скачать книгу бесплатно
На экране высвечивается бодрое «Доброе утро, котенок! Ты вчера была великолепна! Хочешь увидеться?»
О нет.
Писал один из тех, кого как раз вспоминать не хотелось, чье имя хотелось навсегда стереть из памяти, как и все, что с ним связано.
Дэн. Барков.
Если с Виком меня связывали сложносочиненные отношения, то с Барковым все было еще более запутано и мрачно.
Дело в том, что когда-то я была его игрушкой.
Рабыней.
Его нежной девочкой, с которой господин делал что захочет.
Это был странный и очень мощный опыт. В постели с этим человеком как будто размывались границы моего «я», я теряла себя, и вместе с болезненным наслаждением приходило чувство освобождения – свободы от условностей, приличий, необходимости быть хорошей девочкой, оправдывать чьи-то ожидания.
С Дэном было легко. Можно было не думать. Не надо было ничего решать.
Спортсмен, красавчик, высокий брюнет с пронзительно-зелеными глазами, он привык к женскому вниманию, привык брать то, что хотелось, ленивой равнодушной рукой.
В свое время Дэн привлек меня тем, что был совершенно не похож на мое окружение, на рафинированных интеллигентных парней, с которыми обычно приходилось иметь дело. Подозреваю, я привлекла его тем же. В ночных клубах и спортзалах, где он появлялся, таких, как я, не водилось.
Мы были из разных миров. И тем были интересны друг другу.
Мой личный демон.
Худший из худших.
Нет, Дэн, хватит.
Не хочу.
Нет надо мной твоей власти.
Я смахиваю сообщение со смарта. Людям, конечно, свойственно ошибаться.
Но в эту западню я больше не полезу.
Сегодняшний день слишком хорош для того, чтобы нам встречаться.
Достаточно снов. Не будем усугублять реальность.
Мне твердят, что быть поэтом – это не работа.
Монеточка
5. АЛЯ НА СВОЕМ МЕСТЕ
Я позавтракала: три яйца всмятку с горчицей, тосты из белого воздушного хлеба из ближайшего супермаркета, – заварила чай – разорванный серебристый пакетик осел на дне мусорного ведра, как мои несбывшиеся надежды, – включила лекцию по дизайну и попыталась сосредоточиться. Но сосредоточиться получалось плохо, впечатления от выставки еще не остыли. Слишком во мне все это было еще живо: калейдоскоп из лиц, знакомых и незнакомых, хвалебные слова, которые было вроде бы так приятно слышать, но в которые одновременно почему-то верилось не до конца. Разве могло такое количество людей льстить, намеренно говорить неправду?..
Зачем, для чего… Я действительно талантлива, я очень старалась, это была прекрасная выставка. Много людей пришло посмотреть на мои работы, а еще больше придет…
Но почему-то верилось в это не до конца. И вспоминались не лестные слова и вспышки камер, а другое – то, где я поторопилась, выложилась не полностью, схалтурила. Всякий, зарабатывающий деньги на своем искусстве, знает, что невозможно всегда удерживать одинаково высокую планку, случаются и провалы, и неизбежные осечки, и вещи, которые вытягиваются без малейшего вдохновения и энтузиазма, только на привычке и профессиональных навыках.
Но концентрироваться на недостатках, быть вечно недовольным собой и своей работой – это путь в никуда. Необходимо разумное сочетание требовательности и пофигизма. Стремиться к лучшему, но в то же время прощать себя за неизбежные ошибки. Видала я людей, годами переписывающих одну картину. Да, может быть, некоторые из них и достигают подлинного мастерства, но такой художник никогда не сделает много.
Когда мне было одиноко и муторно, способов выйти из этого состояния имелось, в общем-то, немного. Строго говоря, только два – или через людей, или через творчество. Но рисовать сегодня было практически невозможно, так что я решила попробовать написать подругам.
И так и сделала. Отправила сообщения в телеграме сначала Але, а потом Ляське. «Эй, не хочешь встретиться сегодня?» Ляська не ответила, наверно, дрыхла днем вместе с детьми, а вот организованная Аля отозвалась буквально через минуту – скорее всего, я попала в промежуток, когда в школе была перемена или «окно» в ее расписании. «Я не против, можно увидеться. Подходи к гимназии после 13.20».
