Эпизоды 2

Лежа в темноте, и слушая, как сопит Диллон, я думала о разном. О том, что вся ответственность за случившееся, целиком лежит на мне. Это 100% моя вина. У меня не хватило желания, времени и ума заставить его беспрекословно подчиняться. Теперь поздно, контакт утерян, а восстановить его невозможно.

Я не хотела опасаться собственной собаки, а это могло запросто произойти. После нападения животного, если ты продолжаешь с ним контактировать, само собой, начинаешь осторожничать. Вполне нормальная реакция. Отрицать это, прикидываясь сверх смелой и отважной – глупо.

Я перевернулась на спину, Диллон прижался плотнее своей теплой спиной к моему боку и немного потянулся во сне.

Может, продать его? Купят точно. Чемпион, развязан, молодой, общий курс пройден… Нет. Забьют до смерти или на цепь посадят. Не найдут с ним общий язык – очень он непростой, будет остаток дней в клетке или на транквилизаторах. Лучше, чем со мной ему вряд ли будет. А какой-то непонятной или еще хуже – мучительной жизни я ему не хочу.

Почему-то вспомнилось, как я ездила за ним в Москву. И тот кобелек – с затемненным окрасом, который пришел ко мне на колени – он же меня выбрал, сам пришел. Надо было его брать? Не знаю. Это был бы всегда чисто домашний питомец. Никаких выставок с таким окрасом быть не могло, никаких медалей и первых мест. А нужны они вот сейчас? …

Конечно на следующий день я Диллона не усыпила. Больше двух недель я искала самые разные варианты, держа усыпление в уме, как крайний вариант.

Пять человек были готовы забрать собаку немедленно за 3000 рублей. И несчетное количество претендентов готовы были забрать даром. Но все они поголовно говорили, что Диллона ждет улично-вольерное содержание с другими собаками.

Мать много раз возвращалась ко мне с разговором о том, чтоб я простила собаку и оставила все, как есть. На меня это не действовало, как и то, что после инцидента Диллон был послушен, как никогда. Не было более образцовой и воспитанной собаки.

Прошло примерно полтора месяца, прежде, чем я поняла, что усыпление – это то, единственное, что мне остается сделать. Усыпить взрослого здорового кобеля не было делом штатным. В «общую очередь» – так просто ветеринары не соглашались. Через знакомых мне все-таки удалось пробить этот вопрос. Договорились на вторник на ветстанции. Александр предложил увезти Диллона:

– Тебе будет тяжело. Давай я это сделаю.

– Спасибо, Саш. Я сама. Хочу видеть его до последнего его мгновения. Но если ты нас отвезешь, будет здорово. Такси не очень рады видеть крупных собак в салоне. Обратно я сама доберусь.

– Заметано. Вас увезу, тебя привезу. – Он приобнял меня, что в принципе между нами не водилось.

Во вторник я выгуляла Диллона последний раз. Кормить не стала, чтоб он не облевал сам себя. Александр ждал нас во дворе. Мы прыгнули в машину, Диллон был доволен – думал, что мы поехали бегать за город.

Мы долетели до ветстанции за 15 минут. Когда мы вышли из машины, Диллон забеспокоился. Он начал озираться по сторонам и заскулил.

– Рядом. – Я дернула его за поводок и пошла в здание.

Мы в несколько прыжков заскочили на второй этаж. Я нашла нужный кабинет и зайдя внутрь без стука, отрекомендовалась от имени своей знакомой. Диллон все время шел чуть позади меня, а в кабинете спрятался за мои ноги.

– Какая красивая собака. – Сказала врач, вставая из-за стола. – Не жалко?

– Уже нет. Решение принято. – Что за тупой вопрос…

Врач быстро достала из холодильника ампулу и наполнила шприц.

– Давайте в холку. – Она подошла к нам.

Диллон зарычал. Я присела и, обняв его за голову, подставила загривок под шприц.

– Колите, не бойтесь. Я удержу, если что.

После укола Диллон повеселел. Он немного подпрыгнул, как бы говоря: теперь поедем гулять?

– Пойдемте со мной. – Сказала врач, стягивая с рук медицинские перчатки. – Надо поставить его в вольер. У нас не очень много времени.

Мы вышли из кабинета и быстрым шагом пошли по коридору. Свернув налево, я увидела комнату, перегороженную решеткой до потолка.

– Заводите его туда, снаряжение можете забрать.

