Предсказанная смерть. Шпионки на службе Екатерины Медичи

– Нет нужды, государыня. Она мне не пригодится.

И действительно, Луиза закрыла глаза, набрала в грудь воздуха и сосредоточилась на окутавшем ее мраке, напитываясь им. Мысленно она вернулась в комнату чародея. Оскал золотой маски, чучела зверей, исполинская ракушка, круглый столик… На самом деле, она не успела прочесть письмо, однако она его видела. Луиза обладала чудесным, неизвестно откуда возникшим даром запоминать в точности то, что видела хотя бы мельком. Ей нужно было вновь нырнуть в ту сцену, чтобы все подробности проступили одна за другой, как если бы она разглядывала картину под лупой.

И вот перед закрытыми глазами явилась, почти целиком, написанная Нострадамусом страница. Луиза выдохнула всей грудью и сосредоточилась на извивах почерка. Не открывая глаз, она стала медленно выводить букву за буквой, слово за словом, не задумываясь об их значении. Как если бы копировала рисунок.

Под нетерпеливым взглядом королевы показались спутанные строки:

Повержен юным будет ныне старый левВ единоборстве, но на ратном полеОчами в клетке золотой не уцелев:Два класса и один: смерть в лютой боли.

Луиза разом открыла глаза. Екатерина пронзила ее пристальным взглядом:

– И?.. Дальше! – приказала она в нетерпении.

Луиза отложила перо и покачала головой.

– Это все, что было на той бумаге, государыня.

Екатерина схватила листок, еще блестящий свежими чернилами, вернулась в спальню и подошла к камину. Она прочла его несколько раз. Луиза следовала за госпожой.

– Я не понимаю вовсе, – призналась королева.

Луиза чуть подошла.

– Моя задача исполнена. Позвольте вновь просить Ваше Величество о разрешении удалиться от мира.

– Что за вздор! Или вы так сообщаете мне, что желаете отставки ради замужества? Вы, дорогая, нашли нового кавалера? Я знаю немало господ, которые почтут за счастье связать себя с вами узами брака.

– Государыня, я мечтаю лишь о покое.

– Это вы мне говорили. Какой тяжкий грех могли вы совершить, чтобы его не отпустили вам в церкви после хорошего покаяния?

– Вы дозволяете мне, государыня?

Королева взглянула на нее, словно прозревая душевные глубины.

– Нет, Луиза.

В животе у фрейлины что-то оборвалось.

– Вы еще нужны мне. Вы дождетесь, пока я найду другую фрейлину, которая сможет достойно вас заменить.

– Клодина превосходно подойдет на эту роль, государыня. Без сомнения, она будет на высоте.

– О чем вы! Она ведь выходит замуж. Нет, вы будете мне служить, пока я не решу иначе. Можете идти.

Остаться при дворе – на это у Луизы не было сил. Остаться и встречать Монтгомери, или хуже, остаться и избегать его ухаживаний, – это было мукой, которую ей не вынести. Он предал ее, женившись на другой. И она не могла отогнать мысль, что это божья кара за то, что сама она предала королеву. Если она надеется на покаяние и прощение, ей нужно было убедить ее.

Королева, заметив, что ее фрейлина не двинулась с места, подняла глаза от предсказания Нострадамуса, которое все держала в руке.

– Луиза, я разрешила вам вернуться к себе.

– Государыня, я должна признаться.

– И в чем же?

– Вы помните, как Его Величество предложил вам взять меня к себе в услужение?

– Да, но что с того?

– Это предложила ему Диана де Пуатье, государыня.

Екатерина улыбнулась.

– Я так и думала, Луиза, это для меня не новость.

Сглотнув, Луиза проговорила на одном дыхании:

– На самом деле я осталась на службе у Дианы де Пуатье. Я должна была сообщать ей обо всем, что касается вас и ваших детей.

Королева застыла. Побледнев, она подошла и со всей силы влепила Луизе пощечину. Фрейлина упала на колени, сложив перед собой ладони.

– Прошу, государыня, простите меня. Знайте: я не все ей рассказываю. И про Нострадамуса не рассказала.

– И почему же?

– Потому что я восхищаюсь вами, государыня, вашей отвагой, терпением, мудростью, исключительной силой и не могу больше предавать вас.

– Я должна верить вам на слово?

– Нет, государыня, потому я и прошу вас отправить меня в монастырь.

– Какое удобное совпадение!

Королева отвернулась, гневно перебирая жемчужные бусы.

Луиза встала. Щеку жгло, но еще сильнее ее обжег ледяной взгляд Екатерины Медичи, когда она вновь повернулась к ней.

