Предсказанная смерть. Шпионки на службе Екатерины Медичи

Изабо наслаждалась легким ветерком в тени, но особенно – видом слуги. Она приказала ему раздеться по пояс, чтобы мышцы были заметнее. Юноша привстал на коленях, с мокрым от пота лбом. Непослушные пряди падали на глаза. Лишь птичьи крики и дыхание лошадей разделяли их. Чуть склонив голову набок, она перевела взгляд на промежность юноши. Он смущенно потупил взгляд. Видя его смущение, Изабо улыбнулась.

– Ну что, ты нашел? – спросила она.

– Нет, мадемуазель.

– Так продолжай искать, живо!

– Хорошо, мадемуазель.

Он снова встал на четвереньки и стал шарить в зарослях травы.

Под слишком жарким для весны солнцем все ирисы высохли. Изабо, чтобы освежиться, с утра до вечера окропляла себя бергамотовой водой, но вздохнуть могла, лишь когда на небе проклюнутся золотом звезды.

– Может, мадемуазель, мне поискать у того бука?

– Ну что ты за балда! Четырехлистный клевер растет на лугах, а не под деревьями.

– Простите, мадемуазель.

Он подполз на коленях.

– Стой где стоишь! Черт знает что! Ты же извозишься в лошадином дерьме.

Услышь отец, как она говорит, он бы ее отхлестал, но, к счастью, он отправился охотиться на дичь. Пользуясь такой передышкой, Изабо издевалась над своим слугой ради хоть какого-то развлечения. Ведь с ними здесь так скудно.

– Давай, садись рядом, – приказала она.

Он встал и, перешагнув через кучку навоза, опустился на колени, протягивая ей букет маргариток. Она рассмеялась.

– До чего жалкий подарок!

– Я, мадемуазель, не смею срезать для вас розы.

– Ты прав, мать бережет их для себя.

Продолжая поглаживать кота, она оглядела обезображенное пожаром средневековое жилище. Целое крыло придется восстанавливать.

– Замок скоро отстроят заново, мадемуазель.

– Болван. Чтобы он вновь засиял, как феникс, нужно иметь королевские богатства.

Он взглянул на нее вопросительно.

– Ну разумеется, ты никогда не слышал про феникса, который возрождается из пепла, – вздохнула она с досадой.

Она подняла голову на облака, которые распадались над грузными башнями и улетали за рощу, и представила, как они странствуют по небу над равнинами, до самого океана.

Сжимая в руке кудлатый букет, юноша все пожирал ее глазами. Она схватила полевые цветы и вскочила на ноги. Кот, удивившись не меньше слуги, скрылся в траве.

– Негоднику вроде тебя непозволительно делать мне подарков, да еще таких жалких.

– Извиняюсь, мадемуазель.

– Нельзя извиниться – можно лишь принести извинения. Вот как ты должен вести себя с благородной дамой.

Он смотрел на нее, не зная, что ответить. Она щелкнула пальцами и указала пальцем на землю.

– Я тебя научу хорошим манерам, вот увидишь. На колени, пес!

Он повиновался, глаза его заблестели.

Она смяла пучок цветов и протянула ему ладонь.

– Ешь.

Юноша наклонился к ладони и осторожно захватил губами лепесток. Изабо простонала. Она облокотилась спиной о каштан.

– Лижи.

Он стал усердно облизывать девушке пальцы, покусывая ладонь. Цветы упали наземь.

– Изабо! – из замка донесся крик.

Юноша тут же поднялся. Изабо сердито поморщилась.

– Иду, мама!

Она демонстративно вытерла ладонь о промежность конюха, глядя ему прямо в глаза. Он затаил дыхание. Затем она спокойным шагом удалилась в сторону замка, точно зная, что он провожает ее взглядом.

Хотя Изабо родилась и выросла здесь, она не могла разглядеть в замке Ланке хоть что-нибудь привлекательное. Старинная средневековая крепость ветшала, окруженная кольцом водяных рвов, в которых даже карпы казались дряхлыми. Строение напоминало ей кормилицу с ее толстыми, как башни, ногами. Старуха одевалась несуразнейшим образом, как попало сочетая ткани, громоздя юбки и прочие лоскуты друг на друга, – смотря что отдавала ей мать Изабо. Эти дары и мать, и служанка воспринимали как щедрость, но Изабо видела в них лишь двуличную материнскую милостыню и нелепое благоговение кормилицы.