Я завела Диллона внутрь клетки и, сняв цепочку с шеи, быстро вышла наружу. Пес занервничал и начал лаять, прыгая на прутья.

– Через сколько он уснет? – Спросила я.

– Уже должен. Стандартная доза.

Ничего подобного. Как будто не было никакого укола. Диллон бегал по клетке, лаял, вставал на задние лапы, всем видом говоря мне: ты что, с ума сошла, закрывая меня здесь?

Подождав минут 10, стало ясно, что собака не собирается умирать.

– Ничего себе здоровье! – Воскликнула врач.

– Он ни разу ничем не болел, может поэтому?

– Сейчас принесу еще дозу.

Я просунула руку сквозь прутья, пока врач ходила до кабинета и обратно. Диллон начал лизать мне ладонь, пригавкивая и привизгивая одновременно, как будто хотел сказать: ну, хватит, я все понял, поехали гулять.

– Идите к нему, держите голову еще раз. – Сказал врач по возвращении.

Мы зашли в вольер, и повторив процедуру, вернулись на исходную.

Через пару секунд Диллон перестал бегать и скакать. Он стоял прямо напротив меня и лаял. Мне казалось, что он материться. Очень скоро он начал озираться по сторонам, забывая лаять.

– Все. Начало действовать. Слава Богу. – Врач вздохнула с облегчением. – Вы ведь его не будете забирать?

– Нет. Не буду. Спасибо большое.

– На здоровье. – Врач засмеялась. – Я в кабинете, если что.

Диллон перестал лаять и сел, через пару секунду лег. Я тоже присела, чтоб быть у него в поле зрения. Глядя на меня, он еще раз гавкнул и повалился на бок. Еще пять секунд он смотрел на меня и вот – закрыл глаза навсегда.

Я выпрямилась и постояв немного, зашла в вольер. Я потрогала Диллона под левой подмышкой. Тишина. Все кончено.

– Прощай.

Я намотала поводок с цепочкой на кулак и вышла из комнаты.

Дорогу до дома, Александр меня утешал, рассуждая о том, что пес был сложный и неуправляемый. Что решение мое верное, и жалеть не о чем. Со своей точки зрения, он, наверно, был прав.

Я же понимала, что Диллон совершенно не при чем. Да, генетически он был злее Филиппа в 10 раз. Ну, и что! Собаки не рождаются придурками. Их делают придурками хозяева. И то, что Диллон вырос таким – моя заслуга.

Мне не надо было покупать вторую собаку. Не надо было использовать живое существо для собственной терапии от депрессии и алкоголизма. Не надо было на «больное» место погибшей собаки брать еще одну. Не надо было игнорировать. Лениться. Не обращать внимания. Сколько этих «не надо» я могла бы сейчас приплюсовать? Очень много.

Мне было жаль Диллона. Но это была совсем другая боль – через злость на саму себя. На свою самонадеянность и тупость, которые привели в его смерти.

Блядь

Мне казалось, ты просто святая,

Целомудренный облик на «пять».

И жена ты, и мать. Запятая.

А еще ты – обычная блядь.

Строгость голоса, правильность взгляда,

Напускная натянутость губ.

Можно ниже куда-нибудь падать?

Можно, милая. Вдаль или вглубь.

Шлюхи стоят дешевле гораздо.

Тех понтов, что ты гонишь всегда.

Для меня это все слишком грязно,

Через месяц. Сегодня. Тогда…

И посуточный номер в отеле,

Где на кресле прокуренный плед.

«Созвонимся еще на неделе» –

После секса привычный ответ.

Где по жизни, ты – номером третьим,

Просто сучка для нужд кобеля.

Тебе хочется рыцаря встретить?

А по факту – на шее петля.

Я совсем не поборник морали,

Мне, по крупным счетам, все равно.

Ты любила когда-то? Едва ли.

Если да, значит, очень давно.

Поиск решения

Моя подруга училась в математическом классе. Не смотря на зрелый возраст и всеобщую привычку пользоваться калькулятором, устно она считает – капец, быстро и правильно. Мои познания в математике не столь глубоки и основательны, но пятерка по алгебре когда-то была. Я тоже все еще могу посчитать в уме, но мои алгоритмы математических действий очень отличаются от тех, которыми пользуется подруга. Она – математический логик. Я просто – счетовод.

Приведу простой пример.

Мы сидели и говорили о 40-ом дне поминок человека, который умер 12.04. Решили высчитать дату этого самого поминального дня. Обе замолчали на минуту. Подруга в задумчивости говорит: 11+40 это 51 и минус 30… 21 мая получается.

