скачать книгу бесплатно
Да и нуждалось ли то дореволюционное общество в тех самых никак несуразно и яростно до чего еще и впрямь скоропалительно всесокрушающих переменах?
Ответ на этот вопрос следует поискать в том же «Часе Быка» Ивана Ефремова.
«Ведь ничего не изменится, если принять доктрину, противоположную предыдущей, перестроить психологию, приспособиться. Пройдет время, все рухнет, причиняя неисчислимые беды».
И из всего этого, несомненно, можно вот сделать той еще более чем здравый и совсем естественно на редкость исключительно определенный и весьма строгий и вполне окончательный вывод.
Уж в чем человеческое общество от века действительно нуждалось, а, между тем, и теперь в точности так явно испытывает никак невпример всему тому прочему донельзя острую нужду заключено в одном лишь и только довольно существенном подъеме как есть еще всеобщего уровня всей своей духовности и культуры.
8
И это как раз-таки тогда, несмотря на то, что кое-кто, быть может, в то явно никак вовсе и не поверит, весь тот народ и сам до чего бескомпромиссно и громогласно всячески довольно-то быстро затем сходу востребует, все то, чего ему и вправду житейски необходимо для вполне сносного своего грядущего существования.
И кстати, это как раз тогда он с самой величайшей же легкостью более чем безыдейно и верно до чего еще явственно совсем обойдется и безо всех тех излишне так назойливо красноречивых выразителей всей его доброй или, безусловно, крайне незатейливо злой воли.
И, уж во всяком случае, когда ему свои, а не чужие обильно и напрасно до чего только бездумно диким ручьем напрасную кровь пускают все то новое и светлое из него разве что тогда разом уходит в сущее небытие.
И именно нечто подобное до чего буднично и происходит при тех вовсе ведь нечеловечески бесчестных условиях всей той гражданской резни, что и вправду была, куда поболее чудовищной, нежели чем все те вместе взятые козни египетские…
И хоть как-либо вполне разом начать значительно уж лучше жить и трудиться при этаком революционном раскладе никак, и никто попросту и близко ведь явно тогда нисколько не сможет…
Лучшие качества многих душ в гражданской неразберихе зачастую сгнивают, издавая при этом самый отвратительный трупный запах…
Да и вообще во время дикого бунта обнажаются одни лишь те вконец уж побелевшие от времени кости старого, и вроде бы давным-давно в нем раз и навсегда как есть весьма успешно в нем ныне изжитого.
9
Конечно, и в том ныне уж явно не близком прошлом чего это во всем этом мире только вот доселе никак этак не бывало, а в том числе и безмерно кровопролитные религиозные войны.
Однако при всем том, словно Божий день оно фактически и впрямь яснее ведь ясного, поскольку как-никак, а по случаю царственно величавого возникновения всякой той новой религии или какого-либо весьма и весьма ее довольно существенного ответвления…
И разве то и близко ведь совсем оно непонятно?
А между тем то должно быть до чего полноценно действительно сходу вполне этак ясно, причем именно как раз, словно божий день.
Нет, то совсем безнадежно вовсе ведь разом до чего еще неминуемо, что именно у подобного рода тенденций вскоре ведь непременно отыщутся, как свои ретивые почитатели, да и, ясное дело, отчаянные хулители, но никак не было это одним тем до чего многострадальным путем в самую непроглядную злую тьму.
И это одно наше чисто советское новообразованное язычество, собственно, и явилось наиболее тяжким из всех когда-либо только существовавших на этой земле отъявленных зол.
А вся его тускло и беспросветно идейная суть была не более чем ширмой, за которой не очень и скрывалось то бесчеловечное людоедство с головы до пят житейски и буднично кровавого, да только никак не красного, а сугубо так во всем идейно черного тоталитаризма.
Ну а те осатанело сытые людской кровью религиозные войны, что, как есть, действительно были призваны вбить в серые массы пудовыми гвоздями то самое единственно во всем верное и прочувственно глубочайше праведное понимание светлого учения Христа…
Уж, несмотря на всю ту обильно и безудержно льющуюся в них кровь людей происходящих из всецело зачастую одного и того народа…
Нет, все-таки как-никак, а олицетворяли они собой именно тот довольно ведь явно всеблагой поворот к чему-либо до чего несказанно лучшему вместо ханжеского и средневекового невежества, разврата, да и весьма смрадного порабощения Христианства злейшим сатаной, облаченным в сутану высшей касты тогдашнего католичества.
