ЭВРИДИКА 1916

– Никуда не годится! Ишиас вместе со спинномозговой лихорадкой, вот что это напоминает! Плавней, плавней! Вы же не кильку анимируете! Дагон поднялся из адских глубин! Хоть какой-то частью своего мозга вы можете осознать, что движения такого существа неспешны, но неотвратимы?!

Один из помощников дернул резко, и тут же ойкнул второй, управляющий гребнем.

– На меня противовес падает!

– Мы запутались! – крикнули с другого угла.

– А если расписать партитуру, как в музыке? – не выдержала я. – Тогда не будет накладок. Я проходила оркестровку в консерватории…

Ряхин обернулась и смерил меня странным взглядом. И в этот момент я поняла, что за сегодня меня еще ни разу не назвали золотком, голубушкой или душечкой.

– Что ж… Если у вас есть время и силы, госпожа Веснина… Можете заняться этим в оставшееся время.

И Ряхин отправился к засьемщику.

– Фима, что там у тебя со светом? Я просил зловещие тени, а не беспомощные!

У гримерки ожидал Тимофей Шушин. Я заулыбалась виновато.

– Послушайте, вчера я была слишком резкой, но… Вы оказались правы. Теперь я возможно, смогу, как вы выразились, поднять планку.

– Вы готовы дать небольшой концерт?

Сюрприз за сюрпризом.

– Но… я больше пятнадцати лет не подходила к инструменту.

Шушин махнул левой рукой нетерпеливо, и правая кисть дернулась в ответ. Вышло как у дирижера, призывающего оркестр встряхнуться.

– Поверьте, я не стал бы вас уговаривать, если бы не помнил ваше выступление после стольких лет. Уверяю вас, слушатели будут благодарные и не станут считать ваших ошибок. Ну же, соглашайтесь!

Сама не знаю, зачем я кивнула. Безумная авантюра! После такого перерыва я разве что гамму сумею сыграть. А с другой стороны, внутри какой-то червячок не дает покоя. Ладно, кто не рискует…

Закрываю дневник и надеваю патентованную маску pour hydrater le visage, после которой, как уверяли приказчики Мерилиза, лицо будет как у младенца…

7 декабря

Ряхин, несмотря на карамельные щечки и склонность к хвастовству, в своем деле не так уж плох. По крайней мере, я бы не смогла за двое суток написать новый сценарий и придумать новую историю.

– Итак, вы, мадемуазель Веснина, едете из Лондона в Индию вместе со своим отцом, почтенным ученым. Первым классом, разумеется. Что же касается Жоржа… Он молодой англичанин, но очень беден, буквально ни гроша за душой. Думает, что найдет счастье в колониях, и обманом пробирается на борт… Поскольку жизнь у него тяжелая, думает он лишь о собственных проблемах. Поэтому в начале истории, во время кораблекрушения не только не помогает мамзель Весниной и ее отцу, но напротив, выпихивает из шлюпки….

– Но это не поступок джентльмена – нахмурился Жорж.

– Голубчик мой, так в этом и соль! – обрадовался Ряхин. – Тебе будет куда расти как персонажу!

Жорж надулся, но промолчал.

В тот же день нам представили моего «отца». Ряхин, как и в моем случае, искал типаж, а не профессионального актера с опытом работы.

– Прошу любить и жаловать, господа. Федор Абрамович Рябинкин! До пенсии служил швейцаром в Савое, видал всякое, так что вполне готов к ужасам и сюрпризам. Ведь так, Федор Абрамович?

Жилистый старик с окладистой бородой кивнул неторопливо, осматриваясь вокруг. На макете Дагона его выцветшие хитрые глазки задержались.

– Лучше бы усы, как у сома сделали. У нас в деревне сом козу утащил, вот история…

– Вообще-то это языческий Бог – благожелательно пояснил Ряхин. – И поскольку он живет глубоко в океане, морда его скорее напоминает мурену или так называемого морского змея. Видели мурену когда-нибудь, Федор Абрамович?

– Вот еще, пакость эту.

Сплюнув, бывший швейцар перекрестился.

– А вот этого не надо, дорогой – погрозил наманикюренным пальцем Ряхин. – Ни плевать, ни креститься. Вы ученый, светлая голова, в мистику не верите.

– Он еще на пробах фигу складывал! – наябедничал Фильштейн.

– И фиги не надо, милый.

– Так это же… Само собой выходит. – равнодушно развел руками бывший швейцар.

