Висячие мосты Фортуны

Рассказывали, что у неё любящий муж, что она любит и умеет готовить, но от этого она казалась мне ещё более омерзительной…

Маша, увидев входящих в класс проверяющих, не больно-то испугалась. Она сразу, придав своему лицу страдальческое выражение, положила руку на горло – и так, не отнимая ладони от шеи, не снимая гримасы боли с лица, провела весь урок…

Что, съели? Больной человек! Ей бы в постели лежать, а она тут поёт из последних сил, распинается!

Разве вы не знаете в каких условиях мы тут живём?

Вы когда-нибудь мылись в бане по-чёрному?

Кто-нибудь из вас пользуется уличным сортиром в тридцатиградусный мороз?

Захотите вы распевать песни после ночёвки в ледяной избушке? Нет желающих?

А мы вот поём! И спасибо скажите Маше Шутовой за то, что она до сих пор не сбежала отсюда.

Я бы на месте этих контролёров привезла с собой кипу Почётных грамот, подписала их красивыми буквами и вручила бы всем учителям школы, а в первую очередь тем, кто работает первый год!

Но глупо ждать благородных поступков от людей с оловянными глазами!

Ко мне пришли в пятый класс. Комплект картинок, изображающих различные предметы, позволил мне продемонстрировать прекрасное знание учениками немецкой лексики.

--

Was

ist

das

?

--

Das

ist

ein

Bleischtift

! – хором отвечали дети.

--

Was

ist

das

?

--

Das

ist

ein

Ball

!

Все слова, которые программа предписывает знать пятикласснику, они знали, читать умели, на вопросы отвечали.

Фаина Семёновна, моя учительница немецкого языка, осталась бы мною довольна. Она отводила на уроке для самостоятельного заучивания дюжины немецких слов столько времени, сколько хватило бы на то, чтобы запомнить их с полсотни. Чувствовалось, что мы были ей неинтересны: скучала она с нами, а мы скучали с ней… Однажды, когда мы, уткнувшись носом в учебники, учили слова, она от нечего делать бродила между рядами, скептически приглядываясь к девочкам (надо сказать, что одевалась она очень хорошо и даже золотишко на ней поблёскивало). Тогда в моде был начёс – коки и бабетты. Остановившись возле нашей парты, она вдруг впилась взглядом василиска в Любину причёску и зашипела: «Ты в школу пришла или на панель?» Вопрос токсичным выхлопом повис над нами – мы затравленно сжались, предчувствуя унижение. Предчувствие нас не обмануло – Фаина вдруг заорала: «А ну выйди немедленно из класса, умойся и причешись как ученица, а не как…» – она аж задохнулась от внезапного приступа ярости.

Люба побледнела и вжалась в парту – Фаина, перегнувшись через меня, запустила пятерню в Любин кок и выволокла её из-за парты.

Безобразная сцена! Фаина даже не была нашим классным руководителем!

Если бы она дотронулась хотя бы пальцем до меня, то я не знаю… не ручаюсь…

Впоследствии один случайный разговор объяснил мне её поведение. Уже будучи замужем, я встретила её на улице, после приличных случаю ахов и вздохов она с места в карьер начала разговор о мужьях вообще и о их повадках в частности. Заговорщицки подмигнув мне, моя учительница поделилась со мной своим жизненным опытом: «Надя, запомни: проституток много, а жена одна…» Так вот какой червь иссушал сердце бедной Фаины! Вот чем объяснялся внезапный

приступ злобы на том уроке! Гулящий муж! Всех молоденьких и симпатичных девушек она воспринимала через призму ревности как потенциальных соперниц…

Проверяющие должны были посетить одно внеклассное мероприятие. Ещё до их появления Люба Локтева на всю учительскую, ни к кому конкретно не обращаясь, спросила:

-– А почему фашистик до сих пор никак не проявила себя на сцене?

Народ переглянулся.

-– Как вы сказали, Любовь Андреевна? Фашистик? – напустив на себя официоз, спросила я. – А вот я возьму и напишу куда следует – и придётся вам ответить за оскорбление личности, – Народ ржанул. – А что, ваш творческий фонтан уже иссяк? Сцена свободна?