Сама она никогда не опустится до такого рода благодеяний. Во-первых, добродетельность не входила в число достоинств, коими Изабо себя наделяла. Она полагала, что доброта к ближнему – удел тех, кому в жизни нечего ловить. Тогда как она мечтала о роскоши и изобилии, о бархате и шелках, любви и балах. Словом, о придворной жизни.

Но Изабо чувствовала, что живет вдали от света, взаперти, в затерянном среди Перигора замке, который даже называется жутко: Ланке – почти что «лакей»! Единственным спасением от столь скорбной жизни было замужество.

Так ей обещали с самого детства. Она происходила из настолько знатного рода, что ни один окрестный жених не был ее достоин. Она была родственницей французской королевы в пятом колене, хотя родство с фавориткой было бы полезнее. Изабо была неглупа и понимала, что сошел бы и любой дворянишко, имей он солидное состояние. Семья ее находилась в стесненном положении. Какое бесчестье для столь благородной крови! А с пожаром в двери и вовсе постучалась беда. Отец сделался сварлив, мать каждый день без конца жаловалась на нервы.

Родители во всем ей отказывали: в личной горничной, в новых нарядах, в украшениях, в уроках танца. Мать стала сама учить ее всему, что должна уметь женщина, а отец – чтению, письму и арифметике. Это потребуется, дабы следить за счетами в собственном хозяйстве.

Поскольку исповедник у них с матерью был общий, Изабо остерегалась раскрывать ему свои постыдные мысли во время вечерней молитвы. На самом же деле когда она опускалась на колени возле кровати, то так страстно молила Пресвятую Деву, чтобы она вызволила ее из нынешнего положения, что мольбы неотвратимо уводили ее в сладострастные мечтания, где на дорожке возле их замка оказывался заблудившийся принц. И увозил ее с собой на гордом скакуне, покоренный ее красотой и манерами. Ведь Изабо знала, как нужно держаться. Она умела вышивать, вести хозяйство – то есть заставить слуг себя слушаться, – быть скромной перед мужем и со вкусом выбирать наряды, а потому станет идеальной супругой.

Однако Изабо пренебрегала законами такой выучки, сверх нужды унижая служанок и особенно мужчин, которые ей попадались: и слуг, и господ. В чем не было большой заслуги, ведь она была самой юной и красивой барышней в округе.

Втайне она представляла, что обходится с принцем из ее грез так же, как с конюхом. О! Но она никогда не посмела бы. Он будет таким красивым, благородным и мужественным, что ей останется лишь потупить взор, присесть в самом изящном реверансе и ждать, когда он поднимет ее и обовьет сильными руками.

Изабо обошла толстую главную башню и взглянула на свое отражение в ромбовидном окне кладовой. Она поправила прическу и удостоверилась, что к платью не пристало ни травинки.

Вкусный дымок привлек ее, так что она завернула сперва на кухню, где в исполинском камине жарился на вертеле молочный поросенок. Кухарка посторонилась, взглянув на нее умиленно.

– Вас ждут в бальной зале.

Изабо озадаченно нахмурилась.

Ускорив шаг, она поднялась по лестнице до просторного зала приемов, считавшегося также залом для стражи. Уже давно здесь не устраивалось никаких балов. В самом дальнем его конце родители восседали бок о бок на крестообразных креслах.

«Да что с ними такое?»

Отец сидел, насупившись, держа в руках распечатанное письмо. Мать ослепительно улыбалась.

– Бычья кровь! Какого дьявола вы вдвоем здесь сидите? – удивилась Изабо.

Барон де Лимей надул щеки:

– Монжуа Сен-Дени![2] Порой я жалею, что выучил вас читать. Мать ваша прекрасно обходится и без этого умения!

– Я могу прочесть слова молитвы, а эти выражения, друг мой, почерпнуты ею вовсе не из книг.

Изабо подошла со строптивым видом.

– Отец, этот клич никто не использует со времен Карла Седьмого, а то и раньше!

– Видите, друг мой, как образованна наша девочка.

Мать встала и потянула дочь за локон. И помахала забытой в волосах травинкой.

– Где это вы были? Опять лежали на лугу и мечтали?

– Я, матушка, была на занятии по верховой езде.

