Дитя запретной крови. Тени прошлого

Они, привычно отбиваясь от воришек, пробрались к своему замызганному месту у самого входа на площадь. Дерек достал из телеги старую, покоробленную доску, Айлин поставила два скрипучих табурета – примитивный, но свой прилавок был готов.

– Очередная порция гнили? – прокряхтел кто-то слева, и в воздухе повис густой запах дешевого табака и несвежей селедки.

Айлин, не поворачивая головы, продолжила выкладывать на доску вялую морковь и мягковатый картофель.

– Привет, Спайк. А у тебя что, стерлядь королевская на льду? Или, как всегда, киты дохлые в сетях запутались?

Старый рыбак, от которого за версту несло перегаром, дегтем и залежалой рыбой, хрипло рассмеялся, попыхивая своей вечной, вонючей трубкой.

– Кхе-кхе… У Спайка вся рыба – первая свежесть. В отличие от твоего дерьма. – Он протянул руку с кривыми, желтыми от табака пальцами и ткнул мундштуком в ее картошку. – Хоть на этот раз не зеленая совсем. Уже прогресс. Продавать можно.

– Положи на место, а то твоей вонью пропитается. Никто потом не купит, – буркнула Айлин.

– Кхе… Все равно воняет. Не испорчу.

– Что нового, старый? – поинтересовался Дерек, устраиваясь поудобнее на ящике и потирая замерзшие руки.

– Да хрен его знает. Все как всегда. Вчера у «Чайки» опять морду набили одному… Гвардейцу, представляешь?

– Гвардейцу? – Айлин резко подняла голову, и в ее глазах вспыхнула надежда.

– Ага. Штормовали. Корабль королевский, с флагом. Утром смотались. – Спайк с наслаждением плюнул себе под ноги. – Нашему брату с ними не по пути. Шляются тут, бархатные штаны…

На мгновение сердце Айлин екнуло. Она вглядывалась в гавань, выискивая стройные мачты, начищенные медью пушки, алые флаги с золотыми лилиями… Но тщетно. Ничего, кроме привычных замызганных шхун, рыбацких баркасов и старых торговых бригов. Она не заметила лишь одно невзрачное, выкрашенное в темный цвет суденышко под потертым флагом неестественного вида, на палубе которого высокий капитан с лицом, иссеченным шрамом, лениво наблюдал за суетой на причале.

– Дерек, я схожу за лекарствами. Ты тут один управишься?

– Давай, – кивнул тот, кутаясь в свой тощий шарф. – Только не задерживайся. Одна тут замерзнешь, как судак на льду.

Айлин лишь махнула рукой и юркнула в толпу, радуясь возможности согреться движением и ненадолго сбежать от монотонного стояния у лотка.

По обыкновению, ее ноги сами понесли к причалам. Она скользила взглядом по бортам, по флагам… Выискивала тот самый, единственный корабль, от которого сердце замрет и скажет: «Вот он. Мой». Но вокруг были лишь старые, пропахшие рыбой, потом и смолой суда. Пьяные матросы в перерывах между погрузкой о чем-то хрипло кричали, перебрасывались грубыми шутками и слонялись без дела.

– Эй, мушка! Ищешь кого покрепче? – окликнул ее один, отделяясь от небольшой, но шумной компании. Он был крупным, плечистым, с мутными, заплывшими глазами и ухмылкой, не сулящей ничего хорошего. – Может, я тебе помогу? У меня есть что предложить.

Айлин прибавила шаг, стараясь смешаться с толпой, сделать вид, что не слышит. Ее пальцы инстинктивно нашли за поясом рукоять ее самодельного ножа. Холод металла сквозь тонкую перчатку всегда действовал на нее успокаивающе. Но память, этот коварный предатель, услужливо подкинула куда более страшное и живое воспоминание.

Год назад. Поздний вечер.

Они с Томасом возвращались с рынка, усталые и продрогшие. Улицы были почти пусты. И тут из распахнутых дверей «Белой Чайки» вывалилась на мостовую пьяная, громкая ватага матросов.

