Знак обратной стороны

Учителя обычно таскали свою верхнюю одежду из кабинета в кабинет, но Людмила Алексеевна то ли ленилась, то ли пыталась выглядеть «ближе к народу», то есть к ученикам. Так или иначе, на нее гардеробщица смотрела не так осуждающе.

– Физика.

Вторая рука в рукав, застегнуть «молнию», повязать поверх пушистого воротника шарф, чтобы не шокировать прохожих. Погода снова резко поменялась, кратковременное тепло сменили стабильные минус три. Снег валил вот уже которые сутки, не переставая. Сначала от него на асфальте оставались мокрые пятна, затем начали появляться белесые островки, а сегодня утром Даня заметил первую снегоочистительную технику по дороге в школу.

– Молодец, по всем предметам успеваешь, – похвалила учительница. Будто он и так этого не знал. – А кто у вас ведет, не Валентин Маркович?

– Ум… – рассеянно подтвердил подросток.

Взгляд его снова упал на фотографию Сандерса. Это не укрылось от внимания преподавателя. Кашлянув, Людмила Алексеевна не без гордости проинформировала:

– А я с ним знакома.

– С кем? – оторвался от чтения старшеклассник.

– С Лехом Сандерсом.

– Шутите?! – впервые Даня смотрел на русичку с такой откровенной жадностью и любопытством.

Словно рыбак, наконец подобравший правильную наживку и вес грузила, и чувствующий, что на том конце лески уже дергается рыбка, Часовчук приподняла свои бровки-щеточки и прищурила подведенные темно-зеленым карандашом глаза.

Когда Даня смотрел на свою учительницу, он много раз представлял себе, как та вечером смывает весь это нелепый, безвкусный макияж. Стирает блестящие розовые губы, размазывает слишком широкие линии подводки, делает щеки не такими румяными и превращается из тридцатипятилетней старухи в себя – довольно милую и все еще свежую тридцатилетнюю женщину. Людмила Алексеевна могла стать весьма привлекательной, если бы кто-то научил ее правильно краситься. В остальном, как ни странно, учительница умела соблюдать меру. Одежда Часовчук всегда была подобрана со вкусом, двигалась она с достоинством, расправив плечи и не махая, как некоторые, руками. Да и волосы ее, темные и густые, были всегда вымыты и тщательно уложены. От этого абсолютное неумение русички ухаживать за своим лицом казалось еще непонятнее.

– Нет, не шучу. Он дружит с моей соседкой по дому. Недавно вот ремонт у нее закончил.

Рассказ Людмилы больше походил на плохой анекдот. И Даня не выдержал, громко засмеявшись. Получившая свое пальто, и теперь пытающаяся кое-как влезть в него женщина дождалась, пока приступ неконтролируемого веселья закончится и продолжила:

– Я совершенно серьезно. Если не веришь, мы можем сейчас пойти ко мне домой. Уверена, Сандерс сейчас сидит у Вики. Ты же, как я понимаю, хочешь с ним познакомиться?

Если это и было розыгрышем, то уж больно правдоподобным. Учительница говорила с такой уверенностью, что Рябин засомневался. В конце концов, каких только совпадений в жизни не случается? А тут, похоже, было не одно, а целая куча странных случайностей. Даниил чувствовал себя внутри паутины, в центре которой пауком восседал художник. И встретившись, подросток обязательно бы спросил его и про знаки, и про Тоню.

Да, сначала про Шаталову. Какие у них с мужем (бывшим!) отношения? Почему она выглядела такой довольной на той фотографии? О, у Дани были десятки вопросов. Он хотел как можно больше узнать о своей любимой, ибо та почему-то обходила свое прошлое стороной. Парень знал, что Антонина приехала в их город около двух лет назад, но где жила раньше, кто ее родители, чем она занималась до того, как занять должность в фирме Тунгусова – об этом Даня не знал ровным счетом ничего. А чем больше они проводили вместе времени, чем сильнее он привязывался к этой шикарной, красивой и по-своему мудрой женщине, тем больше подросток страдал от недостатка информации. И фраза: «Что в прошлом, то прошло», – вечной отмазкой звучащая из уст Шаталовой юношу совсем не устраивала.

И именно эта жажда толкнула его на ответ:

– Да, хочу.

Рыбка заглотила червяка, теперь осталось только вовремя подсечь.

– Тогда пойдем. Я только переобуюсь, не в туфлях же по такой каше идти.

