скачать книгу бесплатно
***
Москва, декабрь, 1996 год
– Ну что, декабристка, так и будешь сидеть на ступенях? – спросил седовласый заведующий отделением. – Я тебе вот что скажу, детка: эту битву ты проиграешь. Подумай о себе, о ребенке. Есть хочешь? Я попросил медсестер, они оставили тебе обед, твой отказывается, мол, тошнит – а сам, наверное, тебе оставляет?
– Спасибо, меня тоже тошнит, – ответила я.
– Ну, ну! Бывает! В этой жизни все бывает, сейчас твоя задача у тебя под сердцем, думай об этом. Скоро Новый год, отметьте его в семье, есть ли еще кто у вас? Негоже на лестнице просиживать и спать в клизменной, ему это не помогает, подумай!
Сказав это, он зашел в вестибюль больницы и сразу стал окружен многочисленными страждущими родственниками больных.
Сделанные Андрею химиотерапии не принесли результата. Он получил направление в научный центр рентгенорадиологии, где ему предложили пройти еще один курс химиотерапии и облучений. К сожалению, эта квота не предусматривала постоянного наблюдения в стационаре, и мы вынуждены были оплачивать койко-место в общей палате.
Экономя на питании и услугах медперсонала, я каждое утро приезжала в Москву и уезжала поздно вечером, привозя судочки с домашней едой не только лежавшему в палате мужу, но и оставшимся без попечения родственников пациентам отделения. Я убиралась в палате, где лежал мой муж, и в соседней, с послеоперационными пациентами, экономя на еженедельных сборах за санитарные услуги и получая возможность остаться ночевать в процедурном кабинете с жизнеутверждающим названием «клизменная».
«Есть ли еще кто у вас?» – эти слова доктора крутились в моей голове, но я не находила ответа на, казалось бы, житейский вопрос. Окончательно устав от вагонной жизни и изматывающего токсикоза,
я осмелилась позвонить отцу, прося даже не о восстановлении меня в правах на квартиру[36 - По просьбе отца при оформлении документов он указал себя собственником всей жилплощади, «забыв» о выданном на двоих ордере при получении квадратных метров.], а просто хотя бы о временной помощи. Без прописки, с полисом другого города в те времена было сложно попасть на бесплатный прием и практически невозможно встать на учет.
– Мне нужна прописка и возможность пожить в квартире пару месяцев. Я совсем не вижу ребенка, и ты скоро станешь дедом второй раз.
В трубке слышалось молчаливое сопение. Потом отец сказал:
– Это твоя проблема, ты выбрала – ты и расхлебывай. Его родители помочь не могут? Да и квартиранты там у меня, как я людей выставлю на улицу?
Не успела я промямлить, что квартира сдается с момента моего рождения, как на том конце повесили трубку.
***
Москва, январь, 1997 год
Андрей плохо себя чувствовал. Повторное удаление быстро появившейся на том же месте стопы опухоли и последующие за ней несколько ударных терапий вконец ослабили его здоровье. Эти события заставили меня ночевать в московском центре рентгенорадиологии последние две недели.
Пробегая в очередной раз с выделенными подушками кислорода для его соседа по палате, я увидела идущего мне навстречу по коридору больницы свекра. Он приехал один: свекровь не любила Москву и метро, вот Сочи – это да, спокойно сел и доехал куда нужно. Маленький, хороший городок, посещать его любо-дорого: дочь старшую навестить, внука понянчить, здоровье поправить – сердце стало шалить в последнее время, как узнала о диагнозе сына.
– Не переживай, Карина отпросилась к соседской подружке, назад вернусь аккурат до вечера, – произнес свекр, подходя ближе ко мне.
Андрей очень обрадовался появлению в палате отца.
Они некоторое время обменивались какими-то дежурными фразами, отец с отсутствующим взглядом спрашивал, какие назначения делает врач, скоро ли выпишут, но в воздухе с каждой минутой нарастала какая-то неловкость.
Понимая, что разговор не задался и паузы становятся все длиннее, я решила оставить их наедине и прогуляться.
Больничное здание на улице Профсоюзной располагалось недалеко от одноименной станции метро, на которой жила двоюродная бабушка и где прошло мое каникулярное детство. Навещая Андрея, я частенько выходила на этой станции, не доезжая до больницы, спускалась во двор дома, садилась на скамеечку возле подъезда и смотрела на ее окно, которое сейчас закрывали чужие шторы.
