скачать книгу бесплатно
– подхватывали все хором, в завершение еще одного проведенного
вместе дня.
***
Москва – Брянск, август, 1989 год
Отец не сразу заметил мое отсутствие. Спохватившись, нырнул в роль заботливого родителя, клятвенно пообещав мне бросить пить и начать ковать из меня человека. Процесс перековки, разумеется, предполагал получение высшего образования. Правда, для этого требовалось сделать перерыв в ежедневных сборах участников «кружка единомышленников», прекратив ударно отмечать долгожданный отпуск.
Оторвав на кухонном календаре последний июльский лист, отец срочно решил исправлять ситуацию. Несмотря на то что большинство московских вузов уже прекратили прием абитуриентов, при некоторых открылись дополнительные коммерческие отделения, куда мы с отцом и направились.
Всю дорогу отец восторженно разглагольствовал о финансовых инвестициях в мое будущее образование и о планах скорейшего оформления документов для проживания в нашей московской квартире. Но как только мы сошли на перрон Ярославского вокзала, он неожиданно изменил наш маршрут, решив срочно поехать в Брянск и немедленно показать меня маме. Что мы и сделали.
– Я на минутку, сигареты купить, – отец скрылся в пивной, и это не предвещало ничего хорошего.
История повторялась как под копирку. Ровно год назад прозвенел мой выпускной звонок. Ожидания новой взрослой жизни исполнились для меня буквально. Тогда, едва мы сели в поезд «Воркута – Москва», повезший выпускников северных школ покорять столицу, пополняя ряды студентов, как отец сразу пропал в вагоне-ресторане. Все мои робкие попытки вырулить из создавшейся ситуации были безуспешны. Добравшись до Москвы, отец не раздумывая изменил наш маршрут, отправившись на Киевский вокзал, в сторону родительского дома, находившегося в полутора часах езды от Брянска. Для резкого изменения маршрута нашлось сразу несколько уважительных причин: посетить могилу деда, умершего пять лет назад, срочно погоревать с выпускницей на могиле ее матери, и самое главное – «отметить» известие о возможном разводе с мачехой, которая, будучи директором школы, где я училась, дотянув до моего выпускного, словно до рубежа остановки под названием «Порядочность», объявила о своем возможном решении накануне нашего с отцом отъезда.
Все эти события отягощались моей финансовой несамостоятельностью и, как следствие, явились причиной опоздания к началу вступительных экзаменов. Мои жалкие попытки подать документы в оставшиеся вузы заканчивались одной и той же фразой из популярного советского фильма: «Приходите завтра».
К сожалению, в отличие от Фроси Бурлаковой, героини фильма, опоздавшей с подачей документов в вуз, случайно проходящий мимо участливый профессор мне не попался. Вместо него меня встречали
довольно нервные сотрудники приемной комиссии, не желающие входить в чье-то положение.
В стране полным ходом шла перестройка, прокручивая людей, словно винтики в одном большом заржавевшем старом механизме.
К концу отпуска отец, разглядев объем катастрофы – упущенной возможности моего поступления – стоя на мылинском[22 - Деревня в Брянской области.] перроне около уходящего на Север поезда, каялся передо мной и своей старенькой матерью, уговаривая меня вернуться с ним обратно, суля организовать и оплатить обучение на бухгалтерских курсах при университете в Сыктывкаре.
И вот теперь история повторялась как назойливое дежавю. Все обсуждаемые перспективы и планы рушились в этой неприметной пивной, рядом с кладбищем, на котором была похоронена моя мать.
***
Брянск, август, 1989 год
Подождав пару минут не выходившего из пивной отца, я побрела в город, уверенная, что ни под каким предлогом в этот раз я не заберу документы из брянского техникума – единственной оставшейся для меня возможности учебы на курсах менеджмента и управления в этом году. Я твердо решила, что я не использую мой обратный билет и не вернусь с отцом назад. Я не буду надеяться изменить то, чего не может изменить он сам.
Родина моих родителей не выглядела приветливой. Осенний Брянск встречал сильным промозглым ветром. Пытаясь укрыться от неуютной погоды, я забрела в новопостроенный универмаг. Времена дефицита еще не прошли, и народ радостно и шумно, как стайка голубей, толкался в очереди за рижской косметикой. Набор такой косметики подарил мне Андрей перед моим отъездом.
– Ты точно уверена? Может, останешься? – он перебирал ногой упавший на перрон лист. – Везде люди живут, что тебе эта Москва и учеба, может, на следующий год поступишь в наш местный техникум? – не смотря мне в глаза, нервно заглатывая дым от сигареты, уговаривал меня Андрей.
