Сердце зверя

Элана поймала себя на том, что дышит чаще, чем нужно. Ладони липли, рот пересох, грудь поднималась и опускалась слишком быстро. Её тело отвечало ему так, как она не хотела бы признавать. Смущение взорвалось внизу живота, кровь ударила в щёки, и она опустила взгляд, чтобы не выдать себя слишком явно.

Он подошёл ближе, не прикасаясь, но достаточно, чтобы разница в росте стала ощутимой, чтобы его запах стал доминировать над всем остальным. Она слышала, как остальные перестали дышать, как будто никто не хотел помешать этой сцене. Он не говорил ни слова – но весь зал был в его власти.

Каэль смотрел прямо в неё. Его взгляд стал тяжёлым, острым, в нём был магический приказ – не физическая команда, но что-то глубже. Звериный взгляд. Элана почувствовала, как внутри неё что-то сжимается, как зверь отступает, сдавленный этим взглядом, как будто Каэль мог не только контролировать зверя в себе, но и подавлять чужого одним лишь прикосновением глаз.

Она дёрнулась, хотела отвернуться, но не смогла – тело не слушалось, мышцы были ватными. На мгновение ей показалось, что если он скажет ей лечь – она ляжет, если позовёт – подойдёт, не спрашивая зачем. Но он не сказал ничего. Просто смотрел. В этот миг она поняла, что он не просто держит зверя на цепи – он способен держать и её.

Щёки горели. Глаза увлажнились. Она стояла перед ним, злая, испуганная, но в глубине себя – покорная, не от страха, а от силы его взгляда.

Когда он, наконец, отвернулся, воздух в зале стал холоднее. Она сделала вдох – тяжёлый, с дрожью – и только тогда поняла, что до сих пор задерживала дыхание.

Её зверь внутри шевельнулся, но теперь не рвался наружу, а ждал.

Она смотрела ему вслед, смущение жгло кожу, но желание – было сильнее страха.

Глава 4. Голод волчицы

В комнате было темно, но темнота не давала покоя. Воздух густой, с привкусом сырой стены, простыня под телом липкая, как будто клеймо волчицы горит сквозь кожу. Элана ворочалась, простыня сбилась в комок, тело дрожало, и в каждый вдох вползала тяжесть – не столько от жары, сколько от того, что маска не спала. Её не было на лице, но под кожей, в висках, на груди она пульсировала, будто второе сердце – тянет, колет, дёргает за нервы.

Сон не шёл – он наваливался на неё зверем, толкая вглубь, куда-то, где больше нет человека, где ночь пахнет кровью, а трава давит под лапами. Сначала она слышала только вой, отдалённый, будто из глубины леса, но с каждой минутой звук становился ближе, густел, в нём появлялся жар, что лился в венах.

Сквозь дрёму перед глазами проносились образы:

темнота между деревьев, мокрая шерсть по спине, дыхание в спину,

блеск глаз в кустах – и этот взгляд не был её,

он был голодный, острый, чужой и родной одновременно.

Во сне она шла на четвереньках, пальцы вытягивались, в подушечках зудело, ногти становились длиннее и крепче. По рёбрам бежал жар, словно внутри кто-то раскачивал цепи – рвал их, пытаясь выйти. Волчица уже не просила, а требовала.

Она вдыхала запахи, обострённые, как никогда:

влажный мох – опасность,

медный вкус крови – желание,

острая тина – страх,

солёный пот – жизнь вокруг.

Всё внутри сливалось в один инстинкт: вырваться, убежать, разорвать.

Тело становилось звериным, лёгким, но сильным. Кожа налипала на мышцы, зубы царапали губы изнутри, внутри скреблись когти.

Где-то в глубине снов – Каэль. Его запах выделялся из всех: терпкий, как дым, тягучий, обжигающий. Она не видела его лица, но знала: если она приблизится, не удержится. Хочет ли укусить – или чтобы он держал – уже не понять.

Затем лес кончался. Она оказывалась в центре чёрного зала. Камни скользкие, как лёд, над ней – пустота, в которой шевелится зверь, огромный, как сама ночь.