– Будет само собой – привяжем руку веревкой! – ласково-угрожающе пообещал Ряхин. – Всем читать сценарий! Завтра снимаем все вплоть до деревни аборигенов!

После смены я не без волнения отправилась по данному Тимофеем Шушиным адресу. И как думаете, куда меня пригласил сей пылкий юноша? На военный завод!

Мы шли через грохочущий цех.

– Здесь делают медицинское оборудование, – почти кричал мне на ухо Шушин – Переносные рентген-кабинеты, госпитали на колесах. Ну и оружие, конечно. Взрывчатка, газ… Война только наращивает обороты, и конца-края этому не видно…

– Так ваша встреча… Она будет здесь?

Я невольно приложила руку к горлу. Еще пара фраз, и голос сядет окончательно. Но Шушин толкнул какую-то дверь и вывел нас во внутренний двор. Здесь было тихо и даже уютно. Шушин подвел меня к деревянному флигельку.

– Комната отдыха, профсоюз выбил. И даже рояль к вашему приходу настроили…

Навстречу уже выскочил здоровяк в накинутом тулупе и услужливо подал руку, помогая подняться на крыльцо.

– Пожалте, барышня… Меня Степаном звать…

В натопленной зале сидело человек двадцать. Большинство парни в рубашках Императорского технического училища, но было и несколько девушек, одетых по-фабричному. Молодежь, но некоторым уже по 18-19.

На небольшой сцене стоял рояль с поднятой задней крышкой, как для концерта. По спине пробежал холодок. Я ведь так и не успела позаниматься…

– Это все будущие инженеры, обучаются и проходят практику под моим руководством. Знакомьтесь, Степан, Андрей, Василий… А это Тамара, химик…

Молодые люди почтительно приподнимались и кивали, словно студенты перед профессором. Я поочередно кивала в ответ, стараясь скрыть растерянность. Может, их удовлетворит чтение стихов? Или танец?

Пытаясь сдержать панику, я шепнула Шушину.

– Послушайте, я правда не готова к полноценному концерту. Может, я лучше почитаю…

– Мы все понимаем. И ни в коем случае не собираемся критиковать. Прошу, сыграйте только одну пьесу! Только одну, этого достаточно!

Здоровяк Степан придвинул рояльную табуретку и платком протер клавиши. Рояль отозвался глухим ворчанием.

Я села на табуретку и закрыла глаза.

Мы с А.П. всегда были слишком разными. А если учесть упрямство обоих и слабую склонность к компромиссам, удивительно, как вообще в браке несколько лет протянули. Но были и точки соприкосновения. К примеру, мы оба любили сумерки – игру света и тени, ночи и дня. Как-то я сказала А.П., что сумерки похожи на озеро, в котором время словно колеблется: повернуть ли вспять или продолжить естественный бег? А А.П. в ответ сочинил коротенькую пьеску. По сути это был один пассаж, повторяемый то в одной, то в другой руке, но в разных темпах. Пьеса игралась каждый раз импровизационно. Я сама решала, когда выйду из лабиринта, взяв последний разрешающий аккорд. И это давало удивительный эффект. В процессе исполнения я каждый раз погружалась во временной лабиринт, путаясь в ложных коридорах и искренне досадуя, что снова очутилась на первой точке. Настоящая игра со временем, по мне не менее азартная, чем рулетка или покер.

Я опустила пальцы на клавиши и начала.

Рояль был глуховат, но хорошо настроен. Я уже и забыла, насколько приятны на ощупь желтоватые клавиши из слоновой кости. В ушах аккомпанементом зазвучали слова А.П.

– Не спеши. Звук должен появиться не потому, что ты поставила цель нарисовать какую-то картину или выразить эмоцию. Звук просто рождается и умирает. Дай ему сделать это самостоятельно…

Пальцы все помнили. Но вот голова… Я контролировала процесс, но не могла зайти в лабиринт, который прежде так меня увлекал. Теперь переплетение звуков казалось искусственным, словно огонь под котлом, нарисованным на стене в сказке про Пиноккио. Искра не высекалась, хоть убей. А без азарта игра превращалась в упражнение школяра, скучное и для исполнителя, а уж тем более для слушателя.

Через пару минут я остановилась. Встала, заливаясь жгучим румянцем, И развела руками виновато.

– Господа, мне жаль. Но… Я, видимо, действительно не в форме.

Однако молодежь разразилась вполне искренними аплодисментами. Шушин поднялся на сцену, и поднял свою «живую» руку, требуя тишины.