***
На подоконнике у бабушки росло огромное каланхоэ. Казалось, оно занимало не только подоконник, но и все пространство маленькой квартиры. Над стоящей в небольшой нише кроватью висел портрет мужа, с которым она была в браке три месяца, перед отправкой его на фронт. Почетное место у стены занимал старинный буфет, в верхней части серванта которого, за накрахмаленными белоснежными шторками на дверях, красовались чайные пары из ломоносовского сервиза[37 - Продукция Ломоносовского фарфорового завода, единственного предприятия в России, выпускающего изделия из костяного тонкостенного фарфора.] со знаменитой кобальтовой каймой и пузатый заварник с неизменной спутницей всех чайных церемоний в этом доме – хрустальной вазочкой варенья из одуванчиков, любимого самодельного лакомства бабушки с послевоенных времен. В нижней нише буфета, на кружевной салфетке – негаснущая свеча в лампадке у старинной иконы. Небольшой топчан с расшитыми ею же подушечками. Все эти вещи занимали двадцатипятиметровое пространство общей площади, доставшееся бабушке за трудовые заслуги строителя метрополитена.
Всю свою оставшуюся жизнь она ждала, что пропавший в первые дни войны муж позвонит в дверь, и категорически не соглашалась менять адрес проживания, несмотря на поступающие от государства предложения по увеличению жилплощади. Да и зачем? И так хватало места для любимого цветка в горшке да небольшого круглого стола, собирающего путешествующих родственников между перевалочным расписанием поездов с московских вокзалов.
Вечерами, расположившись на диване рядом с подоконником, я рассматривала листья и ствол лекарственного цветка. В сумраке листья отбрасывали тени на противоположную стену, где стояла кровать бабушки. Казалось, будто это сам цветок, нежно положив руку, обнимает хозяйку и слушает рассказы о ее жизни. О том, как, будучи беременной, попала под завалы в тоннеле при строительстве одной из первых станций метро, и как не удалось сохранить ребенка, как она получила эту квартиру после стольких лет жизни в бараке для строителей метрополитена (где порой в одном помещении ютились по 25 человек), и как, проходя мимо лавок с товаром, случайно купила отросток каланхоэ, занеся его в маленьком горшке вместо кошки в новую квартиру вместе с портретом вечно молодого мужа.
Бабушка вставала, подходила к упавшим с цветка отросткам, бережно собирала их, разговаривая то ли с цветком, то ли со мной.
После все собранные побеги раздавались соседям с неизменным инструктированием о правильном уходе.
– Почему ты не вышла замуж? – поправляя фитилек лампадки у иконы и одергивая буфетную салфетку, спрашивала я в надежде получить ответы на мучавшие меня подростковые вопросы об истории ее жизни.
– Так похоронки-то не было, ждала… А потом, как «замуж»? А как же ОН? – Бабушка останавливалась рядом с портретом на стене, заботливо поправляя покосившийся угол рамки.
– Так столько же времени прошло! Если бы жив был, написал бы, разве ты про это не думала?
– А зачем? Я ждала – и все, может, и жив где, я замужем за ним.
– Три месяца! Вы жили три месяца!
– Иногда и это больше, чем вся оставшаяся жизнь…
Бабушка Варвара умерла неожиданно. Я училась в 9-м классе, успеть на похороны мы не смогли. Первое, что я вспомнила, узнав о ее смерти, – это как за пару месяцев до этого я, в очередной раз приехав на летние каникулы, увидела ее слезы. Цветок начал погибать, и все усилия по подкормке и пересадке его в более вместительный горшок, поездки в оранжереи к специалистам почти на другой конец Москвы – все это было тщетно. Соседи, приходящие посмотреть на предмет ее страданий, оставались в недоумении, некоторые даже недвусмысленно намекали на ее помешательство. И только я хорошо понимала состояние бабушки, сидевшей словно у постели умирающего родственника, рядом с любимым засыхающим цветком. Вечером у иконы, зажигая лампадку, бабушка просила и за цветок. Потом ложилась, вздыхая, на кровать, и я почему-то уже не видела тех теней от цветка над засыпающей бабушкой.