10
Уж чего это тут поделаешь во всем том отчаянно суеверном средневековом европейском христианстве сколь бескомпромиссно возродились, а еще и донельзя стопроцентно преумножились все те на редкость наглядные черты всего того стародавнего язычества, что, некогда как то доподлинно всем небезызвестно, включало в себя, в том числе и человеческие жертвоприношения.
Инквизиция до чего полностью безупречно весьма злонамеренно возродила наиболее древнейшие традиции, облив их новым религиозно-фанатическим сиропом более чем явного своего и вправду совсем непомерно большого исключительно так величайшего задушевного превосходства над всякой же ересью и святотатством…
И главное, во всей той на редкость бесподобной и изумительной точности все это явно затем оказалось более чем полноценно и впрямь-таки заново, совсем не наспех, а со всей основательностью воплощено в том еще самом из праха минувшего явственно воскресшем сталинском средневековье!
Только жертвы стали, куда надежней скрывать, поскольку было их ныне чересчур безнадежно сколь неимоверно ведь много, а потому и те чрезвычайно излишние проявления жесточайшей жестокости, несомненно, могли вовсе-то совсем ведь ненароком сгубить всю ту новоявленную опричнину.
Уж ту значит, самую что ни на есть необычайно, как есть совсем до конца окаянную, что в довольно существенную противоположность той прежней – Ивана Четвертого – прилюдно объявила себя вселенским добром и светом…
11
А между тем и самое преданное войско тоже и впрямь-таки могло вновь уж истинно разом взбунтоваться, столь громогласно о том до чего круто и беззастенчиво, заявив, что Сталин никак не настоящий вождь всего мирового пролетариата, а какой-то мелкий прыщ щербатый, да липовый…
Да не тут-то было, слишком уж власть по-взрослому за всех тех инакомыслящих буквально так сразу всецело взялась…
У глупцов нечто подобное никогда бы и близко эдак оно явно не вышло…
Причем наиболее прозаически верным и славным решением при всем том было бы никого и близко сразу так вовсе не трогать, а еще и наоборот общество миролюбивыми речами, исключительно ведь сладострастно, и обезличено всячески успокаивать.
И подобные речи и вправду до чего еще умело могут затем оказаться, вполне толково и медово более чем ласково обращены (в первые светлые дни революции) по отношению ко всему тому сонному стану мирских обывателей.
Вот как довольно подробно описаны все эти, не столь и далекие от наших сегодняшних дней события в историческом очерке большого писателя Марка Алданова «Зигетт в дни террора»
«Конечно, более гран-гиньолевскую эпоху, чем 1793-1794 годы, и представить себе трудно. Русская революция уже пролила неизмеримо больше крови, чем французская, но она заменила Плас де ла Конкорд чекистскими подвалами. Во Франции все, или почти все, совершалось публично. Осужденных везли в колесницах на эшафот средь бела дня через весь город, и мы по разным мемуарам знаем, что население скоро к таким процессиям привыкло. Правда, в исключительных случаях, например в дни казни жирондистов, Шарлотты Корде, Дантона, особенно в день казни короля, волнение в Париже было велико. Но обыкновенные расправы ни малейшей сенсации в дни террора не возбуждали. Прохожие с любопытством, конечно, и с жалостью провожали взглядом колесницу – и шли по своим делам. Довольно равнодушно также узнавал обыватель (гадкое слово) из газет о числе осужденных за день людей: пятьдесят человек, семьдесят человек – да, много. Приблизительно так мы теперь по утрам читаем, что при вчерашнем воздушном налете на такой-то неудобопроизносимый город с тире убито двести китайцев и ранено пятьсот. Кофейни на улицах Парижа полны и в часы казней. Даже в дни сентябрьской резни на расстоянии полукилометра от тех мест, где она происходила, люди пили лимонад, ели мороженое. Точно такие же сценки мне пришлось увидеть в Петербурге в октябрьские дни: в части города, несколько отдаленной от места исторических событий, шла самая обыкновенная жизнь, мало отличавшаяся от обычной. Не уверен, что исторические события так уж волновали 25 октября лавочников, приказчиков, извозчиков, кухарок, то есть, в сущности, большинство городского населения».
