знаю, смогла ли бы ты до меня «достучаться»? Но, даже, если до меня долетела бы жалкая часть из сказанного тобой, думаю, что-то в моей жизни пошло бы иначе. Не по той – полной ошибок, столкновений и разрушений себя – траектории. А, может быть, и нет – проиграть, увы – невозможно.

Мои детские обиды не дали тебе никакого шанса приблизиться ко мне позже. Даже, когда ты этого искренне захотела. Я не посчитала нужным допустить тебя. И то, что поначалу было простой чередой размолвок без примирения, превратилось в большой американский каньон взаимного непонимания и непринятия.

Чем больше проходило времени, тем дальше друг от друга мы становились.

Но, знаешь, мам, я рада тому, что острая фаза моего желания разобраться с тобой «по-настоящему», не выбирая времени и выражений – миновала. И я даже знаю, почему. Это все твой начавшийся внезапно – как это всегда бывает – Альцгеймер.

Теперь я знаю, что мы никогда не поймем друг друга, как возможно, когда-то могли бы. Ты в силу прогрессирующего слабоумия. Я в силу того, что общение с тобой всегда было для меня нелегкой задачей. А когда ты превратилась по рассуждениям в 4-летнего ребенка, мне это стало труднее втройне.

Время… оно упущено.

Как бы там ни было, мам, я не сержусь на. Я не простила тебя, но я не сержусь. Чтоб это случилось, наверно, мне надо было увидеть тебя слабой, маленькой, высохшей, с разобранными мозгами – мало, что понимающей, надеющейся на мою защиту и помощь.

Если вдуматься совсем глубоко, мне не за что тебя прощать. Ты жила, как жила. Принимала решения, которые считала правильными. И действовала.