скачать книгу бесплатно
Вторая:
– А мне на Завеличье надо, да к мосту не подойти.
– Хороший мост, мне ндравится.
– Тю! По самой по воде. Через Пскову, и то лучше, хоти повыше. А я коркодила боюсь! Може, кто и провел бы через мост-то, да не знаю, кого просить. Все боимся.
– Какой такой коркодил?
– Лютый зверь из земли Египетской! По виду бревно мокрое, а как прыгне! Самого губернатора нашего за сапог кусивши! Вот, Матренушка.
– Ох, тошно! А Сам чего?
– В одном сапоге остался. Да что, губернатор новый сапог не купя? В него уже друга пара. Солдат приведши коркодила из Великой тягать, да все здря.
– Откуда ж у нас в Великой така выдра завелась?
– Говорят, с Египту был привезен для забавы. Хотели на берег снести, а он в воду выпал, вот теперь и живё, всю рыбу поел.
– А как зима? Не замерзне коркодил? Уж ночи остыли.
– Вот, на зиму-то вся надежда! Може, обратно уплывё.
– А ты бы ему лапоть кинула, как к мосту пойдешь, он тебя и не троне.
– А как он лапти не любя? Токо сапоги?
Помолчали, Матренушка и говорит:
– Эт не само велико чудо, коркодил-то.
– Куда ж больше?
– А я скажу. Есть на Псковском озере место – Талабск. В тую краю рыба водится, котору никому ловить нельзя, одную царю.
– Да как звать-то тую рыбу? Не судак?
– Тю! Судак! Так и звать: государева рыба. Вся серебряна, а старша рыбка – золотая. Она говорить по-нашему могет и желания исполняе.
– Ох, тошно!
– Вот, Зинушка. Царь-батюшка к нам в губернию прискакавши – и сразу в Талабск. Стал на бережку и рыбку золоту кличе. Рыбка к нему приплывши: «Чего тебе надобно, Александре?» А царь: «Исполни ты мое желание». Рыбка ему и отвечае: «Вели сперва, чтоб никто, кроме тебя, нас не ловил и тенёты не ставил». Он слово дал.
– Что ж такое царь пожелавши?
– Да я откуда знаю? Ты, смотри, молчи про рыбку. А то много найдется всяких…
Огляделись Зинушка с Матренушкой, увидели Пушкина:
– Ты-то чего тут, как с полки сваливши? Иди с Богом!
Пушкин и пошел по улице к дому, где его сюртук дожидался. Идет – ног под собой не чует. Так и грезит на ходу, будто приплывает к нему рыбка, спрашивает: «Чего тебе надобно, Пушкин?»
Хорошие слова; записал бы, да тетради для стихов в Михайловском остались.
Было ведь у него заветное желание: из ссылки на свободу хотелось. А надежд никаких – разве на государеву золотую рыбу. Вот, мечтает, помог бы кто до Талабска доплыть. Да только кого просить?
Не губернатора же!
Пушкин во Псков не от скуки ездил.
Тамошний губернатор фон Адеркас Борис Антонович стихи сочинял. Но, как у Пушкина, не получалось. А хотелось, как у Пушкина. Он и приспособился: вдохновения плоды поднакопит, да письмо в Михайловское шлет и под каким-нибудь предлогом поэта к себе вызывает. Пушкин на порог – Адеркас ему тотчас рукописи в руки: мол, поправьте, не откажите в любезности.
Пушкин уж знал. Как видит Адеркасово письмо, так няне подмигивает:
– Опять Бориса муза посетила!
А править одна морока: там рифма хромает, там строка выпирает… В общем, пребывают произведения, как губернский Псков, в состоянии запущенном. Пушкин их, как может, в порядок приведет, а в следующий раз приедет – опять та же картина.
И не откажешь.
Про ямб с хореем Адеркасу рассказывал. Губернатор слушает, кивает милостиво, а отличить не может, как ты ни бейся. Пушкин, бывало, от него к офицерам знакомым ввечеру приплетется, упадет в кресла и пот со лба утирает:
– Ересь, сущая ересь!