– Что ж, мадемуазель де ла Беродьер, прекрасно. Вы дождетесь конца празднеств, а после я не желаю слышать вашего имени.

Луиза удалилась, опустив глаза и не оборачиваясь, будто боялась, что королева испепелит ее взглядом.

Клодина

Дворцовые сады купались в солнечном свете. Клодина сидела на скамейке и подставляла лицо лучам, закрыв глаза и наслаждаясь тем, как ласкает кожу их тепло.

– Клодина, не сиди там, это вредит белизне!

Она открыла глаза и увидела, что к ней идет Мария Стюарт, прозванная королевой-дофиной, поскольку была супругой наследника. На поводке она держала прирученного олененка, но скорее он тянул ее вперед, чем она вела его. За причудливой упряжкой следовали фрейлины.

Мария села рядом с Клодиной. Олененок потерся о них, прося его погладить, что они и сделали, не снимая перчаток.

– О чем ты так задумалась?

– Мне интересно, какой была бы моя судьба, узнай я отца.

– Про себя мне и так ясно: я бы не оказалась во Франции.

– А главное, не стала бы королевой Шотландии.

– Шотландия! У меня одни дурные воспоминания от моего королевства: холод, дождь, мать плачет тайком.

– Ты совсем не скучаешь?

Мария пожала плечами.

– Теперь уже нет. Братья де Гизы заботятся обо мне как отцы. Они так меня берегут!

– Ты как будто забыла, сколько заговоров плетет против тебя английская королева Елизавета, заглядываясь на твое королевство.

– Если бы это зависело от меня одной, я бы охотно его уступила! В конце концов, я стану королевой Франции. А это куда завиднее!

– Ты будешь всего лишь супругой французского короля, не более: власти у тебя не будет никогда.

– Власть мне и не нужна, – рассмеялась она. – Мне довольно украшений и нарядов.

И, вздохнув, она продолжила:

– Мои дяди де Гизы мыслят иначе. Но я не оставляю надежды их убедить. Как только стану королевой, я попрошу Франциска так одарить их золотом и властью, чтобы они больше не заставляли меня быть королевой Шотландии. Я уверена, с Елизаветой можно будет подписать какой-нибудь мирный договор.

– Мария, чтобы подписать мир, нужна сперва война. Однако мы не воюем с Англией.

– Значит, объявим войну!

Клодина восхищалась Марией. Как у нее так легко получалось забыть о нависших над ней угрозах, из-за которых мать и решилась отправить ее во Францию, чтобы дочь росла в безопасности при могущественных дядях де Гизах?

Клодину единила с Марией общая трагедия: у обеих отцы умерли в битвах против англичан. Но после признания матери она больше не смела смотреть на портрет героя, облаченного в доспехи. И ни с кем не заговаривала об этом.

Девушки питали общую ненависть ко всему, что связано с Англией. Как и Мария, Клодина росла при французском дворе, где мать ее укрылась после траура. Почти сверстницы, они дружили с самых юных лет. Клодина, по крайней мере, утешалась тем, что ее растила мать, тогда как у Марии здесь вовсе никого не было, за исключением – весьма приметным – двух дядей, де Гизов.

– Гляди, Мария, на деревьях почки. Нынче весна пришла раньше. Я как они: мне нравится, как припекает солнце, и я ничего не могу поделать.

С того разговора с матерью она избегала Марии, как будто чувствовала, что больше не достойна ее дружбы.

– Тебе следует держаться в тени. Ты, благодарение Богу, не из тех цветков, которым нужно быть на солнце. Мадам де Сен-Андре! – позвала Мария, помахав самой пожилой фрейлине.

Мадам де Сен-Андре подбежала с широкой улыбкой и раскрыла над девушками зонтик.

– Каждое лето я благословляю королеву за то, что она привезла во Францию это изобретение.

Мадам де Сен-Андре быстро махнула другой фрейлине, веля ее подменить. Клодина заметила, наклонясь к Марии:

– Эта Сен-Андре так стара, что даже зонтик держать не может, тебе давно пора выгнать эту дряхлую сороку.

– Ты ведь знаешь, что, согласно этикету, управлять домом супруги дофина должна фрейлина, честность которой неоспорима.

Мария сказала это громче, но мадам Сен-Андре не шелохнулась.

Она продолжила, уже для Клодины:

– Я искала тебя и догадалась, что ты здесь. Что такого интересного может быть в садах Лувра, когда только что доставили образцы венецианской парчи!

– Взгляни, Мария, вот этот розовый бутон со вчерашнего дня успел чуть раскрыться.

Мария Стюарт дотронулась до него, потянула за стебель.

– Ай! – воскликнула она, тряся рукой. – Терпеть не могу розы и их предательские шипы. Красивые, но жестокие, как женщины.

– Полно говорить будто чересчур галантный кавалер – а то ты напоминаешь моего кузена Брантома.

– Если верить слухам про твоего кузена, он, проказник, любит уколоться.

Мария раздавила туфлей какую-то букашку.

– Это был pyrrhocoris apterus, – заметила Клодина.

Королева-дофина с брезгливым видом вытерла подошву о траву.

– Не представляю, как ты все это держишь в памяти! И подумать только: нас заставляют учить латынь, чтобы называть вот этих… тварей! А ты еще и шотландский английский знаешь лучше меня.

– Едва ли, – возразила Клодина.

– Не скромничай. Надеюсь только, мне не придется навещать свою родину, когда меня коронуют как французскую королеву.

– У тебя еще есть время выучить английский и спланировать такое путешествие. Наш король в полном здравии.

– Возможно, но, если мне придется туда ехать, ты ведь составишь мне компанию?

«Каким образом, если буду уже замужем?»

Клодина промолчала, улыбнувшись, не в силах ей лгать.

– Как жаль, что сады не выходят к Сене! Мы бы могли любоваться видами, – сменила она тему.

– Там нечем любоваться, кроме проплывающих барж.

– Возможно, но мы бы зато смотрели, как они приходят груженые, а уплывают пустые, могли бы гадать, какая у них осадка.

Мария вздохнула, поднимая глаза на Лувр в строительных лесах.

– И правда, здешние виды едва ли могут развлечь.

Клодина знала, что ее тяга к знаниям – в ботанике ли или в других естественных науках, в архитектуре или языках – неизменно навевает на подругу скуку.

– Зато мой олененок разделяет твою любовь к розам, – рассмеялась Мария.

Клодина вскочила, чтобы не дать животному съесть цветы.

– Оставь его, лучше вернись ко мне! Мадам Сен-Андре им займется, – сказала она, кивая фрейлине.

Та, повинуясь, потянула олененка за ремень, и он смирно вернулся и стал тереться головой о руки девушек. Клодина почесала ему шею, разглядывая дворец.

Со стороны Сены он сохранил фасад времен Филиппа Августа, со средневековыми башенками и острыми крышами. Подошвы ему омывали водные рвы – не исключая и недавних построек, возведенных Генрихом II.

С противоположной стороны через ров был перекинут мост, ведущий в королевский парк, который укрывали от посторонних взоров высокие кедры. По приказу Екатерины Медичи его неоднократно разбивали заново.

– Я говорила с королем о тебе, – прервала молчание Мария.

Клодина нахмурилась.

– По какому поводу?

Мария Стюарт приняла загадочный вид.

– Я сказала ему, что пришла пора найти тебе супруга.

Клодина отвернулась, стараясь об этом не думать.

– Что с тобою?

Клодина моргнула, отгоняя слезы, и улыбнулась Марии.

– И что ответил король?

– Он сказал, что твой отец погиб, служа его отцу, достопамятному Франциску Первому, и потому ты заслуживаешь кавалера, достойного его отваги и самоотверженности. Дворянина, которого он сам возвысил.

Мария Стюарт продолжала, хлопая в ладоши от радости:

– И он сказал мне по секрету, что нашел такого! Чудесно, не правда ли?

Клодина заставила себя улыбнуться. На глазах выступали слезы, она больше не могла их сдержать.

– Да, Мария, спасибо. Ты чудо!

Она вскочила на ноги:

– Пойду тотчас же расскажу об этом матери.

Мария ее удержала:

– Постой, у меня для тебя еще один сюрприз.

– Сюрприз? Какой же? – вздрогнув, спросила Клодина.

– Я попросила короля устроить свадьбу как можно раньше, и он согласился. Уже через месяц ты будешь замужем! Что скажешь?

Клодине почудилось, будто валун упал ей на живот.

– Не знаю, что сказать, – пролепетала она.

– Ах, дорогая, ты так взволнована! Глаза твои говорят за тебя. Иди же ко мне!

Не в силах открыть подруге правду, Клодина с облегчением провалилась в объятия Марии.

Мадам де Сен-Андре

Держась на расстоянии, под собственным зонтиком, мадам де Сен-Андре прекрасно расслышала, о чем говорили девушки. Крутя ручку, она наблюдала за Марией Стюарт.