12
Но только чего это тут вообще попишешь коли население (состоящее в основном из осоловело праздных обывателей) в некоем духовном смысле вечно дремлет, а потому и окажется его довольно-таки весьма легко более чем круто скрутить, причем именно что как есть в тот самый совсем уж бараний рог.
Правда вполне еще будет возможно в качестве той сколь принципиально, куда только во всем значительно поболее достойной альтернативы до чего еще обыденно создать людям исключительно добротные условия при точно том бескрыло и обиходно безыдейном на редкость совсем ведь незыблемо повседневном их простейше житейском существовании.
Однако никак будет и близко уж невозможно, затем еще действительно побудить всякий тот простой народ ко всякой бурной политической жизнедеятельности.
Максимум, что вообще будет возможно проделать со всеми теми до чего еще невозмутимо обыкновенными обывателями, так это разве что совсем этак преуспеть в том самом безнадежно же праздном деле совершенно уж запудрив им мозги всевозможными восторженными лозунгами именно для того лишь явно ведь всецело и созданными…
А именно как раз-таки во имя того, куда многозначительно большего, чем то вообще некогда производилось любой казенной религией самого еще простейшего оболванивания населения со вполне самодостаточной целью во всем том дальнейшем исключительно постепенного его превращения в армию буквально-то ко всему давно привычных, а потому и всецело послушных рабов.
А между тем как раз этим весь современный тоталитаризм практически повседневно и занят, а никак не неким сколь безупречно праведным и весьма спешным вычищением зловонной клоаки уж ныне будто бы и впрямь немыслимо стародавней, донельзя обветшалой, да только никак при всем том совсем вот не отжившей свое – прежней неправедной жизни.
13
Ну а сама по себе необычайная красота надуманных и до чего совсем невероятно возвышенных помыслов, лишь тогда на деле имеет истинную цену, когда все ее наиболее насущные качества вполне всерьез проявляются на самом-то деле, а не на одних тех донельзя праздных словах, безмерно пышущих совершенно бутафорски деланным энтузиазмом.
Да и то громыханием чугунными словесами, будто бы и впрямь искореживающими и разрушающими прежнее зло, сокрушаешь, как угнетение, да так и милосердие, разве что взнуздав узду рабства сколь еще значительно поболее, нежели чем то и без того было когда-либо доселе некогда ранее.
И как всему тому быть иначе, если для него при всем том непременно освободится не так и мало места из-за полнейшего бессилия кроткой морали пред тем самым безнадежно тщедушным ее псевдоподобием, что и впрямь-то с виду было поистине безнравственно схоже с ее же блестяще логически полностью доказанными духовными постулатами.
Ну, а кроме того, сущее угнетение идейное уж намного страшнее, чем было все то, что некогда ранее осуществлялось во имя чьей-либо чисто так личной и мелкой корыстной выгоды.
А также еще и во имя великой цели построения наилучшего грядущего, что станет значительно уж наилучшим затем обиталищем для всех тех до чего и впрямь-то бесчисленных последующих поколений, крови и пота выжать, можно было гораздо во всем, куда несоизмеримо так бесславно поболее…
Поскольку все те черные дела, что были вовсе несоизмеримы ни с чем хоть когда-либо доселе имевшим место в течение всего того минувшего тысячелетия ныне будут как есть повсеместно осуществляться именно ради того, дабы далее до чего еще многое затем стало светлее, разумнее и чище.
14
Причем добрейшие либералы всех цветов и оттенков просто-напросто явно уж тогда сходу и поплетутся след в след за этой чудовищно злой и дикой химерой, до чего вот беспардонно напялившей на себя все то и вправду искристо радужное их мировоззрение.
Но опять-таки сделают они все это исключительно во имя лично так своей собственной выгоды, а совсем не для чего-либо, куда поболее возвышенного и общественно полезного.
И надо бы заметить, что полное бессилие чувственных интеллектуалов в этом-то с виду довольно простом, житейском вопросе неизменно проистекает именно от той бессильно дрожащей мелкой дрожью слабости перед более чем остро отточенными принципами утонченно возвышенного восприятия бескрайне так широкого общественного бытия.
