скачать книгу бесплатно
Гипнотизер. Реальность невозможного. Остросюжетный научно-фантастический роман-альманах из 6 историй
Нат Жарова
Московский психотерапевт Евгений Ромашов считает себя успешным человеком, но его жизнь в одночасье рушится: из родных остается только племянница, потерявшая способность говорить, его клинику закрывают, многолетняя подружка уходит к другому, а бандиты требуют вернуть непонятный долг. Уезжая на Байкал, чтобы прервать цепь случайностей и вылечить племянницу, он даже не догадывается, что впереди их ждут новые опасности. Выберется ли скептик-гипнотизер из ловушки или это из области невозможного?
Гипнотизер. Реальность невозможного
Остросюжетный научно-фантастический роман-альманах из 6 историй
Нат Жарова
Дизайнер обложки Анастасия Логинова
© Нат Жарова, 2022
© Анастасия Логинова, дизайн обложки, 2022
ISBN 978-5-0059-3812-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
История первая: Ведьма,
или Вместо пролога
Смерть – единственная встреча, не записанная в вашем органайзере
Фредерик Бегбедер,
французский писатель
Я не волшебник, не маг и не целитель.
Я лишь хочу показать вам результаты некоторых опытов, которые позволят вам в будущем успешно справляться с собственными проблемами.
Эмиль Куэ,
аптекарь, мессмерист
Авария
Шел дождь. Несильный, но моросил он целый день, и дорога была мокрая. Деревеньки, проносившиеся за окном автомобиля, выглядели одинаково безжизненно. Покосившиеся деревянные заборы, заросшие пожелтевшим чубушником, чередовались с новомодным профнастилом, поверх которого торчали черепичные крыши, соревнующиеся меж собой размерами спутниковых тарелок.
В виду близкой осени дачники успели разъехаться, а местные старожилы прятались от сырости по домам. Изредка на обочинах попадались грибники с пластмассовыми ведрами, да еще однажды, неуверенно петляя, проехал на велосипеде краснолицый дед в рваном целлофановом дождевике.
Меж деревеньками тянулись поблекшие поля и перелески, и порой темные ели настолько близко подступали к дороге, что почти скребли ветвями по крыше автомобиля. В чуть приоткрытое окно врывались запахи земли, хвои, болота и почему-то навоза, видимо, кто-то из местных недавно удобрял огород.
Евгений, однако, стекло не поднимал, ему было душно и хотелось впустить в салон хоть немного живого воздуха. Впрочем, он сознавал, что задыхается по причине нервного свойства, а не от духоты.
Ира и Таня сидели сзади. Таня, бледная, с потемневшими от подступающей паники глазами, крепилась, как могла, и даже утешала мать, то и дело срывавшуюся на судорожные всхлипывания. Евгений время от времени поглядывал на них в зеркало, но молчал. Внешне он держался спокойно, и только сжимающие руль побелевшие пальцы выдавали крайнее напряжение.
– Женя, нельзя ли поскорее? – упрекнула Ирина.
– Нельзя, – коротко бросил Ромашов.
– Да где же эта чертова больница? Господи, хоть бы обошлось! Хоть бы ошибка! Жень, ведь могли нам сообщить по ошибке? Что это не Саньку с приступом подобрали, а кого-то еще?
– Могли, – так же коротко ответил Евгений.
Санька, то есть Александр Ромашов, приходился ему старшим братом, а Ирина и Таня, соответственно, невесткой и племянницей. Два часа назад Ира разыскала его в клинике и, захлебываясь в словах и слезах, сообщила, что муж с инсультом поступил в какую-то сельскую больницу.
– Мне позвонил участковый, сказал, ему стало плохо за рулем. Саня нашел силы остановиться прежде, чем потерял сознание, но дорога была пустынная, нашли его поздно… Жень, надо ехать! Ты знаешь, я машину не вожу, а это в ста километрах от столицы. Не на такси же нам с Танечкой!