Офицеры сочувствуют, руками разводят:
– Перед самым вашим приездом, летом, стих на него нашел, а то все спокойно было.
– Делами бы занимался!
А губернатору и некогда, до того поэзией увлекся.
Во Пскове тогда, кроме Троицкого собора, ничего приметного не было. Но уж его зато путники за несколько верст узнавали. Пушкин, бывало, подъезжает к городу, – домишек еще не видно, а собор впереди белым облаком парит.
Так и в Адеркасовых стихах, – ничто не радует, одно приметно: в какой стих ни глянь, всюду «милый друг», да «милый друг». Это-то больше всего и бесило! Добро бы губернатор по зазнобе томился. Тогда бы Пушкин, может, и не злился – кто без греха! Он болезнь любви с первого взгляда определял; так нет – здоров Адеркас. Все о природе, да о нравственности – особенно о милосердии к ближнему.
Что за «милый друг» такой?
Офицеры знакомые на расспросы хохочут:
– Сами бы посмотрели на этого крокодила, да Борис наш, как ни крути, примерный семьянин!
Из-за этого Адеркаса Пушкин тетради для стихов с собою во Псков не брал – до того ли! А все ж как разберет иной раз, как встанет перед глазами строчка. То в дороге, то в гостях… Пушкин, бывало, терпит-терпит – да хоть на чем, а записать надо, не то покою не даст. До того доходило – на стеклах стихи выцарапывал, благо перстень всегда на пальце. И ладно еще на почтовой станции рифма одолеет, так ведь и у хозяина Гаврилы Петровича все окна в доме исчерчены. Он, конечно, на это дело глаза закрывал, да Пушкину самому неудобно.
А куда деваться?
– Борис, Борис! Напрасно ты грамотой свой разум просветил…
Тоже вроде неплохо, а на чем запишешь, когда бумаги под рукой нет? На картах разве… Так ведь скажут – крапленые…
Пушкин насчет экспедиции в Талабск задумался всерьез. И попутчика себе присмотрел – вдвоем веселей.
У него во Пскове приятель был, офицер Великопольский. Тоже картежник.
Только что один, что другой, – в карты играли плохо. Как сядут вдвоем в штос – оба проиграют!
И никто ведь не верил. Всякий раз, бывало, офицеры вокруг столпятся, и сам Гаврила Петрович прибежит – хозяин дома, смотрят – да, господа… проиграли оба. Вот чудеса!
А Пушкин с Великопольским, как расстанутся, послания друг другу шлют стихотворные: дескать, не играй, голубчик, в карты, пиши стихи. Потом встретятся – и все начинают сызнова.
А денег-то жалко! Раз договорились: если что, будут друг с другом историями расплачиваться. И как раз подвернулся случай.
Пушкин первым начал и, конечно, все про государеву рыбу передал, что от Зинушки с Матренушкой услышал.
– Вот, Иван Ермолаевич! Не хотите ли прогуляться в Талабск для знакомства с говорящей рыбкой?
Великопольский ни в какую.
– Не вижу, – говорит, – благородной цели для вашей экспедиции. По этой сказке можно написать письмо в Академию наук, либо поэмку. Но пускаться из-за нее в путь? Извольте-ка лучше послушать про Адеркасова милого друга.
– Кто же это?
– Крокодил!
– Крокодил?!
– Так точно.
– Ох, тошно!
А Великопольский:
– Да, сомнительное средство попасть на Парнас, но другого не видно. Ходят слухи, что незадолго до вашего приезда, летом, Борис наш приютил у себя крокодила. И тогда же засел за стихи.
Говорят, кто-то из 1-й гильдии купцов вывез эту редкость из Египта, да животное, наскучив долгим путешествием, сбежало из трюма и нырнуло в Великую. Вольный крокодил резвился под стенами кремля вольного некогда города. Каково? Но, как ни резвись, а все ж прохладней, чем в Ниле. Крокодил стал вылезать на мелководье, а потом и вовсе на берег, на теплый песок, – благо дни стояли солнечные. Тут перепугались местные жители. Тогда Адеркас посулил рубль из своего кармана тому, кто добудет чудовище, и рыбаки изловили крокодила сетями. Хватились хозяина – купцы не сознаются. Поднять руку на божью тварь губернатор не решился, поселил у себя, и крокодил теперь съедает изрядную долю бюджета – то ли Адеркасова, то ли городского. Семейство ропщет, Адеркас – творит.