Аля, она же Алевтина Эдуардовна Русман, и Ляська, она же Олечка Козлова, несмешиваемые жидкости, и я крайне редко приглашаю их куда-то вместе. Слишком они разные, и нахождение в одном пространстве столь несхожих личностей с неизбежностью ведет к напряжению, если не открытому конфликту. Да и поговорить кроме школьных воспоминаний, в общем-то, не о чем – интересы у подруг разные. Алевтина живет школой, уроками, пишет диссертацию по творчеству Велемира Хлебникова, Ляська вся поглощена материнскими заботами, ее мальчишкам пять и два. Впрочем, я думаю, даже если бы не это, едва ли бы ее интересы сильно вышли за пределы дома и спортзала (Ляська истязает себя фитнесом три раза в неделю), сколько помню, она никогда ничем особым не увлекалась. Мы дружили в начальной школе, а с Алей – в старших классах.
Я оделась – черное драповое пальто, зеленый кашемировый шарф с райскими птицами, – обулась – кожаные сапожки на невысоком каблуке, – расчесала волосы и улыбнулась своему отражению. Как же хорошо просто выйти на улицу, вырваться из домашнего плена, вздохнуть полной грудью свежий холодный воздух…
Путь до гимназии занял двадцать минут. Аля по-прежнему жила в том же районе, где прошло наше общее детство, и работу нашла неподалеку. Она всегда была увлеченной, немного помешанной, это в общем-то, было тем, что нас сближало, хотя виды помешательства у нас были разные. С первого класса Аля читала как ненормальная, всякую свободную минуту, столько, сколько не читал никто из моих знакомых. Она не интересовалась спортом, кино, мальчиками – то есть, может, и вздыхала втайне по кому-то из одноклассников безответно, но эти вздохи не выливались ни во что большее. Библиотекари на улице узнавали Алю в лицо, учительница литературы при встрече только что не целовала взасос, ее комната была завалена книгами, а в дневнике стояли отличные оценки, причем не только по гуманитарным предметам. Как ни странно, нельзя было сказать, что все это безумно радует ее родителей, хотя, возможно, они просто привыкли к своей книжной дочке. Поступление на филфак было логичным, очевидным выбором, после окончания института Аля пошла в школу – где и оставалась по сей день… Но так как на зарплату учителя в государственной школе прожить было сложно, она брала очень много репетиторства, вживую и по скайпу, и в связи с этим почти не имела свободного времени. Наши встречи обычно укладывались в час-два, после чего Алевтина неслась домой – проверять тетради, готовиться к урокам, заполнять какие-то жуткие таблички по классному руководству, заниматься с репетиторскими учениками.
Гимназия располагалась в старинном, красивом здании еще дореволюционной постройки, выкрашенном романтичной лиловой краской. Я остановилась неподалеку от высоких, тяжелых дверей, внутрь заходить не стала – да меня, в связи с ужесточением всех возможных правил, наверно бы, и не пустили. Ждать пришлось недолго – Аля, в окружении кипящих энергией подростков, вышла почти сразу. Подростки, счастливые особым, ни с чем не сравнимым счастьем подошедших к концу уроков, радостно прощались с Алей и желали ей хорошего вечера. И сразу как-то было понятно, что они ее любят – насколько в принципе дети способны любить учительницу.
Аля – низенькая, крепенькая, похожая на сдобную булочку с изюмом. Косу она давно отрезала, но волосы, густые и черные, по-прежнему украшают ее умное, полное какой-то глубокой внутренней жизни лицо. Далекое от стандартной модельной красоты, оно очень интересно как-то по-другому, я часто замечала, что ум, чувство юмора освещают самые странные лица. А лицо Алевтины не было странным, оно просто не было таким правильным, симметричным, как лица актрис из сериалов или девушек с обложек глянцевых журналов… Слишком высокий лоб, слишком тонкие губы, неожиданно недоверчивый взгляд исподлобья, улыбка, меняющее это лицо, как меняет солнце, вышедшее из-за туч, неинтересный пасмурный день.
– Привет. Рада тебя видеть, – и по Але видно, что она действительно рада. – Зайдем во двор?
Это означает, что Аля предлагает покурить – от своих учеников она тщательно скрывается. Курит она на самом деле немного, больше балуется, но мне нравится иногда стоять с ней рядом, затягиваться тонкими, манерными сигаретами, стряхивать пепел на черную осеннюю грязь, всматриваться в умное алино лицо. Машинально отмечать его характерные особенности, думать о том, как я бы его нарисовала.
И мы идем – долго, минут пятнадцать – в поисках подходящего двора, где нас точно никто не увидит. И курим. У сигарет странный, якобы вишневый вкус. Аля много говорит, рассказывает про школу. У нее всегда есть чем поделиться, потому что в школе постоянно что-то происходит. Не бывает дня, что бы ни случилось что-то потрясающее, драматическое, смешное, жуткое, поражающее воображение.