– Эй, цыпочка! Куда это ты так спешишь, а? – кто-то сильный и грубый схватил ее за руку выше локтя. Дыхание, густое, как туман, с примесью перегара и чеснока, обожгло щеку.

– Отстань! – попыталась вырваться Айлин, но его хватка была железной.

– О, горячая какая! – Он рванул ее к себе, прижал к своему потному, вонючему бушлату. – Давай-ка, постой, познакомимся!

Томас, ее товарищ по несчастью, замер на месте, его лицо вытянулось от ужаса, глаза стали огромными.

– Томас, беги! – крикнула она, отчаянно дергаясь, и мальчик, словно очнувшись, пустился наутек, не оглядываясь.

Айлин, воспользовавшись секундным замешательством моряка, рванулась из его объятий и бросилась прочь, в сторону темных, узких переулков. Сердце колотилось где-то в горле, ноги подкашивались. Она слышала за спиной тяжелый, быстрый топот и хриплое дыхание.

– Держись, гадина! Никто от Брендана Баттома не убегает!

Она петляла, пытаясь сбить его с толку, но пьяный моряк оказался на удивление проворным и, видимо, знал эти улочки не хуже ее. Он настиг ее, выскочив из-за угла глухого дома, и сильным толчком сбил с ног. Айлин грузно рухнула на острые камни мостовой, больно ударившись локтем и коленом. Грубые, мозолистые руки впились в нее, рвали ветхую ткань ее пальто, шарф.

– Держись, я сказал!

Ужас, липкий и леденящий, поднялся по горлу, сдавил грудную клетку. Она отчаянно билась, царапалась, пыталась кричать, но в горле стоял ком. Он был сильнее, тяжелее, и его отвратительная ухмылка уже была совсем близко от ее лица. И тогда в ней что-то… переломилось. Что-то вспыхнуло. Не просто страх, не просто ярость. Нечто древнее, стихийное, всепоглощающее. В висках застучала горячая кровь, мир поплыл в багровой, пульсирующей пелене. Ее пальцы, скользнувшие по земле, наткнулись на брошенный кем-то деревянный факел.

– НЕ ТРОНЬ МЕНЯ! – ее собственный голос прозвучал чужим, низким, хриплым рыком.

Она с силой, которую сама от себя не ожидала, вонзила тлеющий конец факела в землю у самого его лица. Огонь шипнул, вспыхнул ярче, и в тот же миг он с диким, нечеловеческим воплем отшатнулся.

– Глаза! Дьявол! Твои глаза! Горит! – Он, пятясь, спотыкаясь и истово крестясь, пустился бежать, его крики быстро затихли в лабиринте переулков.

Айлин, вся трясясь как в лихорадке, бросила факел и сама побежала, не разбирая дороги, подчиняясь лишь одному инстинкту – бежать туда, где безопасно. Ее ноги, сами по себе, принесли ее к знакомому, низкому дому с пахнущим травами крыльцом. К дому Клариссы.

Именно та ночь навсегда связала их. Кларисса не испугалась ее багровых, полыхающих как раскаленные угли глаз. Она не закричала, не захлопнула дверь. Она втянула ее внутрь, усадила на стул, дала ей какой-то горький, но удивительно успокаивающий отвар, а когда наутро ее глаза снова стали обычными, карими, сказала: «Дьявол – это тот, кто пытался тебя обидеть. А ты – просто напуганная девочка, у которой случилась беда. Моя подруга». С тех пор это была их тайна. И с тех пор Айлин поняла – бежать ей в минуту настоящей опасности больше некуда. Только сюда.