Учительская заинтересованно уставилась на Любу – моральной поддержки в этих глазах уже не было: народ устал жить под постоянным напряжением выше 220 вольт. Любин авторитет, похоже, стремительно терял завоёванные в боях высоты…

-– Хорошо, – согласилась я, – мы с моим классом выступим перед проверяющими. Только патетики не ждите – будет юмор!

Что-то мы изобразили… помню по сцене скакала корова в маске, похожей на рогатый шлем тевтонского рыцаря… Мне даже казалось, что по лицам проверяющих особ временами проскальзывало какое-то подобие улыбки, но, скорее всего, мне показалось…

* * *

«Февраль. Достать чернил и плакать!»… Из всех годовых месяцев я не люблю ноябрь и февраль. В лютом (так называют февраль на Украине) со мной всегда случаются какие-нибудь неприятности, но усть-анзасский февраль оказался на редкость лютым:

во-первых, я заболела бронхитом;

во-вторых, в нашем доме обрушился потолок;

в-третьих, мне изменил Он.

Героический поход за дровами окончился для меня сильнейшим бронхитом. Скорее всего, это было воспаление лёгких, но без рентгена точный диагноз не поставить, да и врача в посёлке не было – только фельдшер. Кашляла я долго: ни мёду, ни горячего молока, ни липового цвету – ничего не было. Фельдшер выдала мне две упаковки норсульфазола да пачку горчичников, а через неделю выписала на работу. Кашель не проходил больше месяца, постоянная слабость – но как-то вычухалась: в юности у человека ещё много ресурсов для преодоления телесных недугов.

Во время болезни меня пару раз навестил Григорий Александрович.

Неожиданные и странные визиты.

Представляю, как он лез к нам на Гору (это у тех горка, а у нас – гора!) на виду у всех… Что люди подумают? А что додумают? А что скажут?!

Во всяком случае, я не узнала ни того, ни другого, ни третьего – и слава богу…

Он всегда носил чёрный костюм, сидевший на нём безукоризненно, брюки необходимой длины со стрелками, заутюженными так, что об них можно было порезаться…

Учитель математики оказался интересным и приятным собеседником, говорил хорошим русским языком, может быть, чересчур правильным. Собственно, «интересный собеседник» – это был его комплимент в мой адрес…

Он улыбался и тепло смотрел на меня, а в глубине его глаз таилась печаль. Они оставались грустными, даже когда он смеялся… Постойте! я уже знаю одного человека с таким же свойством глаз, его тоже звали Григорий Александрович… Печорин. Судьба нашего Григория Александровича оказалась похожей в своём финале на судьбу его книжного тёзки: они оба погибли в дороге…

Это случилось спустя два года…

«Был затёрт льдами», – буквально так сказал Судочаков, случайно встреченный в институте (он учился заочно на геофаке).

Погиб!!!

На весенних каникулах Григорий Александрович взялся отвезти детей в Усть-Ортон на моторной лодке. Мрас-Су ещё не совсем освободилась ото льда. На обратном пути лодка застряла среди льдин. Помощи ждать было неоткуда. Гриша спрыгнул в воду, попытался вывести лодку из затора – не смог и замёрз. Его так и нашли вцепившемся в борт лодки и вмёрзшим в лёд…

Героическая смерть… Благородный герой…

Шапка курчавых волос, негритянские губы, белые, полупрозрачные на солнце зубы, печальная улыбка – ничего этого больше нет…

Вот кому надо поставить памятник в Таштаголе!..

Потолок обвалился, когда мы с Машей были на занятиях. Пришли – вверху дыра, на полу куча какого-то чёрного шлака. Оказалось, что через трещину в стыке труб искры сыпались на чердак, пока он не прогорел и не рухнул. Приятного мало, когда среди зимы в доме выходит из строя печка и обваливается потолок. Правда, надо отдать должное рабочим, трубу заменили и потолок залатали быстро – до конца учебного года его прочности хватило…

В время февральских каникул после сессии должен был приехать Он. Вообще надо сказать, что в наш таёжный тупик гости ни к кому из учителей не приезжали, посылки слали, а в гости – нет, не решались, да и условий для их приёма не было. Правда, весной приехала Любина мама, но её визит был исключением…