В этом сне волчица била лапами по камню, выла так, что голос рвался в горле,

и вдруг —

тело становилось другим. Всё человеческое исчезало.

Кости ломались, тянулись, хрустели, кожа тянулась, и в груди жар вспыхивал огнём – Полное слияние.

Последнее, что она чувствовала перед тем, как проснуться:

бешеное счастье,

безумие свободы,

и страх, что назад не вернуться.

Пульсация клейма на груди не стихала даже когда она проснулась.

Во тьме она лежала, не смея шевельнуться,

а в глубине уже звучал вой —

не её.

Волчица ждала.

Утро в Академии начиналось с резкого холода. Каменный пол тянул к себе сыростью, каждое движение отзывалось болью в мышцах, будто после ночной охоты, а не сна. Она едва поднялась, всё тело ломило, клеймо на груди не остыло, а внутри волчица не спала, только утихла, как огонь под золой. Элана шла по коридору, стараясь не смотреть никому в глаза, но всё внутри скрипело, под кожей что-то шевелилось, и каждый звук резал уши, как ножом.

Когда она вошла в зал, запах чужих тел ударил в нос – пот, трава, ритуальное масло, вчерашняя кровь. Кожа покрылась мурашками, ладони сжались в кулаки. Но хуже было не это – хуже был шёпот. Она не сразу поняла, что слышит его – сначала казалось, что просто шум в голове, но с каждым шагом слова становились различимыми.

– Она опять не спала. Видели, как она смотрит?

– Слишком быстро её маска проросла. Это ненормально…

– Если волчица выйдет, кто её удержит?

– Слышал, как Каэль говорил – у неё метка, как у старших. Может, её выгонят?

Голоса были везде: за спиной, под потолком, в щели между плитами. Не только слова – интонации, паузы, сдавленные смешки, запах страха и зависти, всё это проходило по коже, будто остриё иглы. Она различала дыхание каждого – кто-то говорил через зубы, кто-то глотал воздух, кто-то глухо выдыхал в ладонь.

Шёпот становился всё громче, и вместе с ним в голове росла злость. Зверь внутри тянулся к голосам, хотел отреагировать, ответить, вцепиться.

Она села на крайний мат, у стены, но даже здесь не было тишины. Слух работал иначе: слышала, как скребутся мыши в подвале, как дежурная жрица шепчет проклятья над списками, как Каэль идёт по коридору, его шаги – глухие, ровные, всегда в том же ритме.

Каждая сплетня отзывалась зудом в пальцах. С каждым новым словом – пульсация в груди, клеймо горело, в голове бился жар.

Она не могла больше слушать.

В какой-то момент Элана зажмурилась, сжала уши, но шум только усилился, стал невыносимым.

Слух охотника – не дар, а проклятие.

Внутри что-то сорвалось.

Она почти зарычала, а пальцы впились в ладони так сильно, что ногти оставили следы.

Один из студентов, проходя мимо, остановился, почувствовав её взгляд.

– Прекрати, – прошипел он, но она не могла.

Все звуки в зале собрались в одну волну, накрыли, и зверь внутри рванулся наружу.

Всё произошло быстро, но для Эланы время замедлилось. Она сидела, склонившись вперёд, сквозь шум чужих голосов ощущала только раздражение, злость и странную, липкую усталость в теле. С каждым вдохом внутри разгорался зверь – клеймо под грудью жгло всё сильнее, пальцы не слушались. Боковым зрением она увидела, как мимо проходит тот же юноша, который недавно насмехался над ней во время разминки.

Он наклонился, чтобы поднять выпавший браслет, и вдруг задержался у её ног – слишком близко. Секунду они встретились взглядом. В глазах его мелькнуло что-то снисходительное и сырое, как у зверя, почувствовавшего кровь у противника. Она вдохнула его запах – чуть кисловатый, с примесью ужина, перемешанного с нервной потом и вчерашним страхом.

– Ну что, волчица, опять не выспалась? – пробормотал он, полушёпотом, чтобы услышали другие.