– Ты уверена, что это не развод на деньги?
– Так он денег не просил. Адрес больницы назвал и велел медицинский полис привезти. Я Саньке на мобильный звонила. Сначала никто трубку не брал, потом какая-то санитарка сказала, что инсульт…
Евгений отменил прием и, отпросившись у главврача, бегом бросился на стоянку, где уже нервно топтались в ожидании Ира и Таня.
«С инсультом шутки плохи. Не окажут помощь в ближайший час, последствия могут быть весьма плачевными, – размышлял Ромашов, снимая с сигнализации серебристую „Киа Рио“. – Эх, Санька, как же тебя угораздило?»
… – Саню надо перевести в Москву, в нормальную больницу, – заныла с новой силой Ирина на заднем сидении. – Жень, забери его к себе в клинику?
– Ира, у нас частная лечебница для алкоголиков.
– Но ты же знаешь других докторов, у тебя есть связи, знакомые. Он твой брат!
Ромашов с новой силой вцепился в рулевое колесо:
– Разберемся. Надо сначала его увидеть, с лечащим врачом переговорить.
Следуя указаниям навигатора, он съехал с широкой Минки[1 - федеральное шоссе М-1 Москва-Минск, в просторечии «Минка»] на проселочный тракт и принялся петлять меж дачами и деревеньками, которые хоть и располагались близко от Москвы, вид имели глубоко провинциальный.
– Долго еще? – негромко поинтересовалась Таня.
Евгений бросил взгляд на навигатор:
– Сейчас на трассу выедем и еще семь километров.
Таня нахохлилась в своем углу. Беспрестанные всхлипывания матери ее тоже утомляли, но неподдельное беспокойство за отца легко читалось в ореховых глазах.
Тане исполнилось девятнадцать, и она оканчивала художественный колледж по специальности «театральный декоратор». Племянница представляла собой тот восторженный тип девушек, которые вечно парят в облаках и не способны организовать собственный быт. Домом в семье брата занималась Ирина, а Таня в лучшем случае шила занавески и переставляла мебель в комнатах. Пожарить яичницу или вовремя купить молоко являлось для нее непосильной задачей. Внешне девушка была очень хорошенькой. Курносый нос, светло-русые волосы, заплетенные в косу, и стройная фигура притягивали взгляды мужчин от шестнадцати до шестидесяти, но Таня была слишком далека от флирта и вообще всего земного.
Евгений племянницу любил и относился к ней как к младшей сестренке. Будучи мелкой и шумной, она отпугивала его, шестнадцатилетнего балбеса, непонятными бантиками на тонких косичках, которые вечно требовалось «класиво завязать», и прочими девчачьими закидонами. Но когда они оба подросли, Женя к собственному удивлению обнаружил в «писклявой занозе» ум и не понятно откуда взявшиеся приятные манеры. Ни старший брат, ни его жена, на вкус Евгения, приятностью не отличались. Брат, конечно, есть брат, но, положа руку на сердце, у него с ним было мало общего. А вот утонченно-возвышенная Танька, несмотря на разницу в возрасте, стала для него по-настоящему родным человеком. Как-то исподволь, особо не напрягаясь, она научила его разбираться в живописи, таскала в музеи и на вернисажи. Правда, андеграудные галереи вроде «Винзавода» наводили на него жуть, но Евгений гордился, что приобщается там к культурной столичной жизни.
Надо сказать, что Ромашов всю сознательную жизнь мечтал выбраться из сонного болота, в котором родился, и прилагал к этому усилия. Понимая, что «Москва слезам не верит», он учился на отлично, окончил столичный вуз, ординатуру и аспирантуру, работал в хорошей клинике, защитился и продолжал повышать квалификацию, участвуя в тематических конференциях. Его считали успешным, амбициозным специалистом и прочили большое будущее.
