Когево

И, честно, не тянуло вступать во взаимодействие с новыми коллегами и отвечать на дурацкие бытовые вопросы – вы-откуда-где-живете-женаты-есть-ли-дети. Я не люблю входить в контакт с кучей незнакомых людей, с которыми точно не буду общаться вне этого, конкретного, контрактного проекта. Я просто отрабатываю мой контракт. Этот подход меня всегда сильно выручает, избавляет от чужого влияния на мою жизнь. То ли я выгляжу слишком доброжелательно, то ли у людей никогда нет возможности сходить к психоаналитику, но ко мне все тянутся с изложением частной жизни, до которой мне нет никакого дела, размусоливанием чужих проблем и неурядиц.

Самое забавное, что излагают почему-то мне, а совета по вышеизложенному всегда просят у кого-то другого.

Сегодня, когда последние припасы закончились, я решил сделать вылазку и найти столовую. Надежды на то, что здесь есть эквайринг, не было, но у меня еще оставался небольшой запас «нала», взятый с собой из центра.

Я тщательно запер дверь в «дупло», памятуя о «неправильно извлеченном диске Z».

Коридор был выкрашен тусклой зеленовато-серой краской и уходил в дальние дали. Из любопытства я пошел не к лестнице с коваными узорами, по которой спускался на свой «минус первый» по утрам, а в противоположном направлении.

Через пару минут я понял, что коридор не заканчивается. Здание, видимо, имело огромную подземную часть, хотя и стояло на холме. Двери все были гигантские, похожие на пакгаузные, метра три в высоту. Попадались и гермодвери с вентилями. Некоторые – окрашены серой краской, почти сливающиеся со стенами коридора. Некоторые – обиты дешевым дерматином 70-х, некоторые – свинцом. Все двери – тяжелые, непробиваемые и неотличимые одна от другой. Никаких обозначений на дверях не было.

Пройдя еще пару минут по коридору, я решил постучаться, чтобы спросить дорогу в столовую хоть у кого-нибудь.

На секунду я ощутил приступ острой паники как в детстве, когда мы забрались в заброшенный бункер секретной военной части Вшова Городища.

– Успокойся, – сказал я себе. – Ты в действующем учреждении. Коридор – прямой. Если ты пройдешь еще пару минут и не найдешь ни одной открытой двери, ты просто развернешься и пойдешь назад. Твой обеденный перерыв станет на 10 минут длиннее. Никто не регламентирует твой обеденный перерыв. За прошедшие дни в Когево никто вообще ни разу не поинтересовался на месте ли ты, и чем ты занят в течение дня.

Двери были наглухо заперты, похоже, что их давно никто не открывал. Паника наползала все сильнее. Я подошел еще к одной двери, серой, освинцованной, как вход в рентгеновский кабинет, и изо всех сил постучал кулаком.

Дверь тут же распахнулась. Кто-то ждал стука в дверь.

На пороге стоял широкоплечий сутуловатый детина с резким нездоровым лицом, в вытертых на коленях джинсах 70-х. У меня когда-то были такие же первые «левайсы», купленные в комиссионном. На детине была клетчатая байковая рубашка из тех же 70-х. Они тут что, по магазинам по полвека не ходят? Волосы были нестриженые, редкие, седого соломенного цвета. Плешь отливала баклажанным оттенком. Лицо – как будто поедено молью – неровное, пурпурно-сероватое.

– Здравствуйте, – начал я. – Я ваш новый…

– Знаю я, – огрызнулся детина с раздражением. – Коды, массивы, переменные, программы, приложения, а толку от всего этого никакого.

– Ну почему же? – я слегка ошалел от такого беспочвенного наезда. – Извините, я вообще столовую ищу. Она где? Дверь какая?

– Любая, – огрызнулся детина агрессивно, и с грохотом захлопнул дверь в свое освинцованное убежище.

Я стоял посреди бесконечно длинного коридора. Любая? Бред какой-то. Отойдя подальше от недружелюбного освинцованного входа, я подошел к двери, обитой коричневым дерматином.

– Столовая, – сказал я вслух и нажал на ручку. Дверь открылась. Мне в нос шибанул ностальгический запах общепита: щи из капусты, пирожки с капустой, сосиски с тушеной капустой, солянка из капусты с намеками на присутствие мяса, салат из мятой капусты с прожилками моркови и намеком на огурец. Как будто на прилегающих к столовой километрах, не растет ничего кроме капусты.