И при этом Аля говорит, что работает она на автопилоте, а ведь еще только октябрь. И я как-то понимаю, что и то, и другое правда. У Алевтины большая нагрузка, тридцать два часа, классное руководство и очень много репетиторства. В кожаной сумке с винтажным тиснением две пачки тетрадей, которые нужно проверять этим вечером, и еще четыре ждут своего часа в кабинете.
– Может, сходим в театр?.. – как-то неловко заикаюсь я.
– Этой осенью я мертва для мира, – со вздохом говорит Аля. – Хотя… какого числа?
– Да я как-то, знаешь… еще не смотрела билеты…
И Аля глядит на меня непонимающим взглядом, и я умолкаю.
И осознаю, что для нее это просто невозможно – предлагать что-то вот так, наобум, не подумав. Она бы посмотрела, взвесила, все просчитала, у нее ведь каждая минута на счету.
Я краснею.
И мы берем кофе в соседней кофейне – высокие катонные стаканчики с вкусным сладким капучино – и, болтая, идем по улице. Аля поздравляет меня с выставкой и извиняется за то, что не смогла прийти, ей вчера нужно было с классом на какое-то городское мероприятие, а потом было два репетиторства. И я не обижаюсь, потому что понимаю, что времени у Алевтины действительно нет – она едва успевает есть, пить и спать. Вот и сейчас в четыре часа к ней должен прийти мальчик, девятый класс, «все в целом неплохо, но родители очень переживают». И я провожаю Алевтину до дома, и обнимаю на прощанье, и целую в гладкие черные волосы – глуша в себе непонятное чувство потерянности и вины.
Рядом с Алей я всегда чувствовала себя бездельницей. Я просто не понимала, как, ну как можно столько работать.
Ты знаешь, у нас будут дети
«Камеры бабочек»
6. ЛЯСЬКА И КАРАПУЗЫ
Бывали минуты, когда и я задумывалась о преподавательской деятельности. С моим образованием я могла бы работать в художественной школе или колледже искусств. Почему нет? Я не боялась детей, они вызывали у меня сдержанный интерес. Учить тому, что умела я сама, казалось привлекательным…
Но идея о работе по стабильному графику не задерживалась в моей голове надолго. Слишком хорошо я понимала, к чему это приведет. Работать всегда, когда надо, а не когда хочется, без конца заставлять, ломать себя, жертвовать самым драгоценным, собственным творчеством, – бррр.
Какое счастье, что я могла позволить себе жить иначе.
Моя счастливая звезда в виде маминой квартиры надежно страховала меня от страшного – работы по найму.
Таких же людей, как Аля, которые сознательно или бессознательно, нагружали себя огромным количеством дополнительных задач, я просто не понимала. Я смутно подозревала, что причины такой активной профессиональной деятельности лежат вовсе не в финансовой плоскости. Да и что вообще нужно Але кроме книг, и куда в конце концов она складывает их в своей комнате (вторую в доставшейся от бабушки «двушке» занимал брат со своей девушкой)?..
Может быть, это был один из немногих возможных для умного человека способов не думать о личной жизни, отключить голову – единственная большая алина любовь, высокий, статный, красивый, какой-то нереально умный однокурсник, выбрал в свое время другую и уехал с ней в большой город. Несмотря на то, что мы редко это обсуждали, мне казалось, Алевтина его до сих пор любит, безнадежной, отчаянной любовью выброшенной на улицу собаки. Хотя, насколько я знаю, никакого предательства не было, как не было между ними обещаний, не было толком даже самого романа – но ведь сердцу всего этого не объяснишь, тем более сердцу такого тонкого, глубокого существа, как Аля.
Может быть, я даже в какой-то степени понимала ее, ведь и в моей жизни случались безответные чувства. Только вот они никогда не длились долго,
я просто не могла столько концентрироваться на чем-то одном, не получая никакой внешней подпитки. С искусством сосредоточиться получалось, там таких проблем с вниманием не было, но то ведь было совсем другое, искусство жило во мне самой, питаясь какими-то тайными источниками моей души. Я сама не понимала всех тонкостей творческого процесса, но вот зациклиться на проекте, картине было гораздо проще, чем на молодом человеке.
Даже в самые тяжелые, черные времена нашего расставания с Виком где-то в глубине своего сердца я знала: я проживу без него. Я смогу, сумею.
А вот без искусства, без возможности рисовать – нет.