А впрочем, надо бы тут и то никак уж невесело разом подметить, а именно что вся эта их вящая вялость, демагогичность и оппортунизм буквально цветут и пахнут заранее раз и навсегда надежно выверенными и незыблемыми штампами их весьма и весьма вот более чем широко проявленного общественного поведения.
А между тем были они того свойства и характера, под которые злой, хитрый и жестокий человек имел возможность с великой легкостью смело же подстроиться, причем с единственной целью дабы в дальнейшем до конца овладеть ситуацией в обществе как таковой, а заодно и всеми существующими в нем благами, жизнью и смертью…
И это как раз тогда сколь еще многие, несомненно, так поистине хорошие люди и окажутся вслед затем именно в роли истых разменных пешек в чьей-либо донельзя уж аморально грязной игре.
15
Однако все это более-менее вполне полноценно понять сегодняшним крайне отважным (в уме) экспериментаторам, наверное, вовсе-то и не дано, раз тут, всегда даже и поневоле, сходу срабатывает именно тот чисто внешний стимул всякого, значит задушевного энтузиазма, само собой еще крикливо требующий принципиально так дать ведь ход абсолютно любому свежему новаторству.
Мы, мол, пойдем совсем другим путем и совершенно тогда во всем до чего обязательно преуспеем…
Однако, вот явно имея те самые исключительно достойные силы к тому вовсе на редкость полностью полноправному овладению всей ситуацией в целом, современные либералы и близко никак совершенно не смогут хоть как-либо еще продвинуть все человечество строго и здраво вперед.
И это оно так разве что лишь, поскольку чересчур им по нраву всевозможная возвышенная чистота.
Причем в самой той чистоте ничего плохого точно нет!
Плохо в ней только то, что кто-то думает, что она всенепременно возникнет, сама собой и именно сама собой и будет затем еще всячески далее всеми поддерживаться.
Причем те, кто пылью и грязью прошлого никак не будут готовы себя запятнать, окажутся сколь ведь отчаянно рады тем исключительно внешне ярким и наглядным проявлениям чистейшей белизны чего-либо и впрямь-таки до чего ярчайше так искрометно нового посреди сущей серости все тех же нескончаемых будней.
Да и в пламени можно сказать в единый миг сходу осуществленного светлого добра и справедливости для них вовсе нет, как нет ничего того уж действительно бескрайне ведь более чем неотъемлемо темного.
И попросту вообще принципиально отсутствует в них всякое настоящее и существенное понимание всего того, а чего это именно раз и навсегда затем оседает в навеки истлевших костях того прошлого, что было ныне кем-либо до чего безмерно так чисто же насильно разом изжито.
16
Красивость необычайно яркого внешнего эффекта разом осуществленных благих перемен неизменно затмевает в их глазах всю истую черноту слащавых помыслов тех уж самых зачинателей переворотов, что в отличие от теоретиков дышат воздухом кровавой смуты, а не вдыхают полной грудью аромат блекло светлых надежд.
Им-то, как правило, есть собственно дело разве что до одного без конца и края беспрестанного разрушения всех главных основ минувшего, а потому в их головах и единой мысли нисколько не прошмыгнет о некоем том сколь чрезвычайно могучем избавлении всего человечества от отчаянно же сковывающих его зловещих пут самого окаянного рабства.
Причем буквально всякая людская согбенность само собой явно проистекает от всех тех сколь еще долгими веками снедающих общество язв.
Ну а если безукоризненно и достоверно заговорить о некоем вполне реальном преображении мира вещей в некую полноценно наилучшую сторону, то тогда это одна та чудовищно ощеренная пасть зла, наконец-таки откровенно выведенного на чистую воду, и может четко свидетельствовать об его сколь существенно же праведном укрощении силами добра и света.
В то время как очерченные ореолом новой судьбы восторженные лица свидетельствуют как раз о чем-либо вовсе так до чего совсем вот непременно обратном, а именно о мелком и гнусном устремлении отдельных демагогических личностей буквально полностью разом же оседлать политические и моральные иллюзии донельзя ведь экзальтированной братии бравых утопистов.