А вот брата Саню вполне устраивал уровень жизни, отличавший их родителей. Наследник мелкого отцовского бизнеса, избалованный материнской любовью, он плыл по течению, и, по мнению Евгения, вел пассивную забастовку против себя и человечества. У Сани было несколько строительных бригад, он сам подыскивал заказы на ремонт и шабашил, зимой же, когда заказов было меньше, таксовал. По характеру старший брат являлся типичным манипулятором. За неудачи он ловко перекладывал вину на других: школьного учителя, не привившего ему любви к наукам, родителей, не заработавших ему солидный стартовый капитал, или жадного клиента, не желающего делиться «бабками». Евгений, избравший профессию психотерапевта, с сожалением наблюдал за братом, но «лечить» кого-то в семье не собирался – чревато. Если бы не родители, требовавшие укорами, лестью и шантажом обязательного присутствия обоих детей на всех значимых праздниках, он бы давно не поддерживал связь с семейством Саньки.
К счастью, Танька пошла не в них. Ира при посторонних часто величала дочь «нескладехой», но в глубине души гордилась ею. Гордился ею и Женя и иногда в шутку спрашивал у племянницы, не появилось ли у той такой же интересной подруги, как она сама, только немного постарше. Таня воспринимала вопросы на полном серьезе и обещала поискать. Евгений же в ответ смеялся, утверждая, что из психотерапевтов получаются скверные мужья.
– Ни одна женщина не захочет терпеть дома зануду, докапывающегося до первопричин ее капризов, – говорил он, – но если вдруг тебе встретится чудачка с бесконечным терпением, я с удовольствием приеду на нее посмотреть.
В свои тридцать пять Евгений числился завидным холостяком, но менять статус не собирался. Мать постепенно смирилась, что ее младшенький «испорчен столичной жизнью», и переключилась на единственную внучку Танечку, для которой и варенье банками закатывала, и огурцы-помидоры сумками с огорода возила…
Включив поворотники, Ромашов вывернул на трассу. Движение тут оказалось неожиданно интенсивное, встречались большегрузы, но асфальтовое полотно ложилось под колеса ровно, и потому Евгений, перестроившись в крайнюю левую полосу, спокойно разогнался до допустимых девяноста…
…и сразу за поворотом влетел в мешанину из машин, угодивших в страшное ДТП.
Евгений отчаянно выкручивал руль, давя на тормоз. Машину занесло, они врезались в кучу малу сначала одним боком, потом другим, потом врезались в них. Довершил хаос опрокинувшийся и загоревшийся бензовоз, следовавший за Ромашовской «Киа» по пятам…
Ира погибла на месте, Таню выкинуло на обочину, а Евгения зажало в машине, но странное дело: он остался невредим, единственный среди всех несчастных. Огонь от взрыва перекинулся дальше, совершенно не затронув его машину.
Когда спасатели спустя час вырезали его из обломков, Ромашов отбился от врачей и первым делом стал выяснять, что с племянницей. Узнав адрес госпиталя, куда ее отправили на «Скорой», он некоторое время приходил в себя. Таня осталась жива и даже пребывала в сознании, когда ее грузили на носилки. Эта неожиданная удача оглушила его сильней, чем мертвое тело Санькиной супруги, скрытое черной тканью мешка.
Сойдя с моста, подальше от суеты, криков и звуков резаков по металлу, он набрал номер больницы, в которую так спешил, чтобы узнать о здоровье брата и предупредить, что приедет в лучшем случае к вечеру. В регистратуре ему с прискорбием сообщили, что пациент Александр Ромашов скончался час назад, не пережив вторичного кровоизлияния в мозг.
Евгений, как стоял в своем дорогом итальянском костюме и легком плаще, так и сел прямо в грязь на берегу заросшей камышами безымянной речки. Согнувшись, он спрятал лицо в ладонях.
К нему с дорожного полотна спустился фельдшер скорой помощи:
– У вас шок. Быть может, все-таки позволите себя осмотреть?
Евгений мутным взглядом уставился на заговорившего с ним мужчину, одетого в куртку с профессиональной эмблемой на груди.
– Сосуд Гигеи, – пробормотал он, – врачу, исцелися сам…
– Идемте, идемте, – фельдшер подхватил его под локоть.
– Вся семья, представляете? Вся семья! В один день, в один час, – бормотал Ромашов, механически переступая ногами. – А на мне ни царапины. Как такое может быть?
– Вот мы сейчас убедимся, что ни царапины, – приговаривал мужчина, помогая подниматься по скользкому пригорку. – Сейчас мы во всем убедимся…
Таня выжила. Отделалась сотрясением, переломом ключицы и правого запястья. И еще перестала разговаривать, онемела от свалившегося на нее непосильного горя. Совсем.
Евгений, бывший в тот ужасный день за рулем, чувствовал свою вину. Он дал себе слово, что вернет бедняжку в строй, чего бы ему это ни стоило.
Загадочная цыганка
– Деточка, ну какая тебе разница, можешь ты громко кричать или нет? – убеждала Таню бабушка, Раиса Сергеевна Ромашова. – Ты же не певица, а художница. Впрочем, не хочешь рисовать и не надо. Поспи, почитай, отдохни, а я тебе пирожков напеку.
Бабушка ничего не понимала, но Таня послушно кивала и отворачивалась к окошку. За стеклом кипела суетная жизнь, от которой она намеренно отгораживалась.
Из больницы ее выписали еще в конце сентября, да и то держали там больше из-за неадекватного состояния, выразившегося в полнейшей апатии и потери способности говорить, чем из-за физической травмы. Было подозрение, что всему виной ушиб головного мозга, и терапия предстоит серьезная, но обошлось.
– Истерическая афония, – вынес диагноз заведующий отделением, Сергей Сергеевич Попов, давний знакомый Ромашова. – Сам знаешь, голос может вернуться внезапно или не вернуться никогда. Результаты обследования обнадеживают: в результате контузии мозговые отделы не пострадали, органических поражений на МРТ не выявлено. Все упирается только в тонкое понятие «души». Медикаментозный курс мы ей проколем-прокапаем, конечно, но дальше, Женя, уж сам гляди, здесь ты куда больший специалист, чем наш отоларинголог.
– Меня беспокоит ее странное поведение, – признался Ромашов. – Таня всегда слыла общительной, а сейчас никого не желает видеть, вздрагивает от каждого шороха, кого-то ищет по углам.
– Не удивительно, учитывая, что именно ей удалось пережить. По-хорошему, ее в психиатрию надо переводить. Или в спецсанаторий на полгодика. Там и грязевые ванны для руки, и массаж, и электрофорез, и что немаловажно, – Попов постучал согнутым пальцем себе по лбу, – капельницы для мозгов. Ты подумай, Жень, если согласен, я лично с главврачом договорюсь.
– Я ее на дому, по-родственному, в частном порядке, – сказал с тяжким вздохом Евгений. – Напиши список, что полагается для восстановления после переломов, все эти грязевые ванны, массажи и капельницы. Впрочем, с капельницами я сам разберусь.
– А справишься?
– Уж если я для любимой племянницы ничего сделать не смогу, то какой от меня вообще в профессии толк?
Конечно, Сергей Сергеевич был прав, да только как же молодую девчонку в «дурку» поместить – у нас от подобного пятна в биографии не отмоешься, думал про себя Ромашов. По мнению большинства, лечение у психиатра предписывается исключительно опасным шизофреникам, а депрессия считается обычной «маятой, которая сама пройдет». Евгений сталкивался с подобным обывательским мнением постоянно. Однажды он даже выступал свидетелем на суде по вопросу лишения родительских прав, когда после развода муж пытался отнять ребенка на основании, что бывшая лечилась у Ромашова в психиатрической клинике от бессонницы. Экс-муж был богат и шел на принцип, а у женщины еще до суда отобрали дочь и безосновательно записали в сумасшедшие. Подобного реноме для племянницы Ромашов не хотел.
После того, как физические травмы Татьяны перестали нуждаться в круглосуточном наблюдении, бабушка с дедушкой забрали ее к себе «на амбулаторный режим». Евгению идея оставить племянницу на милость отца с матерью, чуть что, причитающих про «бедную сиротиночку», совсем не нравилась, но бросать ее в одиночестве или тащить к себе в холостяцкую берлогу было неудобно.
Таня взяла академический отпуск и затворницей засела в четырех стенах, выбираясь только на кухню покушать, да на балкон подышать и полюбоваться на просыпающийся город. Ей следовало разрабатывать запястье, если она желала продолжать рисовать, но девушка это делала с неохотой. Она все отныне делала с неохотой, словно пропавший голос лишил смысла ее существование. Но в реальности все обстояло куда хуже: Таня считала, что несет на себе печать проклятия, и ей не стоит подвергать опасности ни в чем не повинных людей. Вот почему она резко свела на нет все контакты с сокурсниками и друзьями, и, если бы могла, перестала б общаться даже с родственниками. «Если погибать, то в одиночестве», – полагала она.
В результате страшной аварии Татьяна, как ей казалось, приобрела странную способность видеть невидимое. Она никому в этом не признавалась, даже Жене – особенно Жене, страшась услышать позорный приговор, однако переживала свое новое свойство болезненно.
Хуже всего ей было ночами, когда грань между мирами, по утверждениям эзотериков, истончалась, и призраки, духи и демоны получали возможность добраться до нужных им людей. Татьяне всюду мерещились чужие глаза, следящие за ней с укором. Иногда сил терпеть не было настолько, что она в панике металась по комнате, хрипела и билась в немой истерике, пугая дедушку и бабушку.
Лекарства, что прописал ей Женя, помогали снять напряжение и погружали в легкий, ко многому безразличный сон, но не спасали полностью от неприятных визитов странного узкоглазого старика. Нет, он не пугал ее нарочно, не хватал призрачными ледяными руками – просто возникал из ниоткуда и смотрел, смотрел прямо в душу темными всезнающими глазами. Иногда старик проникал в ее сны, но и там хранил загадочное молчание. Таня даже думала, что он такой же немой, как и она. Но зачем он тревожил ее? Чего хотел? Если он – ее проклятие и наказание за совершенную чудовищную ошибку, то почему изводит в тишине, а не забирает к себе в преисподнюю? Или продолжать жить после того, как мама и папа умерли по ее вине, это и есть самое страшное наказание?
Таня втайне надеялась, что со временем все образуется: либо она привыкнет и перестанет обращать на старика внимание, либо оноставит ее в покое. Девушка даже радовалась порой, что потеряла голос и не в состоянии выдать себя, разговаривая с демоном, притаившимся в углу. Однако время шло, а ничего не менялось. Таня замкнулась, похудела и потеряла былую живость. Днями напролет она лежала на кровати, уставившись в потолок, а бабушка ей в этом потворствовала, несмотря на советы младшего сына.
Евгений приезжал к ним регулярно, через два-три дня после работы, и пытался пробиться сквозь невидимый панцирь, которым окружила себя племянница. Чувство личной вины и ответственности вкупе с профессиональным азартом не давали ему отступиться.
Когда гипс сняли, Ромашов договорился с ближайшей частной клиникой о необходимых физиопроцедурах. Таня дала свое согласие и даже не стала возражать против сеансов эмоционально-стрессовой терапии, которые Женя планировал проводить сам. Однако после первого небольшого успеха дело застопорилось.
Погрузить Татьяну в глубокий гипноз Евгению не удалось, а за восемь сеансов в легкой и средней стадии он добился только, что девушка, находясь в трансе, повторяла за ним слова хриплым шепотом. В бодрствующем же состоянии все оставалось по-прежнему. Открывая рот, Таня давилась звуками, язык будто сковывала судорога, и голосовые связки совершенно не слушались ее.
Евгений не сдавался, но племянница быстро отчаялась.
«Дорогой Женя, я тебе благодарна за все усилия, – написала она ему на вырванной из ученической тетрадки странице и вручила, пряча взгляд, – но хватит тратить на меня время. Я вижу, как ты устал сюда приезжать. У тебя своя жизнь, которая должна продолжаться, а моя жизнь кончена. Голос не вернуть, мне пора смириться и привыкать жить по-новому. Я устала от бессмысленной надежды, извини меня!»
– Это ты напрасно, – сказал он ей, прочитав. – После небольшого перерыва следует начать второй курс. Во-первых, закрепить достигнутое, а во-вторых, продвигаться дальше. Еще ничего не потеряно! Голос вернется.
Таня покачала головой и вытолкала его из своей комнаты. В глазах ее при этом стояли слезы.
Сначала Евгений решил, что плохой из него психолог, раз он не сумел убедить пациента в радужных перспективах. Потом подумал, что Таня не простила его и продолжает считать главным виновником смерти матери. Однако, поразмыслив и сопоставив кое-какие факты, он пришел к выводу, что причина, по которой девушка не идет на контакт, заключалась все-таки в ином. Многое указывало на то, что одна психологическая травма наложилась у Татьяны на другую, и они взаимно усилились. Вот только что именно не давало ей покоя? Поскольку их общение в основном сводилось к рисункам и заметкам, Ромашов был сильно ограничен в средствах.
Евгений решил, что племянница винит в произошедшем прежде всего себя, ее немота стала своеобразной формой аутоагрессии. Так называемый «синдром русалочки»: девушка подсознательно запрещала себе говорить, превратив голос в расплату, например, за некий грех. Евгений своими вопросами бередил незаживающую рану и постепенно подбирался к сути. Таня испугалась, что всплывут истинные причины, которые бы она желала сохранить в секрете, и оборвала сеансы. Люди, как правило, боятся под гипнозом разболтать постыдные тайны, и никакие уверения в обратном на них не действуют.
Для устойчивого прогресса в лечении требовалось установить истину, и Евгений был готов провести расследование. Он хотел знать, за что племянница себя казнит.
Самая распространенная в мире причина для всех детских бед – это отношения в семье. Евгений для начала двинулся по типичной схеме, отрабатывая версию внутрисемейных конфликтов. Он задумался, кто мог бы пролить свет на таинственное содержимое семейных шкафов его покойного брата. Возможно, необходимой информацией владели родители, но отец плохо себя чувствовал – после двойных похорон слег, и Женя опасался его тревожить. Оставалась мама…
Раиса Сергеевна удивительно смиренно перенесла смерть старшего сына и невестки. Наверно, ей просто было не до истерик, поскольку муж-сердечник требовал заботы, а беспомощная внучка нуждалась в опеке. Мать стоически несла свой крест и черпала в этом все новые и новые силы. Однако когда Евгений попытался завести с ней беседу о семейных проблемах покойного Саньки, то получил жёсткий отлуп.
– Прошлого не вернешь, и копаться в грязном белье я не позволю! Прошу, оставь девочку в покое!
– Так что-то все-таки было неладно? – встрепенулся Евгений. – О каком «грязном белье» речь? Ира и Саня ссорились или что?
– Не было ничего! – отрезала мать. – Не было! Заруби это себе на носу. У Саньки все хорошо складывалось: дом полная чаша, дочка талантище, жена красавица. Люди завидовали! От их зависти, может, и пошли все беды. Сглазили их! И сейчас небось косточки покойным перемывают, злословят, не угомонятся никак, чтоб им пусто было!
– То есть, личная жизнь Саньки была настолько интересной, что оказалась в центре обсуждения соседей? Вот так новость.