Провожая меня домой, стоя на перроне, она вдруг, засуетившись, вздохнула и заявила, что, мол, и хорошо, что погиб, кому он был бы нужен такой, большой и несуразный…
В парковом пруду плавали утки. Казалось, я вот-вот услышу голос: «Надяка, не подходи так близко к воде, там спуск покатый – вот напасть будет. Холодно уже, пойдем домой, сегодня твои родичи вернутся, поедешь дальше бабушек навещать, лягушка-путешественница».
***
Москва, январь, 1997 год
Зайдя в палату, я не обнаружила Андрея. Беспокойство пробежало холодком по спине. Выскочив на лестничный проем, увидела уверенно стоящего мужа, держащегося за перила. Он смотрел вслед уходящему по больничной аллее отцу.
Повернувшись ко мне, Андрей нарочито бодрым голосом скомандовал:
– Собирайся домой, я выписку жду, отпустили. Таблетки новые дали, обещали стойкую ремиссию через пару недель. Швы наблюдать будут на месте. После новогодних праздников контроль… На результат приеду.
– Куда домой? – не понимая, переспросила я.
– Как куда? Наш дом – Инта, туда и поедем, – сказал Андрей, обнимая меня.
Позже я узнала, зачем приходил свекр. От сына нужна была подпись на соглашение отказа от своей доли в родительской квартире.
Вопрос квадратных метров прочно переплетался с человеческими судьбами, стянутыми до боли в плотный пучок резинкой обстоятельств.
***
Наверное, там наверху кто-то забыл о нас с мужем или, наоборот, приложил последние возможные силы… Но, вернувшись после новогодних праздников с контрольной проверки в московской больнице, Андрей удивительным образом, казалось, стал идти на поправку.
Он словно получил дополнительный заряд к потухшим было батарейкам внутреннего резерва. Оживленно рассказывал, как хорошо помогают выписанные лекарства, и как повезло получить бесплатно очередной курс химиотерапии, сэкономив нам деньги на рождественские подарки и приданое для новорожденного малыша, появления которого мы ожидали в конце мая.
Он с удовольствием окунулся в мир семейных забот, стараясь, как и прежде, взять львиную часть бытовых проблем на себя.
***
Инта, июнь, 1997 год
Рождение младшей ознаменовалось тремя днями невыносимых мучений, в результате которых развился тяжелейший сепсис. Лишь благодаря доктору, этническому немцу, который вовремя забил тревогу, я смогла вырваться из лап смерти. Ночами он сидел у моей койки, пытаясь своими старыми натруженными руками разогнать мне кровь, заставить ее снова потечь по омертвевшим венам.
– Все выправится, главное, ночь пережить, малышка вон какой борец, сразу за житуху цепляться стала – вон как оповещала о своем появлении, визжала на славу, еле успокоили. Характер, я тебе скажу, он как цвет глаз. Можно, конечно, за солнечными очками спрятать, или вот сейчас еще линзы, меняющие цвет зрачка… Но свой-то цвет, данный при рождении, под ними остается, как и характер.
Голос говорившего показался очень знакомым, я где-то уже слышала этот убаюкивающий тон.
Раздался звон стекла, характерный для емкостей с горячительной жидкостью. С трудом повернув голову, в полумраке палаты я различила силуэты сидящих за столом мужчин. Это были Андрей и знаменитый в нашем городе человек, врач от бога, приехавший поднимать Крайний Север по воле сердца и зову партии. На столе лежала открытая коробка шоколадных конфет, рядом с бутылкой коньяка стояли маленькие стеклянные емкости для кормления грудничков. На руках у мужа, словно в большой люльке, – крохотный сверточек. Андрей бережно поправлял уголок одеяла над лицом младенца.
– Все хорошо будет, маленькая Булечка, вот и доктор говорит, скоро наша мама поправится, и мы пойдем домой, а пока засыпай, не шуми – маме нужно спать, – шептал мой муж.
– Я, конечно, хорошо помню Новый год 71-го… Он выдался запоминающимся, много детишек родилось и в ту ночь. Помню, и как ваша Надя появилась на свет, мое дежурство как раз было. Я был тогда еще молодой специалист, только приехал по распределению в город, – говорил врач.
Потом он встал и, подойдя ко мне, подкрутил режим поступления капель в инфузорном устройстве.