– В такой утренний час? – удивился барон, нахмурившись.

– Да, отец. Не хватало еще, чтобы полуденное солнце румянило мне щеки.

– И правда, подобные уловки вам пока ни к чему, пользуйтесь этим, – сказал он, глянув на супругу.

– У меня хотя бы они есть, – ответила та. – А вас уже и конь едва держит с таким брюшком.

Его брови взмыли от потрясения.

– К слову о лошадях, Изабо, вы упали? Взгляните на ваши руки!

Изабо спрятала их за спину.

– Я собирала лютики, матушка.

Девушка почувствовала, как ее щеки розовеют до пресловутого «цвета бедра испуганной нимфы», о котором она прочла в каком-то стихе.

Двое слуг внесли уже накрытый стол, на котором возвышался жареный поросенок, и осторожно поставили его перед владельцем замка. Лакомый вид кушанья возобладал над его мрачным настроением, и он взялся за нож, готовясь воткнуть его в тушу.

– Постойте, друг мой. Нужно сперва сообщить ей новость!

«Какую новость? Надеюсь, очередной претендент на мою руку!»

Последним был некий Мишель де Монтень, из дворян мантии. В свои шестнадцать Изабо уже вышла из идеального для брака возраста и потому тревожилась. Она боялась остаться старой девой, но все же не настолько, чтобы принимать предложение какого-то Монтеня, не имеющего состояния.

– Вам, я полагаю, вполне известно, что Франция подписала мирный договор с Испанией, – начал барон.

Нет, Изабо этого не знала, как и не знала, что была война. Она интересовалась лишь тем, чему находилось место в ее грезах. В конце концов, здесь, в Перигоре, войны всегда были чем-то далеким. Казалось, даже смерть не ведает об их крае.

«Да и жизнь тоже… Вот скука!»

– Да, в итоге мы проиграли, – уточнил отец.

– Это неважно, – продолжила мать. – В конце июня мы приглашены на торжества по случаю свадьбы, которая скрепит этот мир. В Париж, к королевскому двору!

– Мы поедем на придворный праздник? – воскликнула Изабо, вдруг загоревшись.

Королевский двор! Ничего подобного она не могла и вообразить. Двор был для нее чем-то столь же далеким, как луна на небосводе. Конечно, она знала, что король, как правило, обитает в Париже, а порой в других разбросанных по королевству дворцах: Шамбор, Фонтенбло, Блуа. Но все они были на севере. Ее наставник успел преподать ей азы географии. Она запомнила урок, из которого вынесла, что Перигор находится вдали от всего интересного, что есть в этом бренном мире, включая двор.

Королевский двор! Она больше увлеклась историей, особенно королевской родословной, ради забавы смастерив колоду карт, на которых изобразила членов знатнейших семей. Она знала по именам юных принцев, которых представляла красавцами с врожденной печатью величия: Франциск, старший сын и наследник короны, правда уже женатый на королеве Шотландии Марии Стюарт. Оставались Карл, Генрих и Эркюль-Франциск. Конечно, для нее они были слишком юны, но у них имелись старшие кузены, тоже монарших кровей.

Королевский двор! Она представляла, как приходит на бал в великолепном платье; все взгляды устремляются на нее, самый благородный из принцев крови решается, наперекор семье, пригласить ее на один танец; он не спускает с нее глаз, пока они кружатся в вольте[3], а когда музыка смолкает, опускается перед ней на колено и просит ее руки. Она не сомневалась: поездка в Париж – это знак. Там она встретит своего будущего супруга. Они сыграют самую роскошную свадьбу на все королевство. Чтобы о ней говорили и через сто лет.

«Свадьба…»

– Кстати, матушка, а кто женится? – спросила Изабо.

– Какая разница, дитя мое, вы же ничего не знаете о главных людях королевства, – ответил отец.

Изабо терпеть не могла, когда он принимал ее за дурочку, это выводило ее из себя.

– Королевский двор, дочь моя, вы представляете? – воскликнула мать.

Она обняла Изабо, чего никогда не бывало. Девушка застыла, не зная, как обнять мать в ответ.

– На подготовку у меня всего пара месяцев, – сказала Изабо, отстраняя ее. – Отец, мне понадобятся новые платья, вы не можете мне отказать!

