Клуб «Твайлайт». Книга 2

Муратов не стал скрывать, что рад: Савчук за один только вечер успел подкинуть несколько интересных идей. Ренат знал цену опыту, к тому же, с Климом было легко общаться. Был он на взгляд Муратова немного медлительным и мягкотелым, но свое дело знал.

***

Если бы мои внуки выяснили, чем занимается их бабушка, они бы… меня поняли. А если бы об этом узнал мой муж, он бы даже объяснений не потребовал – привык.

Я каталась на троллейбусах, по разным маршрутам. Садилась на конечной и ехала через весь город. Путь вокруг бухты прекрасен, но осенью я люблю маршрут номер двенадцать – он проходит через парк, вьется вдоль моря (недолго, но в самой красивой части набережной), потом, правда, углубляется в печальные джунгли новостроек.

Троллейбусы – это терапия. Они уверены в себе и искристы, они знают, куда им идти, жужжат, укачивают и успокаивают, они создают движение, иллюзию перемены мест, а мне всегда хорошо думается в поездках.

Я устала. От работы и переживаний. Не знаю даже, чего было больше. Работа над пьесой закончена: текстовые партитуры отданы на милость режиссера и композитора. Я могу спокойно вернуться к преподаванию в колледже, готовиться к курсу лекций, что предстоит читать в ноябре, но меня тошнит при одной только мысли о культурологии. Хочу дождаться пенсии и, как сейчас выражаются в пабликах, с хохотом умчаться в закат.

После Дня Города отношения с Муратовым стали натянутыми. Раньше я общалась с ним в духе доброй тетушки, имеющей моральное право изредка пожурить хулиганистого племянника. После ссоры Вадима и Рената я поняла, что «племяш» сам неплохо умеет журить. Конечно, все это показное, но исповедь Муратова была лишь дальним рокотом приближающейся грозы, которая разразилась следом.

Нужно вернуть дневник Марине. Мне не скрыть, что я его читала, но и притворяться больше не хотелось и не моглось. Как и предполагалось, из моей задумки получилась драма. Однако сюжет вышел за рамки воспоминаний рыжеволосой «Пьеретты». Оставив финал открытым, я дописала последнюю главу, в которой главный герой отрекается от своей долгой и мучительной любви, но никогда не предоставлю эту историю на суд читателя, пусть даже в ней больше вымысла, чем реальных событий.

Я стащила «Кофе» из забегаловки на остановке. Этот бесплатный журнальчик, распространяемый по всему побережью, вслед за модным изданием «Тайная жизнь звезд» напечатал интервью с художником Георгием Кардашевым. Никогда раньше не читала напичканный рекламой еженедельник, но знакомое имя, упомянутое в разговоре с Вадимом, привлекло внимание. А потом еще в новостном блоке на городском сайте «Культурная жизнь» вылез баннер на страницу с тем же интервью. В торговом центре рекламный бокс приглашал на выставку в мульти-галерею

Я вспомнила художника по фотографии в журнале. Мы однажды попали в одно ток-шоу, в котором шла речь о защите культурного наследия Мергелевска. Георгий Кардашев запомнился мне как уравновешенный и рассудительный человек. Я никогда бы не подумала, что он может стать героем рубрики «неравный брак».

Но шокировал меня не Кардашев. Шокировала меня Марина. Пьеретта, Голубоглазик, Почемучка, Карамелька. Из всех ласковых и ироничных имен из дневника на ум не приходит ни одно, лишь лезет в голову пошлое la femme fatale* (*франц – роковая женщина). Вместо застенчивой девчушки смотрит с разворота огненная красавица: поцелованная солнцем кожа, круглое детское ушко из-под копны, тень от ресниц на резких скулах. Эта необычность – вызов современным стандартам див в соцсетях, умудряющихся вместить в один кадр всю пошлость этого мира. Я понимаю Рената и Вадима. Я даже Кардашева понимаю. Но мне в этих играх взрослых деточек места больше нет. Вот только верну дневник.