С этим не поспоришь. За те пять часов, что Рябин просидел на уроках, снега прибавилось на несколько сантиметров. Вредители в оранжевых жилетах еще с утра набросали поверх него песок с солью, и теперь эта смесь начала неумолимо превращаться в грязную жижу. Под ней кое-где таилась тонкая, но очень коварная ледяная корочка. После того, как Людмила Алексеевна в очередной раз поскользнулась, Дане пришлось предложить:

– Возьмитесь за мой локоть, четыре точки опоры вернее, чем две.

– Спасибо, – одарили подростка благодарным взглядом. – У меня просто болезнь какая-то. Уж раза три за зиму я обязательно падаю. Пять лет назад даже руку сломала.

– У вас, наверное, обувь неподходящая. Вот, посмотрите, какой протектор на моих ботинках, – останавливаясь, и выворачивая ногу так, чтобы учительница увидела подошву, объяснил Даниил. – Видите, какой глубокий. И подошва толстая, ноги не мерзнут. А у вас, Людмила Алексеевна, не сапоги, а так – издевательство. Уж простите за прямоту.

– Спасибо за совет, – в свою очередь бросила скептический взгляд на яркий логотип, пришитый к языку ботинок, учительница. – И во сколько обошлась эта пара?

– Ну, сейчас точно не вспомню, но… тысяч двенадцать я за них отдал, – с плохо скрываемой гордостью ответил на провокационный вопрос Даниил. Деньги были его, заработанные, конечно, не кровью и потом, но бессонными ночами и начавшим развиваться туннельным синдромом. – Зато натуральная кожа. Второй сезон ношу, а выглядят, как новенькие.

– У меня нет таких денег, – призналась Часовчук. Парень так и не понял, то ли укорить хотела, то ли разжалобить, но ни жалости, ни тем более, стыда Даня не почувствовал.

– Бросьте. За год можно накопить даже при самых скромных доходах на одну пару нормальной обуви. Чем покупать десяток натирающих ногу суррогатов из кожи молодого дерматина, лучше разориться на одни правильные ботинки.

– И это говорит мне человек, которого все зовут мажором, – усмехнулась женщина.

– Это говорит человек, который все лето вкалывал у папы в офисе, чтобы купить себе обновку на зиму, – отчеканил Даня. – Если не знаете, то уж лучше помолчите.

Нельзя так говорить с преподавателем. Тем более, с женщиной. Но Рябин никогда не стеснялся в выражениях, если его несправедливо обвиняли в чем-то. И не любил, когда окружающие считали его маменькиным сынком, рожденным с серебряной ложкой во рту. Его отец всю жизнь трудился, чтобы открыть свою фирму, и деньги никогда не давались членам семьи Рябиных просто так. Если Людмила не зарабатывает много, то в этом виновата она сама. Виноваты чиновники из министерства образования, правительство, – в общем, уж точно не Даня.

– Извини, – хватило совести у Часовчук попросить прощения. – Ты прав.

– Мой папа говорит, что в жизни есть лишь две вещи, на которых не следует экономить. На хорошей выпивке и хорошей обуви. Насчет первого ничего сказать не могу, но второе вам обязательно надо поменять. А то, не дай Бог, еще чего-нибудь сломаете, – сурово сдвинув брови и глядя прямо перед собой, произнес старшеклассник.

На некоторое время Людмила замолкла. Она все еще цеплялась своими пальцами без единого украшения за его локоть, но делала это скорее потому, что просто не решалась убрать руку. Хотя Дане очень хотелось ее стряхнуть, он понимал – делать подобного не стоит. Если русичка знакома с Сандерсом, она становилась настоящим сокровищем для Даниила, пропускным билетом в иную жизнь Тони. Ту ее часть, которая пока была скрыта от подростка в тени.

И знаки… надо не забыть, спросить художника о знаках.

– Я тут недавно увидела, – тихий голос вывел Рябина из лабиринта мыслей. – Не подумай, я вовсе не хотела за тобой подсматривать, просто случайно…

Людмила осеклась. Теперь все выглядело именно так, что она специально шпионила за своим учеником. Но Рябин даже ухом не повел. Продолжил шагать, как ни в чем не бывало. Не разозлился, не забросал ее колкими замечаниями. Почему-то Люда ужасно боялась их. Боялась того, что может подумать о ней этот мальчишка. Глупость, да и только.