Я вытаращила глаза. Откуда взялось 11? Какие 51? Подруга залилась смехом, видимо не столько от вопросов, сколько от моих вытаращенных глаз.

У кого с математикой лучше, чем у меня – наверно, поймет ее логику сразу. До меня не дошло.

Для таких как я – поясню: она сразу «удержала» один день, так как день смерти считается. Прибавила 40 и вычла 30 календарных дней апреля.

Я же в уме прибавила 12 к 18 (остаток дней до конца месяца), прибавила 22 оставшихся дня до 40 и вычла один день (потому что день смерти считается). Ответ совпал – тоже 21 мая.

Пока мы сидели и обсуждали «правила» устного счета, я вдруг подумала, что так и в партнерстве. В дружбе, в любви – вообще, в жизни.

Возникла проблема или задача, которую надо решить обоим – речь же об отношениях. И не важно, каким «путем» каждый пойдет к этому решению, не важно, сколько времени на это понадобится. Пусть, представления о жизни и каких-то вещах разнятся. В итоге, главное – одинаковый ответ. Общая итоговая позиция. Один и тот же «знаменатель».

Кот

Я приехала к троюродному брату в деревню. Биологической родни у меня не много, да и та разбросана по миру – Москва, Бишкек, Новосибирск, Одесса – в общем, не видимся. А этот брат – единственный кровно близкий человек, живет на удалении всего в 50 км.

Процедура моего приезда, как правило короткая и всегда одинаковая. Встреча, экскурсия по огороду – огромному, хочу сказать, потом по саду – тоже немаленькому. Потом я обязательно иду в хлев. Брат всегда держит какую-то скотину: свиньи, козы, куры. Помню, как-то зимой даже корову с теленком застала. Мне – урбанисту до мозга костей, всегда нравится общение с такими животными. Кошек и собак навалом и в городе, а вот козу покормить или с поросенком маленьким поиграть – та еще экзотика.

После – всегда обед и разговоры с женой брата, его детьми и матерью – моей теткой. А потом, взрослой компанией, едем на кладбище, поклониться родственникам. Сидим там какое-то время с воспоминаниями, и я прямо оттуда уезжаю домой.

В этот раз получилось все ровно так же. Я покорно ходила по пятам за братом, слушая, что где растет, как именно, что посадили, что выкорчевали и почему нынче не урожай яблок. В хлеву потискала недавно родившихся козлят. Потом, отсидела положенное время за столом, слушая новости и заполняя короткие паузы информацией о происходящем в моей жизни. В процессе беседы решилось так, что на кладбище мы поедем с братом вдвоем. Жене надо было уйти на работу, а тетка плохо себя чувствовала – 86 лет – не шутки.

Юра наскоро собрался, и мы поехали. До кладбища всего 2 – 2,5 км. Можно было, конечно и прогуляться, но я в этом вопросе – совсем не компаньон, а непроходимый лодырь. Да, и брату было приятно прокатиться по деревенским улицам под пристальными взглядами соседей: куда это, Юрка едет на такой машине, да еще и с бабой за рулем?

Добрались мы быстро, оставили машину вдоль дороги и пошли по хлипким доскам импровизированного моста через овраг. Дорогу до «семейного склепа», я так и не выучила. Примерно знала, что после ворот метров через 50 направо мимо упавшей сосны до тех пор, пока не услышу ручей – весьма неточные ориентиры. Конечно, если бы пришлось оказаться тут одной, изрядно поплутав, я бы нашла место. Но сейчас мне не хотелось идти впереди, постоянно оглядываясь и спрашивая: туда ли я иду?

Я шла за Юрой по дорожке между могил, большей частью неухоженных, и думала: сколько лет этому кладбищу? 200? 300? Если на нем похоронены родители моих прадеда и прабабки, урожденные в тысяча семьсот каком-то там году…

Огромные сосны полностью заслонили солнечный свет. Он пробивается желтыми пятнышками или яркими узкими полосками, высвечивая надгробия, непроходимые заросли крапивы и полыни, которая тут во влажности и тепле пахнет просто наркотически. Перезревшая малина тянет свои колючие ветки до земли. Кто ее здесь будет собирать? В целом же – везде зловещий полумрак, темные углы, извилистые едва заметные тропки, спутанные сучья поваленных елей и сосен, покрытые зеленым мхом каменные плиты на могилах.