Она не ответила – только почувствовала, как жар, вспыхнувший в груди, прошёл по рукам до самых кончиков пальцев. Перед глазами на миг потемнело. Она уже не сидела – она выбросиласьвперёд, резким движением, которого не ждала даже сама.

Пальцы сжались, когти вышли наружу – с хрустом, с тем самым звуком, который был как предвестник беды. Когти скользнули по его руке, царапая кожу, и он вскрикнул – скорее от неожиданности, чем от настоящей боли. Тело его дёрнулось, он попытался выпрямиться, но она зацепила его за ворот. Одежда затрещала, ткань разошлась, и тонкая цепочка с медальоном сорвалась, упав ему под ноги.

Парень попятился, но она, словно в бреду, вонзила когти в его пояс, и тот с громким треском расстегнулся, брюки слетели с бёдер, зацепившись за ботинок. Он рухнул на пол, попытавшись прикрыться руками, но не успел – на глазах у всей группы он оказался в мятой белой нижней рубашке и старых, слишком детских, светло-голубых трусах с выцветшими звёздами. На правой ноге подол брюк запутался, открывая худое бедро и колено в синяках.

Все увидели. Он замер, краснея, не в силах подняться. Кто-то хихикнул, но смех тут же сдох в воздухе: Элана стояла над ним, когти ещё дрожали, а по руке медленно стекала тонкая царапина крови. Глаза у неё были звериные – чёрные, как ночь, без намёка на смущение или жалость. Только глухой голод и ярость.

Парень сглотнул, его лицо стало бледным. Он торопливо подтянул брюки, но застегнуть не смог: пальцы дрожали, в глазах стояли слёзы и унижение. Кровь с царапины капнула на белую ткань, оставив алое пятно. Теперь он пах не только потом, но и страхом, а этот запах для неё был как призыв.

В зале на миг повисла тишина. Элана, тяжело дыша, ещё секунду смотрела сверху вниз – и в этот момент вдруг почувствовала не только власть, но и какую-то резкую, почти физическую жажду: хотелось повторить, хотелось ещё глубже зацепить его, выцарапать из него остатки храбрости, заставить забыть о гордости.

Но сзади уже приближался тяжёлый, звериный шаг Каэля.

Её когти дрожали.

Парень на полу плакал от обиды и страха, не в силах смотреть никому в глаза.

Её зверь внутри был доволен.

В тот момент, когда когти Эланы застыли в воздухе, Каэль уже был рядом – его шаг был не слышен, но тяжесть его присутствия накрыла зал мгновенно, как волна ледяной воды. Она рванулась было ещё раз – глаза горели, дыхание сбилось на рычание, тело готово было снова броситься на поверженного парня, который всё ещё пытался в панике натянуть слетевшие брюки, скрючившись на полу в своих нелепых голубых трусах. Его лицо было белым, уши и щеки пылали от унижения, а колени дрожали так сильно, что пятки скребли по камню. Он пытался прижаться к стене, но ей хотелось идти за ним – в ней шипела волчица, жаждущая крови, страха, слёз.

Каэль схватил Элану за плечо одной рукой, рывком оттянул назад, вторая его рука сжала её запястье так крепко, что когти хрустнули, будто их заставили спрятаться против воли. Его хватка была жёсткая, грубая, почти звериная – Элана почувствовала, как под его пальцами побежали мурашки, и в ту же секунду вся её ярость будто упёрлась в невидимую стену.

Он не говорил ничего – только смотрел в глаза. Его взгляд не был уговаривающим, это была команда, такой же инстинктивный приказ, как рычание вожака в стае.

– Клетка разума, – тихо, почти беззвучно.

Внутри неё что-то дрогнуло: зверь попытался рвануться, но тут же наткнулся на жёсткую решётку, невидимую, но прочную, которую держал не только он, но и она сама – сквозь его руки, сквозь жар его тела, сквозь его силу. Она дышала тяжело, когти дрожали, но уже не двигались – под его контролем они стали будто вялыми, бесполезными.