Я взял поднос с отбитым краем и подошел к оцинкованному прилавку, на котором капуста присутствовала во всех видах. За прилавком переминалась необъятная дама в белом переднике.

– Здравствуйте. Я ваш новый…

– Да знаю я, – отмахнулась дама.

– Нет ли у вас чего-нибудь некапустного?

– Это в каком смысле? – изумилась дама.

– Ну чего-нибудь такого, во что капуста не входит. Омлет может? Или макароны? Или мясной суп-солянка? В нем капуста минимальна и безвредна. Или может бифштекс с луком и яйцом?

– Так вы что хотите? – спросила дама. Все это?

– Ну что-нибудь, – с тихой надеждой ответил я и осекся.

Вместо капустных производных на оцинкованной поверхности передо мной стоял солидный омлет с сочными кусочками бекона – такой, каким должен быть идеальный омлет в моем представлении. Тарелка макарон явно твердых сортов и не разваренных по-общепитовски. И даже с двумя соусами, как я люблю – кетчупом и сметанно-сырным. Подрумяненный бифштекс сильно пах луком и был покрыт целым яйцом с ярко-оранжевым желтком. И она была там – густая красная мясная обжигающая солянка с маленьким островком зелени и сметаны. Блюдо для странника. Блюдо, которое совершенно невозможно испортить даже в общепите.

Я расплатился в кассе, отошел в глубину зала, сел за старый расщепленный стол рядом с окном. Проем был занавешен выцветшим ситцем, на котором резвились морские коньки.

Еда оказалась очень свежей, только что приготовленной. Проглатывая горячую солянку, в которой не оказалось капусты, я машинально посмотрел на чек.

– Щи из свежей капусты – 1

– Солянка из квашеной капусты – 1

– Салат из свежей капусты – 1

– Сосиски с тушеной капустой – 1

«Надо было компот взять», – промелькнула у меня какая-то несуразная мысль. Я обернулся и поискал стаканчики с компотом на оцинкованном прилавке.

Ни прилавка, ни кассы, ни дамы, ни безразмерных алюминиевых кастрюль, ни ровных рядов тарелок с капустными производными не было.

Зал с зеленоватыми стенами был пуст, только занавеска колыхалась от сквозняка. Коньки вытягивали хвосты. Я вспомнил – такая занавеска была в единственном в моем детстве пионерлагере на море, когда маме дали путевку для меня от совхоза Вшов Городище.

Паника вновь медленно поднималась.

«Спокойно, – сказал я себе, поставил пустые тарелки на поднос, поднос – на оцинкованный прилавок, и пошел к выходу. У двери я не удержался и оглянулся. Не было ни стола, ни стула, ни занавески с морскими коньками, ни подноса с грязными тарелками. Только пустой прямоугольник зала, выкрашенный зеленоватой краской.

§§§

Я открыл дверь в коридор. Шагнул. И очутился у себя в «дупле».

Я же запирал дверь, когда уходил.

Стопка бумаг перекочевала на пол, на мониторе опять мигала надпись «Диск N извлечен неправильно». Диска N, как и диска Z, у меня не было.

Прямо посреди стола кто-то оставил мне «подарок»: крошечную фигурку из стекла. Морского конька всех цветов радуги с тонюсеньким закрученным хвостиком и капелькой розового стекла на его конце.

§§§

…Эти два поворота между ивами всегда были для меня кошмаром. Что-то неприятное поджидало между раскидистыми ветками. Такое неприятное, что я забывал о недоученных уроках. Здание школы с потемневшей крышей – вот оно – за поворотом. А идти далеко, каждый шаг дается с огромным трудом.

В этот раз там действительно кто-то был. Два глаза смотрели на меня из протаявшего сугроба. В следующую секунду комок снега прыгнул на меня. Я заорал, как мне показалось, на весь Городище. Комок пах мокрой псиной. Он лизнул меня в нос.

Я не мог понять, что это за собака. Всех окрестных собак мы знали наперечет. Редко кто из них мог бегать по поселку: псов всегда держали на цепи, чтобы они охраняли хозяйство, а не шатались без дела.

Этот песик был приблудный, мохнатый, облепленный комьями снега, с черными глазами, и темной окантовкой вокруг подвижного носа.

Я понимал, что уже опоздал на начало первого урока.

Училка, несносная стареющая грымза, пожалуется маме.

Влетит. Еще как влетит.