Именно тогда же, спустя несколько дней, когда ужас той ночи немного отпустил, пришло холодное, ясное осознание: факел или камень – ненадежное оружие. Нужно что-то свое. Острое. Постоянное. Она стащила из кузницы старенький, выброшенный за ненадобностью обломок напильника. Неделями, украдкой, по ночам, она стачивала его о камень, делая лезвие, потом примотала к рукоятке из сучка прочной веревкой. Этот уродливый, кривой нож стал ее талисманом, ее защитником. Она любила его всей душой, прятала под одеждой и потихоньку училась с ним обращаться, колотя по стволам деревьев в чаще. Он давал ей то, чего она была лишена, – ощущение контроля, хоть и иллюзорного.

Она отряхнулась от мрачных воспоминаний, словно стряхивая с себя невидимую паутину, и постучала костяшками пальцев в знакомую, крашеную зеленой краской дверь.

Дверь открылась, и Айлин окутало волной густого, почти осязаемого тепла и сложного, многослойного аромата. Воздух в доме Клариссы был плотным, как шерстяное одеяло в зимнюю стужу. Он пах сушеным чабрецом и мятой, сладковатой пыльцой липы, терпкой ивовой корой и горьковатым, землистым корнем нарфина. Смешиваясь с этим травяным основанием, витал свежий, бодрящий запах лимона и каких-то цитрусовых масел, который пробивался сквозь общую густоту, как солнечный луч сквозь лесную чащу. В камине весело потрескивали поленья, отбрасывая на стены, сплошь заставленные полками с пузатыми банками, связками сушеных трав, глиняными горшками и причудливыми склянками, длинные, пляшущие тени. Повсюду стояли плетеные корзины, набитые свежесобранными, еще не успевшими завянуть растениями, а на большом, массивном дубовом столе, заваленном ступками, ситами, кувшинами и связками пергамента, стояла ее личная, потрескавшаяся глиняная чашка с дымящимся золотистым отваром.

– О, Айлин! Заходи, заходи, греться! – Кларисса, с белыми пушистыми волосами, выбивающимися из-под старой, выцветшей ленты, и в своем неизменном, заплатанном, но чистейшем платье цвета летней листвы, потянула ее за руку вглубь дома. – Прости за такой бардак. Цинга, понимаешь ли, целый корабль скосила. Шестьдесят горшков к отплытию! Ума не приложу, как управиться.

Айлин с почти животным наслаждением сбросила с себя прохудившуюся куртку и устроилась на низком табурете прямо у камина, протянув к живому огню свои окоченевшие, посиневшие пальцы.

– Пахнет… спасением, – выдохнула она, закрыв глаза и позволяя теплу разлиться по телу.

– Пахнет работой, до седьмого пота, – Кларисса деловито, но с привычной ловкостью перемешивала в большой каменной ступке густую, зернистую пасту. – Лимон, масло, ложечница, девичья трава… Я уже руки не чувствую, а ноги гудят, как чужие. Чай сама заваришь? Знаешь где. В том ящике, слева.

Их дружба началась много лет назад, когда Айлин было лет восемь. Старшие, более опытные ребята из приюта, послали ее украсть снадобья из сарая местной травницы, пообещав за это брать с собой в город. Для маленькой, одинокой Айлин, не знавшей ни ласки, ни доброго слова, возможность выбраться за пределы ненавистного дома была счастьем, ради которого она готова была на все. Воровка из нее, конечно, была никудышная. Пытаясь пролезть через плетеную изгородь, она так громко хрустнула сучьями, что Кларисса вышла во двор посмотреть, что за лесной зверь забрался в ее владения. Увидев перепачканную в земле, испуганную и готовую к побоям девочку с огромными, полными слез и вины глазами, она не стала кричать, ругаться или звать стражу. Она просто подошла и спросила тихо: «Зачем тебе это, девочка?» Айлин, расплакавшись, выложила все как на духу. И тогда Кларисса заключила с ней сделку: «Я дам тебе те травы, что тебе нужны. А ты обещай мне, что больше никогда, слышишь, никогда не будешь воровать. А вместо этого будешь приходить ко мне в гости. Чай пить, разговаривать». Для Айлин, не видавшей до этого ни ласки, ни доброты, это было настоящим чудом. С тех пор она и приходила. Сначала с деньгами от миссис Помпс за лекарства для деда Паби, потом – просто так, без причины.