В это время студент пытался отползти, но одной рукой всё ещё безуспешно натягивал штаны, а другой прикрывал синюю ткань на трусах, в которых теперь уже пятно от страха, – да, на ткани расползлось влажное, мутное пятно, а на коже бедра и по внутренней стороне ноги проступили полосы, как следы от когтей или просто от его судорожной попытки убежать. Несколько студентов увидели это, кто-то отвернулся, кто-то зажал рот рукой. Парень всхлипнул, попытался встать, но снова поскользнулся на собственных штанах, едва не рухнул обратно, в глазах его стояла слёзы – уже не только от унижения, но и от боли.

Каэль держал Элану, не отпуская, пока она не почувствовала: её дыхание стало тише, мышцы ослабли, когти исчезли, спрятались под кожей, пальцы стали снова её.

Внутри у неё было пусто – не страх, не вина, а именно пустота, словно зверь отступил, оставив только слабость.

Каэль отпустил её только тогда, когда убедился: зверь больше не выйдет.

– Если ты не сможешь держать себя – не удержишь никого, – сказал он так тихо, что слова были почти рычанием.

Парень наконец натянул штаны, но застегнуть не сумел: молния заела, и он, не поднимая глаз, неловко ковылял к выходу, держа одной рукой брюки, а другой всё ещё прикрывая мокрое пятно. Его лицо не было видно – только опущенная голова, но все в зале знали, что теперь его запах унижения будет стоять здесь ещё долго.

А Каэль смотрел на Элану, и в его взгляде было не сочувствие, а жёсткая, требовательная сила.

Клетка разума закрылась – но след когтей остался на двоих.

Запах в зале стал тягучим, как мед, пролитый на горячий камень: в воздухе смешались страх, пот, ритуальное масло и металлическая свежесть крови. В этот миг было трудно понять, что происходит – всё вокруг будто замедлилось, приглушённые голоса превратились в фон, а до слуха доносилось только тяжёлое дыхание, его и своё.

Рука Каэля по-прежнему лежала на её плече, пальцы слегка впились в ткань рубашки, под ней чувствовалось тепло – не просто человеческое, а какое-то другое, густое, почти звериное. От этого прикосновения по позвоночнику пробежал холодок, и вся кожа словно стала чувствительнее: казалось, что даже сквозь ткань она ощущает ритм его пульса.

Элана не могла посмотреть ему в глаза, слишком много всего сжалось внутри: страх, облегчение, вина, и – стыдное, острое – желание. Дыхание его било в висок, чуть обожгло ухо, и она почувствовала, что её клеймо на груди стало жарче, пульсация в груди сбилась с ритма, внутри разлилась нега – тревожная, как голод после долгого поста.

Он не отводил руки. Она тоже не отодвинулась. Воздух между ними был слишком насыщен энергией – она слышала своё сердце, свой неровный выдох, слышала его дыхание, короткое, сдержанное, почти грубое, но в этой грубости было что-то, что звало не только к безопасности, но и к боли.

В этот момент магия и эмоции сплелись воедино: клеймо ныло, пальцы дрожали, по телу пробегала волна жара и слабости. Её зверь внутри сжался, не исчез, но прислушивался – к нему, к его запаху, к тому, как легко его рука могла бы сжать её сильнее или отпустить, и она не знала, чего боится больше.

В зале было тихо, но их контакт раздавался эхом по всему пространству: тишина, дыхание, биение сердец, треск зажимающейся клетки в её голове и треск чего-то другого – желания, смятения, уязвимости.

Когда Каэль наконец убрал руку, всё напряжение словно сползло по коже – не исчезло, а впиталось внутрь, осело тяжестью в животе.

Она стояла, не зная, как дышать, чувствовала след его пальцев на плече, и каждый нерв будто просил: ещё, или совсем ничего.

Сейчас в ней не было зверя – только девушка, вся наполненная смятением, тревогой, стыдом и чем-то невыносимо жгучим, что она не могла назвать.

Глава 5. Шёпот Академии

Коридоры Академии были холодными даже днём: стены дышали сыростью, с потолка местами капала вода, по полу