Откровение. Цикл «Принц Полуночи»

А непроглядная тьма над пылающими звёздами распахнулась в синее небо, в синее море, в тончайшую взвесь облаков. Нефтяная платформа, возносящаяся над волнами, показалась издалека ажурной, кружевной. Чуждая этому месту – безлюдному, ненавидящему людей – но такая красивая!

Живая.

Блудница скользнула над волнами, взлетела выше, пронеслась над платформой, выбирая место для посадки.

На палубе было четыре круга, отмечающих посадочные площадки. Один из них затемняла тень вертолёта. Машины не было, был лишь теневой силуэт на пластиковых плитах.

Зверь без колебаний посадил Блудницу именно в этот круг, в перекрестье вертолётных лопастей. Она так захотела, и с чего бы ему с ней спорить?

Ринальдо не объяснил, что такое Обочина. Особое место, для каждого своё – вот и вся информация. Остальное предстояло выяснить самостоятельно.

Почему нефтяная платформа? Почему не аэродром, не какой-нибудь ангар с машинами – болидами, вертолётами, без разницы, главное, что с летающими? Чья тень осталась в посадочном круге, так понравившемся Блуднице?

Что тут было? Что-то, не сохранившееся в памяти, но отпечатавшееся в душе…

Тень Хиросимы.

Эльрик появился рядом с Блудницей.

Не тень, не призрак. Огромный, жуткий, настоящий. Красные глаза отразили солнце, сверкнули, как алые бриллианты. Волосы, заплетённые в косу, текли белым золотом. Черный шёлк одежды – как изузоренный воронённый металл.

Эльрик. Настоящий. Но ещё не живой… пока – больше меч, чем существо из плоти и крови.

– Коса? – спросил Зверь.

Ну конечно, о чём ещё спрашивать вернувшегося из мёртвых, если не о причёске?

Князь, наверное, подумал о том же. Мечи вообще думают?

Понял он, во всяком случае, правильно. Остался стоять где стоял. Безропотно позволил взять себя за руку – левую, металлическую, живую только с виду. Так же терпеливо вынес хватание за косу. Потом Зверь взял его правую руку, живую по-настоящему, и запутался в эмоциях, то ли своих, то ли княжьих.

– Можешь ещё на зуб попробовать. – Низкий голос смеялся, но был тёплым.

Что-то в Эльрике живое, что-то нет, что-то – не понять.

– Коса, – до Зверя начало доходить, – значит, всё правильно? Здесь у тебя всё правильно. Потому что мы на Обочине или потому что ты в родном мире?

– Я не сделал ничего, за что косу стоило бы отрезать.

– А кто сделал? О… чёрт…

Вот теперь дошло. Окончательно.

Это Эльрик, живой и настоящий. Почти живой. Точно настоящий. Но это не тот Эльрик, что жил в Саэти. Того звали Чудовищем, этого зовут Снежный Конунг.

Они разные.

Длинные пальцы с когтями сжались, не позволив отдёрнуть руку. По лишённому мимики лицу, по глазам без зрачков и радужки не прочесть ни чувств, ни мыслей, но это и не нужно. Вот же всё – своё и Эльрика – как всегда, то есть как последние несколько лет. У Князя все правильно. Он не сделал ничего из того, что сделал тот, другой шефанго. Но становится им, Чудовищем, когда приходит в Саэти. Потому что кто-то должен.

И тогда – нет косы. Нет покоя в душе. Есть одиночество, печаль и потери.

– И один не в меру сентиментальный ангел-людоед. – Эльрик выпустил его руку, погладил по голове.

– А здесь?

– Ну, ангел-людоед есть точно.

К этому нужно было привыкнуть. Наверное, на то, чтобы привыкнуть, потребуется время. Там, в Саэти, кроме ангела не было никого. Чужие друзья, чужая любовь, чужая семья. Не потому чужие, что принадлежали Чудовищу, а потому, что тот, переломанный, искалеченный с юности, просто не мог… что? дружить? любить? принимать любовь?

Нет, это всё было, но как-то не так. Неправильно.

Непонятно.

– В Саэти нужен был Меч, – сказал Эльрик. – А у него ни души, ни чести, ни совести. Это немного мешает. Потом. Когда приходишь в себя и понимаешь, что сделал и чего не мог не сделать.

Разбившаяся ледяная маска. Чёрная кровь на руках, на когтях, выдирающих сердца из-под рёбер. И смертельный холод потом.