Троллейбусная терапия помогла. Я приготовилась сойти на остановке возле площади Ленина. Подозвала кондукторшу и вернула ей тщательно сбереженный до конца поездки билетик – знаю я, какие у работников транспорта зарплаты, когда-то пришлось подрабатывать в депо с мелкой Ленкой на руках. Я встала и взялась за поручень, поджидая остановку. Кондуктор, женщина лет пятидесяти, благодарно кивнула и вернулась на место – к узкому проходу в кабину водителя.

– Так где у нас березу нормальную найдешь? – со вздохом сказала она в кабину.

Это точно. В голове тут же представился хороший банный веник с мокрыми горько-пахнущими листочками. Как давно это было!

– Я вот так, а она молчит, – женщина обхватила себя руками, искренне жалуясь.

Кабина тоже безмолвствовала. А может, гудение троллейбуса поглотило ответ водителя. Кондуктор продолжала свой непонятный диалог:

– Липа тоже хороша. Но это для дел сердечных. Для семьи, для интима. Володь, как у тебя с делами сердечными? С интимом? Плохо? Так сходи к липе.

Я решила пропустить остановку. Выйду на следующей. Все равно домой – с пересадками.

– Березам тут жарко, – многозначительно покивала кондукторша. – Вот они и не идут на контакт. Если сосенку, то надо в старой куртке какой-нибудь. А то весь в смоле будешь.

Воображение, молчи!

–А еще я молитву тебе напишу. Как прижмешься, сразу «В корнях грехи мои, в коре – искупление, в кроне – забвение, в росе – умиротворение. Как пойдет ветер дуть по листве, пусть раб божий Владимир отмолится». Глаза закрой. Весь прям… весь ствол обхвати… – откинув назад голову, женщина продемонстрировала стпень объятий на поручне. – Христом Богом клянусь, как отойдешь – будто родился заново. Тополя самые тягучие… А в парке на «Радуге» клены розовые видел? Насажали дрянь всякую, завозную. Уж на что наши, русские деревья отзывчивее!

Фу-у-ух. Кажется, не все так плохо, просто очередная любительница альтернативных лечебных методик. Ну ты, Вера Алексеевна, умеешь… опошлить! Выйдя на остановке, я забежала вперед и заглянула в кабину водителя через переднее стекло. Там сидел детина, нависающий над рулем, словно валун на краю пропасти. С лицом свирепым, как на дореволюционных иллюстрациях к историям об африканских людоедах. Оставалось молиться, чтобы разговорчивая любительница древесных объятий дожила до конца смены.

В парке на Горького я увидела одинокую березку. Ей и впрямь было нехорошо в нашем теплом климате: листочки пожелтели, несколько веток засохло. Я воровато оглянулась и подошла к дереву по влажной траве. Обхватила ствол и прижалась. Не знаю, что должно уйти по стволу и корням, но пусть хоть что-нибудь… сгинет. Уходя по аллейке, я лопатками ощущала на себе недоумевающий взгляд березы.

***

– Готовишься к зомби апокалипсису? – мельком глянув на кухонный стол, спросила Марина. – Учти, после восстания мертвецов электричества не будет.

– Ха-ха-ха, – произнес Игнат, не поднимая головы. – Посажу тебя за велосипедный генератор. А вообще-то, это эксперимент для блога.

– Дал бы почитать свой блог.

– Тебе не понять. Мой блог о выживании, для настоящих мужиков. Это тебе не кофемашина, где нужно кнопочки нажимать, – парень изобразил робкие движения женских пальчиков.

– У вас новая модель, – попыталась оправдаться Марина. – Я на таких еще не работала.

– Моя задача – подтверждать или опровергать лайфхаки. Лайфхаков для выживания много, вопрос: какие из них работают?

– Ты собираешься выжить с этим… ? – Марина кивнула на странную конструкцию в руках внука художника. – Ноу-хау из тюремной жизни?