– Госпожа Веснина прекрасно проиллюстрировала мысль, которую мы обсуждали на прошлом собрании. Жестокость капиталистической системы, воспринимающей искусство как товар, выжимает исполнителя досуха. Но в ближайшем будущем такие люди не будут заботиться о куске хлеба. Думать им придется только о творческих проблемах и целях, а государство окажет талантам всестороннюю поддержку.

Я была тронута, но все же не смогла удержаться от смешка.

– Простите за цинизм, но искусство – это сплошная вкусовщина. Кто будет определять талант? Как искать ваших Орфеев?

– Уверяю вас, решение есть! – пылко перебил меня Шушин. – Мой хороший друг, Леонид Голицын как раз сейчас испытывает устройство, в разработке которого участвую и я. Машина Голицына позволит человеку раскрыть и закрепить собственный талант. А остальным даст возможность безошибочно определять творческий потенциал. Мы не будем ждать, пока неведомые Боги придут на помощь, или пока война отберет нашу жизнь и здоровье. Мы сами способны изменить наш мир!

Гром аплодисментов был ответом на речь Тимофея. Кажется, такие речи называют марксистскими… Или социалисткими… И меня они, похоже, использовали как лягушку на уроке естествознания, поставив что-то вроде опыта.

Но я не была в обиде. На меня смотрели лица свежие, вдохновленные, заряжающие надеждой. С другой стороны, если этот опыт знак и для меня? Если то, что поначалу кажется безвкусной халтурой, станет моим триумфом?

Я тоже могу изменить этот мир. Или хотя бы попытаться!

8 декабря

Читаю и перечитываю сценарий. Конечно, Ряхин молодец, но что-то в этой истории вызывает у меня сомнения, не пойму пока что…

Плюс, конечно, смущает выбор непрофессиональных актеров тревожит. Жорж капризный и взбалмошный, но это полбеды. Беда в том, что там, где надо сделать решительный жест, он дергается, как марионетка. Где нужна точность, допускает инерцию. При этом еще и поднимает брови, очевидно, считая это драматичным. Намекаю, что образ Пьеро нынче не в моде – замыкается и дуется.

Федор Абрамыч, напротив, везде одинаков. Видимо, в его голове только одна задача отложилась: не креститься и не плеваться. Да и это дается ему все сложней.

То Фима Фильштейн полушутя спрашивает нашего профессора насчет еврейской крови. А наш Абрамыч родом из-под Ярославля, и к «пейсатым» относится настороженно-враждебно. То Ряхин, стремясь погрузить в роль максимально, начинает описывать обряды поклонников Дагона, и губы бывшего швейцара сами собой складываются в плевательную трубочку.

В довершение всего сегодня представили образцы костюмов и грима жителей аборигенской деревни, которая поклоняется Дагону. Судя по всему, отвергнутая русалка не давала художнику покоя. В итоге девушки-статистки щеголяют голыми бюстами с сочетания с приклеенными «рыбьими» губами и париками, спутанными, как шерсть обросшей овцы, «для архаичности». Даже я бы перекрестилась при виде подобного безобразия. И Ряхин опять рвет и мечет.

– Господа, мы же не на Северном полюсе живем! Разве вы не видите, что уже делают скандинавы? Итальянцы? Каков уровень проработки деталей, реализма! У вас же на каждом копье написано «картон и клей»!

– Зато бюсты настоящие – обиделся художник.

– А почему они выглядят, словно барышни только из ванной вылезли? Где грязь, пот, морская соль, в конце концов? И почему жрецы не внушают ужаса?! Иную эмоцию я не приемлю!

Потихоньку я даже начинаю уважать нашего режиссера.

Есть еще повод для тревог – Софи. Утром, собираясь в студию, я увидела, как к нашему дому подъехал позер на Руссо Балте. И тут моя серая мышка объявляет, что приехали за ней. Хлыща зовут Леонид Голицын и отныне она является его официальной ассистенткой. Не знаю, что в глазах моей наивной Софи означает это слово. По мне ничего хорошего от подобного союза ожидать не приходится…

К тому же о некоем Голицыне упомянул Шушин. В перерыве я поинтересовалась, не об одной и той же персоне мы говорим. Как я и думала, Москва город тесный. Это именно тот Голицын, князь, на минуточку, и такой же пылкий адепт науки. По словам Шушина, чуть ли не гений. Но меня-то интересовали вполне земные вещи. Улучив момент, я поинтересовалась матримониальным статусом князя.