– Ты все еще мечтаешь о море? – спросила Кларисса, с силой вдавливая деревянную пробку в очередной глиняный горшочек.

– Да, – Айлин помешивала ложечкой свой чай, наблюдая, как кружатся в нем частички трав. – Интересно, есть ли там, за горизонтом, места, где не пахнет тухлой рыбой и где не приходится каждый день выживать, думая только о хлебе на завтра.

– А я думаю, – Кларисса обернулась к ней, и в ее уставших голубых глазах светилась мягкая улыбка, – что надо учиться ценить то, что имеешь. А то всю жизнь можно просуществовать в томительном ожидании чуда, а оно, гляди, все это время рядышком притаилось, в маленьких радостях. – Она протянула Айлин маленький, темного стекла флакон. – Для деда Паби. На, растирай ему грудь и спину на ночь. Должно помочь.

– Спасибо. – Айлин оставила на столе, заваленном травами, несколько монет. – Не пересчитывай. Все равно старая карга потом сдачу с рыночных денег потребует. Считай, это твой законный гонорар за мою спасенную душу.

Ей не хотелось уходить. Этот дом, эта кухня были ее единственным убежищем, местом, где ее не били, не ругали и где с ней разговаривали, как с человеком. Но нужно было возвращаться. С тяжелым сердцем она поднялась, натянула куртку и, крепко обняв Клариссу на прощание, снова вышла в холодный, соленый и беспощадный воздух Фиштона.

Она медленно брела по безлюдному переулку, сознательно оттягивая момент возвращения к Дереку, к телеге, к дороге домой, к вечному труду и упрекам. Тишина здесь была такой редкой, такой ценной, что ею хотелось дышать, как целебным воздухом. Но этому мигу покоя не суждено было продлиться.

Стало темно. Слишком резко и слишком тихо, чтобы это была просто набежавшая туча. Чьи-то жилистые, ледяные, как щупальца спрута, пальцы с мертвой хваткой впились в ее запястья, с силой выкручивая руки за спину. Удар под колени – и она грузно, с глухим стуком рухнула лицом в пыль, больно прикусив язык.

– Отпусти! Кто вы?! Что вам нужно?!

В ответ – лишь сдавленное, хриплое дыхание где-то сверху. Грубая, волокнистая веревка больно впивалась в кожу, связывая кисти. На голову, сдавливая виски, натянули грубый мешок, пропахший плесенью, потом и чем-то химически сладким. Ее, извивающуюся, подняли с земли как тюк с товаром. Отчаянный, последний рывок – и в ответ оглушительный, обжигающий удар по голове. Искры брызнули из глаз, звуки поплыли, и сознание провалилось в бездонную, беззвучную и темную пустоту.

Не тот корабль

Сознание возвращалось обрывками, каждый из которых приносил новое ощущение боли. Сначала – тупая, разлитая по всему черепу, пульсирующая в такт замедленному сердцебиению. Потом – острая, жгучая в запястьях, плечах, везде, где веревки впивались в тело. Айлин попыталась пошевелиться, и мир закружился в вихре тошноты и нового приступа боли. Она висела. Руки, вывернутые за спину, онемели до состояния чужих, тяжелых болтающихся грузов. Ноги лишь касались пола, не в силах удержать вес тела.

«Соберись, – приказала она себе сквозь стон. – Где ты?»

Она заставила себя открыть глаза. Мрак. Непроглядный, густой, как деготь. Лишь через несколько долгих минут, когда зрачки расширились до предела, она начала различать смутные очертания. Серые полосы света, похожего на грязную воду, просачивались сквозь щели в стенах. Стены? Нет, это был дощатый корпус. И он мерно, с противной регулярностью, покачивался. Качка. Так она на корабле. Но почему? Как?

Память отказывалась работать, выдавая лишь обрывки: темный переулок, скрип сапог за спиной, чье-то тяжелое дыхание, удар… и ничего.