Если честно, я не очень-то и хотела, чтобы Он прилетел, и не очень-то на это надеялась. И Он, слава богу, не прилетел… А ближе к концу марта от Него пришло письмо, оно было довольно длинным, передам только смысл: «Прости, не прилетел, потому что побоялся застрять из-за нелётной погоды и опоздать на занятия… На каникулах я встречался с Галей Николаевой… Ещё раз прости, но проходит время – и происходит переоценка ценностей… Если цела «Улитка» Стругацких – вышли»…

За письмами в связи с начавшимся таянием снегов мы сами ходили на почту. Бредя в резиновых сапогах по снежно-водяной каше, я читала письмо, часто останавливалась и поднимала глаза к небу, чтобы ни одна слезинка не смогла выкатиться на щёку (ещё не хватало!)… Высокое, небывалой синевы небо предвещало скорый приход настоящей весны, снег на склонах гор нестерпимо сверкал на солнце… А я… а мне… переоценка ценностей… Галя Николаева…

Галя Николаева. С лёгкой руки Сашки Дмитриева, главного художника нашего класса (кстати сказать, у нас многие мальчики хорошо рисовали, в том числе и Он), так вот, Сашка объявил Галю классическим образцом романтической девушки: вздёрнутый носик, веснушки, ещё в ней чего-то там набралось романтического. «Образец» приняла всё это к сведению и ещё больше усугубила классику образа, вздёрнув подбородок на девять градусов выше отметки «девичья гордость» и слегка заступив грань «надменность, переходящая в самолюбование», как будто она уже эталон, а не образец…

Как-то раз я услышала от Гали шутливое сочетание «положительный комод». Выражение родилось из слов колыбельной в фильме «Операция «Ы»:

-– Я вам денежки принёс за квартиру, за январь, – пел Демьяненко.

-– Вот спасибо, хорошо. Положите на комод… – отвечала хозяйка квартиры, укачивая ребёнка.

Шутка отличная, но её автором была, конечно, не Галя. С присущей мне непосредственностью, я тут же поделилась ею с Юркой. «Положительный комод?» – переспросил он и заподозрил в Гале недюжинный ум…

К Гале я его ревновать, конечно, не могла. Какая там Галя! «Переоценка ценностей» – вот что, как пуля со смещённым центром тяжести, терзало и жгло моё нутро.

Откуда он выцепил эту «переоценку»?!

Переоценка ценностей – какая прелесть!!

Наверно, позаимствовал у какого-нибудь философа…

Я прям вижу, как он расцеловал кончики собственных пальцев – привычка у него такая: как услышит что-нибудь особенное, так и начинает нацеловывать…

Ну разве мог он упустить случай, чтобы не покрасоваться эффектной фразой?!

Могу представить, с каким удовольствием он её написал, зная, что уж кто-кто, а я-то сумею оценить глубину её смысла, – просмаковал, упился ожидаемым результатом и послал в мой медвежий тупик, как скорпиона, в конверте без марки… Тогда я ещё не понимала, что это чисто женская черта – найти в обидном самое обидное…

«Получив письмо, прочитав его, перестал он собой дорожить…» – вспомнила я Любкину песню про Аллочку и её убитого горем папочку… Как раз подвернулся случай поехать в Усть-Кобырзу по льду реки, уже приготовившейся к ледоходу, – я с радостью согласилась занять единственное место рядом с водителем (в кузов брать людей было уже опасно).

Мы выехали после полудня. Солнце светило вовсю, лёд трещал и прогибался под колёсами грузовика. Вода от снега, растаявшего на поверхности льда, наполовину заливала колёса, ехали быстро, молча: водитель полностью сосредоточился на дороге. А мне впервые после получения злосчастного письма было весело: чувство реальной опасности полностью вытеснило душевную боль…

* * *

После каникул меня ждало ещё большее несчастье – застрелили Белого…

Мы с Машей сидели за столом, обедали – вдруг залаял Белый. Он был не из пустобрёхов – лаял только по делу. Выглянув в окно, я увидела за забором двух незнакомцев, один из них вроде как русский. Я не заметила ружья, да если бы и заметила, мне бы и в голову не пришло, что они пришли убивать мою собаку.

