Осколки

от лица Рем Синтари

В ту ночь, когда кошмары становятся особенно густыми, я не сразу понимаю, что снова проваливаюсь в тот же самый коридор: всё вокруг кажется мне одновременно знакомым и пугающе новым, стены Академии сдвигаются, их цвет меняется – то выцветший серый, то насыщенный, почти чёрный, а потолок оказывается таким низким, что хочется пригнуться, не дышать лишний раз, чтобы не потревожить этот хрупкий, зыбкий мир, в котором каждое воспоминание способно стать ловушкой.

Я иду босиком – под ногами то ли прохладный камень, то ли липкая, чуть влажная древесина, и в этом ощущении есть нечто из прошлого: дом детства, когда мы с Лианом носились по коридорам в поисках спрятанных сокровищ, или Академия, где каждый шаг – потенциальная ошибка.

Вдруг из темноты вспыхивает слабый свет, и я вижу, как навстречу мне идёт силуэт – в нём сразу угадываются черты брата: тонкие плечи, знакомый разворот головы, чуть неровная походка, но лицо скрыто тенью, а из глаз, кажется, струится тот самый бледный свет, который я видел на рунах во вчерашнем сне.

– Ты пришёл, – слышу я его голос, не резкий и не тёплый, а какой-то усталый, будто выжатый из долгого ожидания.

Я тянусь к нему – рука сжимается в воздухе, но между нами разрастается тонкий слой дыма или пыли, и этот “экран” мешает даже просто посмотреть в глаза.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я, но в ответ тишина, в которой слышится только слабое эхо собственного страха: “А вдруг, если он ответит, я услышу не то, чего хочу?”

Тень брата замирает, смотрит сквозь меня, и вдруг произносит:

– Ты так и не понял, что сны – это не просто память. Ты ищешь меня в них, потому что боишься остаться один, но боишься не меня потерять, а себя самого.

Эти слова не похожи на его привычные поддразнивания, они будто вырезаны из книги, которую никто не читал, но каждый когда-то написал о себе.

Фамильяр появляется рядом – в этом сне он меньше обычного, не яркая тень, а почти прозрачное пятно, свернувшееся у стены, и смотрит на брата, словно пытается напомнить мне: “Это твой выбор – идти дальше или остаться здесь”.

Я прислушиваюсь к шагам: вдалеке слышатся знакомые голоса – Лис зовёт кого-то, Кел громко спорит с наставником, Арвин нервно смеётся, а всё пространство между ними будто тянется, превращаясь в беззвучную реку, в которой каждое слово оставляет после себя рябь, не дающую понять, где ты находишься на самом деле.

Я хочу уйти, но брат снова говорит:

– Ты боишься не проснуться не потому, что не отличаешь сон от реальности, а потому что боишься однажды проснуться и узнать, что никогда и не спал.

В этот момент я чувствую, как стены Академии начинают покрываться знакомыми рунами – они вспыхивают под моими пальцами, как ожоги, повторяя те же узоры, что я видел днём на парте в аудитории, и даже запах – едва уловимый, смесь пепла, старых чернил и чего-то кислого – тот же, что витал в коридоре накануне.

Пытаюсь понять, шепчу фамильяру:

– Ты знаешь, кто это был?

Он не отвечает, только коротко касается моей руки, и в этом прикосновении – не поддержка, а что-то настороженное, как будто даже фамильяр не уверен, кто пришёл этой ночью.

Я просыпаюсь резко, будто меня вытолкнули обратно: сердце гудит в ушах, ладони вспотели, а воздух в комнате кажется густым, почти вязким, словно сон остался здесь, не покинул мою голову.

В тусклом утреннем свете на парте, возле подушки, я нахожу отпечаток – то ли кусочек бумаги с выцарапанной руной, то ли просто след от ногтя, но он точно повторяет узор, который я видел во сне.

Вспоминаю запах – и вдруг понимаю: из коридора доносится тот же, что был там, где говорил со мной брат.

И даже свет в окне кажется чуть искажённым, как будто ночь всё ещё не опустила меня до конца.

Я долго лежу, не в силах ни подняться, ни уснуть вновь, слушаю, как за стеной Академии кто-то всхлипывает, кто-то ругается, а мне кажется, что между этими голосами проскальзывает ещё один – едва уловимый, похожий на голос Лиана, но всё же чуть чужой, чуть отстранённый, будто он теперь – часть самого здания, его эхо, оставшееся здесь навсегда.