– Кажется, наша попутчица ожила, – раздался из темноты спокойный, почти безучастный мужской голос.

Айлин вздрогнула, сердце забилось в горле. Она не была одна в этом аду.

– Кто здесь? – ее голос прозвучал хрипо, чужим шепотом.

– Компания по несчастью, – ответил тот же голос. – Меня зовут Геральд. А это моя сестра, Дафна.

– О, просто прекрасно, – язвительно, но с заметной дрожью отозвалась Дафна. – Еще один рот, за которым нужно следить. Ты висишь тут уже часов десять. Мы думали, ты труп.

– Десять часов? – Айлин почувствовала, как холодная ползает по спине. – Что… что происходит? Почему я здесь?

Геральд вздохнул в темноте. – Добро пожаловать в клуб невольников, дорогая. Мы – живой товар. Плывем на рынок в Гельхейм.

– На рынок? – непонимание затуманило сознание. – Какой товар? Я ничего не понимаю.

– О, боги, еще одна наивная дурочка, – с раздражением сказала Дафна. – Рабский рынок, милая! Нас украли, связали и везут продавать! В лучшем случае – в служанки какому-нибудь жирному купцу, в худшем… – она не договорила, но в ее голосе прозвучало все.

Ужас, холодный и окончательный, как удар ножа, пронзил Айлин. Рабство. Все, о чем она мечтала – свобода, море, новые земли – обернулось своей самой чудовищной пародией.

– Нет… – выдохнула она. – Это не может быть правдой.

– Ах, как бы нам хотелось, – горько усмехнулся Геральд.

В этот момент сверху донесся громкий скрежет железа и лязг отодвигаемых засовов. Люк с грохотом открылся, и в трюм ворвался ослепительный столб дневного света. Айлин зажмурилась, слезы брызнули из глаз. По скрипучей лестнице спустился кто-то тяжелый.

Когда ее зрение привыкло, она увидела его. Крепко сбитый мужчина в просмоленной одежде, с несколькими ножами за поясом. Его волосы, грязные и сальные, были стянуты в тугой пучок. Но лицо… Лицо было кошмаром. Правая половина была обезображена старым, страшным ожогом. Кожа стянута в багровые рубцы, напоминающие наплывы расплавленного воска. Не было ни брови, ни ресниц. Губа была вывернута, обнажая потемневшие зубы в вечной гримасе. Его единственный здоровый глаз, холодный и блестящий, как у змеи, с любопытством осматривал Айлин.

– Ну что, красавица, ожила? – его голос был хриплым, словно горло было пропорото стеклом. Он подошел вплотную. От него несло потом, дегтем и сладковатым запахом гниющего мяса. – Выглядишь бледной, но форма… форма хорошая. Думаю, за тебя дадут приличную сумму.

Он резко, без предупреждения, впился пальцами в ее челюсти, с силой разжал ей рот, заглядывая внутрь.

– Зубы целы. Хорошо. Фаина была права. Ты стоишь тех монет, что я ей заплатил.

– Фаина? – имя прозвучало как удар. – Фаина Мендель? Она… она продала меня?

– Продала? – он фыркнул, и его искривленный рот скривился в уродливой ухмылке. – Она предоставила ценную информацию. А информация, детка, стоит дорого. Она знает всех, кто в этом городишке представляет хоть какую-то ценность.

Ярость, внезапная, слепая и всесокрушающая, затопила Айлин. Она собрала всю слюну, что была во рту, и плюнула ему прямо в его мерзкое, обезображенное лицо.

Реакция была мгновенной. Его кулак, тяжелый, как молот, со всей силы врезался ей в висок. Мир взорвался белой болью и на мгновение погас. В ушах зазвенело так, что она почти не слышала его смех.

– Ах ты дерзкая сучка! – он рассмеялся, вытирая лицо. – Мне нравится твой дух! Может, не продавать тебя? Мои ребята на палубе оценят такую дикарку. Скорость сделает тебя смирнее.

