скачать книгу бесплатно
– Золотую бы не съесть ненароком.
А Тимоха смеется:
– Не-е. Золотой тут нету. Одная серебряна.
Конечно, рыбу на обед приготовили; сели дегустировать.
Всеволодов удивляется:
– Сколько здесь живу, а такой не пробовал. Даже и названия не слышал.
Пушкин сразу о говорящей рыбке речь завел. А что? Всеволодов – человек порядочный, доктор к тому же, очень бы в экспедиции кстати пришелся. Опять же, новую больничку построить не помешает.
Доктор на это:
– Я, Александр Сергеевич, в сказки не верю, я верю в людей. Буду насчет больницы с губернатором разговаривать.
Вот и весь сказ.
А рыба на вкус не то, что царская – прямо-таки божественная. Неужто, и правда, ее только государю подают? Одно это оправдывает существование тайных обществ! Тут и ангел против власти взбунтуется.
Пушкин любил, чтоб далеко было видно. Куда ни приедет, всюду старается повыше забраться. И во Пскове он, конечно, тоже огляделся. Самая-то подходящая высота у Троицкого собора была, да на купол карабкаться неудобно. На втором месте – крепость, кром псковский. Пушкин – туда.
Взошел на стену над рекой Великой, и ну озеро Псковское высматривать, а его и не видно. И на цыпочки даже привстал – все равно не видать. Суша да суша до самого горизонта. А мужики с берега кричат:
– Ты бы, барин, в Снетогорский монастырь съездил, там колокольня повыше этой стены буде!
Пушкин и поехал.
Жил тогда в монастыре Псковский архиепископ отец Евгений, добрый был человек. Встретились; отец Евгений первую главу «Онегина» нахваливает, а Пушкин – архитектуру.
– Колокольня у вас особенно хороша!
– Снетогорский столп, – кивает отец Евгений. – Седая древность.
– А до чего высок! С него, пожалуй, мое Михайловское видно.
– Можете не сомневаться, – заверяет отец Евгений. – С первого яруса всю Псковскую губернию видно. Да там окна высоко расположены, смотреть неудобно.
– С первого? А со второго что же? Париж?
– Взглянуть хотите? Извольте. Только надобно нам подготовиться к восхождению.
Велел отец Евгений самовар вскипятить, плюшки-слоёнки из печи вынуть, посуду принести. Служка монастырский все это на себя взвалил – и в путь тронулись. На цоколь бодро взошли, с разговорами. Там архиепископ отдохнуть велел.
– Дальше переход потруднее будет.
Пушкин удивляется: высоко, конечно, здание, а все ж не до небес. Откуда ж в нем ступеней столько?
Идут, идут, умаялись. Отец Евгений остановился и говорит:
– Грехи наши тяжкие! Нет из-за них легкой поступи. У кого меньше бремя, тот на первый-то ярус быстрее взбирается.
Раз – и пропал из виду, только ветерком повеяло. За ним и служку с самоваром потянуло. Искупил, небось, грехи, кипяток по лестницам таскаючи. Пушкин думает: «А меня-то что держит? Перед царем в долгу – раз: наводнил, говорит, Россию возмутительными стихами. Перед графом Воронцовым – два: из-за графини Элизы. Перед… А! Кому я должен – всем прощаю!»
И вздохнуть не успел, как на первом ярусе оказался.
– Тут раньше церковь была, – поясняет архиепископ, да ее упразднили: мало кому по силам на службу попасть, слабеют люди…
– Теперь привал сделаем, – распоряжается отец Евгений, – а то самовар стынет. Дальше налегке пойдем: чем ближе вершина, тем круче путь.
Съели они плюшки-слоёнки, выпили чай, стали на колокольню подниматься. А путь, и в самом деле, круче. Архиепископ, правда, бодрится, хоть и старше Пушкина порядком. Служка сзади сопит – не отстает; ему не привыкать. Надо и Пушкину крепиться, да уж ноги заплетаться стали.
– Далеко ли еще, отец Евгений?
Опять остановился отец Евгений, отдышался и говорит:
– Полпути примерно. Надо бы теперь спеть. Тогда, бывает, число пролетов уменьшается.
Запел, служка подтягивает. Вдруг вверху просвет показался. На радостях одолели еще сколько-то ступенек, да уж силы на исходе. Пушкин взмолился:
– Погодите, отец Евгений, хочу стихи почитать, чтоб дыхание ровнее стало. Привалился к стене, начал первое, что в голову пришло: вступление к «Руслану и Людмиле». И что ж? Как дошел до слов: «Там чудеса…», смотрят – вот они, колокола.
Тесновата башенка, да в стенах на восемь сторон проемы прорублены. В который ни глянь – одна лазурь небесная. Вот где жить бы! Пушкин обо всем позабыл – парит.
Тут служка голос подал:
– Отец Евгений! Брат Григорий опять убекши!
Тогда и Пушкин взглядом земли коснулся. Сразу на какую-то реку попал.
– Что это там протекает? Верно, Большая Толба?
– Это? Волга.
– Не может быть!
Заметался Пушкин между сторонами света. А дали! А виды!
Там – зелено-бледный, влажный Петербург. Не пускают! И ладно: скука, холод и гранит.
Там – цветастая, суматошная Москва. И туда не пускают. И ладно, поклон тебе, Иван Великий, от Снетогорского столпа!
