скачать книгу бесплатно
– А как же вы совсем без денег поедете?
– Лена, за нас не беспокойся, продержимся. На год или больше высылают, никто не знает пока. Живы будем, вернёмся в Петровск, – пообещал отец.
Елена Павловна плаксивой отродясь не была, а тут не сдержалась: взрослая-то взрослая, только страшно на свете без родителей, без их поддержки, заботы и любви.
Словесные перепалки и шутки младших детей немного отвлекли от грустной темы разговора.
– Дедушка и бабушка, идите к нам! – позвал Ваня.
– Поздно уже, спать пора. Будет день, и будут игры. Тебе, Ваня, в школу завтра рано вставать, – отчитала Елена сына.
– Мам, ну, пожалуйста! Разреши нам последний разок всем вместе сыграть!
– Ладно, уговорил ты нас, Ванюша! Так и быть, сыграем.
Павел Алексеевич и Пелагея Ивановна присоединились к юношам, играющим в лото.
Классовая сущность
Рабочий день особой комиссии начинается спозаранку.
В половине шестого утра к дому Вани подъехали уполномоченные.
– За Просянкиными пришли, открывайте! – раздался их голос с улицы.
– Вы ошиблись, это дом Мазанова Ивана, моего сына, – ответила Елена непрошенным гостям.
– Мы не ошибаемся, гражданочка! Пусть сам выходит, не то хуже будет.
– Да уж куда хуже-то? Хуже некуда, чем по чужим домам шляться, – съязвила Елена.
Её отец и мать, одетые и готовые к отъезду, вышли на улицу и покорно двинулись к подводе.
– Ну, вот и Пал Ликсеич с супругой изволили! А говоришь, ошибочка вышла?!! – бросил слова на ветер член комиссии, потому что Елена вошла в дом и закрыла за собой дверь.
– Поехали! – скомандовал Павел Алексеевич.
– Не спешите уж так, Пал Ликсеич! Ещё сынков Ваших забрать надо.
– Александра и Василия нет в списках на раскулачивание!
– Вот у меня в руках справочка, Пал Ликсеич, в ней сказано, что в избирательных правах всем вам отказано, в списке лишенцев оставить, все члены кулацкой семьи Просянкиных должны быть выселены за пределы Петровска.
Сопротивляться было бессмысленно.
Павел Алексеевич зашёл в дом и вернулся с Александром и Василием.
Заплаканная Елена выбежала провожать родителей и братьев.
– Ленка, да не грусти ты! Одолеем их вместе, раздадим всем по чести! Будет когда-нибудь и на нашей улице праздник! – крикнул на прощание Саша.
– Гореть в аду синим пламенем всем мучителям нашим! – ответила Елена.
Второй класс Ваня Мазанов так и не закончил.
Сначала закрыли церковно-приходскую школу, в которой он учился, а вскоре им с матерью пришлось покинуть дом.
Особая комиссия исправно исполняла директиву и после очередного заседания вынесла решение ещё тщательнее проверить оставшихся в Петровске жителей.
Таким образом, всплыло прошлое Мазановой Елены, в девичестве Просянкиной, и определена классовая составляющая её сущности.
В тот день, когда это было просчитано и осмыслено, за ней и пришли.
– Одевайся, выходи! – скомандовал ей представитель комиссии.
– Это ещё почему? – разозлилась Елена.
– А потому, что ты – кулацкая дочь! Просянкина Павла. И подлежишь выселению как член его семьи. А дом этот с сегодняшнего дня принадлежит народу.
– Какому такому народу понадобился старый домишко? Тебе что ли?
– Будешь сопротивляться, это учтётся, – многозначительно пообещал инспектор.
– Иди, угрожай своей жене, она тебе мигом всё учтёт! Холуй!
Дерзкие ответы Елены не пришлись по душе уполномоченному, и он рассвирепел.
– Даю тебе пятнадцать минут на сборы. После этого начну действовать по уставу.
– А ты подумал, как я в доме сына одного оставлю? Или мой Ваня тоже народу достаётся вместе с домом?
– Сына с собой забирай, нечего ему тут делать!
Елена только улыбнулась. Она уже знала, как поступит.
Потеплее одев Ваню, она обмотала его поясницу пледом, а сверху закрепила двумя пуховыми платками, точно так же укуталась и сама. – Мама, зачем нам много платков? – спросил Ваня.
В неизвестность едем, сынок. Вдруг холодно там, платки всегда выручат, я же их из козьего пуха вязала.
– Сказано же, вещи с собой не брать. Что это ты снеговика из парня сделала? Чай, весна на пороге, – возмутился член комиссии.
– А, может, мы на Северный Полюс собрались?!! Помогите лучше ребёнку залезть на подводу, а я мигом, только печь потушу, – ответила Елена, а сама вернулась в дом.
Она подошла к печи, выхватила совком тлеющие угли и разбросала их по комнате. Потом облила все полы керосином, чиркнула спичкой и выбежала на улицу.
Они уже отъехали на приличное расстояние, когда в небо взметнулся чёрный столб дыма.
– Мама, смотри дым повалил! Видать, наш дом загорелся, – испугался Ваня.
– Бездомным пожар не страшен, сынок!
Горячка
Комсомолец Василий Пильганов провёл в горячке целый месяц.
– Остыл сильно, воспаление у него, – сказал доктор и прописал мальчику покой и тёплое питьё.