– Посмотрим. И заметьте, я соглашаюсь на то, что вы отправитесь в Париж, при единственном условии: вы будете безукоризненно слушаться нас во всем, – продолжал барон. – Вы не знаете, чем живет двор. И потому должны будете всюду следовать за матерью, на полшага позади, скромно опустив глаза и ни с кем не заговаривая…

Правила все сыпались скороговоркой, но Изабо не могла сосредоточиться. Душа ее взмывала ввысь, как вольная птица к небесам.

«Королевский двор… Париж…»

Луиза

Луизе не терпится покинуть двор после торжеств, в конце июня. Но пока она должна по-прежнему безукоризненно исполнять свои обязанности, как делала всегда.

– Государыня, почему не спросить у Нострадамуса, что ему поведали небеса?

Екатерина Медичи прохаживалась по паркету личного кабинета взад-вперед, все перечитывая загадочный листок и безуспешно пытаясь постичь его смысл.

Королева остановилась и подняла взгляд на фрейлину.

– Я так и сделала. Он мне ответил: «Когда в дверь стучит судьба, Ваше Величество, все, что мы можем, – впустить ее».

– Так может быть, лучше его послушаться?

Не обращая внимания на ее реплику, королева продолжила, хмурясь, разглядывать пергамент.

– Луиза, вы смогли добыть текст предсказания, однако без пояснений Нострадамуса самое трудное еще впереди: расшифровать его.

– Если б Нострадамус не облекал свои прозрения в четверостишья с запутанным порядком слов… – вздохнула фрейлина.

– Для этой задачи одного моего ума, очевидно, недостаточно.

Луизу вовсе не обижала холодность, с какой госпожа относилась к ней после ее признания в предательстве. Она надеялась вновь завоевать ее доверие, хотя бы до ухода в монастырь.

Королева хлопнула в ладоши. Тут же явилась ее карлица Дуроножка с верстаком, который она тащила за спиной на ремне. Екатерина особенно благоволила карликам и собакам. И те и другие забавляли ее – по крайней мере, так она говорила на людях. Карликов считали чем-то вроде шутов или детей и не обращали на них внимания. На самом же деле они служили королеве бесценной сетью осведомителей: о чем говорят и о чем молчат в Лувре. А Дуроножку королева выделяла особо, из-за ее ума и проницательности.

Луиза помнила, каким примечательным образом та оказалась в услужении у Екатерины Медичи. Семья продала карлицу в цирк, как это часто бывает с ей подобными. Узнав, что королева Франции обожает карликов, она уговорила Луизу ходатайствовать о том, чтобы их труппа выступила при дворе. Она знала, что другой возможности у нее не будет. Так что вместо обычного шутовства она стала играть с любимыми щенками королевы, а когда смогла подобраться к ней достаточно – так, чтобы никто другой не слышал, – открыла ей то, о чем догадалась благодаря своей обостренной наблюдательности. Флорентийка, загоревшись любопытством и желая получить больше сведений, распорядилась об особом представлении в ее покоях. Луиза проверила справедливость догадок карлицы. Так королева взяла под свою опеку и Дуроножку, и всю ее труппу.

Екатерина сама зачитала вслух загадочное четверостишие:

Повержен юным будет ныне старый левВ единоборстве, но на ратном полеОчами в клетке золотой не уцелев:Два класса и один – смерть в лютой боли.

Карлица устроилась в кресле перед столом – и то и другое кукольных размеров. Луиза невольно залюбовалась изящной мебелью. Королевские дети играли с ней, когда гувернантка Диана де Пуатье разрешала им навестить мать. Они полагали, что этот миниатюрный гарнитур выточили нарочно по их росту.

«Милые детишки!»

Карлица вынула из пышного рукава искусно вырезанную шкатулку, открыла ее и достала оттуда коричневую табачную палочку. Растерла кусочек в пахучую пыль. У Луизы защипало ноздри. Затем Дуроножка собрала чуть-чуть порошка крохотной серебряной ложечкой. Поднялась с места и протянула ее королеве. Екатерина осторожно поднесла ложечку к носу и вдохнула. Закрыв глаза и массируя висок, она опустилась в обитое кожей кресло.

– Луиза, как звали моего посла в Португалии?

– Того, кто открыл Вашему Величеству табак?

– Даже не думайте читать мне нотации, дорогая!

– Ни в коем случае, государыня. Просто запах табака господина Жана Нико мне претит.