В свои восемнадцать он был на голову выше преподавательницы и выглядел всего на несколько лет ее младше. Правда, рост у Часовчук был небольшой, да и окружающие давали ей не больше двадцати двух-трех лет. А еще у Дани были не по-детски серьезные глаза, от взгляда которых Людмилу периодически бросало в дрожь.

Только что он отчитал ее, как маленькую, надавал множество советов, будто разговаривал не с учителем, а с одноклассницей. Но это вовсе не разозлило Люду, она только досадовала, что сама не смогла вовремя прикусить язык.

– Кхм… эм… Кто та женщина, что за тобой последнее время заезжает? Это твоя тетя? – выпалила женщина. Вот опять. Почему она никак не может нормально сформулировать вопрос, чтобы его не задеть?

– Тетя? – переспросил Даниил и неожиданно потупился. – Нет… просто мамина знакомая. Она, хм… мамина подруга, да. Хочет открыть свое дело, вот я ей помогаю, вроде того…

– Ты? Почему не твои родители?

– Они работают, – брякнул Рябин. – То есть, в общем, я не правильно выразился. Она уже почти открыла свою закусочную, но у них есть проблемы с сайтом. – Врать получалось все лучше, и на волне успеха парень затараторил: – Мои родители ничего не смыслят в современных компьютерных технологиях, вот я и вызвался помочь, разобраться, что к чему.

– А почему мамина знакомая не пригласит программистов, или кого в этом случае из специалистов надо звать? – задала разумный вопрос Часовчук.

«Потому что это не твое дело!» – чуть не застонал Даня. Если она так продолжит, неизвестно чем этот неловкий разговор может закончиться. Поэтому пришлось прибегнуть к не самому удачному трюку – быстро перевести разговор на другую тему.

– А ваш дом далеко отсюда?

– Нет. Вон он, – ткнула пальцем Людмила в серое блочное здание.

По прикидкам подростка до него было еще минут пять-семь неспешным шагом. Значит, надо ускориться. Как застоявшийся в стойле молодой жеребец, почуявший свободу, Даня рванул вперед. Пытающаяся поспеть за ним учительница тоже прибавила шаг, но не совладала со своими паршивыми ботинками или косолапыми ногами. Левая стопа вдруг резко вывернулась внутрь, женщина покачнулась и присела на грязный снежок.

Оказывается, учителя литературы вопят то же, что и представители иных профессий, когда подворачивают ноги. А именно:

– Ай, твою мать…

– Людмила Алексеевна! – бросился к ней школьник.

– Прости, прости… вырвалось. Давай сделаем вид, что ты этого не слышал, а? – зачастила женщина.

– Да черт с ним. Ваша нога, вот главное. Можете встать?

Люда уцепилась за протянутую руку и с усилием приподнялась. Левая щиколотка отозвалась стреляющей болью. Лицо заливала краска. Хорошенькая же история, ничего не скажешь! И она словно какая-то торговка с ярмарки. Опозорила своим поведением саму профессию преподавателя. Теперь придется принять постриг и уйти в самый глухой монастырь. Потому что вымолить прощения у этого парнишки точно не выйдет. Вон, как шкодливо блестят у него глаза! Конечно, Рябин не болтун, но если проговориться об их сегодняшнем злоключении, скоро вся школа звенеть будет, какая Часовчук непутевая.

– Говорил же, – укоризненно добавил Даня, оглядывая Людмилу. – Вот, и пальто испачкали.

– Сильно? – едва не свернула шею в попытках рассмотреть собственную спину женщина.

– Прилично. Хорошо, песок, а не грязь. Подсохнет, отряхнете, потом в химчистку сдадите. Не смейте сами стирать, я серьезно. У моей сестры было такое пальто, из шерсти. Она пыталась смыть грязь, только развезла, разводы остались, – раскомандовался школьник.

Оставшийся путь до дома стал для Людмилы настоящей пыткой. Она старательно делала вид, что падение ничем серьезным для нее не закончилось. Но нога болела дико, так что полностью скрыть хромоту не получалось. Даня отставил локоть, оставляя на усмотрение русички, цепляться за него снова или нет. И только у самого подхода к арке Часовчук ему уступила, от облегчения едва не повиснув на руке парня всем весом. Нет, нельзя. У нее тоже есть гордость. Или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства. Он всего лишь мальчишка, которому только возможность дай посмеяться над учителем. А Люда ненавидела, когда над ней смеялись.