Фрагмент 3. Паническая атака, помощь Элрис

Суть фрагмента Ключевая эмоция:Паника, стыд, облегчение от чужой поддержки, осторожное доверие.

Внутренний вопрос: Достоин ли я чьей-то заботы, если даже с собой не справляюсь? Что во мне настоящее, а что – только отражение страха?

Микро-арка: после самого яркого и пугающего видения Рем срывается – не может дышать, тело перестаёт слушаться, фамильяр беспокоен. В этот момент Элрис оказывается рядом, помогает “вернуться”, но её поддержка – не просто слова, а своя, особая магия, которая работает иначе, чем привычная. Между ними возникает новый уровень доверия и напряжения.

Загадка: Элрис будто “видит” то, что скрыто от остальных, и сама пугается того, что ощущает рядом с Ремом.

от лица Рем Синтари

Ночь снова скручивается в тугой комок страха, как только я закрываю глаза: Академия, как наваждение, тянется за мной в сны, стены обрастают незнакомыми символами, руны светятся под ногами, фамильяры исчезают, и я остаюсь один – в этом сне одиночество глухое, бездонное, оно не разбавляется ни криком, ни плачем, а только сжимается, как ловушка, не отпуская, пока не вырвешься сам.

Я просыпаюсь с резким вдохом, не сразу понимаю, где нахожусь: кажется, что проснулся, но в голове всё ещё стучит тот же ритм паники, сердце сжимается в груди, дыхание сбивается, не хватает воздуха, всё вокруг становится слишком ярким и одновременно расплывчатым, будто мир смотрит на меня сквозь мокрое стекло.

Фамильяр в панике мечется по комнате – его силуэт дергается, то становится больше, то снова сжимается до еле заметной тени у стены, и я вдруг ловлю себя на мысли, что не могу позвать его: горло перехватывает спазм, голос не выходит, как будто все слова остались во сне.

Потолок начинает плавать перед глазами, уши заложены, всё тело наливается тяжестью, от которой не убежать. В этот момент мне хочется только одного – исчезнуть, чтобы никто не видел этой слабости, чтобы не пришлось объяснять, почему ты не справляешься, почему не можешь быть “обычным”, когда вокруг все будто бы справляются.

Вдруг в коридоре раздаётся мягкий, очень знакомый стук. Я слышу шаги – лёгкие, быстрые, как у человека, который не хочет, чтобы его заметили. Дверь приоткрывается, и в щель заглядывает Элрис: её взгляд сразу цепляется за моё лицо, и я понимаю, что она всё видит – не только панический страх, но и тот разрыв, который образовался между мной и фамильяром.

– Можно? – спрашивает она почти шёпотом, но не ждёт ответа, садится рядом, кладёт ладонь мне на плечо. В этом движении нет ни жалости, ни тревожной спешки – только уверенность, что сейчас её присутствие нужно больше, чем объяснения.

Я пытаюсь что-то сказать, но выходит только сиплый выдох – всё внутри сжато, грудь не расширяется, мир плывёт.

Элрис не говорит ничего лишнего, просто дышит рядом – медленно, ровно, и я вдруг понимаю, что ловлю её ритм, стараюсь хоть немного подстроиться, вернуть себе контроль хотя бы за одно движение, за один вдох.

– Всё хорошо, – мягко говорит она, почти не глядя в глаза. – Тебе не обязательно сейчас объяснять. Просто дыши.

Фамильяр, будто почувствовав её магию, перестаёт метаться, сжимается возле моего колена, тонко пищит – не жалобно, а скорее растерянно, как ребёнок, потерявший маму в толпе.

Я опускаю голову на руки, ощущаю, как по спине пробегает дрожь – странное, одновременно унизительное и освобождающее чувство: кто-то видит тебя настоящим, не сильным, не ловким, а тем, кем ты бываешь только ночью, когда маски сползают сами.

Элрис молчит, только иногда прикасается кончиками пальцев к моей руке – её прикосновения странные, будто в них спрятан короткий импульс магии, еле уловимый, но способный раздвинуть стену внутри.

Я чувствую: её фамильяр наблюдает за нами из-за двери, его взгляд не давит, а просто “фотографирует” происходящее, чтобы потом вернуть детали, если понадобится.

Постепенно дыхание становится ровнее, сердце возвращается в грудную клетку, мир перестаёт плавать, а вместе с этим появляется острая неловкость: теперь, когда паника отступила, страшнее всего – остаться в этом хрупком доверии, где ты не можешь притвориться.