– Жан Нико, ну конечно! Он был прав, у этого растения чудесные свойства. Ни одно другое средство так не облегчает головную боль. Подумать только, Испания до сих пор отказывается продавать нам его ростки. Если бы мой супруг пошел по стопам своего отца, Франциска Первого, – Царство ему небесное! – он бы отправил в Америки новые экспедиции, а не упорствовал бы в войне с Испанией! И чего ради, finalmente[4], чтобы ее проиграть? О Dio![5] – воскликнула королева. – Впрочем, я позвала вас не ради разговоров о Новом Свете.

Она выпрямилась и еще раз прочла драгоценные записи.

– Я ничего здесь не понимаю, – повторила она с досадой.

Луиза взяла с письменного прибора королевы чистый лист.

– Государыня, позволите?

Королева кивнула. Луиза подхватила перо, макнула его в чернильницу и переписала четверостишие.

Она присыпала листок песком, чтобы высохли чернила, затем закрепила его на рамке портрета Генриха II, скрыв нижнюю часть лица. Только глаза остались глядеть на них с неудовольствием.

– Прекрасная мысль, моя дорогая, – кивком поддержала Екатерина.

Луиза довольно улыбнулась. И подчеркнула первую строку.

– “Повержен юным будет ныне старый лев”: здесь речь о юноше, юном льве, – начала она.

– Тогда, если поменять порядок слов, – подхватила королева, – строка станет яснее: «Старый лев будет ныне повержен юным львом». То есть юноша победит того, кто старше.

Дуроножка обошла королеву кругом.

– Мы не знаем, о ком он говорит, – заметила карлица. – Однако если развить мысль Вашего Величества, то строка “В единоборстве, но на ратном поле” означает, что это случится на ратном поле во время поединка.

– Разве бывают поединки на поле брани? – возразила королева. – Это невозможно: когда идет битва, две армии сходятся в сплошном хаосе из тел.

Луиза погладила губы пером.

– Признаться, государыня…

– Пойдем дальше, – решила Екатерина, – возможно, отгадка в следующих строках. “Очами в клетке золотой не уцелев”. Золотая клетка? Темница?

– Если только это не пыточные клетки, при помощи которых король Людовик XI развязывал заключенным язык, – вставила карлица.

– Возможно, – задумалась Екатерина.

– “Два класса и один – смерть в лютой боли” — это понятно. Юный лев убьет старого, и тот умрет в муках.

– Может быть, Луиза, однако мы по-прежнему не знаем, кто умрет, когда и каким образом. А «два класса и один» – вовсе непонятно.

– Это неважно, государыня, главное мы знаем.

– Напротив, Дуроножка, нам следует сосредоточиться на том, что непонятно. «Класс», возможно, отсылает к латыни… Classis может означать и «класс», но также и «силу», в значении военных сил, армии.

– Выходит, мы возвращаемся на поле брани, государыня. «Два класса и один» – это две противоборствующих армии.

– Нет, Луиза, я знаю Нострадамуса, и ум у него извилист и узловат, как его трость. «Два класса и один» – это не количество армий на арене сражения, но последовательность. Сперва две битвы, затем одна.

– Ваше Величество упомянуло арену! Это же турнир! – воскликнула Дуроножка.

– Ты права! – обрадовалась Екатерина. – Тогда клеткой иносказательно назван шлем, который защищает голову.

– Да! Точно! Юный лев победит старого на турнире. Но какой старец будет…

– Нет, Дуроножка, – перебила Луиза, – он просто старше юного льва. А шлем, который его защищает, из золота, значит, это может быть только…

– …король! – проговорили они хором.

Луиза написала на листке большими буквами:

«Генрих II».

Мадлен

После того, как приходил пристав, у Мадлен пропал сон. Она и дальше говорила брату, что найдет выход. И хотя на самом деле не имела ни малейшего понятия, как к этому подступиться, выбора у нее не было. Поразмыслив, она решила, что лучше всего действовать нахрапом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Слава Богу! (ит.)

2

Исторический боевой клич французов на поле битвы (Прим. пер.)

3

Парный танец эпохи Возрождения в трехдольном размере, в быстром или умеренном темпе, включающий в себя элемент с вращением. (Прим. ред.)

4

В конце концов (ит.).

5

Боже! (ит.)