– Вот, Александр Сергеевич! А теперь не хотите ли снова попытать счастья в штос?
Пушкин, конечно, в изумлении. Ай, да Адеркас! Ай, да сюжет! Так, под впечатлением пребывая, и выиграл у приятеля пятьсот рублей.
Хорошие деньги! Это сколько ж крокодилов наловить можно – целый Нил!
А у Великопольского финансы поют романсы. Разве что алмазы родительские продать, – и то не хватит.
«Впрочем, – думает, – сказка ложь, да в ней намек. Не съездить ли, в самом деле, в этот Талабск для спасения фамильных драгоценностей?»
Да рыба-то вся уже подо льдом… Эх, где такого лекаря сыскать бы, что вылечит безденежья недуг!
Кто Пушкина во Пскове больше всех дожидался, так это доктор Всеволодов, инспектор врачебной управы. Больничка в городе маленькая была, всех страждущих не вмещала. А если зазвать Пушкина стихи почитать, – кто-то обязательно выздоровеет, и место освободится.
Оно, конечно, больной больному рознь. Иной с одного стихотворения воспрянет, а иного целой поэмой с первого раза на ноги не поднять. Или, скажем, «На холмах Грузии» «сердечникам» хорошо помогало, а у кого заболевания дыхательных путей, тем – нет. Тем «К другу стихотворцу» читать надо.
Пушкин, по доброте душевной, соглашался. Опять же, приятно людям здоровья прибавлять. А все же, случалось, и роптал:
– Что ж за место такое для больницы – у Гремячей башни, да в Волчьих Ямах! Как тут людей спасать? И Гомер бы надорвался.
Один больной особенно тяжелый был. Тимохой звали. Тронулся, бедняга, и как раз из-за Гремячей башни. Его у самой больницы подобрали, без сознания лежал. Долго ни словечка не мог вымолвить; думали – удар с ним случился. А потом как разговорился – не остановить. И все про то, как в башню лазил.
– Там в подполе царевна, – рассказывал, – вместе с приданым замкнута, и ону нечистая сила охраняе. Кто-то ону проклял. Покуда кто не приде, молитвы семь дней не почитае, ни рукам, ни ногам пошевельнуть не смогет.
Всеволодов ему, бывало:
– Да на что тебе царевна? У тебя разве дворец?
– У мене-то изёбка, да у ей золота – ступить негде. Так и блистае, так и звОне. Оттого и башня – Гремяча.
– И как, спас?
Мужик крестится:
– Ох, доктор! Я вошедши, а она как гляне! И сразу мене нечиста сила вон вынесла. Хотели мене в Пскову, да я за дерево ухвативши. Сам твержу: «Радуйся, Николе, великий чудотворче!» Мене на воздух как подыме – и к вам.
Днем и ночью про царевну рассказывал, никак успокоиться не мог. Так ему два раза пришлось первую главу «Евгения Онегина» прочитать, тогда только отпустило.
А как в следующий раз Пушкин во Псков приехал, Тимоха их с доктором благодарить пришел, здоровый уже. Целый короб свежей рыбы принес.
– Где ж ты столько наловил? – Всеволодов спрашивает.
– Это с озера Псковского, дядька мой вам приславши с поклоном.
Пушкин так и подскочил:
– С озера Псковского? А что за рыба? Судак?
Мужик подмигивает:
– Тю! Судак! Это, барин, государева. Хороша рыбка, вам пондравится.
– Да где же дядька твой живет? Не в Талабске?
– В Талабске.
– А далеко ль до Талабска плыть?
– Чужим не близко. А свои быстро лётают. Их ветер гоне.
Пушкин в короб заглядывает:
