Знак обратной стороны

Зато Люда вдруг споткнулась на ровном месте, с нечитаемым выражением лица глядя в сторону припаркованной у забора «Хонды». Вика дернула соседку за рукав:

– Ты чего?

– Просто… кажется, у одного моего знакомого такая же машина.

– А, ясно, – не стала больше выспрашивать Виктория. В отличие от кое-кого, она понимала, когда неуместно задавать вопросы.

Они прошествовали по припорошенной снегом дорожке к крыльцу. Егор тащил какой-то ящик, Вике всучили довольно объемный пакет с зеленью и овощами. И только Алиса прошествовала с видом хозяйки, неся тощую дамскую сумочку.

– Странно, сказал, у него дела, а сам, похоже, дома. Вот и стоило меня, в таком случае, гонять? – открывая входную дверь, пожаловалась она на несправедливость сестринской доли. – Эй, братец, тащи сюда свою задницу. Это мы: злобная Снежная Баба и коварный мужик в красной шубе! Пожаловали к тебе… Ой, простите!

Вика, не успевшая пройти в гостиную, поспешила туда на всех порах. Художник был не один. Рядышком с ним на диванчике сидела дама лет сорока. Ухоженная, в элегантном костюме и наброшенном поверх него однотонном палантине.

За спиной соседки охнула Люда, привлекая к себе внимание дамы. Серо-стальные глаза гостьи расширились, брови подскочили наверх, но на этом все и закончилось. Поднявшись с дивана, спокойным голосом обратилась она к художнику

– Что ж, значит, мы договорились о цене? Мой водитель заедет к вам числа, думаю, пятого, заберет картину. Меня немного удивил ваш звонок. Три месяца прошло, я всего лишь высказала пожелание, искренне думая, что вы о нем позабыли. С чего вдруг вспомнили?

– Да вот, как-то… Убирался недавно в своей мастерской, и наткнулся на «Гусыню». Подумал: кто знает, вдруг вы еще в ней заинтересованы? – Дав знак пришедшим подождать, ответил Сандерс. – Считайте это моим подарком к новому году.

– Милый такой подарочек за сорок тысяч, – улыбнулась сероглазая, обнажая ровные, явно отбеленные в частной стоматологической клинике, зубы. – И все же, спасибо. Мне, действительно, понравилась ваша картина. Она достаточно провокационна, как раз настолько, насколько я люблю.

– Надеюсь, я смог вам угодить, – раскланялся Роман, провожая даму до дверей. Остальным гостям пришлось посторониться, чтобы их пропустить. – Буду ждать вашего человека. Если не секрет, где вы собираетесь ее повесить?

– Не секрет. Картина будет висеть в моей спальне, – натягивая на ноги сапожки, ответила покупательница. – В моей личной спальне, если вы понимаете, о чем я.

– Да… я слышал, хм… Но думал – это не более, чем слухи.

– Нет. Мы с мужем хоть и официально не разведены, но в душе я давно свободна. Вам наверняка знакомо то состояние, когда жизнь превращается в постоянный круговорот одних и тех же лиц, разговоров, нескончаемых правил. Иногда хочется бросить это все и… перестать быть существом, словно отлитым кем-то из бронзы. Красивой статуэткой, хорошо просчитанным чертежом. Бросить и стать собой. Именно тем, кем тебя создала природа. Поддаться чему-то в глубине себя, чему-то древнему, первобытному… – Дама мечтательно закатила глаза.

– Чему-то темному, даже злому, – продолжил за нее Сандерс. – О да, я вас понимаю. Спасибо, что согласились приехать сюда, в такую даль, да еще тридцать первого.

– И вам. Приятно было познакомиться, Лех. Надеюсь, это наша не последняя встреча.

– Кто знает? – лукаво протянул в ответ мужчина, открывая дверь.

Едва гостья спустилась со ступеней, он повернулся к друзьям:

– Ну, что, дела окончены, давайте теперь готовиться к встрече нового года!

– Погодите, – опомнилась Люда. – Я… кажется, я что-то оставила в машине.

– Правда? – хлопая себя по карманам, быстро сориентировалась Алиса. – Вот, держи ключи… Ключи, Люда, куда ты? Ты же без них багажник не откроешь!

Она дернулась вслед за учительницей, но была неожиданно схвачена братом. Роман отрицательно помотал головой.

– Чего ты? Пусти.

– Не лезьте. Это их разговор. Я сделал все, что мог. Все, что было в моих силах. Остальное зависит только от них двоих. А вы идите лучше на кухню, а то, чую, салатик из морепродуктов долго не протянет.

Склон холма

Символ правой руки. Общий «целебный знак», подготавливающий сознание к восприятию остальных знаков. Символ освобождения сознания и высвобождения подсознательного. Как все общие знаки пишется нейтральными красками.

2/15

Едва сделав пару затяжек, Антонина потушила сигарету и тут же зажгла новую. Из уже переполненной пепельницы на столешницу высыпалась щепотка петла, пачкая светло-серый камень. В коридоре на мешковине лежала, словно плененная царевна, связанная бечевкой елка. Шаталова притащила ее еще вчера, но так и не смогла притронуться к зеленым хвоинкам. День перевалил за середину – первый день нового года, а она не находила в себе никаких сил, чтобы двинуться с места. Как села на диванчик в гостиной, так и не встала с него ни разу. На столике блестела темным бочком пустая на треть бутылка вина.

Над пустым бокалом навязчиво кружила мошка. Ей было плевать на сигаретный дым и вялые попытки Тони отогнать наглое насекомое. И откуда они только берутся? Летом ли, зимой – стоило лишь оставить на столе фрукты или, как сейчас, налить себе стопку, как из воздуха будто материализовывались эти мелкие красноглазые надоеды, с упорством камикадзе пытающиеся утопиться в твоем стакане. И как после этого не поверишь в возможность самозарождения жизни?

Ей надо собраться. Надо достать из пакета купленную специально крестовину, приготовить инструменты. Даниил прислал сообщение, что вот-вот приедет. Но впервые Шаталова не испытывала от этого радости. Вчерашний разговор в доме художника подействовал как хорошая пощечина. Она заигралась. Поверила, что может быть свободна. Решила, что имеет какое-то право на этого ребенка. Он был так хорош, так свеж и юн, что Тоня на какой-то миг забыла – Даня тоже человек. И когда-нибудь придется нести ответственность за то безумство, которому Тоня поддалась. Придется отвечать не перед ангелами небесными, но перед этим земным ангелом, доверие которого так легко обмануть.

Когда Шаталовой позвонили из офиса мужа (и как бы она не прибавляла про себя «бывшего», бумаги о разводе так и оставались не подписанными), она сначала не поняла, о чем вообще разговор. И только тщательно поковырявшись в закромах памяти, сообразила, что от нее требуют.

Ну да, было дело. Три месяца назад Тунгусов зачем-то поволок ее на выставку очередного недоживописца-недоскульптора. Официально, чтобы познакомиться с тенденциями современного искусства, неофициально, чтобы акции «ДиректСтроя» перестали так стремительно падать, ибо просочившиеся слухи о возможном разводе гендиректора подействовали на их стоимость, как популярное чистящее средство на сложные загрязнения. Тунгусов был крайне возбужден, весь вечер не отпускал Тоню от себя ни на шаг и разыгрывал из себя заботливого супруга в свете фото и телекамер. Привыкшая к подобным показательным выходам в свет женщина улыбалась всеми тридцатью двумя зубами и умирала от скуки.

Удивительно, но художник оказался не только экстравагантным, но и весьма талантливым. Пусть не все работы Леха Сандерса поражали воображение своим мастерством или новаторством, но парочка картин Шаталову, и вправду, зацепили. Особенно пришлось по душе ей простенькое на первый взгляд полотно под названием «Гусыня». На нем, как не трудно догадаться, красовалась водоплавающая птица с выводком гусят. Последние не семенили вслед за матерью к речке или пруду, а окружали гусыню со всех сторон. Если присмотреться, можно было заметить круговые дорожки полегшей травы, вытоптанной птенцами. Всего девять кругов, по числу гусят. А также планет, но об этом Шаталова догадалась позже. Было что-то удивительно притягательное в этой картине. Почти белые, похожие на пушистые комки ваты, птенцы, их мать – с большим клювом, красными лапами, готовая в любой момент броситься на любого, кто осмелится обидеть ее детей, – не иначе, сама квинтэссенция материнства.

Стоило Тоне произнести: «Я у себя бы повесила такую картину», – как Тунгусов немедленно завелся идеей купить «Гусыню». Это была не просто очередная акция из серии: надо показать, какой я хороший муж! В холодных глазах предпринимателя светилась расчетливость иного рода. Когда-то Тимофей купил, или думал, что купил, ее своим дорогим костюмом и ладными речами, теперь надеялся удержать Шаталову, исполняя любой ее каприз. Только вот исполнить то, что Антонина действительно желала, он был не в силах. Ведь повернуть время назад или хотя бы стереть из ее памяти последний десяток лет не мог даже самый щедрый миллионер на земле.

Она не видела, как Тунгусов договаривался о сделке, и договаривался ли. Жизнь закружила Тоню чередой похожих друг на друга дней, единственной отдушиной в которой стали встречи с ее ангелом. А потом раздался звонок из офиса. Картина? Какая картина? Оказалось, что художник лично встретился с Тунгусовым, и от нее, Антонины, требовалось теперь съездить к нему в мастерскую для уточнение некоторых деталей покупки. Адрес и контактный телефон прилагались. А дальше как в том стишке. Дело было вечером, делать было нечего. Тридцать первое декабря – не самый лучший день для выездов, и пыхтя в пробке, Тоня несколько раз подумывала повернуть обратно. Закрыться в своей одинокой квартире, закутаться в одеяло и до полуночи смотреть по телевизору старые-добрые новогодние фильмы. Но так и не повернула. Так и не закрылась. Вместо этого она благополучно добралась до дома художника, уже ожидающего ее на крыльце.

Сандерс оказался совсем не таким, каким его позиционировали СМИ. Предложил гостье тапочки, лично поднес чашечку ароматного чая. Если и был в его поведении налет так называемой звездности, то почти незаметный. У Тони не было никакого желания задерживаться здесь, но обаяние художника неожиданно подействовало на Шаталову так же, как осмотренные ею картины. Неспешный разговор, сначала о погоде-природе, перерос в беседу двух взрослых, хорошо понимающих друг друга людей. Они оба выросли в бедных семьях, оба старались подняться из грязи как могли. Но если у Тони не было ничего, кроме внешних данных да пробивного характера, то мужчину Всевышний наделил еще и талантом рисовальщика. Не слишком выдающимся, но достаточным, чтобы в купе с богатой фантазией и коммерческой жилкой, вытащить Леха из самых низов. Пусть и не творческий Олимп, но на горку местного масштаба уж точно. Сама не зная почему, Шаталова поделилась с ним своей неказистой историей, а Сандерс, в свою очередь, любезно позволил ей говорить, не прерывая и не задавая вопросов.

Жизнь перестала казаться такой уж никчемной и пустой, а день – неудачным, когда за окном послышался звук заглушаемого мотора, а через пару минут в гостиную не ввалились трое. Двое нежданных гостей были Шаталовой незнакомы, но за их спинами маячила Люда. Уж кого-кого, а нервную учительницу из паба, Тоня ожидала увидеть в доме художника в последнюю очередь. Огромные зеленые глаза за стремительно запотевающими стеклами очков стали еще больше и круглее. Все же Даня ни просто так назвал свою преподавательницу русского языка совой.

На несколько секунд Антонина совсем растерялась. Ей вдруг стало необычайно страшно, по телу прошел разряд, так что подушечки пальцев на ногах закололо. И вся эта комната с низкими шкафчиками, с зеленым нелепым креслом в углу, показались женщине чем-то вроде бутафории. До того происходящее: разговор, осмотр картин, – все это было не более, чем репетицией в ожидании других актеров. А сейчас занавес поднялся, а Тони даже не знала, какова ее роль. Потому что в жизни не бывает таких совпадений. Потому что у простых художников не может быть такого пронзительного взгляда. Мысль: «Он все это подстроил. Специально заманил к себе», – уже не казалась такой абсурдной, когда вслед за Тоней во двор по ступенькам сбежала Людмила и схватила ее за рукав шубы.

– Мне надо с вами поговорить. – И от этих слов у Шаталовой волосы на шее встали дыбом.

– О Данииле, как я понимаю?

– Да. Что вы от него хотите?

Что она хотела от своего ангелочка? Только присутствия. Хотела видеть его, слышать его голос, чувствовать такое долгожданное тепло в своей постели. Они с Тунгусовым спали в отдельных спальнях, словно какие-нибудь монаршие особы. И хоть муж часто наведывался к Тоне в опочивальню, но именно наведывался – у них не было того общего пространства, того самого кусочка мира, где можно вдвоем отгородиться от всех тревог.

В огромной двухуровневой квартире Шаталова чувствовала себя таким же предметом декора, как огромная ваза между пролетами окна или панно из деревянных планок, прикрепленных под разными углами – работа какого-то модного архитектора из Сибири. Тунгусов был падок на подобного рода «шедевры», тщательно собираемые им в разных уголках мира. На втором уровне висели африканские маски, в кухне красовалась небольшая скульптура кораблика, который сам собой переваливался через волны и шевелил парусами. Скульптурка Тоне нравилась, маски, как и большинство собранного мужем хлама, не очень.

Статуэтки собирали пыль, картины статично висели на гвоздях, сливаясь с общей пятнистостью обстановки, вазы копили фантики от конфет и никому, кроме уборщицы, приходящей два раза в неделю, до них не было никакого дела. В этом отношении Тимофей напоминал маленького ребенка, что играет новым самолетиком или машинкой первые полчаса, а потом складывает его в ящик к другим игрушкам и начинает требовать у родителей новое развлечение.

Поэтому, переехав в съемное жилье, Шаталова первым делом избавилась от единственного рисунка в коридоре, убрав тот в чулан. Не потому, что рисунок ей не нравился. Просто служил лишним воспоминанием о собственной роли в жизни мужа – роли привезенной из деревни экзотической пташки, которая по недоразумению умела не только петь, но и, оказывается, нуждалась в еде и порой гадила на пол клетки.

Чего она хотела от Дани? Да, по сути, ничего. О чем и не преминула сообщить Людмиле. Та все-таки разжала пальцы, высвободив рукав шубы, но саму Шаталову никто пока не освобождал. Развернувшись лицом к учительнице, она добавила:

– А чего от него хотите вы?

Вопрос, похоже, застал Людмилу врасплох. Огонек решительного желания вытрясти из Шаталовой некую правду, потух в глазах учительницы. Она потупилась, но тут же бросилась с новыми силами в атаку.

– Даня – всего лишь подросток. Пусть он и выглядит взрослым, но на самом деле, Рябин обычный мальчишка, школьник. Не знаю, какие обстоятельства заставили вас так себя вести, но в вашем возрасте стыдно… – Люда запнулась.

– Стыдно спать с молоденьким парнем? Вы это хотели сказать? – С вызовом спросила Антонина. – Или стыдно кого-то любить?

– Значит, я права… – вздохнула под нос учительница.

– Я знаю, сколько Дане лет. Тем более, мне известно, сколько в нашем обществе таких вот… святош, готовых как в Средневековье, потащить тебя на костер лишь за то, что ты рыжий, или что хозяйство ведешь лучше, чем твои соседи. Нет, мне не стыдно. Более того, я горжусь тем, что могу нравиться такому парню, как Даня. Я не нарушала закон, не соблазняла его, не заставляла быть со мной. Так что вы мне инкриминируете? Только то, что ему восемнадцать, а мне – сорок два? Ну, простите, что родилась так рано!

Людмила молча выслушала ее. Даже не попыталась перебить, так что Шаталова уже обрадовалась своей победе. Шаг и мат, ваша карта бита! Но у преподавательницы нашелся козырь.

– Ваш возраст меня не интересует. Хотя признаю, увидев вас первый раз с Даниилом перед школой, я была несколько шокирована. У меня нет права осуждать ваши отношения. В конце концов… в конце концов никто не может гарантировать, что подобная… кх-м, влюбленность не придет ко мне самой.

Щеки Людмилы стремительно начали заливаться краской. Шаталова отметила это с каким-то садистским удовольствием. «Так вот оно что, она просто ревнует», – усмехнулась про себя Тоня. Но соперница не закончила:

– Дело не в том, что вам сорок два, а ему только исполнилось восемнадцать. Но вы обманываете Даниила. Он знает, что его возлюбленная замужем? Он знает, кто ее муж? Не смотрите на меня так. Я все о вас знаю. Во всяком случае, то, что мне необходимо знать. Знаю, что вы родились в селе Соловешки, что в ста шестидесяти километрах от нашего города. Закончили девять классов, потом какие-то курсы, не то секретарей, не то бухгалтеров. Потом вышли замуж за своего одноклассника. Но уже через некоторое время развелись. Работали в местном магазине, пока в Соловешки не приехал ваш второй супруг и не забрал вас оттуда. Я пока правильно рассказываю?

– Откуда вы этого набрались? Кто вам рассказал?

– Неужели ваше прошлое настолько постыдно? – Впервые за все время их знакомства Людмила улыбнулась. И это была вовсе не дружеская и не вежливая улыбка, а оскал настоящей акулы. – Я съездила в Соловешки. Не знаю, известно ли вам, но туда до сих пор ходят рейсовые автобусы. Село как село. Электричество, газопровод, даже свои библиотека, школа и детский сад имеются. Дороги, как везде. Люди – ничем не злее городских. Ваши бывшие соседи с охотой поделились со мной; стоило только назвать имя Антонины Шаталовой, как большинство из них тут же подхватывало: «А, вы о Тоньке-красотке? Да, уж удачливее девицы я не видел!» И все в таком духе. Они вами гордятся… девчонка, которая смогла вырваться из их дыры и хорошо устроиться в жизни, вот как они говорят. Никто, не один, слова дурного о вас не сказал, уж поверьте, а это – редкость. Люди завистливы. Я, отправляясь в Соловешки, ожидала, что услышу много чего нелицеприятного на ваш счет. Но нет. Только хорошее. Добрая, умная, отзывчивая. За все время работы в магазине ничего не украла, не обвесила, на копейку не обманула. Так что же произошло, что теперь вы врете Даниилу?

– Это не твое дело, – специально перешла на «ты» Шаталова. – Я за тебя рада. Съездила, удовлетворила свое любопытство. В моем прошлом нет ничего постыдного, так и есть. Только это именно мое прошлое, и соваться в него никто не имеет права. Как и в наши с Даниилом отношения. Ты – не его мать.

– Да, не мать. Но я – учитель. И несу ответственность за своих учеников. Если не хотите разрушить жизнь Даниила, расскажите о своем браке. Расскажите, что несвободны.

– Или что? Сама ему доложишь? Тогда заодно скажи, что влюблена в него по уши, – огрызнулась Тоня. – У тебя-то точно на такие отношения права нет. Он ведь – твой ученик.

Не слушая торопливый ответ русички, Шаталова бросилась к своей машине. Надоело все это выслушивать. Вот уж, когда своей личной жизни нет, остается чужую угробить. И ведь не лень этой Людмиле было почти три часа душиться зимой в автобусе, а потом еще по селу бегать да всех допрашивать! Антонину на такие сомнительные подвиги бы точно не хватило. Покрасневшие щеки, чуть вздернутая губа, гадливость, с которой учительница выплевывала одну за другой фразы. И это ее «вы», которое хотелось затолкать обратно Людмиле в глотку, звучащее как отборное ругательство. Чтобы та не говорила, а причиной всему являлась банальная ревность.

Но на это Шаталова не поведется. Развод – дело решенное. Для себя Тоня давно свободна от всяких обязательств. И если Даню смутит какая-то формальность, то тут женщина не при чем.

Прежде чем Людмила догнала ее, Шаталова успела влезть в машину и рвануть с места. «Хонда» всеми доступными ей способами попыталась выразить свое несогласие с таким обращением, холодный мотор заглох на первом же перекрестке да так и не завелся, так что пришлось вызывать аварийку.

За город. Тридцать первого декабря.

В итоге домой Антонина попала только в девять вечера. Замерзшая, злая и с елкой, впопыхах купленной на закрывающемся рыночке, в обнимку. Так и сгрузила лесную красавицу на первую попавшуюся тряпку, а сама отправилась спать, потому что сил на иные дела просто не осталось.

И вот, второй час подрряд Шаталова сидела на диване, курила, пила и думала. Очередная сигарета была затушена, она потянулась, чтобы налить еще вина и с неудовольствием обнаружила на дне бокала темную точку. Проклятая мошка утопилась-таки и даже успела намертво прилипнуть к стеклянной стенке. Женщина брезгливо ковырнула трупик длинным ногтем, подцепила его и обтерла палец о полу домашнего халата. Вот так и в жизни – чуть зазеваешься, налетят всякие твари. И хорошо, если просто вот так попотчуют твоим вином. Хуже, если вместо насекомых прилетят падальщики, чтобы расклевать твою мертвую тушку и растащить твои останки по своим гнездам.

Рука Тони дрогнула, когда раздался звонок в дверь. Хорошо, хоть бутылку она не успела наклонить настолько, чтобы их нее что-то выплеснулось. Чертыхнувшись, пошла открывать.