Конструкция состояла из двух лезвий «Рапира» и подведенных к нему концов двужильного провода. Игнат как раз цеплял на провод разборную вилку.

– Неважно, из какой. Это кипятильник. Пара минут – и литр горячей воды.

– Замкнет.

– Не замкнет. Я ограничители вставлю, из спичек.

– Ну-ну… Убери все со стола. Мне готовить надо. И вообще, у тебя комната есть: стол, свет, музыка – экспериментируй, сколько влезет.

– Я контролирую. Слежу за тем, чтобы исполнялись мои вкусовые прихоти. Вот зачем ты достала грудинку? Разве я заказывал грудинку?

– Георгий Терентьевич заказывал.

– Деду все равно, он всеяден. А я контролирующий орган. Не хочу грудинку. Она жирная!

– Эй, орган! Раз ты тут самый главный, переведи мне на карту аванс за октябрь. Тогда приму к сведению все твои распоряжения… Нет? Прекрасная, сочная грудинка. Игнат, ну правда! Иди к себе! Отрезки проводов по всей кухне разлетаются!

– Не уйду! Мне отсюда в гараж ближе, там все запчасти!

– Ладно! Тогда расскажи о Лене.

– Это река такая, в Сибири, впадает в Ледовитый океан. Не знала?

– Вредина!

– Я ухожу только потому, что мне стыдно находится в одном помещении с таким необразованным человеком, – Игнат действительно встал и принялся сгребать в коробку свой технический мусор.

Подросток ушел. Марина знала, что он вернется, максимум через полчаса. Странно, что Борис называл Игната нелюдимым и тяжело идущим на контакт, напротив, он постоянно ищет ее компании. Впрочем, со слов Кардашева Марина знала, что подавленным и угрюмым парень стал после разрыва с девушкой. Даже теперь, стоит упомянуть о ней, и внук художника замыкается. Но ненадолго. Он вернулся через двадцать минут. Марина, мучительно обдумывающая в голове ускользающую мысль, так ничего и не вспомнила, сдалась. Казалось бы, весь разговор с Надей, даже интонации Колесовой и выражение ее лица были свежи в памяти, но чертова мысль…

Игнат подошел к окну, выглянул и сказал:

– Дядя Боря приехал. Прятаться будешь?

– Нетушки!

Борис вошел, кивнул, и Марина тут же отметила хмурую складку между густых бровей на красивом лице:

– Дед дома? Позови.

Игнат послушно и без обычного кочевряженья пошел в студию тоже, видимо, заметив озабоченную гримасу крестного.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Марина.

– Есть разговор. Не уходи, – сказал Борис, пряча глаза и останавливая ее порыв удалиться. – Тебя это тоже касается. А ты брысь, – мрачно обратился Танников к вернувшемуся вместе с художником Игнату. – И чтоб уши не грел. Сядем?

Кардашев опустился в кресло. Борис протянул ему сложенную трубкой газету, которую все это время держал в руке. Художник недоуменно посмотрел сквозь очки, развернул таблоид и изменился в лице. Марина подошла ближе. Георгий Терентьевич дернулся было, чтоб закрыть от нее газету, но Борис сказал:

– Покажи ей.

Марина взяла в руки липкие, жирные от типографской краски листы и, опустив глаза, увидела свое лицо на странице. Она читала статью, чувствуя, как кровь отливает от щек. Кардашев сидел, прикрыв глаза ладонью. Боря напряженно следил за реакцией Марины.

– Это наш папарацци? – спросила она, лишь бы прервать давящую тишину – все и так было понятно.

Кардашев выбросил руку и вытянул из ее рук газету.

– Это я виновата, – сказала она.

– Не говорите глупостей, – художник вновь забегал глазами по страницам. – Никто предположить не мог, что и до нас доберутся. Это же надо! Так все преподнести!

– Они это умеют, – поддакнул Борис.

– Я подам на них в суд, – Кардашев потянулся к телефону.