Они поднялись на четвертый этаж.

– Вот тут живет моя подруга Виктория, о которой я тебе говорила.

– Ага, – без особого энтузиазма кивнул парень.

– Надеюсь, она дома… у нее график через день два дня работы. Хотя Вика говорила, что у нее отпуск еще не кончился. Представляешь, прямо посреди белого дня у нее квартира загорелась? Тогда-то я с этим художником первый раз и встретилась. На фотографиях он выглядит как-то представительнее, – чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу в разговоре, принялась рассказывать Людмила.

К ее радости, дверь вскоре отворилась. На Рябина упал взгляд чуть косящих темных глаз. Потом что-то мелькнуло на их дне:

– Ты… кто?

– Это я, – вынырнула из-за металлического полотна учительница. – Тут один из моих учеников хотел познакомиться с Лехом. Вот я подумала… вы с ним довольно близки. В смысле, дружите.

– Да, но сейчас его тут нет, – довольно холодно ответила Виктория. – Как тебя зовут, мальчик?

– Даниил.

– Хорошо. Как только увижу Леха, порадую, что у него обнаружился еще один поклонник. Хорошо?

– На самом деле, я не его поклонник, – раскололся парень. – Просто меня заинтересовала та татуировка на руке Сандерса. Понимаете, хотел узнать, что это знаки такие? Простите за беспокойство.

– А, понятно, – тон Вики не потеплел ни на градус. – Ладно, если узнаю – передам через твою учительницу. А сейчас извините, у меня там суп варится.

Дверь закрылась, оставив двоих на темной площадке.

«Надо было сказать, что я постоянно рисую подобные, – запоздало подумал Рябин. – Но ничего, теперь мне известен адрес этой Виктории. Может, как-нибудь сам сюда нагряну. Один, без Людмилы»

– Ладно, я того, пойду, – вслух же сказал юноша. – Вы сами до квартиры дойдете?

– Конечно, – не очень уверенно согласилась Часовчук. – А, может, в качестве компенсации я тебя чаем угощу. Все-таки на улице холодно и…

– Нет, – отрезал Даня. – Спасибо Людмила Алексеевна, но меня дома ждут дела.

Он развернулся и стремительно заскакал вниз по лестнице.

Чай. На лицо наползла невольная улыбка. На прошлой неделе его также приглашали зайти и чаю обещали.

– Не хочешь ко мне наведаться? – бархатный голос в трубке сладко обволакивал не только ухо Дани, но и его сердце. – Я такой замечательный чай купила.

– Черный, я надеюсь? – уточнил тогда старшеклассник. Он не очень любил необработанное сено, именуемое зеленым чаем. – Или под чаем ты что-то другое имеешь в виду?

– Нет, когда я говорю «чай», это значит исключительно напиток, приготовленный путем заваривания листьев чайного куста. Не люблю эвфемизмы и экивоки. Вообще не люблю любые идиотские слова на «э». А что, ты подумал вовсе не о чае? Извини, но на секс вроде приглашать не принято.

– Так я не понял, – окончательно встал в тупик Рябин, – Ты все-таки, зачем меня зовешь?

– На чай, ангелок… и на секс, – рассмеялась своим неподражаемым смехом Антонина. – Ты меня раскусил. Какая нынче сообразительная молодежь пошла, просто диву даюсь! Придешь?

– Да. Уж больно соблазнительное предложение. Это я о чае, – не остался в долгу парень.

– Теперь мне стало интересно, что ты имеешь в виду под словом «чай»? – уточнила Шаталова.

– То же, что и ты, – не удержался от смешка Даня.

Потом, спустя три или четыре часа они сидели на кухне и пили кофе. Антонина напялила на себя, похожий на кимоно, халат. Рябин ограничился брюками. В квартире было автономное отопление, духота стояла необыкновенная, но женщина наотрез отказалась открывать форточку. Сказала, что после душа его обязательно просквозит.

– Думаю, – отпивая небольшой глоток, решил подросток, – я должен почаще заходить к тебе на чай. Он, и правда, восхитительный.

– Дурачок, – мягко пожурила его Шаталова. – Я тоже тебя люблю.

Даня чуть не поперхнулся. Это было впервые, когда женщина вот так прямо призналась в своих чувствах. Обычно она ограничивалась чем-то вроде: ты очень милый, ты мне нравишься, мне с тобой хорошо. Не зная, как реагировать на такие откровения, Рябин лишь позорно стушевался.