Он не понимал, что бегу я не от провинциального города, не в поисках возможностей. Я бегу от невозможности жить с отцом.
– Я тебе сразу позвоню и напишу! – крикнула я, запрыгивая в вагон, долго всматриваясь в силуэт Андрея на перроне, смотрящего вслед увозившему меня поезду.
Почему он не сказал главных слов, не остановил, не настоял? Впоследствии я часто задавала ему этот вопрос. И каждый раз после этого мы долго молчали…
Из невеселых мыслей, захвативших посреди брянского универмага, меня выхватил крик:
– Пододвиньтесь, если не покупаете! Встанут и стоят…
Я обернулась: вот это чудо! Моя школьная подруга Светлана, мой молчаливый спаситель. Ее семья не раз давала мне убежище во времена затяжных запоев отца. Несколько минут мы обалдело смотрели друг на друга. Еще большее изумление было вызвано счастливым совпадением: Светлана, как выяснилось, поступила на те же курсы, что и я.
С появлением подруги чужой и недружелюбный город сразу приобрел родные очертания: я больше не одна. Местные мальчишки, пронюхав, что в общежитии пополнение иногородних девочек, принялись активно завоевывать наше расположение, принося банки с домашними заготовками – вареньем и компотами. Чтобы улучшить свое финансовое положение, мы со Светланой устроились на хлебозавод, подрабатывать в вечерние смены, дающие возможность дополнительно питаться выпекаемой на заводе продукцией.
Нас потихоньку захватило, увлекло в водоворот бесконечных студенческих дел, лекций и зачетов. Периодически, прогуливаясь по осенним улочкам вечернего Брянска после междугородних разговоров с Андреем, я все чаще понимала, какое большое расстояние разделяет нас. Он все чаще пропускал мои вечерние звонки, оставляя заказ до закрытия телеграфа[23 - Отделение связи, в народе «переговорный пункт», с помощью которого можно было осуществлять телефонные переговоры с людьми, у которых не было телефона, либо проживающими в населенных пунктах, с которыми не было автоматической междугородней связи. В заявке на телефонный разговор можно было указать адрес и фамилию нужного человека. В таком случае он извещался о предстоящем разговоре телеграммой. В назначенный день и час оба человека приходили на телеграфные пункты, и их соединял оператор связи.]– я успевала просушить промокшие насквозь сапоги, терпеливо ожидая соединения.
За эти пару месяцев от него пришла лишь пара суховатых телеграмм с датой приглашения на телефонный разговор. В одной из них, узнав о том, что я не планирую встречать Новый год в Инте, он неожиданно сообщил, что собирается проведать свою старшую сестру, живущую в Сочи, отвергнув мое предложение встретить праздник вместе в Брянске.
Слегка расстроившись несовпадением новогодних планов, я с новой силой окунулась в уже сформировавшийся ритм моей новой жизни. Беспокоило меня лишь ухудшающееся в последний месяц самочувствие. Утреннее недомогание и тошноту я списывала на акклиматизацию и сильную усталость от свалившейся на меня трудовой нагрузки.
***
Брянск, ноябрь, 1989 год
– Я точно знаю, это у тебя «блуждающая грыжа»! Тебе нужно к гастроэнтерологу, – с важным видом начинающего доктора, выслушав вечером за чаем мои симптомы, изрекла диагноз приехавшая нас навестить одноклассница, учившаяся на медицинских курсах в Ленинграде.
В последнее время у меня сильно болел желудок. Болел так сильно, что игнорировать эту боль не было никакой возможности.
Пожилой доктор, бегло осмотрев меня и чиркая что-то в карте, рассеянно бросил:
– Вам не ко мне.
– Как не к вам? А куда?
– Выйдете, повернете налево во двор, там отделение психиатрии.
– Как психиатрии? Зачем мне туда?
– Девушка, – пожилой врач пристально посмотрел на меня, после чего, слегка откашлявшись и сняв очки, сообщил: – Вы беременны. Вам проконсультироваться с психологом хотя бы.
Ошарашенная, я вышла из кабинета, к хлипкой двери которого прильнули ушами мои подруги. Они тоже пребывали в легком шоке.
– Нужно сообщить ему, – только и смогла произнести я.
Радостные, мы побежали на переговорный пункт. В трубке отозвался незнакомый женский голос.
– Алло, могу я услышать Андрея? – спросила я.
– Вы Надя? Не звоните сюда больше. У нас через неделю свадьба.
На том конце провода раздались короткие гудки.
Я растерянно молчала, вцепившись в трубку. Светлана бережно забрала ее у меня, положила на место и тут же заказала переговоры с отцом.