Когда приходишь в себя.

– А вот это как раз не Меч. Это керват. Он и во мне есть, – Эльрик улыбнулся, показав клыки, – в каждом из нас. Ты был разочарован, когда увидел. Но не испугался.

– Я ревновал, – буркнул Зверь. – Думал, что я у тебя один.

– Ты у меня один.

– Знаю.

Не нужно ему было время, не нужно было привыкать. Всё изменилось, кроме главного. Эльрик – это Эльрик. Здесь он настоящий, а в Саэти впускает в себя чужую личность. Только и всего. Зверь сам всё время впускает в себя чужие личности, и Князя это никогда не напрягало.

– Потом, – сказал Эльрик, – когда Роджер меня соберёт во что-нибудь дееспособное, я покажу тебя всем. И всех – тебе.

– Здесь, чтоб всегда быть рядом с тобой, надо стать очень общительным, да?

– Не похоже, чтоб это тебя расстраивало.

– Я же волк, – напомнил Зверь, – волки стайные. Если твоя стая меня примет…

– Ох, мальчик. – Это была уже не просто улыбка, Эльрик почти смеялся. Совершенно неожиданно притянул Зверя к себе, обнял. – Ты всё узнаешь. Придёт время, и узнаешь. А семья примет, не сомневайся. Ринальдо тебя чуть не убил, когда увидел, говорит, ты тоже его первым делом прикончить хотел. Значит, сразу друг друга ровней признали. Лучше рекомендации и не придумать.

ГЛАВА 1

Вопросы повсюду, я их чувствую, вижу, слышу,

И я отвечаю, не жалея ни сил, ни лет;

Иной существует, потому что, к примеру, дышит,

А я существую, если только знаю ответ.

Тим Скоренко

– Я вижу, господину фон Раубу не интересна обсуждаемая нами проблема. Возможно, господин фон Рауб, вы знаете больше, чем мы. В таком случае, не сочтите за труд поделиться этими знаниями.

Ну вот с фига ли «фон Рауб», когда с первой недели знакомства стал для профессора Лейдера Вольфом? Наверное, с того, что не стоит во время семинара рисовать, а стоит слушать, о чем говорят остальные. Да, даже если ты гений, даже если у тебя осаммэш и даже если вся профессура прочит тебе блестящее будущее.

Зверь отложил стило и взглянул на Лейдера с укоризной.

– Нет, профессор, я знаю не больше, чем вы. – Он осознал двусмысленность заявления и смягчил слова улыбкой. Обижать преподавателя не хотелось… было незачем…

Зеш! В последнее время обижать хотелось всех.

Было незачем.

– Но мне кажется, что причину синдрома Деваля нужно искать снаружи, а не изнутри.

По аудитории прошёл быстрый говорок, недоумённый и заинтригованный. За три месяца здесь успели привыкнуть, что он, если о чём и говорит, то всегда о чем-нибудь интересном. Но за три месяца по синдрому Деваля не было ни одного семинара, этот первый, и Зверь не собирался превращать его в… эм… в семинар? Не собирался выносить на обсуждение то, что было интересно ему самому. То, что пока даже подозрениями назвать было нельзя. Они тут, все пятнадцать человек, для того вроде и собрались, чтобы поговорить о регулярных вспышках душевных болезней, не имеющих никаких общих симптомов, кроме регулярности, да толку-то об этом разговаривать? Ринальдо утверждает, что вспышки эти существовали всегда, сколько он себя помнит, а он себя две с половиной тысячи лет помнит. Закономерность открыл Рене Деваль – он преподавал и у Ринальдо, и у Роджера в незапамятные времена, когда эти двое были студентами, – и с тех пор ничего существенно не изменилось, кроме условий содержания пациентов.

Ну и какие тут, к акулам, семинары?

Лейдер, однако, ждал, и остальные ждали, и Зверь пожал плечами:

– Я же говорю, это даже не подозрения. Добавить мне пока нечего, а цитировать страницы учебников на семинарских занятиях по меньшей мере странно.

Что всегда умел, так это наживать себе недоброжелателей. Ладно хоть друзьями обзаводился с той же лёгкостью. Вот и сейчас каждый присутствующий примерил его слова на себя. Правильно. Тема-то интересная, на данный момент – одна из самых актуальных. Вспышки синдрома Деваля – лучшее время, чтобы сделать карьеру в психиатрии. Что ж вы дальше учебников-то не заглядываете, господа интерны?