А там… совсем далеко, в радужной дымке… неужто Черное море? К нему и вовсе не пустят – только прогнали. Защемило сердце: «Ах, Понт Эвксинский! Ах, Одесса! Ах, Элиза!»
Выпал бы, пожалуй, с колокольни, да отец Евгений вопросом удержал: – В которой же стороне имение ваше, Александр Сергеевич?
А Михайловское-то – батюшки! – как на ладони. До бревнышка, до кустика! Так… няня в Тригорское пошла; интересно, зачем?
– Вон и озера наши! Там – Кучане, там – Маленец… А Псковское где ж?
– Да вы, Александр Сергеевич, не в тот проем смотрите.
Взглянул Пушкин, куда архиепископ указывал: вон оно, оказывается, где – прямо под ногами лежит – как небо, сияет. На нем, созвездием, три острова рядышком. На одном деревня, и на другом – махоньком – домишек несколько, а третий, на рыбину похожий, лесом покрыт. И на плавнике та рыбина вроде как монастырь держит: стены белеют, купола горят. Смотрит Пушкин: откуда ни возьмись, челны под стенами явились, будто из-под воды вынырнули, вышла из них на берег рать несметная – и к монастырю.
– Штурм?! – волнуется Пушкин. – Гляньте, отец Евгений, там бой идет!
Архиепископ в ответ вздыхает:
– Разбойники пристают. Это видение просто, не пугайтесь. Был там монастырь, да его лет сто как разобрали. И разбойников разогнали. А все ж иной раз кажется что-то. Но против этого верное средство есть.
Перекрестил – и все пропало: и монастырь, и челны, и рать несметная. Осталось с полдюжины лодок между островами.
– А это что за видение?
Отец Евгений рукой машет:
– Какое там видение – рыбаки! Ловят заповедную государеву рыбу. Этих крести – не крести, им все нипочем.
Эх, самое бы время план местности снять, да, как всегда, бумаги под рукой нету.
А вниз-то с колокольни и не заметили, как дошли. Пушкин засветло до Пскова добрался.
Обратный путь всегда короче.
Пушкин с Великопольским договорился вдвоем в Талабск ехать. Ждет в Михайловском сигнала, а Великопольский пишет: мол, генерал отпуск не дает. Условились, что Пушкин похлопочет, как в следующий раз во Пскове будет: Набоков, генерал дивизионный, свой человек, другу-Пущину зять.
Вот является Пушкин – новое дело: Великопольского в разведку отправляют, в Гремячую башню. На Запсковье народ всполошился, что башня стала больше греметь: не только ночью, но и днем. И не поймешь, что за звук: не то бряцает, не то скрежещет. Но мерно так, будто пилой водят – только не по дереву. Иной раз вроде затихнет башня, помолчит сколько-то – и опять гремит. Стали доктору Всеволодову жаловаться, он губернатору и доложил.
Фон Адеркас от стихов отвлечься изволил, спросил, отчего у башни название такое. Доктор Всеволодов ему отвечал, что разное на этот счет говорят: например, что ключи в том месте подземные бьют. Адеркас тогда рассудил, что надо бы послать солдат – проверить башню на предмет затопления подвалов.
А у генерала Набокова Великопольский на слуху: пускай, думает, отпуск себе заслужит. Дал ему пятерых солдат – на случай, если бездомных разгонять понадобится, да велел назавтра доложить, как и что.
Выступили целым обозом: Великопольский с солдатами, Пушкин с тростью, доктор Всеволодов с медикаментами. Ну, и местных с Запсковья набежало.
Пришли: и правда, гремит; не сильно, но мерно. И такой какой-то звук – не то бряцает, не то скрежещет.
Местные увещевают:
– Бросьте вы это дело! Каки таки подвалы? Ничего там нет – одная нечиста сила.
А Великопольский:
– Приказ есть приказ!
Пушкин, конечно, в башню напросился – поглядеть поближе на старину. А доктор Всеволодов с медикаментами у входа остался.
Внутри у Гремячей – темень, холод и котами пахнет. И еще – эхо сильное; из-за него не поймешь, бряцает или скрежещет.
Стали слушать.
Великопольский говорит:
– Бряцает!
А Пушкин:
– Скрежещет!
Великопольский:
– Думается мне, что все-таки бряцает.
Пушкин:
– А, по-моему, так скрежещет!
– Явно наверху! – говорит Великопольский.
– Скорее внизу! – поправляет Пушкин.
– Да вы прислушайтесь, Александр Сергеевич!
– Я-то как раз и слушаю, Иван Ермолаевич!
Великопольский командует:
– Все за мной наверх!
И смотрит на Пушкина, как военный на штатского, этак снисходительно.
Пушкин на сей раз смолчал. А сам думает: «Ступайте себе, Иван Ермолаевич, справлюсь один, своими штатскими силами».
Пропустил команду вперед, а сам отстал. Огляделся: точно – в сторонке еще одна лестница есть, не наверх, а вниз. Темновато, да Пушкин тростью ступени нащупывает, страшновато, да он не боится – у него талисман с собой. Из Одессы талисман, графиня Элиза подарила: перстень золотой с восьмигранным сердоликом, а на камне – восточные письмена вырезаны, и никто их растолковать не может.