– Я тебя не этому учил! – выслушав меня, принялся кричать родитель. – Как ты могла меня опозорить? Ты что себе думаешь! Я уважаемый человек, как я людям буду смотреть в глаза! Собирай вещи. Ты едешь домой, – бросил он перед тем, как отключиться.
– Все будет хорошо, – видя, как я оседаю на стул в переговорной будке, решительно заявила Света, обнимая меня. – Ты только не реви, пожалуйста.
***
Инта, декабрь, 1989 год
Потянулись долгие дни моего персонального ада.
Отец все время пил, и с каждым месяцем, по мере того как внутри меня рос мой ребенок, интенсивность его выступлений возрастала. Подкрепленный ежевечерней порцией горячительного, он сокрушался о своей загубленной репутации: дочь – мать-одиночка, это позор в глазах общественности.
Стараясь избежать очередного накала страстей, я, улучив момент, незаметно выскакивала из дома.
В городском туалете было на редкость чисто: свежие, помытые тряпочки заботливо развешаны вдоль батареи, в углу аккуратно сложен скарб вещей «хозяйки» этого приюта, бездомной женщины, которую пустили пожить здесь в обмен на поддержание порядка. Я не знала в деталях о ее судьбе. Из ее скупых рассказов о себе я смогла понять, что ей довелось познать лагерь по статье за мелкое воровство с предприятия – то ли карандашей, то ли еще какой-то мелочи. Времена послевоенные были показательно карательные, и уже неведомо какие перипетии судьбы забросили «жительницу» городского туалета на край света, в суровое северное поселение.
– Что, опять отец буянит? – она подвинулась, уступая мне место у батареи. – Грейся давай, вот какой год суровый на морозы. Есть хочешь?
– Нет, спасибо.
– Ты на него не трать себя, не терзайся, это он с горя – по-другому не умеет. Растерялся, видно, по жизни, вот она его и покатила, как под откос… А ты не робей, не робей! Ты девка ладная, вижу – справишься, да и не одна ты, вот какое счастье у тебя – дите! Мне Бог не дал, эх, жизня…
***
Инта, январь, 1990 год
Русские люди празднуют зиму разудало, а северяне погружаются в эти праздничные дни с особым размахом. Выходные дни для шахтерского городка превращаются в затянувшееся веселье: сам Новый год, Старый Новый год, Масленица и, наконец, долгожданные Проводы зимы.
В один из вечеров, стараясь не слушать очередные нравоучения изрядно выпившего отца, стоя возле окна и прижимаясь животом к теплой батарее, я с удовольствием рассматривала через морозные узоры на стекле идущих по улице интинцев. Спешащие домой люди несли в авоськах домой желанные угощения и готовились встречать в кругу близких очередной талонный[24 - В августе 1989 г. ввели талоны на сахар, затем на всю пищевую и промышленную продукцию. – Прим. авт.] год.
Мое внимание привлекла картинно поскользнувшаяся на ледяной корке асфальта девушка. Идущий рядом с ней молодой человек принялся ее поднимать. Из сумки рассыпались фрукты. Яркие, словно елочные шары, мандарины покатились по снегу. Прохожие радостно помогали собирать их, превращая все действо в рождественский веселый переполох. Я улыбнулась забавности происходящего. Молодой парень поправил съехавшую на глаза меховую шапку, поднял голову и, как показалось, посмотрел мне прямо в глаза.
Это был Андрей.
Я отпрыгнула от батареи, словно от раскаленной плиты. Спрятавшись под подоконник, села на пол. Малыш в животе недовольно зашевелился.
– Все хорошо, милый, все хорошо, сейчас мы с тобой выберемся из дома и пойдем в гости с ночевкой.
Последние ночи мне приходилось спать с вязальной спицей под подушкой, опасаясь участившихся агрессивных действий отца.
***
Инта, 14 апреля, 1990 год
Весна согрела необычно теплым апрелем. Такой яркой северной весны я больше не встречала. Солнце прорывалось в окна родильного зала. Дочь! У меня дочь! Девочка! Я боялась даже на минуту оторвать от нее глаза. Первый взмах ее ресниц, первый взгляд на мир, на меня – эмоции буквально захлестывали. Прижимая ее к себе, бережно качая на руках, я жадно ловила каждую минуту ее жизни.
Начиная с момента ее появления, я буквально сходила с ума от нежности и всепоглощающей любви. Все домыслы и слухи, все шепотки «Нагуляла в Москве!» практически не доносились до меня. Я, словно теплым одеялом, была надежна укрыта звуконепроницаемым куполом, в котором было место только мне и моей маленькой дочке. Я с головой нырнула в эти новые ощущения, в сладкое чувство, что я больше никогда не буду одна.