Если я пойду в школу, я могу больше не встретить его.

Этот обведенный темным нос, торчащий из комка белой шерсти.

– Пойдем, сказал я собаке.

Я нагнулся и пролез между ивами. Песик доверчиво пошел за мной, обнюхивая сугробы. В завале из снега торчала провалившаяся крыша старого овина.

– Там тебе будет всяко теплее, чем ночевать в сугробе.

До школы в тот день я не дошел.

§§§

Снега на ветвях шаровидных ив уже не было. Подол длинной юбки задевал грязь на разбухшей дорожке. Каблучки в форме рюмок застревали в снежной каше. Все те же узкие ботинки, все так же она прячет лицо в высокий воротник заячьего полушубка и проходит мимо меня с марципановым запахом.

Почему-то я так и не решился окликнуть ее. Лишь смотрел как колышутся в такт легким шагам распущенные волосы.

§§§

В столовую я теперь входил сразу из «дупла». Я никак не мог объяснить этого с точки зрения обыкновенной земной физики. Но это было именно так.

С утра я выскакивал из общежития, пересекал улицу. Два полицейских неизменно курили с отрешенным взглядом у палатки с шаурмой. При моем появлении они оживлялись. Я находил в снежной каше окончание тропинки и наискосок, через рощу вековых дубов, а затем – скопище шаровидных ив, выходил на склон к озеру. Пройдя вдоль берега, я оказывался у холма, на котором виднелось здание КИЭй с башенкой.

Я пересекал вестибюль и пост охраны. По винтовой лестнице, спускался к своему «дуплу» на «минус первый» этаж. Без помех работал до обеда.

Как только мне в голову приходило перекусить, я открывал дверь в коридор, но там оказывался не коридор, а зал, крашеный зеленоватым, необъятная дама с алюминиевыми кастрюлями, оцинкованный прилавок, уставленный капустными производными, касса, расщеплённый фанерный стол, окно с занавеской с морскими коньками. Каждый раз я оказывался в столовой совсем один.

Я начал экспериментировать.

Приходил обедать в разное время.

Памятуя, что столовые общепита всегда работают до 16:00.

Не сработало.

Однажды я дотянул с обедом до 20:00, но все равно вышел не в коридор, а в зеленоватый зал.

В другой раз я принципиально проработал весь день без обеда, сказал себе: «Иду в общагу!», открыл дверь и вышел в коридор, ведущий к лестнице.

Тогда я начал экспериментировать с блюдами. Я обнаружил, что какие разносолы ни заказывал бы, в чеке все равно выходила одна и та же сумма среднестатистического общепитовского обеда, состоящего из «Щи из свежей капусты – 1, солянка из квашеной капусты – 1» и далее по списку. Я никак не мог подловить момент, когда же капустные производные превращались в харчо, седло барашка или индейку с трюфелями: когда дама снимала их с оцинкованного прилавка или же когда ставила мне на поднос.

Еще одним экспериментом, который я решил провести, стало исследование башенки здания института. Очень уж заманчивой она выглядела с противоположного берега озера.

Башенка притягивала меня как магнитом. Как-то раз я твердо решил прямо с утра пойти по винтовой лестнице не вниз, на свой «минус первый этаж», а вверх. Судя по виду из окна на совещаниях, где-то на уровне третьего этажа должен был быть кабинет Будулаева. Оба раза, когда я был у него в кабинете, меня кто-то провожал, поэтому дорогу я не запомнил.

В этот раз я решил рискнуть и найти кабинет самостоятельно. Пусть это решение будет стоить мне еще одного нудного совещания. Я начал подниматься по лестнице и по моим ощущениям дошел до второго этажа, но выхода на этаж все не было. Лестница была странная – в конце, в самом верху, маячило что-то похожее на ярко-освещенный купол, но сколько до него осталось этажей – два или восемь – было не разобрать.

Пройдя расстояние в четыре завитка лестницы, что точно должно было составлять этаж, я почувствовал, что запыхался. Нет, я не считаю себя очень уж спортивным, но два этажа без одышки осилить вполне могу. Эта лестница напоминала электрическую беговую дорожку без конца и без края. Я ухватился за кованые перила и остановился отдышаться. Сверху послышалось цоканье каблучков. Навстречу мне в костюме оливкового цвета спускалась Масенька.

– Доброе утро, Мария Вячеславовна, – поздоровался я, надеясь обойтись без расспросов.