– Однако есть статистические данные, – продолжил он негромко, заставляя аудиторию прислушиваться к каждому слову, – из которых можно сделать выводы: наиболее эффективно синдром Деваля удавалось лечить в помещениях, экранированных от внешнего магического излучения.

– Где ты нашёл статистику? Кто проводил исследования? Когда? В какой клинике? – Вопросы сразу со всех сторон. И Лейдеру, кстати, тоже очень интересно услышать ответы. Потому что исследований не проводилось.

Официально – нет.

– Я выложу данные в факультетскую сеть, – пообещал Зверь.

И вернулся к рисованию. Нет, ну в самом деле, профессору не на что жаловаться, семинар из унылого обмусоливания безнадёжной темы на глазах превратился в пламенную дискуссию.

Кто-то просто-таки рождён, чтобы преподавать. И лечить. И летать. И рисовать…

Невидимые стороннему наблюдателю, на виртуальный монитор кундарба ровными рядами выбегали неотличимые друг от друга картинки.

Метроном. На черной матовой подставке. И потрескавшийся череп скалится неровными зубами, отсчитывая неслышный, размеренный костяной ритм.

Преподавать, лечить, летать, рисовать.

Очень хотелось убивать. Очень!

Было незачем.

– Вольф, задержись, пожалуйста.

Снова Вольф, значит, да? Недолгой была немилость.

Зверь облокотился на кафедру, провожая взглядом выходящих из аудитории интернов. Они не наговорились, не поделились всеми мыслями, не выслушали всех, кого хотели. И понимали, что заваривается что-то ещё. Что-то интересное.

Пронизанный солнечным светом воздух звенел от любопытства.

Никакой больше учёбы на сегодня. Набьются в ближайшее кафе и продолжат семинар уже без чуткого руководства профессора Лейдера.

Зверю хотелось знать, до чего они договорятся. Вечером надо будет глянуть. Наверняка всё будут записывать и все выложат записи в сеть.

Гросивасы – устройства для записи и запечатления текущих событий – он оценил ещё в Саэти, где они были, мягко говоря, непопулярны. А в здешние гросивасы были интегрированы мнемографы, сохраняющие ещё и ментальные образы, и для моделей с мнемографами Зверь, пожалуй, мог бы сложить алтарь. Этерунцы без гросивасов вообще себя не мыслят, тащат в сеть всю свою жизнь чуть не поминутно, ничего не боятся, ни на кого не оглядываются.

Хорошие люди. Смелые.

Впрочем, им хватало своих проблем.

Не хотелось бы стать одной из них.

* * *

Профессор Лейдер давно определился с отношением к Вольфу фон Раубу. Практически сразу, как тот изъявил желание учиться именно на его кафедре. Коллеги крутили носами или, выражаясь не столь приземлённо, высказывали определённые опасения относительно непонятного новичка. Протекция ЭдФ, протекция Ринальдо де Фокса, протекция самого Тройни – не многовато ли для одного инопланетника? Стоит ли связываться со студентом, за которым слишком внимательно присматривают слишком влиятельные личности? Лейдер же думал не о протекциях, он в первую очередь услышал волшебное слово «осаммэш», для которого не было полностью адекватного перевода ни в одном из человеческих языков, но которое знали все маги Сиенура.

Осаммэш. Дар, талант, чародейство, гениальность, если хотите. Всё это вместе – необъяснимое, не поддающееся воспроизведению, данное богами. Боги вроде бы наделяли осаммэш всех, у кого есть душа, но не у всех получалось достойно распорядиться подарком. Шефанго говорили, что на бесконечном пути свой осаммэш однажды раскроет каждый. На бесконечном пути – возможно. А здесь и сейчас наделённых осаммэш людей и нелюдей набиралось не так уж много.

Относиться с подозрением к одному из таких только потому, что он привлек внимание себе подобных, это, знаете ли, расточительство.

Считалось, что недоверие вызвано отсутствием диплома и подтвержденного опыта работы, считалось, что коллег насторожило то, что неизвестно, с какой планеты родом Вольф фон Рауб. Но всем ясно было, что это не имеет значения. Космическая экспансия продолжалась сто пятьдесят лет, до некоторых планетных систем приходилось лететь неделями, колонизация совершалась быстрее каталогизации, и планет, неизвестных на Этеру, было куда больше, чем внесённых в реестры. Что же до образования и квалификации фон Рауба, так их подтвердил сам Тройни, и по этому поводу ни у кого не возникло никаких вопросов. Откуда бы взяться вопросам?