– Терентьич, подожди, – Танников замялся. – Понимаешь, какое дело? Информация о том, что ты вернулся и у меня выставляешься, прошла давно. Я все, что мог: реклама, статейка, кучу бабла вложил – реакция практически нулевая. Тебя забыли. В социалках от силы десяток репостов. Выставка на носу… ни одного предложения от аукционщиков. И вдруг газета вышла… вчера. И как прорвало. Пять запросов по аккредитации на репортажи, один с телеканала. Даже если бы мы это сами запустили, лучше пиара не придумать!

– Борис, это же грязь, – художник поморщился.

– Терентьич, не мне тебя учить, что лучше продается.

– Мне популярность такой ценой не нужна! В суд! Только в суд! И пусть извинятся и дадут опровержение. Не передо мной! Перед Мариной Павловной лично пусть извинятся! Каково, а? Написать, что моя натурщица крутит… шашни со мной и моим внуком заодно? – Кардашев ткнул пальцем в снимок.

Марина отошла к лестнице, посмотрела наверх. Игнат сидел у перил, под подоконником, скрестив ноги по-турецки. Прижал палец к губами, показал на окно, со свирепым видом чиркнул ладонью по горлу: жалел, что не догнал тогда сталкера.

– Георгий Терентьевич, – начала Марина, – я в принципе…

У художника запиликал телефон. Морщась и растирая левую руку, он взял трубку и ответил:

– Да! – раздраженно выслушал и повысил голос: – Вы еще имеете наглость предлагать такое?! У вас совесть есть? Ваши коллеги опорочили невинного человека! … Да что с вами, нехристями, говорить?!

– Терентич, кто это был?

– Журнал. Какая-то тайная жизнь… предлагали срочное интервью.

– Эх! «Тайная жизнь звезд», – Танников закрыл лицо руками и застонал. – Федеральное издание! Ну что же ты такой принципиальный?! Всего-то делов – таинственно промолчать, напустить туману, лишь бы напечатали. Ну пусть считают тебя…

– Престарелым ловеласом?

– Ого-го мужиком!

– А о Марине Павловне ты подумал? О ее репутации?

– Я не против, – встряла Марина. – Если нужно для продаж… Мою репутацию уже ничто не испортит.

– Вы просто очень молоды и не понимаете, – раздраженно бросил художник. – У вас есть мама, родственники, друзья. Представляете, что они о вас подумают?

– Я им все объясню…

– Вы наивны, словно… институтка, простите, Марина Павловна! Такая слава, я подчеркиваю, такая нормальной женщине ни к чему! Пройдут годы, а вас будут вспоминать не как "девушку в зеленом", а как охотницу за потенциальными клиентами салонов ритуальных услуг.

– Георгий Терентьевич…

– Хватит! Не спорьте! И ты, Боря, не спорь! Иначе… изыму все свои работы. Останешься ни с чем! Пойду отдохну, голова разболелась.

– Терентьич! – крикнул в спину уходящему художнику Танников. – Я у тебя переночую? Выпил немного, с переживаний. Не хочу на такси, тоже башка раскалывается.

Кардашев махнул рукой, не оборачиваясь.

– Скоро ужин, – со вздохом сказала Марина.

… Она заперла дверь на замочек. Чувство неловкости говорило, что делать так – обижать Борю, но здравый смысл подсказывал обратное. Танников ночевал в гостевой, на первом этаже. Кардашев заперся у себя, не спустился к ужину, Игнат сам отнес ему поднос с едой.

Марина хорошо знала, как скрипит лестница. Утром, собираясь в университет, Игнат мотался по ступенькам вверх-вниз. Марина привыкла просыпаться под эту скрипучую музыку, зевая, спускаться на кухню и готовить неугомонному студенту кофе и бутерброды.