– Доброе, – ответила Масенька как всегда слегка надменно. —Куда это вы, Федор Павлович, направляетесь?

– К Будулаеву, – зачем-то соврал я. Мне почему-то стало стыдно признаться в том, что я в рабочее время иду смотреть на башенку.

– А по лестнице зачем? – искренне удивилась Масенька. – Пойдемте!

Она потянула меня за рукав бомбера, и мы пошли вниз. Уже через несколько метров обнаружился выход на этаж с филенчатой дверью, застекленной необычным ограненным сплавом.

– Это из Дели, – поймала мой взгляд Масенька. – Привезли в рамках научного обмена еще в 80-х, личный подарок директору от Индиры Ганди.

Ума не приложу, как я мог пропустить этот пролет и дверь! Я же внимательно рассматривал лестницу! Масенька распахнула створку, и мы оказались в приемной Будулаева.

– Только вам, Федор Павлович, подождать придется. Зигмунд Брониславович сейчас очень занят. Обсуждает за-ту-ка-нивание с представителями Когевской городской администрации.

Из-за двери в кабинет, обитой дорогой и необычной кожей, доносились раскаты голоса Будулаева. Говорил в основном он. Затем встрял тонкий визгливый тенорок, гулкое контральто перебило его, и Будулаев опять завел свои рулады.

С той стороны раздался удар шарика об стену, Будулаев закричал: «Масенька!». Масенька поспешила в кабинет.

– Там, Зигмунд Брониславович, Федор Павлович ждет.

– Федор Павлович? Новый? А зачем?

– Не знаю. Я его на лестнице встретила, он вверх шел.

– Вверх?! Зачем это? Пусть войдет.

Я вошел и поздоровался. На берегах эпоксидного озера сидели необъятных размеров мужик-тыква с редкими волосинками, торчащими на подбородке подобно растительности на лице у старух. Вторую половину побережья занимала высокая кряжистая женщина лет пятидесяти, целиком состоящая из углов.

– Федор Павлович, вы зачем шли вверх? – спросил Будулаев без церемоний.

– Я шел не вверх, а к вам в приемную, но не смог найти выход на этаж.

– Как это? – удивилась угловатая дама.

– Марина Тимофеевна, это – новый сотрудник, – Будулаев как будто успокоился. – Вам, Федор Павлович, нужно было просто выйти ко мне в приемную из вашей комнаты. В столовую вы же выходите? Вы по какому вопросу?

– По вопросу тукана, – я ляпнул первое, что подвернулось мне в голову.

Угловатая дама оживилась.

– Тукана, – задумчиво промямлил тенорком мужчина-тыква.

– Тукана? – загорелся Будулаев.

– Тукан прекрасно дижитализируется, Зигмунд Брониславович. Если его подвергнуть максимальному промоушену и затуканить все свободные поверхности в городе с помощью наружной рекламы, цифровых и проекционных систем и раздаточных материалов, затуканивание имеет шанс стать незабываемым событием для жителей Когево, а также для центральных СМИ.

На меня уставились четыре пары изумленных глаз. Угловатая тетенька беспокойно заерзала на эпоксидном берегу. Смола на озере была подернута дымкой, что-то мутное таилось в глубине и не давало увидеть дно.

– В рамках дижитализации предлагаю также захостить специальный ресурс по затуканиванию и забрендировать его всеми видами туканов или же крупными планами того «токано!», который прибудет в Когево, – в этот момент задача выкрутиться из неловкой ситуации внезапно отошла для меня на второй план. Меня вдруг приподнял и понес поток, подобный ледоходу на озере.

– Брендированные ресурсы очень круто смотрятся в центральных СМИ, – я заметил, что Будулаев сделал Масеньке какой-то знак, и она быстро-быстро застрочила в блокноте, молниеносно переворачивая страницы.

– Этот же ресурс позволит оперативно снабжать пользователей информацией и разместить веб-камеры в месте затуканивания. Можно камеры с датчиками движения. Так экономнее будет.

– Это же весь заповедник, – выдавил из себя старухобородый.

– И что? – поток захватывал меня все сильнее. В голосе послышался металл наглости. – Разве масштабы заповедника не позволяют разместить двадцать веб-камер в наиболее привлекательных для тукана местах?

– Так сопрут же. Или съедят.

– Не сопрут. Камеры в режиме онлайн-трансляции. Зрители и представители центральных СМИ будут неотрывно следить за перемещениями тукана, ни одна интимная деталь жизни птицы не ускользнет от их внимания.