– У Лени есть невеста. Верочка, чудесная девушка. Дочь моего непосредственного шефа – кивнул Шушин. – На заводе, где мы были, он курирует производство…

Невеста. Ну конечно, могло ли быть иначе?

Бедная моя девочка.

Вечером Софи явилась бледная, понурая. Сердце дернулась от дурных предчувствий.

– Дорогая – осторожно начала я. – Даже опытная женщина может попасть в ловушку чувств. Что же касается тебя, а точнее, особенностей твоего развития…

Софи подняла на меня свои серые глаза. Клянусь, я не хочу ее огорчать. Но то, что смогла бы вынести я, Софи раздавит, как беспомощного мотылька. Так что лучше заранее принять меры.

– Твои отношения с князем Голицыным, возможно, кажутся тебе важными. Но по сути это зов природы, реакция тела. И когда опьянение пройдет…

И тут моя нежная дочь, мой ранимый болезненный цветочек, раскрыла рот. Обвинения как ножи, вонзались одно за другим.

Я, оказывается, хроническая неудачница, не разбирающаяся в людях, и особенно в мужчинах. Но словам Софи, мои отношения с коннозаводчиком М. – отношения, благодаря которым мы смогли позволить себе хорошую гимназию и личного врача для нее же – были отношениями конюха и породистой кобылы, которую время от времени учили плеткой. Что за чушь? Да, М. выпивал, да, у него был тяжелый характер. Но он чуть не повесился, после того, как я ушла! И выданные им средства отнюдь не были откупом!

И ударить по свежей, едва затянувшейся ране моя дочурка не побрезговала. По ее мнению, я настолько глупа, что позволила Ж. вложить собственные сбережения в акции, которые он потом и проиграл. Это была трагическая случайность, и я за нее заплатила, в том числе и голосом, который после пережитого так и не восстановился целиком. Но какой смысл объяснять человеку разницу между черным и белым, если он сам уже составил собственное мнение?

В итоге Софи ушла, театрально хлопнув дверью. Не знаю, куда, и знать не хочу. Правда, впервые в жизни начала всерьез опасаться, что в доме нет сердечных капель. Не забыть завтра зайти в аптеку.

Три часа ночи. Вроде стало полегче. Более того, я отчасти согласилась с жестокими словами дочери. Только дело не в том, что я не понимаю людей. Просто пускаю ситуацию на самотек, надеясь, что кто-то или что-то поможет. И сейчас, когда на кону стоит моя карьера, холодный душ может оказаться живительным. Буду действовать, а не ждать!

10 декабря

– Что ж… И как по-вашему, должна складываться кульминация?

Ряхин, скрестив руки на груди, смотрел на меня без особого энтузиазма. Но я все свои аргументы обдумала и продумала.

– По сюжету мы с Жоржем влюбились друг в друга, уже оказавшись вместе на острове. Но мой отец попадает в беду, и оказывается в лапах аборигенов, поклоняющихся Дагону. Мы идем спасать несчастного профессора, нас хватают. Жрецы предлагают Жоржу принять веру Дагона, получив в награду странные золотые украшения, лодку и свободу. А меня с отцом принесут в жертву. И Жорж соглашается на эту сделку…

– И что вам не нравится? – проворчал Ряхин.

– Здесь все прекрасно. Меня смущает сама сцена жертвоприношения… Мы с отцом в цепях. Из моря поднимается Дагон. Но цепенеет, проникнувшись моей красотой. И тут Жорж, опомнившись, начинает действовать. Простите, но в этот момент я не верю. Дагон жил на Земле задолго до появления человечества. У него свое представление о красоте и гармонии. Вряд ли его впечатлит женщина. Но я знаю, что действительно может подействовать…

Ряхин смотрел холодно, но молчал, давая возможность высказаться.

– Любое существо в нашей реальности реагирует на звуковые колебания и ритм. Что, если изначально у моей героини есть некий талант? Например, она мечтает танцевать, но отец категорически против, считая это вульгарным. И тогда, стоя в цепях возле молитвенного обелиска, преданная Жоржем, она использует последнее оставшееся оружие. И именно от ее танца Дагон впадает в ступор. А переживший духовное возрождение Жорж, словно Персей – хотите, выдайте ему зеркальный щит для пущего символизма – и пронзает чудовище любым острым предметом на ваш выбор.

Ряхин как-то неуверенно прорабаранил пальцами по столу.