Он наклонился так близко, что она снова почувствовала его тошнотворное дыхание.

– Но золото… золото они любят все же больше. – Он повернулся и направился к лестнице. – Устраивайтесь поудобнее. Скоро вас хорошенько встряхнет. Впереди Пасть Дракона.

Люк захлопнулся, и трюм снова погрузился в полумрак. Айлин, оглушенная ударом, висела, склонив голову. Из разбитого виска и рассеченной губы по подбородку и шее стекала теплая, липкая кровь.

– Пасть Дракона… – прошептала она, и это название звучало как приговор.

– Да, – тихо отозвался Геральд. – Самый гибельный пролив. Сотни кораблей…

– Может, мы все утонем, – с странной надеждой в голосе сказала Дафна. – Лучше смерть, чем рабство.

– Не говори так, – резко оборвал ее Геральд. – Пока мы живы, есть надежда.

Первый удар волны был подобен удару гигантского тарана по корпусу. Корабль содрогнулся всем своим существом, дерево застонало. Айлин бросило вперед, веревки впились в запястья, выворачивая суставы. Она вскрикнула от боли.

– Начинается! – крикнул Геральд.

Следующая волна была сильнее. Корабль накренился, и Айлин оторвало от пола. Она повисла в воздухе, вся ее масса легла на вывернутые руки. Боль стала белой и слепящей. Ее швырнуло в сторону, она ударилась о бочку, потемнело в глазах. Трюм наполнился грохотом: катились бочки, звеня, бились ящики, с полок сыпались какие-то предметы.

– Держись! – закричал Геральд, но его голос почти тонул в реве стихии.

Шторм набирал силу. Волны обрушивались на корабль одна за другой, не давая передышки. Каждый удар был пыткой. Айлин бросало из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Она билась о балки, о ящики, о связки канатов. Синяки и ссадины покрывали ее тело. Она теряла ориентацию, ее тошнило от качки и боли. Временами она теряла сознание, но следующий мощный удар волны или новый болезненный толчок возвращал ее в ад реальности.

– Я не могу… больше… – простонала она, вися на онемевших, почти нечувствительных руках.

– Держись! – услышала она голос Геральда. – Не сдавайся!

Внезапно она почувствовала знакомый, тупой укол в бедре. Сначала она не поняла, приняв это за очередную боль от ушиба. Но потом осознание пришло. Форма. Твердая, продолговатая, вшитая в подкладку штанины.

Нож. Ее самодельный нож! Эти ублюдки не обыскали ее как следует!

Надежда, острая и болезненная, как сам клинок, пронзила ее. Она снова начала бороться, но теперь с целью. Она попыталась дотянуться до бедра, но руки были скручены слишком жестко. Нужно было ослабить веревки. Она начала раскачиваться, используя инерцию качки, чтобы тереть веревки о балку, к которой была привязана. Движения были мучительными, каждый толчок отзывался новой болью в плечах. Дерево скребло кожу на запястьях до крови.

– Что ты делаешь? – крикнула Дафна.

– Пытаюсь… освободиться! – сквозь зубы выдавила Айлин.

Прошло много времени. Минуты сливались в часы. Шторм не утихал. Иногда наступали короткие периоды относительного затишья, когда волны лишь тяжело вздымали корабль, а не били по нему. Айлин использовала эти мгновения, чтобы с новыми силами тереть веревки. Руки онемели окончательно, она не чувствовала ни боли, ни прогресса, лишь тупое, отчаянное упрямство.

И вдруг, во время одного из таких затиший, корабль словно выпрямился. Грохот стих, сменившись натянутой, звенящей тишиной. Сверху донеслись не крики, а сдержанные, усталые голоса матросов.

– Стихает? – с надеждой прошептала Дафна.

– Кажется… да, – ответил Геральд, и в его голосе впервые зазвучало облегчение.

Айлин перестала двигаться, прислушиваясь. Да, океан успокаивался. Сердце заколотилось от новой надежды. Может, они выживут? Может, у нее еще будет шанс?