Но здесь совсем не страшно. Я вообще люблю кладбища. Особенно, старые, а лучше – заброшенные, где мало посетителей и нет цивилизации «стриженных газонов». Мне нравится читать могильные плиты не современные, где лишь прямоугольник мрамора, две даты и эпитафия: «помним, скорбим», а старые – вросшие в землю до половины, покрытые опаловым мхом: «Незабвенной матери Парфеновой Лидии Тихоновне, скончавшейся 28 июня 1832 года 56 лет отроду от благодарных и любящих дочерей Елизаветы и Таисии». И сразу же как-то представляется эта семья с своей жизнью, укладом и чаем в белых чашках на летней террасе. Или вот: «Под сим камнем погребено тело купеческой вдовы Ксении Максимовны Верховской скончалась 1789 году 21 апреля жития ей было 62 года от друга и почитателя Никифора Скобелкина». Вот так! А камень-то выше меня ростом, весь резной с монограммами и вензелями. Не могу и представить, сколько такое «великолепие» в 18 веке стоило? С таким-то количеством выбитых вручную букв. И думай, что хочешь про эту вдову и ее друга и почитателя. Все варианты подойдут…

А еще, я точно знаю, что на этих кладбищах время всегда стоит. Когда я перехожу кладбищенскую ограду, попадая туда, где правит смерть – время, как пространственная единица длительности и протекания чего бы то ни было – перестает существовать. Так же, как для всех, кто находится по ту сторону жизни и лежит в земле. Я уверена, что пока нахожусь на кладбище – я не могу состариться ни на одну секунду. Минуты или часы, которые я провожу здесь – всегда «законсервированы». И отсчет моей жизни возобновляется лишь тогда, когда я выйду за эту, неподвластную ничему живому территорию.

Наконец, мы дошли.

– Ручей совсем не слышу. – Сказала я, присаживаясь на скамейку.

– Он так зарос, что его и не видно теперь. Только, если знаешь, где он, то можно рассмотреть. – Брат сел рядом.

Мы сидели молча какое-то время. Я не была тут 3 года. Мало что изменилось по сути. Могил все так же 7. Понимаю, 8-ая не за горами – тетушка совсем плоха. Рядом рухнула огромная сосна. Убрать ее некому. Юра, видимо, перехватил мой взгляд:

– Не распилить мне ее одному. Вдвоем тоже не справится. Уж больно велика. Да, и положение у нее опасное, начнешь убирать, сколько могил пострадает…

– Оставь, как есть. Пройти сюда можно и хорошо.

Мы заговорили о тех, кто здесь похоронен: о тете Кате – с ее морковными пирогами и не способностью сердиться, о дяде Толе – атомном подводнике, которого просто мгновенно проглотил рак в 52 года, о прабабушке – кроткой, по рассказам и очень доброй, прадедушке – властном и шебутном. О тете Кларе, которую никто из нас ныне живущих, в глаза не видел, но наслышались о ее похождениях и смерти – само собой – от венерического заболевания…

Разговор постепенно перешел на разные события, истории, обстоятельства. О том, как устроен мир и Вселенная, о зависимостях людей, о внутренней неуверенности. О вещах, которые мы порой не можем объяснить себе, не смотря на все наши многочисленные образования и опыт.

Пожалуй, впервые в жизни мы с братом не говорили про нашу с ним жизнь: засолку рыжиков, успеваемость в школе, родителей и мою любовь к разным выходкам.

Стало почти темно. За такими непривычными для нас обоих рассуждениями, мы не заметили, сколько прошло времени.

В глубине, между стволами деревьев что-то мелькнуло. Было очень плохо видно из-за темноты, ну и зрение у меня не самое лучшее.

– Юр, – Я показала в сторону моего «видения» – там, как будто кто-то идет?

Брат мой еще более близорукий чем я, тоже в очках с самого детства, посмотрел в сторону моей руки. Мне не показалось. По кладбищу, в плотных непроглядных сумерках кто-то шел.

– Да. – Сказал брат. – Ну, подождем. В нашу сторону двигается.

Мы обменялись еще парой предложений, но разговор свернулся сам по себе. Появилось вполне объяснимое напряжение. Кого там несет? Я глянула на часы, почти 19:10 – капец, мы тут просидели почти 4 часа.

Через минуту, приближающийся силуэт стал различим – старуха. Точнее, старушка.

– Похоже, на могилу к кому-то приходила. – Сделал заключение брат.