Мать неотлучно сидела у кровати сына, протирала влажным полотенцем лоб, поила водой и отварами, меняла постель и рубашки – в поту был он.
Василию снилось лето и бескрайнее поле душистых роз: там, среди неземной красоты, улыбалась ему Паничка. Она держала за руку крошечную дочку в беленьком платье.
Василий бежал к ним изо всех сил, но ноги не слушались его.
Тогда он превратился в облако и поплыл над лесами и реками, крича, что есть мочи:
– Пааа – ня, Панич- каааа!
– Васенька, сынок! – откуда-то издалека донёсся ласковый голос матери.
– Мама, где я?
– Ты дома! Поправляйся скорее!
За время болезни Василия произошли изменения: мельницу отобрали, его отец остался без работы, а в доме бывших купцов Просянкиных разместили совхозно-колхозный театр.
Больше Василий Пильганов не посещал собрания, из комсомола он добровольно вышел, а вскоре насовсем уехал из Петровска.
Глава девятая
Эшелоны скорби
Железнодорожная станция работала в напряжённом режиме.
График движения паровозов был уплотнён и усилен дополнительными составами.
Не хватало вагонов для бесперебойной отправки, а раскулаченные семьи всё прибывали и прибывали.
Их свозили на подводах из ближних и дальних деревень, сёл и городков. Переселенцы были разными по возрасту, полу и состоянию здоровья – немощные и здоровые, молодые и не очень, дети и подростки, мужчины и женщины: всем им предстояло преодолеть нелёгкий путь в новую жизнь.
Большинство из этих пассажиров были гражданами законопослушными, а потому не могли ни сопротивляться, ни понять замысел тех, кто сорвал их с родных мест.
Одни безоговорочно верили, что выселение за пределы своих колхозов – это переезд в соседнюю область на краткосрочный период. Другие считали, что взамен отобранного имущества им начнут выдавать документы на новые участки земли и новые дома.
Но никто им ничего не давал и не предлагал.
Уставших и перепуганных людей с запасами еды на трое суток, как было велено, торопливо рассовывали по вагонам.
Только прошли и день, и два, и три, и пять, запасы еды закончились, а они всё продолжали засыпать и просыпаться под нескончаемый стук колёс, не понимая, куда их везут и когда наступит конец поездки.
Чем дальше уезжали они от родных мест, тем больше печалились. Безудержные слёзы катились по щекам молчаливых взрослых. Со стороны могло показаться, что эшелоны уныния везут в неведомые дали фигуры скорбящих.
И только детский лепет вносил светлую, живую нотку в эту картину людского отчаяния: маленькие пассажиры не умеют подолгу грустить.
Шестнадцатый вагон
В списке кулацких семей, следовавших в вагоне номер шестнадцать из Петровского района Аткарского округа, ехал и Филипп Просянкин с семьёй.
Он тоже не предполагал, что путешествие затянется на столь долгое время, и беспокоился за детей и жену.
Татьяна вот-вот должна была родить. Живот у неё уже опустился, начались боли в пояснице, она не находила себе места.
– Тань, ты потерпи. Скоро прибудем в какой-нибудь город, там найдём больницу или фельдшерский пункт, – утешал её Филипп.
– Ой, не знаю! Плохо мне, мочи нет. Низ тянет, еле терплю. Ты спроси у проводника, долго ли ещё нам ехать?
Филипп вернулся с нерадостным известием.
– По его словам, ещё сутки. Я попросил снять нашу семью с поезда, но не положено, говорит. Потерпи, Танюш! Уже скоро.
Он не стал пересказывать супруге свой разговор с проводником, потому что ничего утешительного тот не сказал:
– Раньше бабы в поле рожали, а сейчас избаловались, больницу им подавай и условия. Нет тут у нас ничего. Ежели начнёт твоя рожать, могу одну её на ближайшей станции высадить.
– Это исключено! А вода тёплая, чистые полотенца и таз, хотя бы маленький, найдутся у вас?
– Скажешь ты тоже! У нас тут не цирюльня.
На самом деле, Филипп был сильно встревожен: он не представлял, как маленький человечек может появиться на свет в этом ужасном вагоне, до отказа набитом немытыми, голодными и несчастными людьми.
– Как сельди в бочке! Зачем нас напихали-то так? Ни лечь, ни встать по-человечески, – потихоньку возмущались пассажиры, терпение измученных людей было на исходе.
– Сказали, что выселяют за пределы колхоза, а уж вторую неделю всё едем и едем за эти пределы. Куды нас везут-то? Знает кто-нибудь?
– На Кудыкину гору!
– Да не кудыкайте вы, пути не будет!
Следующие сутки тянулись ещё медленнее. Эшелон часто останавливался, подолгу стоял на полустанках или в поле.
После вынужденной остановки паровоз резко дёргал вагоны, они послушно тянулись за направляющим, и состав снова набирал ход. Позади были уже тысячи километров дорог, а впереди – непроглядная тьма.
И каждый человек внутри этого временного пристанища, мчащего их по железным рельсам, замирал в надежде, вслушивался до боли в висках в противный, протяжный скрежет металла, желая распознать, уловить ухом всего одно слово: приехали.
Перед рассветом у Татьяны начались схватки.
Она крепилась, но разве можно сдержать в себе энергию новой жизни, которая изо всех сил рвётся наружу, раздирает, пронзает нестерпимой болью плоть матери, требуя немедленного разрешения?
Татьяна закричала так, что все, кто был рядом, повскакивали со своих мест.