– И я люблю тебя. – Наедине с собой, в тишине чужого подъезда слова дались легко. – Я люблю тебя, Антонина Шаталова.

Птичья клетка

Символ левой руки. Практически противоположен по смыслу пиктограмме «поющая скрипка», хотя и не столь глубинен по психологическому воздействию. В общем обозначает конформизм человека, способность с легкостью принимать чужие идеи за свои, «сливаться с толпой», но при этом без подавления собственного «я», а скорее, по наитию или же просто из-за отсутствия своего личного мнения.

3/12

Этот мальчишка был мне до безумия знаком. И все же я могла дать руку на отсечение, что никогда его раньше не видела. Вот бывает же такое! Отговорка про суп не являлась ложью. На плите томился бульон, довольная куриная тушка распласталась царицей в кастрюле. Я испытывала небольшую зависть: нет головы, нет проблем. А моя вот была просто забита, как старая тележка камнями, разнообразными мыслями.

Прошло уже четыре дня, а мне все никак не удавалось выстроить из них хоть какое-то подобие фундамента. Каменюки гремели на каждой кочке, стремясь превратить тележку-голову в щепу. Уж задал мне Рома задачу, ничего не скажешь! Хотя чего я жалуюсь, сама ведь попросила его об откровенности? Вот художник и разоткровенничался, да так, что от этих откровений у меня теперь все из рук валилось.

– Ты хотела знать о моей татуировке? – спросил тогда Сандерс, поддерживая дверь, пока я выходила из подъезда.

– Вообще-то, я спрашивала совершенно о другом.

Разница между теплой квартирой и продуваемым всеми ветрами двором была разительной. Но сегодня я была в нормальном состоянии, меня не душил страх, так что и на мне поверх теплого свитера был надет демисезонный плащ и вязанная шапочка. Все застегнуто, заправлено и расправлено в нужных местах, а любопытство достигло пика:

– Почему ты прячешь те картины? Почему не хочешь их никому показывать?

– Прежде чем я отвечу на эти вопросы, ты должна узнать о самом главном проекте моей жизни.

– Об очередном наркоманском ежике? Или бездонной вазе, символизирующей тщетность наших деяний в контексте Вселенной? – презрительно поджала я губы.

Сандерс пожал плечами, и ничего на это не ответил. Его автомобиль стоял неподалеку, даже мотор не успел окончательно остыть. Художник сел на водительское сидение, не приглашая присоединиться, и даже вовсе не глядя в мою сторону. Наверное, не успей я забраться на соседнее кресло, он бы так и уехал. От этого странного мужчины можно было ожидать все, что угодно. Из веселой звезды светских вечеринок он за считанные минуты превращался в рефлексирующего творца или своего в доску рубаху-парня, делающего малознакомым девицам ремонт. Но никогда еще я не видела Романа настолько напряженным, полностью ушедшим в себя. Даже его движения стали отдавать какой-то механичностью, шея окаменела, а взгляд голубых глаз не выражал ровным счетом ничего. Пожалуй, именно такими мне всегда представлялись роботы-андроиды. Или киборги.

– Иди за мной, если хочешь жить, – пробормотала я под нос. Бровь Романа чуть приподнялась, но этим реакция и ограничилась.

Чтобы как-то разрушить «очарование» момента, потянулась к радиоле. Из колонок полился какой-то невнятный джаз со всеми этими фортепианными вариациями и хриплыми возгласами саксофона. Я предпочитала что-то более нежное и не настолько древнее. Но лазить по радиостанциям не стала. А то вдруг высадят?

Это напоминало нашу первую встречу с художником. Только сейчас никто из нас не задавал вопросов, но время я, как и тогда, измеряла не минутами, а прозвучавшими композициями. Вот незнакомый джаз сменился блюзовыми нотками. «Your heart is as black as night», ее частенько крутили у нас в магазине. Незаметно для себя я начала тихонько подпевать, словно спрашивая у водителя, насколько черно его сердце?

– У тебя хороший голос, – открыл рот Сандерс так неожиданно, что от испуга я подскочила, едва не стукнувшись макушкой о потолок, и схватилась за грудь.

– Господи, оно может говорить! Серьезно, Рома, куда мы едем?

– Для начала ко мне домой, как я уже говорил.