Логично – подумала я, но шутить на эту тему не стала. Немного погодя брат сказал:

– Похоже, баба Сима. Живет одна, давно уже. Дети разъехались, муж умер…

Набрав в грудь побольше воздуха, брат крикнул:

– Баб Сим, ты?

– Я, я.

– Чего поздно так?

– Да… Засиделась у Макара. – Старушка подошла к нам почти в плотную. – Муж это мой. – Уточнила она для меня и улыбнулась. – День свадьбы у нас сегодня.

– Вы всегда ходите на день свадьбы? – Удивилась я.

– Конечно. Как же иначе-то? И на день рождения, и на праздники все, Пасху, Троицу… Мы ведь с ним вместе, считай, больше 70 годков. Мне 89 нынче, ему, стало быть 95.

– А прожили сколько в браке?

– Так, мы и сейчас живем. Нет его рядом уж 12 лет, а здесь – Старушка положила руку с обручальным кольцом на грудь – он всегда со мной. Как же иначе-то? Советуюсь с ним во всем. Разговариваю. Ну, и слушаюсь, конечно. – Она поправила на голове белый в синюю розочку платок. – Люблю я его, и он меня любит. Только вот, никак господь батюшка меня не берет, видать дела еще мне назначены. А вот Макар быстро управился.

– Не страшно в темноте-то одной идти? – Брат встал. – Давай мы тебя проводим.

– Не страшно. Не одна ведь, я – Улыбнулась опять баба Сима. – У меня провожатый есть. – Она посмотрела под ноги.

И тут я увидела у ног старушки серого желтоглазого кота. Я готова присягнуть на чем угодно, что, когда баба Сима подошла к нам, его не было. У меня не случается ни галлюцинаций, ни видений. Старушка стояла в метре от меня и не заметить такое животное, стой оно рядом с самого начала, было просто нереально. Он либо незаметно пришел, либо просто появился – такое бывает, даже, учитывая, что я в это не верю.

– Твой кот? – Спросил брат.

– Это не кот. Это меня Макарушка одну не оставляет. Всегда провожает до ворот кладбища. – Старушка нагнулась и погладила кота по голове. Тот не сводил с меня своих желтых глаз.

Бабулька рехнулась – подумала я, но все- таки спросила, пытаясь подавить недоумение:

– Так это сам Макар?

Я читала, разумеется, про переселение душ, разные воплощения и странные моменты, но то, что я сейчас наблюдала – было почти сверхъестественным для моего мозга.

– Не знаю, милая. Сам ли Макар, или посылает мне кого-то в этом обличье. Только каждый раз все 12 лет, когда я на прощание кланяюсь могилке и говорю, что пошла домой, приходит этот кот и провожает меня к воротам кладбища. За них никогда не выходит, ждет, когда я по мостку перейду овраг, а потом уходит обратно на кладбище.

– Странная история, баба Сима? – Брат пошел к старушке. – Пойдем-ка домой вместе. Мы тоже что-то засиделись знатно.

Кот зашипел и выгнулся дугой. Кошки умеют сердиться и похуже. Но в этой обстановке такого «среднего» устрашающего поведения было достаточно, чтоб Юра остановился:

– Ну, охранник у тебя.

– Говорю ведь, с таким провожатым не страшно. – Баба Сима сделала шаг назад и добавила – Пойдемте, только не близко ко мне. Беспокоиться будет.

Говорила она это явно про кота.

Мы пошли за бабой Симой. Меня прямо распирало, и я начала «допрос»:

– Прямо с первого раза кот начала вас провожать?

– С первого. Это после похорон было. Могила далеко, у трех старых кедров. Юра-то знает где. Почти на самом краю обрыва кладбищенского. Родня разошлась, а я до глубокой ночи тогда на могиле сидела, все плакала, да вспоминала наше житье. А очнулась, когда идти-то – ночь уже. Страшно стало. Вот и говорю: «Маракушка, боюсь я. Проводи меня как-нибудь. Не дойду иначе, так и сгину тут». И вот веришь, сей же момент кот этот пришел. Откуда? Не знаю я. А вот, поди ж ты. Пришел и сел рядом. Я котомку свою сложила и пошла. А кот впереди меня бежит и все подмявкивает, чтоб будто я на голос его шла – темень кромешная. Вот так и дошли мы до ворот. И как-то совсем мне с ним не страшно в той ночи было.

Я слушала и не могла поверить в то, что мне рассказывают. Это история реальностей мира, в который нам – пока мы живы – нет входа, о котором мы ровным счетом ничего не знаем. А вот баба Сима руками этот мир трогает. Потому что любовь такая ее и Макара? Который оттуда Симу свою так бережет?