Эта надежда прожила недолго.

Сначала послышался глухой, нарастающий гул, похожий на отдаленный рокот тысячеголосой толпы. Потом корабль снова дрогнул, но на этот раз дрожь шла не от удара, а изнутри, словно от страха. И тогда на них обрушилась новая волна. Не просто большая. Чудовищная.

Удар был сокрушительным. Корабль подбросило вверх, как щепку, а затем швырнуло вниз с такой силой, что Айлин услышала оглушительный треск – ломались ребра корабля. Люди на палубе взревели в унисон. Послышались дикие, нечеловеческие крики, топот, а потом – страшные, затихающие вдали вопли. Кто-то сорвался за борт.

– Боги, что это?! – завопила Дафна.

– Это… это сердце Пасти! – крикнул Геральд, и в его голосе был чистый ужас. – Она нас затягивает!

Новый удар. И еще один. Корабль кренился все сильнее. В трюм хлынула вода. Сначала она просто плескалась у ног, леденящей пеной омывая их ботинки. Но через несколько секунд ее уровень поднялся до щиколоток, затем до колен.

– Мы тонем! – закричала Дафна, и ее крик был полон животного ужаса.

Айлин снова начала бороться с веревками с яростью загнанного зверя. Вода, боль, страх – все смешалось в одном ослепляющем порыве. Она рванула на себя из последних сил, и вдруг почувствовала, как одна из веревок, истерзанная долгим трением, натянулась и с треском лопнула! Одна рука освободилась, дико болтаясь, не слушаясь. Боль от притока крови была невыносимой, но это была боль свободы.

– Айлин! – закричал Геральд.

Она, рыча от боли и усилий, схватилась свободной рукой за оставшуюся путу и, нащупав нож на бедре, вытащила его. Рука дрожала, пальцы плохо слушались. Она начала пилить мокрую, толстую веревку. Лезвие скользило, работа шла мучительно медленно. Вода уже была по пояс.

– Быстрее! – умоляюще крикнула Дафна.

С еще одним отчаянным рывком веревка поддалась. Айлин рухнула в ледяную воду, захлебнувшись. Она отчаянно забилась, пытаясь встать на ноги. Трюм был затоплен уже наполовину. Плавали обломки, тряпки, какие-то ящики.

– Геральд! Дафна! – крикнула она, подбираясь к ним, цепляясь за все подряд.

Она подплыла к Геральду. Ее пальцы, посиневшие от холода, с трудом удерживали нож. Она начала резать его веревки.

– Спасибо, – прохрипел он, едва она освободила его.

– Помоги мне с Дафной!

Вместе они добрались до девушки, которая вжалась в угол, глаза ее были полы ужаса. Айлин перепилила ее путы.

В этот момент раздался самый страшный звук, который Айлин слышала в жизни. Оглушительный, рвущий душу скрежет, словно гигантские когти впились в борт и разорвали его. Свет ворвался в трюм – но не через люк, а через огромную, зияющую дыру в корпусе. За ней клубилась бешеная, пенистая вода, а за ней… острые, черные скалы.

Корабль содрогнулся в последней агонии и начал быстро тонуть. Вода хлынула внутрь с неудержимой силой.

– Наверх! – заревел Геральд, хватая сестру за руку.

Они попытались пробиться к лестнице, но водоворот, образовавшийся в трюме, закрутил их, как щепки. Айлин ударилась головой о тонущую балку, и на мгновение сознание поплыло. Она увидела, как Геральд и Дафну сильным потоком выбросило через пробоину наружу. Их крики мгновенно утонули в реве океана.

Потом вода сомкнулась над ее головой. Холод парализовал. Темнота. Грохот ломающегося корабля. Ее закрутило, перевернуло, швырнуло о какие-то обломки. Она инстинктивно задержала воздух, отчаянно заработала руками и ногами, не видя ничего, не понимая, где верх, а где низ. Легкие горели, требуя вдоха.