Зачахну с тоски.
…Придя домой, я машинально проверила смарт. В телеге отозвалась Ляська – оказывается, когда я ей писала, она была на приеме с детьми в поликлинике. Свои дети, как я понимала, отнимали не так много времени и сил, как дети в школе (что было понятно хотя бы потому, что Ляська, в отличие от Али, спала днем да и в целом выглядела куда свежее), но все же немало. Сидящая в декрете Ляська, почти как рабочий человек, была связана паутиной обязательств: поликлиника, детский сад, какие-то утренники, какие-то стихи, какие-то поделки, а еще школа искусств и бассейн для старшего. Я во всем этом понимала мало, неясно мне было и зачем таскать в школу искусств пацана, который ни минуты не может просидеть спокойно, и правда так ли необходимы все эти врачи – платные, бесплатные, всякие, – но предпочитала помалкивать. Вспыльчивая Ляська с трудом переносила критику.
Ляська писала, что свободна и чтобы я заходила, если есть желание. Они после врача уже никуда не пойдут, устали, но если мне охота видеть ее и детей, то пожалуйста, двери ее дома открыты.
Я решила так и сделать. Дома было скучно. Рисовать я не могла, я еще не вошла в нужное настроение, не поймала волну. И пытаться что-то смотреть по делу, кажется, тоже было бесполезно, мной овладела жажда общения.
А кино, сериалы я не любила. И практически не смотрела одна, сама для себя. Разве что за компанию. Когда-то такую компанию составлял Вик, тот был известным киноманом, но мы расстались.
Есть такие люди – люди-моно, фанатики. Они не умеют распыляться. Я как раз из таких. Меня всегда волновало одно – мое искусство. Может быть, даже отношения, любовь шли вторым планом, что вообще редко бывает у женщин.
Ляська жила недалеко, на соседней улице. Мы же когда-то учились в одном классе в школе по прописке. Но после четвертого класс почему-то расформировали, и меня отправили в более сильный, а Ляську в тот, что для троечников. Она и правда не блистала в науках. Зато было у нее что-то другое, чему я всегда как-то не до конца осознаваемо завидовала. Это была легкость отношения к жизни… Ляську трудно было прогнуть, она умела отстаивать свои границы. Да и вообще была жизнерадостной и острой на язык.
Ляська – прямой контраст Але. Блондинка с голубыми глазами, только не из тех, каких любил снимать в своих фильмах Хичкок, а славянско-курносого, плутовато-деревенского вида. Ляська – большая кокетка – обожала позировать, ее инста была испещрена фотками в ромашках, в люпинах, в маках с окологородских полей, в пионах с маминой дачи. Аля всегда казалась чуть-чуть зажатой на фотографиях, ее душа словно стыдилась разворачиваться перед всеми: взгляд исподлобья, недоверчивая мимолетная улыбка, хрупкие усталые плечи, тесно сжатые перед собой руки, старомодная косая челка. Ляська не стыдилась никого и ничего. Ей явно нравилось выставлять на всеобщее обозрение в соцсетях круглые коленки, стройные голени, изящные лодыжки, высокую аккуратную грудь, тонкую талию. Румяные щечки, пухлые губки, лукавые глазки, дерзкий язычок – ох, любила Ляська корчить рожи на публику. Ее самолюбие тешило внимание парней, она коллекционировала дикпики, присылаемые в личку. Порой скидывала мне скрины особенно забавных подкатов. При этом Ляська отличалась абсолютной верностью, изменять своему Лешке ей, кажется, просто не приходило в голову. Где-то внутри я даже чувствовала, что она вообще достаточно прохладно относится к сексу.
Все это было так. Для поднятия самооценки.
С художественной точки зрения мне была интереснее Аля, потому что красота ее была неочевидной и нестандартной. А Ляська была привлекательной для всех, как Ольга Ларина. До зевоты.
Я добралась до Ляськиного дома за пять минут. Она жила в старенькой пятиэтажке, облицованной мелкой красно-коричневой мозаикой. Открыла подруга сразу, стоило нажать кнопку домофона. Ждала меня.
– Как здорово, что ты пришла! – приветствовала меня Ляська с порога. – А я, честно, так замоталась… С утра с Данькой в бассейн, потом по врачам, Мирон вообще не спал…
Мирон с Даньком, уткнувшись в экран ноута, смотрели что-то невероятное, прыгучее, вопящее, шокирующее контрастным сочетанием цветом. Как и обычно бывало во время визитов к однокласснице, я задумалась о том, кто работает на современных студиях мультипликации, здоровы ли эти люди психически и есть ли у них свои дети.