– Помню и мать Нади, – продолжил он, обращаясь к Андрею. – Город у нас небольшой, все мы с одного общежития начинали. Родители Нади выделялись в нашей коммунальной квартире покорителей Севера. Гостеприимные и веселые, дни рождения их два дня подряд справляли, даты друг за дружкой у них… А пела как дивно ее мама… Такая жизнерадостная была! Так и звали их «мы с Тамарой ходим парой» – Толя и Тома. Ее внезапная смерть сильно потрясла нас. Толик тогда ходил на работу словно неживой, он в 3-й школе директором был. А она – заведующей детского сада, детей очень любила. Четыре года ждали рождения собственного ребенка – и вот надо ж тебе, судьба… Так радовались, когда узнали, что станут родителями. Все мечтали последний год доработать и уехать обратно в Москву, – оглянувшись на меня, шепотом продолжил свой рассказ врач, присаживаясь опять за стол рядом с Андреем.
Тихий голос старого доктора словно убаюкивал.
– Я как-то иду с ночной смены, – голосом диктора детских радиосказок продолжал рассказ врач, – прохожу по коридору. Толик после смерти Тамары еще долго жил в общежитии. Вижу, свет у него горит. Заглянул, Надюшка-крошка в кроватке сопит, а он что-то шьет. Я ему, мол, отдал бы нашим женщинам подштопать, они и так вокруг опеку взяли над ним, глядя, как он с восьмимесячным ребенком управляется. Не очень ладно поначалу выходило у него варить каши – запах горелого молока из общей кухни явно на это указывал. Да и директорская должность не всегда позволяла детские больничные просиживать. Так вот, смотрю, значит, корпит он над детской шубкой, размашисто нитью так, я ближе подхожу – а он стежками на подоле фамилию вышивает – уже до последней буквы дошел в своих стараниях. Увидел меня и стал хвалиться, как место в детский сад получил, и вот, мол, просили подписать валенки и шубку – фамилию и имя, так как путают, быстро одевая на прогулку. Все же одинаковое в то время было. Я спрашиваю: «Так нужны были только инициалы, зачем же ты всю фамилию-то наваял»? Вот мы повеселились! Первый раз с момента похорон жены увидел, как он улыбается. Другой раз иду – он на фанерке сидит возле катка. Морозно к вечеру, народ, кутаясь, домой спешит. Подошел ближе, а там Надюшка в новых белоснежных коньках, одна скользит всеми четырьмя конечностями, пытается кататься вдоль бортика, с упорством встает после падения и снова, а он знай нахваливает: «Молодец, не сдавайся, ты точно сможешь», – и посмеивается.
Я закрыла глаза, вспоминая, как отец, откладывая свои дела, приводил меня на городской каток, садился в сторонке на маленькую картонку и, закуривая папироску, час или два наблюдал за моими детскими кульбитами. У него было страшно модное пальто, каким-то чудом добытое в Москве. Оно сразу заняло почетное место в гардеробе, являя собой символ особого социального статуса. Сзади на нем имелся хлястик на двух пуговицах. Отец им очень дорожил, настолько, что, садясь в машину, всегда аккуратно приподнимал полы пальто, чтобы случайно этот хлястик не оторвать. И вот однажды он пришел со мной на каток в своем драгоценном одеянии. Незадолго до этого я во время своих очередных кульбитов от души шлепнулась на лед, и теперь очень боялась кататься. Многочисленные синяки блокировали мое желание парить как Ирина Роднина. Видя это, отец встал впереди меня, я схватилась за его хлястик, и он плавно заскользил по льду, подстраиваясь под мой ритм. Я изо всех сил старалась держать равновесие, чтобы не упасть и не испортить его пальто.
На город плавно опускалась ночь.
Народу на катке почти не осталось, музыка уже перестала играть.
На всю жизнь мне врезалась в память эта картина: кружащиеся в свете фонаря снежинки, слабо мерцающий лед и наше ритмичное «шарк, шарк» по катку…
Шарк, шарк… Под это ритмичное шарканье я снова провалилась в сон.
***
– Девочки-мамочки, будьте так любезны! – вещал утром мой муж, стуча в палаты к новоиспеченным мамочкам. В одной руке, словно в уютном лежаке, он держал новорожденную дочь, в другой – пару чистых бутылочек для сбора грудного молока. – Угостите молочком, пожалуйста.