И наиболее тут главное оно именно в том, что очень даже многое из того, что попросту никак не по душе многим современным либералам является ничем иным, нежели чем сколь беспроглядным пережитом седой старины.
И почти все это само собой чисто со временем как есть, именно уж разом полностью еще бесследно исчезнет, причем вполне возможно, что и не без всякого косвенного, либо на редкость откровенно прямого насилия, а все-таки насилия принципиально естественного, нисколько идеологически необоснованного.
17
Да и вера в Бога как бы его не называли, куда значительно лучше слепой языческой веры в чудо, а также и явных чисто разве что языческих поисков выгоды через простое соблюдение, каких-либо восторженных обрядов.
Свет истинной веры освещает человеку путь, а полунаука о которой писал Достоевский в его «Бесах» сколь еще явственно награждает его скипетром власти над всей вселенной, которого он никак пока попросту и недостоин.
И вот уж они те самые слова Федора Достоевского.
«Никогда еще не было народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему. Все это ваши собственные слова, Ставрогин, кроме только слов о полунауке; эти мои, потому что я сам только полунаука, а стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и даже в самых словах я не изменил ничего, ни единого слова».
18
Автор тоже никак ничего не меняет во всех тех приводимых им подчас довольно-то пространных цитатах, хотя иногда бывает более чем легкодоступно; цитируемое настолько исказить одним хитроумным, весьма урезанным цитированием, да и весьма острословно и тенденциозно же едко и размашисто его, сколь затем беззастенчиво комментируя, что то и уму нисколько непостижимо.
И уж все, что для чего-либо подобного и надо было бы вообще, собственно, разом еще незамедлительно сходу ведь сотворить, так это разве что совсем на редкость безоговорочно чуть ли не зубами фактически сходу вырвать нужный кусок из его достаточно как есть необычайно пространного контекста.
Ленин именно подобным образом всегда и поступал – вот что пишет об этой его манере Марк Алданов в его книге «Самоубийство».
«Старик отстал заграницей от русской жизни, и ударился чуть ли не в анархизм, в бланкизм, в бакунизм, во "вспышкопускательство". Приводили цитаты из Маркса.
Он отвечал другими цитатами. Сам, как и прежде, по собственному его выражению, "советовался с Марксом", т. е. его перечитывал. Неподходящих цитат старался не замечать, брал подходящие, – можно было найти любые. Маркс явно советовал устроить вооруженное восстание и вообще с ним во всем соглашался. Но и независимо от этого Ленин всем своим существом чувствовал, что другого такого случая не будет».
19
А случай тот ему представился исключительно так только потому, что слишком много восторженных духом людей жило в той еще прежней дореволюционной России.
И это как раз они лет еще так за 70 до той самой первой революции на всю ивановскую до чего топорно и несусветно несли всяческую бестолково разнузданную крамолу о некоей другой более светлой и веселой жизни в земном, а не том совершенно уж напрасно наобещанном попами небесном раю.
Вот, пусть только во имя того всамделишно еще воцарится на всей земле тот самый искрометно ведь победивший все старое зло донельзя и вправду отчаянно свободолюбивый либерализм.
При Николае Первом никто не говорил об этом довольно-таки открыто (вслух), и обо всем этом явно старались никак не писать даже вот и в личной переписке самым близким друзьям, но зато суровым шепотком промеж собой все это непременно тогда доводилось до самого пристального внимания.
Времена те были нисколько совсем пока не сталинские, и максимум могли на хорошую должность кое-кого попросту не назначить, раз тот человек, мол, по слухам и доносам не слишком благонадежен по всем тем своим тщательно им на людях скрываемым политическим убеждениям.
20
А тот еще самый именно как есть, первоначальный первоисточник всего этого дремотного ворчания находился где-то очень даже довольно-таки далече совсем за далекими пределами российской империи!
И была им культурная и просвещенная ФРАНЦИЯ.
И вот ведь чего на сей счет пишет писатель Марк Алданов в его книге «Заговор»:
«Я преувеличиваю, конечно, но что-то есть дикое и страшное в некоторых из этих портретов. Может быть, ваши художники обличают высшее общество? У нас перед революцией все обличали двор: писатели обличали, художники обличали, музыканты обличали… Вестрис и тот танцевал не иначе как с обличением и с патриотической скорбью».
21