– Привет. – В нос Шаталовой сунули плетеную корзину, тщательно упакованную в шелестящий целлофан. Внутри – еловые веточки, ярко-оранжевые мандарины с листиками и вроде бы конфеты. Больше женщина ничего не успела рассмотреть, так как ее вниманием тут же завладел принесший подарок Рябин. – С наступившим тебя! Прости, что так и не смог вчера позвонить.

– Ничего… мы же договорились, – следя за тем, как парень расшнуровывает ботинки и стягивает чересчур легкую куртку, ответила Антонина.

– О! А чего ты елку не поставила?

– Скажи спасибо, что купила! – Привычно возмутилась Шаталова. – У меня вчера столько дел было, едва успела заскочить за этим монстром. Твоя идея была ее наряжать, мне-то по барабану: есть елка в доме или нет.

– Ух, какая занятая! – целуя женщину в щеку, улыбнулся Даня. – Надеюсь, игрушки-то у тебя есть? Я, конечно, притащил пару шаров, но этого явно не достаточно. Главное, чтобы пика нашлась.

Несколько мгновений Тоня смотрела на разглагольствующего подростка, а потом захохотала. Теперь пришла пора того возмущаться:

– Ты чего ржешь?

– Прости… просто… шары, пики… И твое лицо, такое серьезное.

– О чем ты? – растерялся парень. Потом до него дошло. Челюсть Рябина отпала вниз, а брови, наоборот, поднялись к самой челке. – О, боже, Тоня! Ты явно выпила больше, чем надо. Ладно, расчищай давай мне пространство. Я сейчас эту елку быстро установлю.

Не соврал. Уже минут двадцать спустя новогодний символ, немного сплющенный с одного бока, расправил свои ветви посреди гостиной. Пока Даня возился с распорками и винтиками, пока подрубал смолистый стволик большим кухонным ножом (более подходящего для этого орудия просто не нашлось), Шаталова успела залезть в шкаф и достать оттуда небольшую коробку. Пара гирлянд, несколько серебристых птичек, три красноватых не то малинки, не то клубнички. Об игрушках Тоня, как и елке, вспомнила только вчера вечером, а сегодня, зайдя в супермаркет за вином, прихватила те, что были на ближайшей к кассе витрине.

– Наверное, ты не этого ожидал, – набрасывая шнур на колючую ветку, завела Шаталова разговор. – Думал, я накрою стол и все такое. Прости, я правда, не хотела портить тебе праздник. Эти дни… мне как-то не до нового года было.

– Перестань, все отлично. Я ведь тебе рассказывал о том, как обычно провожу первое января. Предки отсыпаются после вечеринки, а мы с Аринкой двумя призраками ходим по квартире в поисках еды и хоть каких-то развлечений. Впрочем, так у меня проходит не только первое, но и второе, и третье, и все последующие дни вплоть до начала третьей четверти. Хотя да, перекусить я бы не отказался. И выложи из корзины пирожные, их надо в холодильнике хранить.

– Ты еще и пирожные приволок?

– Ага, – скорчил довольную гримаску Даня, опуская руку в карман своей просторной кофты и извлекая из него какую-то вещицу. – И еще это. Специально для тебя. Добавил в последний заказ «Рогалика».

На раскрытую ладонь Тони легла знакомая фигурка ангела. Рябин, уже не скрывая своей радости, лыбился вовсю. Сердце Тони неприятно кольнуло. В чем-то преподавательница русского была права: ему всего восемнадцать. Не уже, как полагает сам Даня, а всего. Пять лет назад, он, наверняка, еще мечтал об игрушечном пистолете, стреляющим настоящими пульками, а когда Тоня второй раз выходила замуж, лишь начинал изучать таблицу умножения. И сейчас эта широкая улыбка, эти сияющие глаза принадлежали обычному ребенку, жаждущему не более, но и не менее, похвалы за свою очередную шалость.

– Спасибо… – Глаза защипало.

– Эй, ты плачешь?

– Нет, нет… да! Чем ближе к старости, тем сентиментальнее становлюсь.

– Тю! Тебе еще далеко до старости. Что же будет, когда тебе стукнет девяносто, а? Будешь беспрерывно реветь? Ну вот, я не для того заказ делал, чтобы ты расстраивалась! – пожурил Тоню парень.

– Я не расстроилась, – возразила та. – Ты еще маленький, чтобы знать такие сложные вещи, как светлая грусть.

– Так это была она? – картинно прижал руки к груди Даня. – Первый раз такое наблюдаю. Конечно, ты права. Мы – малыши, только и способны на простейшие эмоции: гнев, страх, восторг.