– А потом? Потом-то куда? – настаивала я.

– Не бойся, нам даже за черту города выезжать не придется, – пообещал мужчина.

От этого заявления мне стало легче, а то полное отсутствие информации о конечной точке нашего маршрута несколько нервировало. Знала бы, куда меня завезут, дважды подумала бы, стоит ли расслабляться.

Из ворот своего дома художник вышел с огромной спортивной сумкой через плечо, судя по виду, набитой до отказа и осень тяжелой. Пока Роман собирал «все необходимое», я терпеливо ждала в салоне, продолжая считать сменяющие друг друга песни.

Казалось, они никогда мною не забудутся, так и останутся в памяти, подобно старым пятнам на ковре от пролитого кетчупа. Сколько не отчищай, а даже на ощупь в том месте ворс будет другим. Так и с этими песнями, с падающими мелкими каплями дождя вперемешку с такими же худосочными снежинками, с кнопками магнитолы и чуть уловимым ароматом, оставляемым Сандерсом, везде, куда он приходил.

В первый вечер после завершения ремонта, когда в спальне все еще пахло не до конца высохшими обоями и краской, ложась в обновленную постель, я впервые поняла, насколько силен этот аромат. И снова подумала, что жизни каждого человека есть те, кто навсегда оставляет частичку себя. И встречая кого-то нового никогда нельзя угадать, забудешь ли ты его лицо через пять минут, или будешь видеть перед собой до конца жизни. Увы, жизнь не предоставляет подобного каталога. А потому надо хорошенько постараться, чтобы в свою очередь не оставить в чужой душе руин, а выстроить там хоть маленький, но уютный приют.

Через четыре мелодии Сандерс вернулся. Еще через шесть мы снова остановились на парковке перед каким-то универсамом. На другой стороне улицы высилась решетка забора, сквозь которую проглядывали бурные заросли кустарников. Сначала я не поняла, где мы, потом сообразила:

– И зачем ты привез меня в парк?

Даже одно это слово – «парк», вызывало у меня ассоциации с не горящими фонарями, одинокими девушками и следящими за ними маньяками. И я ничего не могла с собой поделать. Порой проще череп разбить, чем убрать из него какой-то навязчивый образ.

В моем случае не сработали бы даже такие радикальные меры. Психолог говорила, что у меня не очень лабильное сознание, что попросту означало: ты никогда не выйдешь за рамки своих глупых представлений о жизни, милая Виктория. Так и будешь бояться всего нового, так и будешь избегать выбора, так и будешь ездить только на переднем сидении в автомобилях.

– Знаешь историю о спятившем художнике, который расписал руины местной церкви? – вопросом на вопрос ответил Роман.

– Еще бы не знать. Это же одна из самых популярных легенд в нашем городишке. Но при чем здесь твой проект? Или ты… да ладно, неужто ты потомок того художника, и дух предка овладевает тобой каждое новолуние? – я старалась пошутить, но попала пальцем в небо.

– Алексей Куликов был моим двоюродным прадедом.

Сделав данное громкое заявление, мужчина вышел из машины и направился к багажнику. Естественно, я тоже вылезла. Имени чокнутого портретиста не знал никто, кроме, наверное, совсем упертых историков. Поэтому я немного растерялась, услышав его из уст Романа. Имя это было произнесено так легко, словно Куликов был близким, родным для Сандерса человеком. Не уж-то и про дух я тоже угадала? Хотя чушь это все: какие еще духи? Я даже в детстве в Деда Мороза не верила. А уж родовые проклятия и воскрешение из мертвых почитала за сущую ерунду.

Мы перешли дорогу и отправились в глубину парка. О нем мне было известно гораздо меньше, чем о главной достопримечательности – стенах взорванной в годы войны церкви. Одна из моих далеких родственниц скончалась в результате того налета, а моя бабка была живой его свидетельницей. Ходящие же по городу страшилки именно так мной и воспринимались – как пустая болтовня впечатлительных студентов да выживших из ума старух.

Гораздо больше меня впечатлила смерть сорока несчастных, пришедших в тот августовский день на службу. Те, кого не разорвало на части, задохнулись в дыму или сгорели заживо. Это сейчас от церкви остались две полуразрушенные стенки. Но тогда, в сорок втором, от попадания снаряда только купол снесло, да внутри все разворотило. Потом уже здание начало рушиться, осыпаться, всего за несколько лет превратившись в руины.