Молодые женщины с удовольствием делились излишками, становясь молочными мамами для нашей новорожденной дочери, принимая участие в помощи новоиспеченному отцу из соседней палаты, наслышанные о том, что его жена уже вторые сутки после родов борется за жизнь.
Малышка родилась здоровой и крепкой. В первые дни появления на свет она демонстрировала удивительное отношение к своей еще крошечной жизни: четко, по часам, кушала, не плакала по ночам, очень внимательно разглядывала всех желающих взять ее на руки, потрогать волосы – Юлия родилась с удлиненными белокурыми кудряшками. Она словно понимала сложившуюся ситуацию и спокойно переносила все тяготы, выпавшие на долю ее родителей во время ожидания встречи с ней. Все медицинские процедуры, вызывающие обычный протест у грудничков, она переносила с удовольствием, спокойно разглядывая мир, знакомясь с его привычками и ритуалами. Тесная связь с отцом в течение первых недель жизни не прошла незамеченной для нее, и она твердо выбрала для себя главного носителя и «колыбелекачателя», каждый вечер спокойно выслушивая весь предложенный отцом репертуар в его исполнении, изредка вставляя свои пару нот в виде грудничкового покряхтывания.
Сказать, что Андрей полностью растворился в новорожденной дочери, было бы очень банально. Это было похоже скорее на маниакальность: каждую ночь я заставала его в состоянии истукана, сидевшего над кроваткой мирно спящей Юлии. Это действо могло длиться часами, с его подробными комментариями о том, как она повернулась, как махнула ручками, встрепенувшись, как красиво улыбается во сне. За этим следовали сожаления об упущенной возможности насладиться всем этим со старшей дочерью.
– Надя, ты видела, как она чихает? – Муж примчался, держа Юлию на руках. – Послушай, ну послушай – вот!
Дочь, сморщив носик в образе милого мышонка, издала весьма зычный для грудничка чих. Устроившись на диване, мы замерли в ожидании новых звуков от нашей крохи.
– Вот увидишь, она точно будет чемпионом по задуванию одуванчиков! Сейчас только подрастет, перейдет на кашу – и сразу все задует. Ну не зря же я дал ей такое теплое июньское имя «Юлия». Жаль, конечно, что не записал как Иулию… Кстати, я кое-что придумал – сюрприз! Билеты взял, завтра выезжаем к родителям в Ярославскую область, будем, как ты говоришь, «пейзажностью умиляться». Да и нечего детьми мошкару северную кормить. Заодно и московскую больницу навещу, наверное, заскучали по мне, вчера последнее направление подписали в нашей поликлинике.
Муж заулыбался как-то скомкано и заспешил к входной двери, где стояла приготовленная для прогулки коляска. Нежно укладывая дочь, расправляя съехавший чепчик, продолжил обращаясь к ней:
– Будем в Ростове Великом учиться «одуваны» задувать, да, маленькая Булька? Знаешь, как ее имя переводится? Юлия – это «кудрявая», ей оно подходит, она у нас беленькая, волосики вьются – ну, чистый «одуванька», а ты еще злилась.
«Злилась» – мягко сформулировано, я была ошарашена и раздосадована.
Споры об имени для младшей дочери не утихали почти до самых родов. Если передаваемое по наследству межконфессиональное имя «Лев» было само собой разумеющимся для новорожденного мужского пола в нашей семье и не вызывало у нас с мужем разногласий, то по поводу женских велись непрекращающиеся баталии. В один из дней Андрей сдал свои позиции. Он любезно уступил мне возможность блеснуть своей фантазией, заранее исключив имя «Дульсинея», и лишь предложил все же еще раз подумать над казавшимся ему странным именем «Алиса», выбранным старшей дочерью из полюбившейся ей после прочтения сказки Льюиса Кэрролла. Целый месяц мы называли со старшей дочерью новорожденную этим именем, не зная, что победу уже давно одержало имя «Юлия», скрываемое мужем, дабы не нервировать своим вариантом беременную жену и не утруждать ее каким-то походом в отделение регистрации имен.
***
Ростов Великий, 1997 год
Очередное лето в Ростове подходило к концу и ознаменовалось еще одним семейным событием.