***
К сожалению, в те времена мой жизненный опыт, захудалая интуиция и слабый внутренний голос являли собой баснописных лебедя, рака и щуку. Придя регистрировать новорожденную дочь, я что-то мямлила, перебирая имена из предложенных старых советских справочников библиотеки ЗАГСа. Все мои жалкие попытки озвучить нравившиеся мне варианты женских имен словно разбивались о стену, натыкаясь на пристальный взгляд сотрудницы.
– «Маруся» мне очень нравится, – озвучила я.
Услышав это имя, работница ЗАГСа, сверля меня глазами и поправляя съехавшую на голове бабетту – модный аксессуар из пучка волос в виде круглого блина – поблескивая золотым зубом (не менее значимой, «шикардосной» вещью времен моды 70-х), тяжело вздохнув, изрекла:
– Мать-одиночка, чё ли? Ну хоть имя-то красивое дай дитю! «Маруся»! Дуся еще назови!
Я не осмелилась перечить такому явному, авторитетному и жизнеутверждающему превосходству и не стала озвучивать, что и имя «Дульсинея» мне было очень по душе и входило в пятерку предпочитаемых вариантов.
Видя, как представитель власти нервно постукивает пальцами, унизанными коллекцией золотых изделий советской эпохи, я, быстро собравшись, выпалила имя любимой и единственной немецкой куклы, привезенной другом отца:
– «Карина»! Мне нравится «Карина», Карина Андреевна! – И, словно оправдываясь, добавила: – Как моя кукла, родом из детства.
Наверное, дополнение явилось последним штрихом к моему портрету, созданному в голове этой женщины. Еще раз вздохнув, она быстро оформила документы, фыркнув на прощание:
– Поздравляю с куклой!
***
Инта, январь, 1991 год
Первый Новый год в жизни моей дочери мы отметили вдвоем. За это время мы научились многому – от вызова скорой помощи по поводу любой шишки, полученной в результате освоения первых навыков, необходимых в начале человеческой жизни, до элементарного диатеза.
Все сложные первые этапы мы проходили вместе: научились скатываться на подушки из уставших рук мамы в ночные часы; сидеть в специальном стуле рядом с ванной в ожидании ручной стирки пеленок (слово «памперс» еще не скоро войдет в лексикон русских людей); самостоятельно и спокойно ожидать в коляске у магазина окончания талонной очереди и смиренно сносить прочие тяготы бытовой жизни.
Эмоции, захлестнувшие меня в моем новом статусе материнства, ощущение своей нужности в устройстве нашего с дочерью нового мира уберегали меня от страданий и нарочитых сожалений. Я была благодарна свалившимся на меня трудовым будням молодой мамы. Это помогало заполнять день и радоваться каждому утру, начинавшемуся с улыбки моей дочери. Мир словно отблагодарил меня появлением родной души и сразу сделал сильной и счастливой.
У отца появилась очередная любовь, и на некоторое время его перевоплощение в образ трезвого жениха дало нам карт-бланш на отдых от его систематического состояния. Нам повезло остаться одним в квартире с дочерью, спокойно встречая ее первый Новый год.
В один из праздничных вечеров в дверь неожиданно позвонили. Осторожно вставая с дивана, пытаясь не разбудить уснувшую на моей руке дочь, я нехотя пошла к двери. С появлением Карины мои сны прекратились и превратились в блаженное наслаждение реальностью, когда часами разглядываешь малыша, сопящего рядом с тобой всю ночь.
– Кто там? – спросила я. В глазок не было видно, кто за дверью.
– Это я.
Голос показался мне знакомым, и я распахнула дверь.
На пороге стоял Андрей с одним из наших общих друзей, смущенно переминаясь с ноги на ногу. В руках Андрея были два больших пакета.
– Мы мимо шли, на площадь, на горку. С праздником! – заполнил возникшую паузу друг.
– А… Карина уже спит… Спасибо, – ошарашенно сказала я, суетливо прижимая к себе сунутые мне в руки пакеты.
– Красивое имя, словно кукольное, – смотря в пол, произнес Андрей и стал разворачиваться, чтобы уйти.
– Хочешь посмотреть? – как будто со стороны, услышала я свой голос, еще не успев понять, не пожалею ли о сказанном.
Лицо Андрея словно озарилось. Он торопливо снял ботинки.
– Я думал, не разрешишь. Спасибо!
В полумраке комнаты, еле дыша, он склонился над спящей дочерью.
– Какая красивая Булечка[25 - Ласковое прозвище для женской половины нашей семьи, придуманное Андреем. – Прим. авт.], вся в меня, – разглядывая дочь, произнес Андрей и неожиданно резко, не оборачиваясь, вышел.