– Ты первый, кто видел меня таким, – говорю я, не сразу узнавая свой голос: он чужой, хриплый, неуверенный.

Элрис тихо улыбается – не потому, что смешно, а потому что понимает.

– Мне бы хотелось сказать, что это пройдёт, – шепчет она, – но не могу. Здесь такие вещи не исчезают по желанию. Но иногда проще, если не притворяешься, что их нет.

Фамильяр снова подходит ко мне, осторожно касается моей ладони, и впервые за долгое время я ощущаю, что между нами нет стены: страх не ушёл, но мы оба признали его, и он стал чуть меньше.

Элрис сидит рядом ещё какое-то время, не задаёт лишних вопросов, только смотрит куда-то в тёмный угол, будто там можно найти ответы, которых нет ни у кого из нас. В её взгляде появляется тревога – возможно, она видит во мне нечто такое, о чём и сама не хотела бы знать.

Когда она уходит, мне становится легче.

Я лежу, слушаю, как дышит фамильяр, и впервые за ночь понимаю: если есть хотя бы один человек, который видит твои страхи и не отворачивается, значит, в этой Академии ещё можно быть собой, даже если внутри всё разбито на осколки.

Фрагмент 4. Мистика “Пустых” – ощущение чужого присутствия

Суть фрагмента Ключевая эмоция: Нарастающая паранойя, ощущение, что чужое присутствие – не сон, а часть реальности, которую не заметили остальные.

Внутренний вопрос: что, если есть силы, которые не поддаются ни пониманию, ни контролю, и с ними невозможно даже договориться?

Микро-арка: после ночи с Элрис, когда, кажется, внутри немного прояснилось, Рема снова затягивает волна страхов – во сне появляется нечто совсем иное, чем обычные кошмары, существо без имени и облика, ощущение чьего-то “наблюдения”. Фамильяр впервые пугается всерьёз, указывает на опасность, но не может объяснить словами. После пробуждения Рем находит у себя предмет или след – неуловимое, что напоминает о встрече.

Загадка: “Пустые” впервые упоминаются не вслух, а через внутренний страх и невидимую угрозу; Элрис и другие тоже что-то чувствуют, но не говорят об этом прямо.

от лица Рем Синтари

Первые часы после помощи Элрис проходят в зыбком, хрупком покое – я долго не решаюсь вновь закрыть глаза, потому что боюсь вернуться туда, где сон не защищает, а только открывает дверь для того, чего я не умею ни описать, ни прогнать, ни даже разозлиться по-настоящему.

Но усталость берёт своё, и когда Академия погружается в новую порцию ночной тишины, я всё-таки сдаюсь: позволяю себе заснуть, не ожидая ничего хорошего, а только прося – пусть сон будет пустым, без образов, без звуков, без лишних смыслов.

Но ночь не слушается, и в этот раз она приходит иначе: я проваливаюсь в пространство, которое не напоминает ни один прежний кошмар, ни одну реальную сцену Академии, хотя тени и запахи всё равно выдают “знакомую” территорию.

Стены – полупрозрачные, изредка мерцают, как в воде, за ними движется что-то неясное, без формы, без звука, – но именно эта тишина давит куда сильнее любого крика или стонов, которыми обычно наполнены ночные страхи.

Я пытаюсь позвать фамильяра, но он не приходит сразу, а когда появляется, ведёт себя иначе: его тень не ложится к моим ногам, не прячется под кроватью, а, наоборот, стоит напротив, будто заслоняет меня собой от чего-то невидимого.

Внутри нарастает ощущение, что я не один – не в смысле присутствия людей, не потому что где-то в коридоре могут ходить однокурсники, а потому что само пространство “внутри сна” дышит другим ритмом, затягивает в себя, как воронка, и мне всё труднее отличить, кто здесь хозяин – я, фамильяр или нечто, что приходит с другой стороны.

В этом сне нет сюжета, нет привычных опасностей, нет даже брата, который обычно появляется, чтобы обвинить или защитить.

Зато есть странное, ледяное присутствие – оно не нападает, не дышит в затылок, не проявляется образом или голосом, а просто “есть”, и от этого дыхание замирает, внутри холодеет так, что даже во сне ощущается ломота в груди.

Я двигаюсь по коридору, стены становятся слишком гладкими, отражают свет, но в отражении нет меня, только размытая серая масса, похожая на густой туман или клубок волос.