Белый заливается лаем – и вдруг лай резко обрывается… Я стрелою в дверь – моя собака лежит на снегу. Подлетаю, валюсь рядом: пуля вошла в глаз…

Плачу… столько лет прошло, а я заливаюсь слезами… Это была моя единственная собака, больше никогда ни одной…

Прекрасный, великолепный, белый как снег молодой пёс с преданными карими глазами, я никогда не забуду тебя. Мы обязательно встретимся с тобой, Белый… Там, где-нибудь на небесных снежных фьордах, жди меня…

Они убили его, чтобы похвастаться передо мной своей меткостью. О, уроды, скучнейшие в мире уроды, как я вас ненавижу!

Машин Бой тоже пропал… у нас отняли любимых друзей… просто так…

Мне враз опостылел весь этот дикий Усть-Анзас. Баста!! Домой!

Четвёртая – самая короткая четверть – началась. К нам перебралась, перессорившаяся со всеми на Горке, Любаша. Впереди у неё были экзамены, нужно было написать задания к билетам. Иногда она задавала странные для учителя литературы вопросы, типа:

-– Надь, а зачем Чичиков скупал мёртвые души?

-– Как зачем? Чтобы заложить их в Опекунский совет: там за душу давали хорошие деньги.

-– А что такое Опекунский совет?

Приходилось доходчиво объяснять учительнице русской литературы суть чичиковской аферы…

Ещё больше я пригодилась ей при составлении билетов по русскому языку:

--Надь, предложение с тире в бессоюзном сложном при быстрой смене событий.

-– «Я за свечку – свечка в печку».

-– Тире в простом при инфинитиве?

-– «Жить – родине служить».

-– Как это у тебя получается? Что ни спроси – у тебя сразу готов ответ.

-– От привычки к чтению, Люба, в голове застревает полно цитат.

--Тебе надо на литфак поступать, дался тебе этот иняз!

Я уже и сама об этом подумывала…

Любин приход внёс некоторые изменения в наши с Машей «устои». Плотно притёртые «тектонические плиты» наших взаимоотношений лежали ровно и, казалось, незыблемо, но вот пришла она, сейсмоопасная Люба, и через некоторое время я почувствовала лёгкий сдвиг одной из плит в сторону от меня: аморфная Машка двинулась в направлении магнита с большей силой притяжения, то есть от меня к Любе. Похоже, они уже сговаривались начать дружить против меня.

«Борьба борьбы с борьбой» – вот девиз Любкиной жизни; и мою бедную Машу, привыкшую плыть по течению, понесло в эту воронку…

-– И ты, Брут, – с горечью констатировала я и приготовилась держать удар.

После всех потрясений: Юркиной измены с сопутствующей уценкой ценностей, гибели Белого, Машиного отступничества – психика моя ослабла, нервишки стали шалить. Я её (Машу) понимала и не осуждала – хотелось только как-нибудь побыстрее прожить эти оставшиеся полтора месяца…

Приезд Любиной мамы предотвратил чуть было не начавшийся тектонический разлом и разрядил атмосферу назревающей вражды…

Любина мама оказалась очень милой женщиной. Она была, как и Люба, голубоглазой блондинкой, но с более мягкими линиями фигуры и чертами лица – у Любы всё крутое: крутые бёдра, крутые икры-бутылки, круто повёрнутая вверх прядь волос надо лбом (в народе говорят: «корова языком зализала»)…

Мама сразу принялась готовить нам обеды, что значительно облегчило мою жизнь.

Заметно было, что она немного побаивается своей волевой дочки, да

и было из-за чего: в отстаивании своих прав Люба могла пойти на всё, вплоть до самых радикальных мер, например, взять и лечь под хирургический нож без всяких показаний к операции. Чтобы не быть голословной, приведу случай из её биографии, рассказанный самой Любой и потрясший нас с Марьей до глубины души.

Поссорилась однажды Люба со своей мамой, да так сильно, что не захотелось дочке идти домой. Чтобы исчезнуть хотя бы на время с маминых глаз, она придумала совершенно невероятный способ: хорошо подготовившись теоретически, она пошла в поликлинику и симулировала там симптомы острого аппендицита. Симуляция была настолько искусной, что ей поверили и отправили на скорой в экстренную хирургию. Там диагноз подтвердился (!) и ей срочно сделали операцию по удалению аппендикса… Какова?!