Нет, дело было именно в протекции двух де Фоксов и главы Удентальской клиники.

Что за странное свойство человеческой природы – опасаться тех, кто наделён силой или властью, даже если испытываешь к ним искреннее уважение?

Самому себе Лейдер признавался, что и за ним водится та же странность. Но заполучить ученика с осаммэш, господа, да кто же в своём уме откажется от такой возможности? Особенно если ученик сам тебя выбрал.

В клинике Тройни работали специалисты высочайшего класса, они же преподавали в учебном центре, и каждый руководитель отделения, кафедры, факультета считался лучшим в своей области. Для клиники в целом это было поводом для гордости, для профессуры – лишь констатацией факта. Лучшие из лучших, они учили тех, кто придёт им на смену, и ученики, случалось, превосходили учителей. Правда, не задерживались на Этеру, улетали на другие планеты, где было больше возможностей для приложения умений и знаний. Лейдер же начал преподавать сравнительно недавно, за десять лет выпустил шестерых хороших психиатров… Хороших. В том, что касалось распознавания душевных болезней, – великолепных. Он гордился ими, их успехами больше, чем собственными. В диагностике ученики обещали со временем если не превзойти его, так хотя бы стать не хуже, это ведь вопрос опыта и практики, вопрос времени, а времени у ребят достаточно и потенциал огромен. Но сам-то Лейдер считал основной своей деятельностью не диагностику, а возвращение душевнобольным возможности жить в обществе.

Не лечение было его призванием – не все болезни поддавались лечению – а восстановление социальных навыков, способности жить полной жизнью. Он помогал пациентам стать сильнее болезни. Там, где нельзя было излечить, – помогал исцелиться.

И этому за десять лет он, увы, не смог научить никого. Научить так, чтоб с гордостью думать о выпускнике, следить за успехами, обмениваться идеями и мыслями и видеть, какие прекрасные ростки дали посаженные зерна.

А тут вдруг – фон Рауб. Выразивший пожелание учиться на кафедре духовно-социальной реабилитации, учиться не на диагноста (а ведь к Лейдеру, несмотря на название кафедры, шли в первую очередь именно за этим), а на целителя. Таинственный инопланетник с подтверждённым осаммэш. Неудивительно, что Лейдер заинтересовался фон Раубом ещё до знакомства. Преобладало в его отношении, конечно, любопытство, но любопытство благожелательное. Увидев же будущего интерна воочию, профессор понял, что даже если с обучением не заладится, с Вольфом фон Раубом стоило познакомиться хотя бы только из-за его внешности.

Не существовало его портретов, ни одного изображения ни на социальных ресурсах в сети, ни в официальных структурах, ни даже в документах, удостоверяющих личность. Какая-то особенность биологии не позволяла запечатлеть его облик гросивасом или с помощью светописца. Проявление осаммэш? Возможно.

Лейдер не знал, кого ожидал увидеть. Ему говорили, что фон Рауб похож на эльфа, что он, скорее всего, и есть эльф-полукровка.

Для людей несведущих так оно и было.

Но не для специалиста по распознаванию душевных болезней. Во всяком случае, не для специалиста уровня Игоря Лейдера.

Внимание к внешности, навыки физиогномиста были профессиональным требованием, ведь патогенез множества заболеваний имел прямое отношение к расовым особенностям. Высокомерие отдалённых потомков орочьих племён граничило с психопатией. Способность видеть в камне и дереве скрытые там образы (а порой и непосредственно духов) сводила с ума потомков гномов. Люди, в чьих предках были эльфы, слишком хорошо понимали животных, чтобы чувствовать себя нормальными. Немало пациентов, попадавших в клинику Тройни, были признаны здоровыми потому, что Лейдер выявлял в их внешности черты рас, для которых приведшие к врачу симптомы были нормой, а их отсутствие как раз и следовало бы рассматривать как признак болезни. Разумеется, этим пациентам всё равно требовалась помощь, им нужно было научиться жить, принимая свои особенности, а в идеале – пользуясь ими во благо себе и обществу.

И ни на кого из них фон Рауб не походил.