Она не спала, снова и снова пропуская через память разговор с Колесовой. Ей хотелось встать и постоять у окна. Или выйти на балкон, в прохладу. Соседский дом был пуст. Вадим уехал, и хорошо, что не слал ей в сообщениях никаких сентиментальностей. Сентиментальности были не в его духе, в его духе было задать очередной вопрос в лоб.

Лестница запела. Марина взвилась с постели, подскочила к двери, лихорадочно проверила замочек – закрыто. Шаги приблизились (не вплотную, но достаточно близко, чтобы бешено заколотилось сердце), замерли. Замочек был обычным, несерьезным, но для того, чтобы пересидеть любовную осаду, годился.

– Дядя Боря.

– Черт! Игнат, вот ей богу! Умеешь… неожиданно!

– Че не спим? Бродим чё?

– Я… таблетку, голова просто раскалывается, – Танников очень натурально застонал. – Наверное, погода меняется.

– А-а-а… Сейчас все будет… Вот, прими сразу две. Чтоб верняк.

– Добрый ты мальчик, Игнатик. А это…?

– Нурофен. У Марины Павловны в аптечке такие же, я знаю.

– Я же говорю, добрый и внимательный, – сквозь зубы процедил Борис.

– Ага. Водичка внизу, на кухне. Нурофен быстро действует. Главное, лечь и лежать.

– Учту.

– Хороших снов, крестный.

– И тебе… засранец.

Лестница заскрипела. Через несколько минут знакомым звуком хлопнула дверь в комнату Игната. Марина поняла, что все это время еле дышала. Вспомнился момент из далекой жизни.

Она у двери. Мужчина на коленях, скользит дрожащей ладонью по ноге, выше, выше. Поднимает юбку, целует полоску обнаженной кожи над кружевом чулка, шепчет:

– Все, как я люблю.

Марина уже в курсе, что он любит, он не раз говорил ей в лоб, от чего заводится. На ней чулки на поясе, красивое белье – девушка пришла налаживать личную жизнь. Холодно. Где-то звучит сирена, через окна стокгольмского отеля мигает светофор. Марина считает секунды. Красный, желтый, зеленый.

Саша – бизнесмен из Москвы. Увидел Марину в ресторане в тот день, когда владельцы устраивали рекламную акцию с песнями, плясками в русских костюмах. Запал не то слово – погиб. С каждым днем становился все настойчивее. Уехал, вернулся, показывал на фото, какую снимет для них квартиру, если она поедет с ним. Не хотел слушать никаких оправданий, пресекал все попытки убедить его, что она ему не пара:

– Долги? Какая ерунда! У меня есть деньги. Любишь другого? Где он? Покажи! Тогда не верю!

Она решилась, взяла у него электронную карту-ключ от номера. Как же все по́шло! И этот мигающий свет…

– Закрой шторы.

– Что? А… – Саша с трудом оторвался от ее груди в расстегнутой рубашке. – Да.

Он ринулся к окну, но завозился у прикроватной тумбочки. Марине хватило секунды, чтобы: он ищет презервативы. Она вылетела в коридор отеля, поправляя одежду. Нет, уж лучше пусть он считает ее больной или фригидной, чем так, через силу, стиснув зубы. Это не первая ее попытка. Будь ты проклят, Муратов! Что за заклятие ты наложил своей сумасшедшей, бешеной любовью?!

Что с ней не так?! А если закрыть глаза и представить Рената? Саша – хороший парень, решение многих ее проблем. Она даже остановилась у дверей лифта. Но покачала головой и бросилась к лестнице.

Саша отстал от нее только через месяц. Наверное, действительно посчитал совершенно ненормальной. Посоветовал сходить к специалисту. Она так и не сходила.

… Вместе с вялыми картинами из прошлого, от которых Марина ежилась в кровати, пришло, наконец, неуловимое воспоминание из разговора с Колесовой. Марина схватилась за телефон.

– Надя, прости, что так поздно! Ну прости! Помнишь, в ресторане ты сказала… про Рената? Ты сказала: когда в первый раз загремел в больницу. Что значит, в первый? Был и второй?