– Полегче с интимом, – сказало угловатое контральто. – От интима вечно одни проблемы.

– Ну, молоток! – Будулаев подошел и взял меня за руку. – Я понял только слово «ресурс». Но все равно молоток! Я уже чёрти что подумал – что ты, Федор Павлович, вверх пошел. И про это, бр-зр-… зондирование тоже хорошо, мне нравится. Масенька, оформи, пожалуйста, в приказ и Ельшинскому спусти – пусть озадачится. Времени совсем мало. А Федору Павловичу – в отдел кадров на заметку в личное дело – поставить на вид сотрудника, как инициативного.

– Он же контрактный.

– Ну и что? Личные дела у нас на всех есть – контрактный он или бесконтрактный. А теперь, пардон, у нас тут разговор по бюджету затуканивания на троих.

Я вышел в приемную.

– Вам в столовую или в ваш кабинет? – кокетливо осведомилась Масенька.

– В «дупло». Мария Вячеславовна. Почему, кстати, кроме меня в столовой никогда никого не бывает?

– Потому что вы с другими людьми разговаривать не любите, и на лишние вопросы отвечать.

Масенька открыла дверь на лестницу. Я оказался у себя в «дупле» на минус первом этаже. Машины все были еще выключены, но на основном мониторе опять мигало «Диск W извлечен неправильно». Снятый с верха системного блока посреди стола стоял стеклянный морской конек. Вчера вечером я запирал за собой дверь и сегодня ко мне точно еще никто не заходил. Я развернулся, чтобы сказать об этом Масеньке в приемной. Но за дверью опять был нескончаемый коридор «минус первого» этажа с задраенными гермодверьми.

§§§

– Ну ты, новенький, и сво-о-олочь! – Ельшинский неинтеллигентно покачивался передо мной с носка на пятку.

Время близилось к обеду. Я уже мысленно прокручивал в уме, что бы такое-этакое заказать Самобранке под видом капустных производных.

Все предыдущие годы я довольствовался более чем скромным рационом из заварной лапши, нарезок и сухих пайков. Возможность попробовать всякое-разное меня внезапно прельстила. Я уже выяснил, что необъятную даму зовут Авдотьей, но чаще – Самобранкой. Мои изыски ее ничуть не напрягали, скорее веселили. Лицам мужского пола Самобранка благоволила.

Несколько раз на горизонте зеленоватого зал появлялась Масенька, иронично смотрела на меня, но к моему обшарпанному столу не подходила. Она всегда обедала в противоположном углу зала в красном «крайслере» из «Тощего зайца» «Криминального чтива».

– Сво-о-о-олочь! – протянул Ельшинский, демонстративно нарываясь.

Верный своему принципу – не давать втягивать себя в чужие разборки, – я невозмутимо ждал, пока он остынет или наоборот разразится градом ругательств. В «дупле» он возник неожиданно, и явно не из коридора «минус первого» этажа, а из какого-то другого помещения.

Когда он раз в десятый повторил одно и то же ругательство, я понял, что мне не удастся его «забанить».

– Мм, а в чем, собственно, дело? – я откинулся поудобнее в геймерском кресле, оставшемся от предшественника. Механизм качания я починил, кресло теперь не заваливалось. В случае рукоприкладства (кто знает, на что способны эти дендрологи), можно откинуться еще больше, толкнуться ногами и улизнуть за стеллаж с системными блоками.

– В чем дело? – Ельшинский относился к категории «истеричек», которые при каждом спорном случае накручивают себя до состояния скандала. – Он еще спрашивает! В чем дело?!

Он швырнул на мой запыленный, покрытый крошками стол, какую-то бумагу на фирменном бланке КИЭй. С фиолетовой шапкой в виде здания с башенкой, четко выверенными полями и пробелами, с многочисленными подписями-резолюциями внизу.

Так же был оформлен и мой контракт. Только под ним стояла только одна подпись: разборчиво и твердо «А.И.Привалов». На этой бумаге именно этой подписи не было, но зато стоял целый ряд других.

ПРИКАЗ

Согласно творческой инициативе Ф.П.Платы и для наиболее результативного проведения юбилейных мероприятий, связанных с затуканиванием Когевского заповедника, настоящим приказываю:

В.Р.Ельшинскому подготовить и провести доскональное планирование по зондированию и жостингу ресурса, схему размещения прогулочных и дачных камер, а также наружное наблюдение и жилизацию мероприятий по затуканиванию. Означенное осметить и выслать исходящим на утверждение З.Б.Будулаеву.