После этого откровения я стала смотреть на Локтеву совершенно другими глазами. Непредсказуемость, доведённая до крайности. Мой характер тоже непредсказуем (так мне говорят), но не до такой же степени!

* * *

Одно время вслед за Пушкиным я считала, что из годовых времён предпочитаю осень, – и только в Тельбесе, а потом и в Усть-Анзасе осознала, как я люблю весну. Разве можно сравнить «чахоточную деву» с полной жизненных соков цветущей красавицей?! Наша долгая, суровая сибирская зима так выстудит, вымучит и осточертеет, что первому весеннему теплу радуешься, как щенок, и всегда ждёшь от весны чего-то небывало хорошего…

Даже в холодноватых скандинавских глазах Валентины Егоровны замерцал тёплый огонёк. Как-то мы с Любой встретили её на улице, она шла из магазина и несла в руках плоский пакет, в нём оказалась нейлоновая мужская рубашка цвета бордо, слегка разбавленного малиной. Дефицитнейшая вещь! Да ещё такого цвета! В Кузнецке иногда выбрасывали нейлоновые рубашки, но почти всегда белые, да и те неходовых размеров. Приученное хватать без разбору всё, что под руку подвернётся, население богатой страны ходило в чём попало: у кого шея в воротничке болтается, как пестик в ступке; кто в коротких брючонках бежит на работу как подстреленный, а уж про то, что на голову приходилось нахлобучивать, и вспоминать-то тошно!

«Все вяжут шапочки для зим. От этих скучных образин звереешь, Зин!»…

Когда слишком долго приходится носить на себе всякую дрянь, постепенно и незаметно теряешь самоуважение. Может, это и было сверхзадачей государственных идиотов: пусть людишки чувствуют себя пришибленными!

-– Валентина Егоровна, для кого такая красивая рубашка? Для Игоря?

-– Ой, девочки, не спрашивайте… Замуж я собралась. Познакомили меня заочно с одним мужчиной из Краснодара. Вот еду в июне на смотрины… Как вы думаете, понравится ему мой подарок?

-– Валентина Егоровна, даже не сомневайтесь! Как такая прекрасная вещь может не понравиться? Главное, чтобы вы понравились друг другу…

Прелестной она была женщиной: в ней был шарм, настоящий, природный – огромная редкость для советских женщин. Катрин Денёв из Таштагола – длинные ноги, глаза, «как персидская больная бирюза», собольи горжетки, манеры, речь… Для кого всё это? Кого прельщать? Из кого выбирать?

Не из кого… Не сложилось у них с краснодарским, не случилось…

Оказалось, весна не на всех действует благотворно – у людей с неустойчивой психикой она может вызвать нервный срыв. Неожиданный фортель выкинул наш знакомый фельдшер из Ортона , который пел про султана Джафара-Али и его тридцать три жены. Будь у Паганеля хотя бы одна жена, может быть, нервного срыва удалось бы избежать…

Видимо, он был параноик, а, может, одичал и сбесился на почве одиночества: там, в Ортоне, не было ни школы, ни русских сверстников, ни русских вообще…

Так или иначе, но одним прекрасным майским вечером он явился к нам на Гору подшофе и заявил, что если я не выйду за него замуж, он сначала убьёт меня, а потом покончит с собой…

Некоторые признаки неадекватности должны были насторожить меня гораздо раньше, например, однажды он спросил:

-– Надь, тебе бывает обидно просто так, ни из-за чего?

-– Как это обидно ни из-за чего? Я не понимаю вопроса.

-– Ну вот представь, никто тебе ничего плохого не сказал, не сделал, а тебе всё равно обидно и хочется плакать…

-– Плакать? Ни из-за чего?! Нет, такого со мной не бывает…

Я сразу вспомнила этот разговор в тот вечер, когда он явился к нам перевозбуждённый, с блуждающим взглядом. Долговязый, нескладный, он стоял посреди комнаты, размахивая руками, пока не выбил (скотина!) кирпич из нашей многострадальной печки. Рыдая, он тянул ко мне свои длинные, жилистые лапы – кошмар!