Фамильяр пытается отогнать эту массу, вытягивается, шипит, раздувается в полтора раза больше обычного – и вдруг в самом центре пространства появляется чёрная дыра, в которую хочется глядеть, несмотря на страх, несмотря на внутренний запрет: это не взгляд, а воронка, куда уходит всё внимание, сила, память о том, кто ты есть.

В этот момент во сне впервые звучит не слово, не имя, а лишь намёк: “Пустые”. Не кто-то, а что-то.

Я не знаю, кто это придумал, не уверен, сам ли я это почувствовал или мне подкинули эту мысль, но теперь “Пустые” становятся частью внутреннего ландшафта, и даже фамильяр, казалось бы, созданный для защиты, в ужасе пятится, не может даже прикоснуться к этому пространству.

Холод просачивается через пальцы, я пытаюсь бежать – но ноги не слушаются, пространство затягивается, дыхание становится неровным, звук будто уходит вглубь.

И вдруг эта дыра начинает двигаться – медленно, как тень, ползёт по стене, оставляя за собой тонкую полоску инея. Я знаю: если она доберётся до меня, проснуться будет уже невозможно.

Фамильяр прыгает вперёд, защищая меня, и в этот момент сон взрывается: тысячи маленьких острых точек, как осколки льда, разлетаются по комнате, и я вырываюсь из сна с криком, едва не сбрасываю простыню на пол.

Долго не могу дышать, сердце бьётся так громко, что кажется, весь этаж слышит мои удары.

Фамильяр вжимается в плечо, его шерсть (или тень?) влажная от страха, и я впервые ощущаю: он знает больше меня, но не может объяснить – только предупреждает, что сегодня “опасность” была не обычным сном, а чем-то совсем иным.

Я подхожу к окну, дрожу, смотрю на стекло – и на нём тонкая полоска инея, будто по нему кто-то провёл пальцем или когтем, но снаружи тёплый воздух, быть инею неоткуда.

В комнате пахнет не только потом, но и чем-то новым – странным, едва уловимым, как запах озона после грозы, или как дым, который появляется после магического взрыва.

Потом долго лежу, не сплю, прислушиваюсь к каждому шороху, к тому, как Элрис в соседней комнате ворочается, её фамильяр тихо мяукает, Арвин ругается во сне, а сам я впервые не могу отделить себя от того холода, что остался внутри.

Утром замечаю, что никто не хочет говорить о своих снах.

Все ведут себя чуть тише, чем обычно, фамильяры сжимаются ближе к хозяевам, а в коридорах будто разливается невидимая стена: никто не признаётся в страхе, но каждый знает – этой ночью было что-то, что изменило всех.

И внутри меня впервые возникает ощущение: если “Пустые” действительно есть, значит, мы все гораздо ближе к опасности, чем привыкли думать.

Фрагмент 5. Финал: острая тревога, недосып, ощущение неминуемой опасности

Суть фрагмента Ключевая эмоция: Измотанность, внутренняя ломка, паранойя, когда страх становится не вспышкой, а фоном, на котором не слышно ни одной “своей” мысли.

Внутренний вопрос: как выжить, если невозможно ни спать, ни бодрствовать без угрозы потерять себя?

Микро-арка: после череды кошмаров Рем почти не спит – вялое бодрствование перемежается с полуосознанными провалами в сон, всё кажется одинаково опасным и липким. Однокурсники нервны, наставники насторожены, фамильяры ведут себя беспокойно. Граница между сном и явью тонка, каждый миг кажется, что за спиной кто-то стоит, и опасность вот-вот проявится – не как событие, а как состояние. На фоне – почти мистическое “вытеснение” снами прошлого и будущего, предчувствие большой беды.

Загадка: В конце части – Рем видит в зеркале не себя, а тень, и впервые не может определить, действительно ли проснулся или всё ещё спит.

от лица Рем Синтари

Неделя после той ночи превращается в вязкое, бесформенное месиво, где дни и ночи неразличимы, сон превращается в ожидание тревоги, а явь – в длинную, затянутую паузу между приступами страха. Я ловлю себя на том, что просыпаюсь, не зная, спал ли вообще, а если и спал, то был ли это “простой” сон или тот самый кошмар, где стены Академии покрываются ледяными рунами, а между книгами шепчутся безликие тени, которым нечего терять.