Мы вышли в просвет к воротам кладбища.

– Баба Сима, давайте мы вас до дома довезем? – Предложила я.

– И не думайте. Сама дойду, недолече тут.

Мы вышли за ограду, и все втроем направились к оврагу. Я оглянулась. Кот стоял в проеме кладбищенских ворот. Мы прошли мосток, баба Сима обернулась и сказала:

– До свиданья, Юра. А вы – Обращаясь ко мне – прощайте. Вряд ли еще свидимся.

Подходя к машине, я еще раз обернулась. Кот стоял еще ровно мгновение, глядя на удаляющуюся фигуру старушки, потом медленно повернулся и, задрав хвост, не спеша удалился в темноту кладбища.

Поздно

Мне нравится слово «поздно». В нем очень много силы и осознанности – почти столько же, как в слове «нет». Но магия «нет» на этом и заканчивается, больше ему похвастать нечем.

А, вот в «поздно» – слышится освобождение, глубина, равновесие. И в нем напрочь отсутствует боль и разочарование. Прекрасно, правда?

До того, как это слово будет произнесено, все можно регулировать, обговаривать, строить. Сохранять или ломать, а потом снова строить.

После – ничего невозможно. Потому что одной из сторон – которая находилась в режиме ожидания или взяла на себя непосильную ношу «терпилы» – в одночасье, стало ничего не надо.

Ни звонков, ни сообщений, ни заботы, ни времени, ни пространства, ни секса, не еды – ничего совместного. Просто. Не надо. Почему, вдруг? Нет, не вдруг.

Это началось очень давно – когда партнер допустил какую-то «оплошность»: не ответил на звонок, не приехал, когда приехать было необходимо, не держал за руку в радости или беде, по причине своих неотложных дел, не выполнил, что пообещал… Что ж, случается. Чувства были сильны, и вы, не раздумывая, сели за стол переговоров, рассудить и обсудить произошедшее. Все было обговорено и даже – понято. Как будто.

А потом, все повторилось. И повторилось еще и снова, и опять. Обсуждать то же самое уже не хотелось – ведь все люди взрослые, и точки расставлены. Смысл добиваться того, чего не получишь? От этого человека.

Начинается долгое время внутренних монологов, которые водят вас по лабиринту односторонних попыток что-то изменить. А потом, может быть, от усталости, холода или когда-то сказанного слова, наступает, наконец понимание, что ничего никогда не изменится. Что все будет только так.

Принимается «резкое», на общем фоне жизни, решение – добровольно отказаться от того, чего раньше так сильно желалось. Потому что это становится вопросом сохранения вас, как личности – своих желаний, правил, ощущений, принципов.

Вот в этот самый момент становится ВДРУГ насрать на эти отношения. Потому что слишком долго, безвыходно и беспощадно было насрать на вас.

Партнер удивлен и даже в шоке – что случилось? Ведь так все было хорошо…

А вы? Вы почти ничего не чувствуете, вам все равно. И в этом нет никакого злорадства. Только недолгое горьковатое послевкусие. Грусти по себе.

Мы увидимся

Мы увидимся тридцать пятого сентября.

Я решила так. И совсем не жалею.

Я любила тебя до одури, говорят,

Но иначе, наверно, я не умею.

Мы увидимся обязательно в прошлый год,

Где зима темнотой обнимала утро,

И без сна, одиноко там – в тишине фагот,

Наиграл пару тактов о нас, как будто.

Мы увидимся? Не уверена. Что сказать.

Я теперь очень многое замечаю…

Развлечения ради, научиться вязать?

Если вдруг о себе с тобой заскучаю.

Мы увидимся. Да, конечно. Конечно, да.

Я такое всегда говорила раньше.

Мы на самом деле увидимся. Никогда.

По любви не бывает не проигравших.

Пить или не пить

Пить или не пить? Это я про алкоголь. Ответ – пить.

Сама я давно отказалась от алкоголя, как от постоянной «дозы радости», веселящей мою жизнь. Но иногда могу позволить себе выпить и даже напиться.

Более того, я убеждена, что периодически это следует практиковать. Не по привычке, не за компанию, не потому что пятница, не из-за простого «хочу». Выпить можно только под настроение. Не под календарное, а под свое собственное – не зависящее от праздничного графика. Но, если речь о здоровом и нормальном человеке, под настроение – больше 2-3 бокалов легкого вина в него просто не влезет.