– Какая старина, – поднимаясь по винтовой лестнице ростовского храма, изумлялся Андрей, бережно неся в руках младшую дочь.
– Какая тишина, потрогай, словно дышат историей, – я прильнула к одной из стен.
Рядом остановилась, запыхавшись, старшая дочь.
– Мама, а ей не будет больно? – сев на край лестницы отдышаться после крутого подъема вверх, дочь переживала за младшую сестру. – Ты не волнуйся, я прослежу за всем, чтобы чего не произошло, – деловито произнесла Карина и поправила съехавший на глаза платок.
– Ну, где вы там застряли? – окликал нас Андрей, перевесившись через перила. – Давайте быстрее, физкультурники мои, все собрались уже, и так на два часа только договорился открыть эту «благодать», хорошо – в этот раз нормальная крестная будет у ребенка.
Неожиданно приехавшая навестить родителей старшая сестра Андрея твердо вознамерилась стать крестной для нашей младшей дочери.
– Я тоже хотела, почему она? Это не ее сестра, а моя, значит, крестной должна быть я. И так назвать сестру не вышло, так еще и эта напасть, – вставила новое слово, услышанное из лексикона свекрови, Ришка.
– Она и так твоя, ты и так всю жизнь с ней будешь, – весело парировал дочери отец.
– Тем более, – не сдавалась дочь, – зачем тогда она будет крестной, раз не она с ней по жизни будет?
Держась за перила, Каришка продолжила свой путь за отцом, скрывшимся за очередным винтовым пролетом.
***
За событиями, связанными с рождением дочери, в течение летних отпускных месяцев в полюбившихся нам ростовских местах Андрей все меньше и меньше обращал внимание на состояние своего здоровья. Но усиливающаяся хромота и участившаяся слабость, словно выглядывающий из-за угла враг, готовящийся напасть в самый неожиданный момент, пугали меня все больше и больше, несмотря на демонстрируемую анализами стабильную ремиссию.
Врачи предложили перенести серию химиотерапий в Москве на декабрь. Это дало нам всем временное успокоение и вселило надежду. По возвращении домой нас ждали новые приятные хлопоты, связанные с неожиданной возможностью получения квоты жилищной субсидии для переселения в среднюю полосу нашей Родины. Мы с удовольствием строили планы, мечтательно перебирая варианты городов большой страны, которые могли бы стать нашим новым домом. Интинская суета сбора нужных документов, рабочие моменты и подготовка к сдаче институтских зачетов, словно придав сил Андрею, заставляли его забыть о предстоящей новой битве с болезнью, хотя с каждым днем она обещала стать еще более тяжелой. Мы старались жить сегодняшним днем, не акцентируясь на ситуации, словно речь шла о простуде и само собой разумеющихся процедурах.
Единственным изменением в поведении мужа было стремление все успеть. Андрей как-то стал торопиться, словно гнал машину на максимальной скорости. Он спешил, и это было заметно. Брал на себя кучу дел и обязательств, старался оттеснить меня в решении бытовых проблем.
И болезнь, словно дикий зверь, чуть попятившись назад, замерла, чтобы разогнаться с новой силой и нанести свой сокрушительный удар. Но мы не намерены были сдаваться без боя, и я, как верный оруженосец, старалась нести наше знамя победы, не опуская рук под тяжестью флагштока.
***
Проведенные в интинской городской больнице малоэффективные реабилитационные процедуры не принесли облегчения, однако существенно ударили по финансовой стороне нашего быта. Боли становились все невыносимее, опухоль в ступне, словно ахиллесова пята, у почти двухметрового мужа, пышущего на первый взгляд здоровьем, оставалась незаметной, принося физическую боль при ходьбе. Мы не раз встречали недоумение и бегающий взгляд изумленного врача, ищущего визуальную причину обращения, старательно читающего заключения и рекомендации из московских клиник. Эта реакция пугала меня больше, чем состояние Андрея. По лицам местных эскулапов я понимала, что они не сталкивались с таким никогда и помощи от них ждать не имеет смысла. Чтобы как-то сохранить профессиональное реноме в наших глазах, они старались, исходя из своих знаний и скудных перестроечных медицинских возможностей, предложить хотя бы «подорожник». И, старательно прикладывая его, брали за это огромную плату в виде нашего впустую потраченного времени.