– Конечно, – сонно ответила Колесова. – А ты что, не знала? Его избили в тот день, когда мы… ты… короче, когда его искали. Он на Спелкина напоролся и его компанию. Ему сессию даже перенесли… Подожди, он не рассказывал? Маме твоей, когда приезжал? Не писал тебе?

– Нет, – выдавила Марина. – Я думала, дядя с ним поговорил… раньше, чем со мной, и он…

– Ты че? Считала, он специально тогда спрятался? Что сбежал? Ну ты, Михеева, даешь! Он даже слышал плохо на одно ухо, долго еще.

– Теперь… я понимаю.

– Ну и слава богу, – Надя зевнула. – Главное сейчас заснуть, а не начать опять про вас двоих думать.

– Прости.

– Найди силы, поговори с ним. Я знаю, что он не хочет, но хоть по телефону! Хоть письмо напиши! Нельзя же так – с грузом на душе!

– Я подумаю…

Глава 5

Марина была вынуждена признать, что Борис ей нравится. Все же он был первым мужчиной за многие годы, вызвавшим у нее хоть какие-то эмоции. Ей нравились его руки, глаза и загорелая шея в вырезе легкого пуловера. Ей нравилось, как он подтрунивал над Игнатом и легко принимал поражение, когда подросток «перетявкивал» его в споре. Ей не нравилось, как Борис смотрит, с задумчивой, понимающей усмешкой, словно жалея ее.

Она не понимала его взглядов. Он уже столько раз уверял, что не имеет на нее никаких видов, а потом опять начинал… смотреть. Иногда ей становилось так неловко в его присутствии, что она старалась держаться поближе к Игнату.

К счастью, утром, когда Игнат ушел в университет, Танников с Кардашевым уехали в город. Художник собирался навестить своего знакомого юриста, чтобы проконсультироваться с ним по поводу иска к «Желтушке». Борису не удалось его отговорить. Марина тоже считала, что нет никакого смысла судиться с изданием, зарабатывающим на скандальных новостях – не они первые, кого застигают врасплох нанятые таблоидом папарацци. Наверняка юристы «Желтушки» собаку съели на защите от возмущенных «клиентов».

В голову лез вчерашний поздний разговор с Надей. Сердце прыгало в груди, словно пытаясь сорваться с невидимых нитей. Марина без особого энтузиазма полистала приложение с рецептами, ничего не придумала на ужин и поднялась в малую гостиную. Закрыла глаза, наугад ткнула пальцем в ряд пластинок и вытянула винил с саундтреком к «Истории Любви». Ей всегда было тяжело смотреть этот фильм, и если он шел по какому-нибудь из каналов, она переключала. Но музыка не вызывала никаких плохих ассоциаций, это была просто… хорошая музыка.

В комнате было пыльно, Георгий Терентьевич не позволял домработнице тут прибираться, Марья Захаровна была немного неуклюжей, и жертвами уборки уже пали несколько глиняных статуэток в нишах.

Пританцовывая под звуки музыки, Марина прошлась по гостиной с метелкой. Потом открыла окно, чтобы проветрить комнату, выглянула и застыла. Игла сорвалась с последних канавок грампластинки. У ворот была припаркована черная машина. У калитки стоял высокий мужчина в легком плаще. Несмотря на расстояние и годы, Марина сразу его узнала. Мужчина осмотрел калитку, не найдя домофон, толкнул ее, и зашел во двор.

Марина отпрянула от окна. Первым ее порывом было спрятаться, пересидеть и не открывать. А утром уехать. Но это ничего бы не решило. Ужас номер два в списке наихудших страхов явился к ней сам. Значит, пришло время избавиться и от этой фобии. В дверь позвонили. Марина вздохнула, выключила проигрыватель и решительно направилась к выходу из комнаты.