Человеком он, несомненно, не был. Лейдер решил было, что его новый интерн – представитель какой-нибудь неизвестной на Этеру расы, но, делая мысленные наброски для того, чтобы впоследствии дать фенотипу словесное описание и попытаться зарисовать результат, понял, что… описание-то уже есть. Давным-давно существует.

Вольф фон Рауб был шефанго.

Если бы существовали шефанго-полукровки, результат получился бы как раз таким. Однако шефанго несовместимы с другими расами. Иная биология и, словно этого недостаточно, иные души, не имеющие ничего общего с душами обитателей тварных миров. История знала два случая браков между шефанго и людьми, и в обоих случаях дети не рождались на свет естественным образом. В одной семье ребёнок стал результатом божественной воли, личным благословением Тарсе, во второй – был выращен генетиками Анго. И тот и другой были шефанго без намёка на человеческие черты, во внешности ли или в психике.

В Вольфе фон Раубе, к слову, человеческой крови тоже не было. Больше всего он походил на метиса шефанго и эльфа. Такое же невозможное сочетание, как любое другое, в котором есть шефанго.

Профессор Лейдер, всегда сдержанный и тактичный, в тот раз не удержался на грани. Когда он понял, что не понимает, с кем довелось столкнуться, он задал прямой вопрос:

– Эльрик де Фокс вам не родственник?

Ответный взгляд был полон такого изумления, что вопрос даже не показался некорректным. Вопросы настолько неуместные некорректными быть не могут.

Сейчас Вольф фон Рауб смотрел, как интерны покидают аудиторию, а Игорь Лейдер смотрел на него. И думал, что за прошедшие три месяца загадок стало только больше. Внешность ладно, боги с ней, с внешностью. Ну вот такой шефанго – невысокий, худой, с очень выразительной мимикой и глазами, в которых каждая мысль читается отчётливей, чем если б была высказана вслух. Да, не бывает. Но что делать, если есть? Так что внешность – ладно. Но натура, душа, или что там у шефанго – внутренний демон? – тоже были полны загадок. И это естественно: внутреннее всегда сложнее внешнего, однако времени, чтобы составить хоть какое-то чёткое представление о собственном ученике, было предостаточно.

И всё-таки ничего пока не получилось.

По документам Вольфу было тридцать. Он служил в армии, там и получил опыт, необходимый и достаточный для зачисления интерном в клинику Тройни. И вроде бы службой в армии – настоящей, ведущей боевые действия – объяснялось то, что порой этот молодой человек казался профессору гораздо старше заявленных тридцати. Но чем объяснить то, что так же часто Вольф казался гораздо младше? Выглядел он на двадцать с небольшим, но для шефанго это нормально, они не стареют. Значит, внешность снова ни при чём.

Так в чём дело?

В искренности и полном, абсолютном бесстрашии, какие свойственны скорее семнадцатилетним. Когда возраст подходит к тридцати, привыкаешь оглядываться на других… да, да, всё так, но о каком бесстрашии можно говорить на Этеру, где никому ничего не угрожает? Откуда вообще эти ассоциации? Кто здесь неискренен?

Ну хорошо, это неправильный вопрос, потому что полностью искренних людей просто не бывает. Во всяком случае, среди тех, кому больше семнадцати. Но кто здесь чего боится?

Никто и ничего. Так почему же выражение «не боится никого и ничего» кажется применимым только к фон Раубу? Чем, кроме внешности, отличается он от других интернов? Участием в войнах?

Лейдер приучал себя думать, что решение загадки именно в этом. Но он имел дело с ветеранами, вернул к жизни немало душ, пострадавших во время войн, и он видел, что в случае Вольфа говорить о душевных травмах не приходится. Скорее уж наоборот.

Спокойствие и смелость, искренность и рассудительность, доверие и острый, быстрый ум – Вольф парень самодостаточный, самоуверенный и, да, счастливый. Тот редчайший случай, когда человека можно назвать счастливым без всяких оговорок.

Можно было.

В последний месяц что-то стало меняться к худшему.

* * *

– Ты проделал большую работу, – Лейдер подошёл к кафедре, и Зверь выпрямился, глядя на него в упор, – хотя, должен признаться, что предположения о внешнем магическом воздействии выглядят несколько… неожиданно.

Зверь склонен был согласиться с наставником. Он сам, занявшись синдромом Деваля, никак не ожидал найти серьёзное расхождение данных между лечением в защищённых и не защищённых от магии помещениях. Это же не одержимость, уже хорошо изученная и признанная единственным экзогенным психическим заболеванием (здесь говорили «душевной болезнью»).