– Будешь чай? Посидим спокойно, пока дети мульты смотрят.
– Чтобы я от чая отказалась? Да ни в жизнь.
И мы сидим на маленькой, но такой уютной кухне хрущевки, и Ляська трещит, а я больше слушаю. Ведь мне трудно поддержать разговор. Я вижу, что подружку, несмотря на бассейн и врачей, переполняет энергия, ей хочется выговориться. Но я не разбираюсь во всем том, о чем говорит она, во всех этих сложных нюансах материнской жизни, и способна только удивленно таращить глаза да давать односложные ответы.
Наконец Ляська доходит до сакраментального вопроса:
– Нет, а ты-то уже… когда?.. Ну… того-этого…
Я изумленно поднимаю брови.
– От кого? От духа святого?
– Ну ладно, у тебя никогда не было проблем с поклонниками. Тебе достаточно свистнуть – из желающих выстроится очередь.
– Это все не то.
– Ну а Вик? С ним же было то? Вы подходили друг другу.
Я в растерянности давлюсь чаем.
Я и Вик в роли родителей? Да, нас многое когда-то связывало, да, были времена, когда нам было хорошо вместе, вот только они давно прошли… да и вообще.
Я и Вик – это было не про брак, не про супружество. Про что-то другое. Мы были как друзья-любовники, соперники и соратники, вечные антагонисты, оппоненты и дуэлянты. Мы вели диалог, казалось, даже тогда, когда вообще не общались. Но родительство – это было как будто не про нас, не из той оперы.
Мы сошлись не для этих целей…
Да и вообще, все это уже в прошлом.
От необходимости объясняться меня спасает вой, доносящийся из комнаты.
Кажется, детям надоело смотреть мультики.
Может быть, оно и к лучшему.
Я узнал, что у меня
Есть огромная семья.
В. Орлов
7. С ДРУГОГО БЕРЕГА
Мне всегда казалось, что людей, имеющих детей, и бездетных разделяет как будто невидимая, но от того не менее прочная стена. А, может, не стена, а река или целое море. Я давно заметила, стоило подружке родить, перейти в категорию «мамочек», как она постепенно исчезает с горизонта событий, начинает жить какой-то другой, непонятной жизнью. Странно, что с Ляськой получилось не так – впрочем, она говорила, что ей даже нравится дружить с бездетной мной, что я ее отвлекаю. Мне нечего было сказать про режущиеся зубы, прикорм и прививки, и Ляську это устраивало – она могла вещать в гробовом молчании. Я даже как-то чувствовала себя рядом с ней немного дурой из-за своей некомпетентности. А Ляська, кажется, отчасти отыгрывалась за школьные годы, ведь контрольные-то списывала обычно она у меня, а не наоборот.
Надо отдать должное, Ляська была еще очень адекватной, одной из самых адекватных среди родивших приятельниц. Не из категории фанатичных «яжематерей» и не страдающих от депрессии нудех. Да, она занималась детьми почти все свободное время, но все-таки умудрилась сохранить еще какие-то свои интересы и не гнушалась пользоваться помощью бабушек. Среди многих «сознательных родительниц», которых я знала, последнее считалось западло, они предпочитали гордо тащить воз радостей и горестей в одиночку, пока однажды не свалятся без сил. Ляська инстинктивно избегала чересчур большой нагрузки, ее дети регулярно отправлялись к свекрови на выходные, и она могла спокойно посмотреть с мужем фильм и заняться сексом без риска быть прерванными через пять минут после начала процесса (с ее слов, после появления детей такое стало редкостью).
И все же дети Ляськи разделяли нас, сами о том не подозревая. Куда более ограниченная, не блещущая талантами, подружка после родов как-то автоматически как будто стала старше, взрослее, круче. Мне стало сложно поддерживать с ней диалог на равных, и я порой ловила ее недоуменный, какой-то вопросительный взгляд, словно она удивлялась, что я продолжаю заходить, что я вообще с ней общаюсь.
Она не поздравила меня с выставкой, ей вообще было до фонаря, чем я занимаюсь, она в этом ни черта не понимала. Но я не ждала от Ляськи никаких художественных замечаний, я знала, что она слушает попсу (и только ее), если и читает, то одни женские детективы и романтические истории в мягком переплете, а по большому счету ей нравится смотреть сериалы. Я знала, что с ней невозможно обсудить Достоевского, больше того, мысль попробовать это сделать просто не приходила мне в голову.