Андрей Эльмирович погрузнел, постарел, но по-прежнему оставался красивым, представительным мужчиной с хорошими манерами. Искренним, по-своему честным – от того говорить с ним было еще тяжелее. Марина никогда бы не подумала, что он читает «Желтушку». Но газета была у него в руках.

– Ну что же ты? – спросил Муратов-старший с ласковым упреком. – Мы же договаривались.

– Я решила… пересмотреть некоторые пункты нашего договора, – сказала Марина, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно, холодно: ей не восемнадцать лет, чтобы эксплуатировать ее повышенную обязательность. – В Мергелевске я почти не бываю. Вам не о чем волноваться.

Муратов дружелюбно кивнул:

– Вроде как да. Но у тебя сменился телефон. А мы договаривались раз в полгода созваниваться. Я же волнуюсь. Хорошо, что статья на глаза попалась! Узнал твой номер от мамы. Как ее здоровье?

– Все отлично, – выдавила Марина.

– Вот и замечательно! Передай ей, чтобы не уставала, в нашем возрасте это опасно. Особенно после её заболевания.

Самым неприятным было то, что Андрей Эльмирович говорил это от чистого сердца. Маму Марины он вообще полностью расположил к себе в их единственную встречу десять лет назад. Ольга Сергеевна каждый раз обстоятельно рассказывала ему по телефону о своем самочувствии (а в последние годы еще и о муже и пасынке) и благодарила за подаренную возможность жить дальше.

– Да, хорошо, что… газета, – сказала Марина. – Я все равно хотела с вами поговорить. Я хочу вам деньги отдать. За операцию, лечение…

Андрей Эльмирович причмокнул, покачал головой:

– Опять двадцать пять! Сколько раз уже на эту тему говорили! Обидеть хочешь?

– Нет, не хочу. Но обязанной быть тоже не могу. Это никоим образом не отменяет наш договор. Можете не волноваться.

– Не волноваться? – гость с сокрушенным видом пожал плечами. – Я разве поверю в эту историю? – он кивнул на газету с фотографиями Марины и Кардашева на первой странице.

– Понимаете… – Марина почувствовала, что стушевалась, и разозлилась на себя саму. – Это никак не связано с… вашим племянником. Я…

– Девочка, – мягко сказал Муратов, наклоняясь к ней через журнальный столик. – Ты тогда понять этого не могла в силу возраста и неопытности. А сейчас я вижу перед собой человека, увидевшего, какая она, настоящая жизнь… Скажу напрямик. Тебе нельзя быть с Ренатом. И дело не в нем. Хотя мне больше всего дорог мой племянник, я и о тебе беспокоюсь. Тебе вот кажется, я подлец?

– Нет! – возмущенно воскликнула Марина. – Я никогда так не говорила!

– Зато думала. Я ведь мог бы и маме твоей помочь, и вам не мешать. Так ты думала. И Ренат думал, оскорблял меня, простить долго не мог… Вы юные, вглубь не смотрите. Много огня – плохо. Пока молодые, пока постель, шуры-муры – все хорошо. Но неправильно. Вы с Ренатом одного поля ягоды, слишком красивые, слишком талантливые. Не уступили бы, сожгли бы друг друга в прах. Он тяжелый человек, а ты вспыльчивая. Это вы тогда думали, что страдаете. Нет, вы бы потом только узнали, что такое страдать. Мудрые говорят: пока молод, не думаешь о старости, но надо думать. Страсть быстро проходит, тело хрупко, ветхо. Мужчина в сорок-пятьдесят лет всегда обращается к корням, вере, смотрит вокруг: кто его жена, кто дети? И тогда хочется, чтоб по-людски, по благословению Всевышнего. А поздно. Я много лет ждал, когда Ренат поймет. Супруга ему нужна, чтобы не шла против, не тянула на себя одеяло. Он через нее проявиться должен, жена в тени – муж в славе. А у тебя свой путь, это же сразу видно было. И Ренат начал потихоньку понимать, принимать судьбу… вот, жениться хочет. Если ты помешать этому хочешь, вернуть его…