Поручил: Будулаев

Согласовали: Ежихин, Бурунбукова, Закусило, Варежка-не-отпускай.

Ответить копией к исходящему: Ежихин, Бурунбукова, Закусило, Варежка-не-отпускай, Лупинцев, Одоевский, Кривоног, Прочий №1, Прочий №2, Прочий №243, Прочий №13.

– Что это? – спросил я.

– Издеваетесь?! – Ельшинский наконец вышел на нужную точку на ординате скандала. – Приехали не-знаете-куда, лезете не-знаете-во-что-неизвестно-зачем, чтобы проявить вашу поганую творческую инициативу! Вы! Вы даже столовую найти не можете! Вы с людьми общаться не можете! Вы на прочих смотреть не можете! Вы хоть понимаете сколько времени я потрачу на эту бумажку и вашу поганую творческую инициативу?! На ваши прогулочные и дачные камеры! Вместо дендрологии и научных исследований, которыми я и должен заниматься, на меня повесили идиотское мероприятие! А теперь еще придется приступить к «зондированию и жостингу»! Знать бы, что это такое? Что это? Вы – придурок с вашей творческой инициативой!

Ельшинский, тяжело дыша, сел на корточки и манжетой рубашки вытер пот. С «истеричками» самое лучшее дождаться, пока извержение закончится, и только потом вступать в диалог. По дыханию Ельшинского я понял, что дендрологу не меньше семидесяти.

– Мне уже девяносто два года, – словно отвечая на мои мысли сказал «истеричка». – Я не «стоял у истоков» Института. Я приехал сюда за двадцать лето до того, как начали истекать эти «истоки». Мое призвание – дендрология. Здесь я мог бы сделать открытия планетарного масштаба.

– Вы и так ученый с мировой известностью, – уже произнося слово «мировой» я понял, что вызову новый взрыв.

– Вы – болван! Болван с микросхемами вместо мозгов! – Ельшинский с трудом поднялся с корточек. – Какая европейская известность? Вы не понимаете, что я провел здесь семьдесят лет? Семьдесят! Никуда не выезжая! И никогда не смогу уехать отсюда! Никто и никогда не уезжает из Когевского Эллипса. Либо в могилу, либо в ивовую рощу на склоне – видели небось красивые деревца?

– Извините, пожалуйста, при чем здесь ивовая роща? – мой мозг крайне медленно осмысливал его слова.

Мне стало не по себе. Слишком много фактов не укладывалось у меня в голове. Слишком многое не стыковалось. Узкие ботинки, лицо, спрятанное в воротник заячьего полушубка, распущенные волосы до пояса. Ельшинскому – девяносто два, но выглядит он чуть старше пятидесяти. Мешок с остовом елки, тот тип за свинцовой дверью в десяти минутах ходьбы по бесконечному коридору, нескончаемая лестница с недосягаемым куполом башенки, «диск V извлечен неправильно».

А! Так это он, Ельшинский, проникает сюда и скачивает с сервера важную информацию. Я уже перерыл всю систему, но не смог найти данные о том, что именно скопировали, хотя сообщения о неправильном извлечении диска выскакивали почти каждый день.

– Зачем вы все время ходите ко мне с вашими флэшками, Ельшинский? – спросил я. – И что вы копируете?

– Я? – искренне удивился Ельшинский. – С чем хожу? Я у вас здесь первый раз. Без автотранспортировки даже и не нашел бы в здании, где вы сидите.

– Автотранспортировка? Это так называется?

– Ну да. Есть длинное научное название, придуманное Марком. Совершенно непроизносимое. Мы предпочитаем пользоваться ненаучным, но всем понятным, вроде Самобранки в столовой. Это – кажущиеся позитивными проявления Когевского Эллипса. Подчеркиваю – «кажущиеся позитивными». И если вам, мальчик, в ваши 25…

– Мне 34…

– Не важно, все равно мальчик, раз вас можно прельстить такими пустяками, как кулинарные галлюцинации. Ведь по факту едите вы все равно солянку из квашеной капусты, а не седло барашка, и не черную икру. Я не буду вводить вас в курс всего того, с чем вы тут столкнетесь. Ответьте мне только, зачем, ну зачем вы проявили творческую инициативу?