– Ну что ж… Давайте попробуем с танцем. Да, и зеркальный щит… Возможно…

Может, мы действительно начинаем находить общий язык? И нам сообща удастся создать великое произведение искусства? Боюсь сглазить, но спать иду довольная.

12 декабря

Рука трясется, пришлось даже вырвать листок. Но время вспять не повернуть. И часы, оставшиеся до утра, надо использовать с толком. По крайней мере, попытаться объясниться…

Накануне я вернулась домой измученная, но довольная. У дверей квартиры ждал А.П. Он был в пальто с чужого плеча и встрепан, как боевой петух после раунда.

Внизу хлопнула дверь. Кто-то из соседей поднимался на лестнице. А.П. переменился в лице. Все ясно. Сбежал из больницы. Я втолкнула бывшего мужа в квартиру, захлопнула дверь и для надежности прислонилась спиной.

– Ты хоть понимаешь, что и меня и Софи под монастырь подводишь?

– Не дави!

В глазах А.П. вспыхнул обычный для него огонь противоречия.

– Да, я взял твой браунинг, потому что не знал, как еще можно остановить Голицына.

– Голицына?! Леонида Голицына?! Ты стрелял в ухажера Софи?

А.П. ощерился недовольно.

– Когда Соня придет? Мне нужно с ней поговорить!

– Вначале со мной! Или ты все расскажешь, или я вызываю полицию!

В стену застучали. Дом не из дешевых, а стены как в последней меблирашке… Я вздохнула, пытаясь успокоиться.

– Я не видела Соню со вчерашнего вечера.

А.П. заметно побледнел.

– Раз так, я утром поеду в институт и попытаюсь еще раз ей объяснить…

– Спятил? Во-первых, тебя поймают. Во-вторых, только не хватало, чтобы все узнали, что ты ее отец. Черт, мне к восьми на съемки…

Я опустилась на банкетку, размышляя. А.П. нервно переступал с ноги на ногу. И наконец, заговорил, тихо и почти спокойно.

– Сам по себе Леонид Сергеевич прекрасный человек, высоких принципов и таланта. Но его машина… Плюс я узнал, что он собирается искать помощи военных. А это уже другой масштаб…

– Останешься здесь – сухо сказала я. – Переночуешь на диване. А на завтра есть план…

Когда мы вошли в павильон, небо еще слабо синело. Одно из щупалец Дагона оставили висеть в воздухе, и на нем, словно белье на веревке, сохли сделанные художником новые маски. Пока А.П. с недоумением оглядывался, я нашла управляющий трос.

Щупальце заскользило к А.П., наклоняясь.

– Лови!

А.П. растерянно протянул руку как раз, когда первая маска уже соскальзывала на пол. Я дернула шнур обратно. Щупальце вновь заняло горизонтальное положение.

– Дай посмотреть!

Я взяла маску в руки. Другое дело! Теперь смотрится самобытно и зловеще. Здесь же, на щупальце, висели новые плащи жрецов, украшенные рыбьей чешуей. Капюшоны с острой макушкой венчались иглами, словно на спинках ершей.

Отдельной связкой стояли копья. На этот раз похожие на серпы лезвия отточены до предела. Таким можно запросто палец отхватить. Ряхин будет доволен, несомненно…

– Будешь жрецом рыбьего культа. В массовых сценах у нас занято человек сорок, тебя там никто не опознает. В перерыве можешь сидеть в моей гримерке. Иди уже, переодевайся!

В костюме А.П. смотрелся органично. И даже мускулы сохранил, что удивительно при его беспорядочном образе жизни… Но глаза в прорезях маски моргали тревожно.

– Когда ты собираешься искать Соню?

Он еще будет давить мне на больную мозоль! Как будто это он занимался Софи после больницы, изыскивал средства на санатории, покупал одежду, нанимал гувернанток…

Все, больше не могу. Сегодня сложные сцены, нельзя раскисать раньше времени. Поэтому я просто сунула бывшему мужу ближайшее копье.

– Делай то, что скажут. И маску ни при каких обстоятельствах не снимай!

Начали с юмористического эпизода. Герой Федора Абрамовича, рассеянный профессор, моет лицо в ручье. И находясь без очков, сталкивается с одним из жрецов культа Дагона. Не понимая толком, кто перед ним, мой экранный папаша ощупывает плащ жреца, сделанный из рыбьей чешуи, размышляя об интересных текстурах и известных ему традициях ближнего и дальнего Востока.