Ну так одержимостью и занимались не психиатры.

А с расхождением в данных тоже было не всё просто.

Когда-то больных пытались защитить от магического воздействия. Когда-то! Почти две тысячи лет назад. Пользы от этого оказалось немного, и экранировать помещения от магии перестали, потому что это мешало лечению. Тут ведь без магии ничего не обходится, без неё вообще не живут. Но Зверь – тварь внимательная, памятливая. И страшно любопытная. Он отметил, что в некоторых случаях эффект всё же был, хоть его и списывали на погрешность. Он бы, может, тоже списал, если б не любопытство. А так – зацепился. Задумался. И думал до сих пор.

Речь шла не столько о лечении, сколько о редуцировании симптоматики. В этих самых случаях, когда эффект был отмечен, но сочтён несущественным, удавалось снизить проявление клинических симптомов синдрома Деваля. Но в чем разница? Понятно, что в защите от психогенного воздействия, но что это за защита?

Найти ответ на этот вопрос – и станет ясно, с каким воздействием имеешь дело.

– Я пока не настаиваю на своей правоте, – напомнил он.

– Да, – профессор кивнул. – И поговорить я с тобой хотел не об этом. Просто спросить. Мне показалось, ты чем-то встревожен. Вольф, ты, наверное, ещё не знаешь всех наших неписаных правил, но клиника Тройни готова оказывать любую возможную поддержку и сотрудникам, и учащимся. Всем. Тем более тебе. Не потому, что за тобой стоят де Фоксы, а потому, что ты сам представляешь ценность. – Лейдер улыбнулся, прищурившись: – Даже, не побоюсь этого слова, большую ценность.

Вспышка злости была мгновенной. Ожидаемой – Зверь бесился всегда, когда речь заходила о его ценности, о том, насколько он может быть полезен, – но слишком быстрой, чтоб удалось её погасить.

А Лейдер не испугался, хотя наверняка успел разглядеть и ставшие вертикальными зрачки, и изменившийся цвет глаз. Он и не такое видел. Раз и навсегда решил для себя, что Зверь – шефанго, так что теперь его, наверное, и «грау» не проняло бы.

– Если мне понадобится помощь, профессор, – ну вот, блин, даже по голосу слышно, что он злится, – уверяю вас, я не постесняюсь обратиться за ней.

– Ну и славно. – Лейдер ничуть не смутился. – Вольф, пойми меня правильно. Ты взял на себя работу с тяжёлыми пациентами. У тебя осаммэш, устойчивая психика, огромная работоспособность, но при этом высокий уровень эмпатии. А последнее в нашей работе необходимо, но очень опасно. Я искренне рад твоим успехам и не сомневаюсь в твоем благоразумии, но сегодня ты действительно показался мне… встревоженным. Тебе стоило усилий сосредоточиться на теме семинара. И эти картинки… интересный образ.

– Вот именно, – ответил Зверь после паузы, недолгой, но глубокой, затягивающей в себя, как зыбучий песок. Интересный образ. Акулы б сожрали этот метроном, невесть откуда взявшийся в голове и прорывающийся на бумагу, на экран кундарба, на золотистый песок дорожек больничного городка… – Вот именно. Мне он тоже кажется интересным.

По стенам вновь заскользили блики стреляющих сквозь листву солнечных лучей. Ожила застывшая на лице Лейдера улыбка.

– Тяжелее всего преподавать художественным натурам. Эмпатия, м-да. Ну что ж, Вольф, не смею более задерживать. Рад слышать, что у тебя всё в порядке.

– Всё в порядке, профессор.

«Просто я голоден, профессор. Я голоден…»

* * *

За окнами стояли ранние сумерки, но в пустой ординаторской были включены все лампы, включая напольные и подсветку в кухонной зоне. На обеденном столе рядом с пустой чашкой валялась пластинка кундарба. На журнальном столике стоял стакан, тоже пустой. Два влажных круга, оставленных его донышком, подсыхали на широком диванном подлокотнике. Из-под кресла предательски выглядывала матерчатая туфля. Одна. О местонахождении второй можно было только догадываться.

Остановившись на пороге, Зверь огляделся. Почувствовал, как дёрнулась бровь, и попытался взять себя в руки.