Мы никак не могли ни унять, ни выгнать его – тогда Люба пошла и позвала нашего соседа по дому. Сосед снял со стены двустволку, пришёл, встал на пороге и, не целясь, выстрелил идиоту под ноги – безумный фельдшер, подпрыгнув чуть не до потолка, пулей вылетел из дома и погнал под гору, высоко забрасывая свои худые длинные ноги… чем-то он напоминая кролика… чёрного двухметрового кролика в круглых очках…

Больше мы его не видели, правда, перед отъездом он передал мне

через ученика записку, в которой просил прощения…

Солнце припекало всё сильнее, наступили жаркие дни, но ни разу у меня не возникло желание войти в реку, я даже не могла себе представить, что вот я стою на берегу в купальнике: здесь это выглядело бы анахронизмом…

После окончания занятий я не хотела терять в этих краях больше ни одного дня… Прощай, Усть-Анзас! Я никогда не вернусь сюда, но вряд ли забуду осень, зиму и весну, прожитые здесь…

Часть третья

Институт

Мне надо на кого-нибудь молиться…

Булат Окуджава

«Когда ж постранствуешь, воротишься домой …» – вот только тогда и оценишь блага цивилизации: горячую ванну, тёплый клозет, электроутюг и вообще всё электрическое, всё мягкое и тёплое…

В то лето я как-то незаметно для себя поступила на литфак. На экзамене по немецкому языку мне было предложено перейти на иняз – я отказалась…

В то лето наш дом был полон моими новыми друзьями. Все побывали тут: и тельбесские, и усть-анзасские, заглянул даже директор вспомогательной школы из Одра-Баша, которого я и видела-то в Тельбесе всего лишь раз, да и то мельком. Застав у меня тёплую компашку (были Лора, Люба и фельдшер Витя), директор достал из портфеля бутылку портвейна, пол-батона любительской колбасы – и мы очень хорошо поговорили за жизнь как она есть…

В августе несколько раз приходил Он, но меня для Него в тот момент, к сожалению, не оказывалось дома. Однажды, выглянув в окно, я увидела его удаляющуюся спину, в летящим за ней синем болоньевом, на размер больше, чем нужно, плаще. Болонья! Предмет вожделенья и престижа! Без болоньевого плаща пройтись вечером по Бродвею (проспект Металлургов) всё равно, что в лаптях по Невскому. У меня тоже была болонья цвета хаки, тоже на размер больше. Откуда она взялась? Может, Лёлька прислала из Харькова? Не помню…

Его удаляющаяся спина выражала крайнюю степень досады…

Скоро осень, за окнами август:

От дождя потемнели кусты.

И я знаю, что я тебе нравлюсь,

Как когда-то мне нравился ты…

За окошком краснеют рябины,

Дождь осенний стучит без конца…

Очень жаль, что иные обиды

Нам прощать не умеют сердца…

Навязчивая мелодия как нельзя лучше соответствовала ситуации…

Видимо, Его шкала ценностей, совершив кульбит в 180 градусов, вернулась на прежнее место. Такое бывает…

Что чувствовала я, глядя вслед тому, кто причинил мне такую жгучую боль? Ничего. Я была спокойна. После всех потрясений этого года я, наконец-то, была спокойна…

* * *

По давно сложившейся традиции всех первокурсников перед началом занятий отправляют на месяц в колхоз. На мой взгляд, это прекрасная традиция: колхозная жизнь сближает, выявляет характеры.

Мы сблизились с Машей Антош, она оказалась из первой группы, а я числилась в третьей.

«Музыка нас связала, тайною нашей стала», – это про нас. Маша каким-то образом выведала , что Женя Муратова из четвёртой группы поёт «

Ave

,

Mari

а». Мы с ней по вечерам после полевых работ охотились за Женей, находили её и уводили в темноте куда-нибудь за сарай – и она нам пела… Рослая, полная, несколько грубоватая в манерах брюнетка – трудно было представить, что из её груди могут литься такие нежные, проникновенные звуки. Боже! Это было ангельское пение, никогда неслыханное мной! В тот миг, в своей фуфайке и в кирзовых сапогах, она была для нас посланницей небес.

Ave

Maria

!

Образ божественный!

Ты – бессмертия цветок.

В священном пламени навеки

И да святится имя Твое…

На звуки католической молитвы слетались сибирские ангелы и, белея в темноте осенней ночи, стоя на крыше сарая, благоговейно внимали чудному голосу…