Надо сказать, глаз у Ряхина точен. Никогда бы не подумала, что пенсне и выстриженная клинышком так преобразят нашего «мещанина во дворянстве». Бывший швейцар выглядит настоящим ученым, рассеянным добряком, как и положено по сценарию. А периодическое кряканье, упоминание святых и разнообразных матерей зритель, слава Богу, не услышит.

– Говорите, говорите Федор Абрамович! Что угодно, главное – с важным видом! – горячился Ряхин, параллельно оттесняя Фильштейна от аппарата, чтобы самому заглянуть в окошечко объектива.

– Так это ж я и говорю… Сноха-то контрамарку попросила, я ей пообещал, а теперича жалею. Для безобразия такого разве что мужчинам, и то из тех, кому и терять нечего… ох, ешкина мать…

– Не надо чесать затылок, умоляю!

– Так это… Из головы вылетело… Сноха моя, говорю…

Взгляд «профессора» неумолимо соскальзывал с плаща жреца в угол, где толпились статистки. Их голые груди теперь были затейливо испачканы золой и охрой, и на мой взгляд, смотрелись вполне этнографически. Однако глаза Федора Абрамовича они по-прежнему притягивали как магнит. Умница Ряхин быстро вычислил причину рассеянности.

– Барышни, попрошу переместиться к буфету!

Стайка островитянок, хихикая, перепорхнула. И бывший швейцар, наконец, обрел покой и концентрацию.

Я стояла у стены, уже одетая и загримированная, и также изо всех сил старалась думать о своих сценах. И тоже не могла сосредоточиться. Ассистент, которого я отправила больше часа назад, должен был найти Леонида Голицына, а вместе с ним и непутевую Софи. Но пока ни слуху, ни духу… От буфета, где толпились изгнанные старлетки, раздался уже громкий смех. Барышни кокетничали со жрецами. Где-то среди них был А.П., но сейчас он был абсолютно неотличим от остальной группы.

Я мысленно поздравила себя с хорошей идеей маскировки. И в этот момент в павильон вошел Леонид Голицын, в пальто и шапке, на ходу снимающий перчатки.

Сердце екнуло. А что, если А.П. еще не оставил планов избавить свет от создателя адской машины? Ведь копье у него в руках вполне боевое…

И я заторопилась навстречу князю.

– Госпожа Веснина? Ко мне приехал ваш человек. Мне жаль, но я понятия не имею, где находит Софья… Я уже съездил в оранжерею, думая, что она может быть там. Видите ли, учитывая ее особый талант…

– Это талант, князь, а болезнь! – перебила я.

– Я знаю, что Софья очень чувствительна к музыке…

– Чувствительна? Что она вам рассказывала?

Голицын заметно смутился.

– Ну… она не может посещать оперу, театр…

Я так и знала. Упрямая Софи преднамеренно скрыла масштаб беды. Мне жаль, милая, но придется раскрыть твоему объекту глаза.

– Когда Софи было пять, она впала в каталепсию и находилась в этом состоянии почти неделю. Ей пришлось почти год провести в больнице, и она до сих пор находится под присмотром врачей, на грани сумасшедшего дома. Я прошу вас дать слово, что Софи никогда больше не будет участвовать в ваших экспериментах!

Голицын, без сомнения, был потрясен.

– Послушайте… Я не знал, что…

– Я вас не виню. Но сейчас вам следует покинуть павильон. Вы же видите, у нас идут съемки…

– Разумеется. Еще раз извините…

Голицын побрел прочь, даже не глянув в сторону Дагона и гологрудых девиц. Похоже, он и впрямь переживает из-за моей дочери. Но по крайней мере, таинственная машина Софи не грозит. И сам князь уехал живым и здоровым.

– Мадемуазель Веснина, прошу! – махнул рукой Ряхин.

Пора было играть любовь и предательство…

По сюжету мы с Жоржем заканчиваем объяснение на фоне ночного океана. Дело идет к поцелую, но появляются жрецы…

Жорж склонился ко мне, закатив глаза. Бедняга изо всех сил пытался изобразить приступ страсти. А я смотрела мимо его плеча, на ожидающих команды войти в кадр жрецов. И вдруг почувствовала, ответный взгляд А.П. Как-то неожиданно для себя я обвила шею Жоржа рукой и прижалась к его рту, как в юности – бескорыстно, благодарно и жарко.

Ряхин смотрел с интересом.

– Голуба, ближе к краю… Фима, бери американский план, что ты тянешь на среднем… Жрецы пошли!