Всё вокруг становится чуть тише – не потому, что все перестали спорить, а потому что каждый теперь держит страх внутри: фамильяры перестали играть, их движения осторожны, хозяева не ругаются друг с другом, а только мельком смотрят в зеркала и тут же отворачиваются, как будто боятся увидеть что-то чужое в отражении. На лестнице и в коридорах воздух натянут, как тугая струна, кажется, что любое слово может стать спусковым крючком, а любой шёпот – приглашением для тех, кто наблюдает за нами с другой стороны стены.

Я почти не сплю: засыпаю урывками, просыпаюсь в холодном поту, часто срываюсь на короткие вспышки злости – на себя, на фамильяра, на стены, которые кажутся всё ближе, всё теснее.

В одном из таких полуночных провалов в сознании я вижу, как Академия уходит из-под ног, превращается в реку, полную острых камней: по её поверхности скользят фамильяры – их больше не отличить друг от друга, лица смазаны, в глазах нет света. Вода холодная, мутная, от неё пахнет той самой ночной магией, в которой легко утонуть, если перестать бороться.

Я выныриваю на поверхность – или думаю, что вынырнул, – а комната уже заполнена тусклым светом рассвета, за окнами плетётся дождь, и всё вокруг будто покрыто тонкой пылью, которую не отмыть никакой уборкой. Фамильяр сидит рядом – не у ног, а на столе, и смотрит так внимательно, будто пытается не упустить ни одной моей мысли, ни одной эмоции, а я не могу ответить ему взглядом, потому что в зеркале над столом вижу только тень: она чуть сдвинута вбок, линии лица размыты, и в этот момент я впервые за всё время чувствую – не знаю, кто сейчас сильнее, я или мой страх.

Однокурсники ведут себя настороженно: Кел не шутит, Лис ссорится со своим фамильяром, Арвин избегает смотреть в глаза не только людям, но и вещам, как будто боится найти что-то чужое даже в собственной тетради. Элрис держится рядом чаще, но и она стала говорить тише, её фамильяр сжимается в клубок, старается не встречаться с моим, будто, между нами, теперь разросся невидимый барьер, который нельзя переступить без риска потерять что-то важное.

Наставники задают вопросы не только на уроках, но и в коридорах – спрашивают, хорошо ли мы спим, не замечаем ли ничего странного, но видно, что им самим не по себе, они избегают долгих разговоров, смотрят на нас с опаской, как будто боятся заразиться нашим страхом.

Я перестал понимать, когда на самом деле бодрствую: бывает, что стою в очереди за завтраком, и вдруг понимаю, что вокруг меня всё плывёт, что голоса не мои, что в тарелке появляется тот самый символ, который видел ночью на стене, и тогда становится трудно дышать – нужно сесть, закрыть глаза, дождаться, когда всё пройдёт, а иногда не проходит вовсе.

Однажды ночью я просыпаюсь от собственного крика, фамильяр скачет по комнате, у окна мелькает чья-то тень – и я не сразу узнаю себя в этом движении: в зеркале отражение идёт не в такт, улыбка появляется на секунду позже, чем на моём лице, и тогда мне хочется разбить зеркало, выбросить фамильяра, но в тот же миг понимаю: если я останусь совсем один, мне не выбраться отсюда никогда.

Утром Академия встречает меня тем же шумом, но этот шум теперь как будто глухой, приглушённый – всё звучит через толстое стекло, даже свои мысли, даже запахи еды, даже звуки шагов в коридоре.

Я перестаю верить своим ощущениям: то ли сон, то ли явь, то ли ещё одна ловушка магии, где неважно, кто ты, если всё равно не можешь быть собой.

В этот день я впервые не ищу ответа у фамильяра – просто сажусь рядом с ним, позволяю ему дотронуться до ладони, и в этом прикосновении нет обещания, что всё закончится хорошо, но есть ощущение, что пока мы вдвоём, сон не победит до конца.

Но внутри меня растёт другое: предчувствие того, что ночь, которая наступит сегодня, уже не будет похожа ни на одну из прежних, и опасность, которую я ощущаю – не просто во сне, а в каждом взгляде, в каждом шорохе, в каждом отражении, которое не откликается мне привычной улыбкой.

В этот момент я ловлю себя на том, что, если однажды проснусь и не узнаю себя в зеркале, значит, ночь забрала у меня всё, что можно было отдать без боя.

И тогда остаётся только ждать: что окажется сильнее – я или этот новый, совсем не сказочный страх, который становится моим постоянным спутником?

Акт II Осколки г.2 ч.4

Глава 2: Конфликты и сомненияЧасть 4: Раскрытие тайны «Пустых»Фрагмент