Довольная ролью первой фрейлины будущей королевы Франции, мадам де Сен-Андре старалась сберечь себя до того дня, когда Мария Стюарт взойдет на трон об руку со своим супругом-наследником. А это, по самым скромным прикидкам, случится не раньше, чем лет через двадцать, поскольку Генриху II еще только сорок. Пока же, ожидая, когда можно будет вдоволь насладиться своим положением, мадам де Сен-Андре вынуждена была сносить капризы легкомысленной принцессы, которая думала лишь о том, как бы ввести в моду новые прически, платья, украшения или гофрированные воротники. Мария Стюарт была прекраснейшей из дам при французском дворе, и даже выйдя в прошлом году замуж за будущего короля, не перестала вести себя так, словно желала покорить всех кавалеров в мире.

Не в пример ей, мадам де Сен-Андре не выставляла ничего на показ, если не считать широкий плоеный воротник-жернов и жемчужное ожерелье в пять рядов, роскошно выделяющееся на фоне ее темных корсажей.

Марию она считала маленькой язвой и не намеревалась портить из-за нее здоровье. Так что самые неблагодарные задачи она перекладывала на других фрейлин, которыми верховодила.

Отведенная ей роль позволяла некоторую строгость в отношении королевы-дофины. Хотя Екатерина Медичи и ценила невестку так, словно она ей родная дочь, однако знала о ее буйном нраве и выбрала для его обуздания мадам де Сен-Андре.

Случалось, что первой фрейлине не удавалось скрыть своих чувств, как только что, когда она слишком резко дернула олененка за повод. Еще одно сумасбродство избалованной девочки! Что намерена делать Мария Стюарт, когда олененок вырастет? Принцесса даже не задумывалась об этом. К счастью, мадам де Сен-Андре придумала уловку: с благословения королевы, когда у олененка начинали прорезаться рога, его выпускали в лес Фонтенбло и устраивали охоту, при участии той же Марии Стюарт. Затем добычу подавали к королевскому столу в виде жаркого на серебряном подносе.

Мадам де Сен-Андре представила с улыбкой, как кричала бы от ужаса Мария Стюарт, если бы догадалась, откуда это чудное мясо в ее тарелке. Но королева-дофина была до того наивной гусыней, что ни разу не заподозрила, какую злую шутку с ней сыграли; она не брала на себя труд задуматься, почему ее олененок никак не взрослеет, и не могла вообразить, что его подменили.

Мадам де Сен-Андре не питала иллюзий: люди для Марии Стюарт были так же легко заменяемы, как и оленята. И ее подружка Клодина скоро с горечью испытает это на себе. Мадам де Сен-Андре уже расставила фигуры на доске: подобрала другую девушку, которой поручено будет сблизиться с королевой-дофиной. Мария Стюарт с легкостью приспособится к новой дружбе. Так что мадам де Сен-Андре искусно подстроила так, чтобы королеве-дофине захотелось ускорить замужество Клодины. Мария Стюарт была податлива как ребенок, но и столь же непредсказуема, что лишь усугубилось с годами. Потому мадам де Сен-Андре и нужно было как можно скорее приставить к ней новую лучшую подругу, преданную делу.

В целом одних честолюбивых притязаний было бы довольно, чтобы посвятить себя службе этой переменчивой принцессе. Однако мадам де Сен-Андре руководствовалась соображениями высшего рода, интересами самого королевства, когда докладывала обо всем, что хотя бы отдаленно касалось супруги дофина, будущей королевы Франции.

Мадлен

От ударов дверь задрожала на петлях.

Пьер поднял глаза от Библии и с тревогой глянул на сестру.

«Лучше бы учил право, чем твердить псалмы».

Хотя Мадлен нравилось, когда он читал вслух. Она бросила посуду, вытерла руки о передник и пошла к входной двери. Живот ей сдавил страх. Кто может стучать в такой ранний час? Она сняла крюк с петли и приоткрыла дверь.

Распахнувшись, она с грохотом врезалась в стену. Мадлен едва успела отпрянуть. В комнату, не спрашивая разрешения, вошел мужчина со свинцово-серым лицом в сопровождении двух крепких, как силачи с центрального базара, служителей.

– Кто вы, сударь?

Вломившийся, не обращая внимания на Мадлен, прощупывал узкими глазками комнату. Пьер стоял у камина прямо, прижимая к груди закрытую книгу.

– Ты – мужчина в этом доме? – спросил незнакомец, тыча пальцем в его отроческий торс.

Мадлен непроизвольно загородила собой Пьера.

– Оставьте моего младшего брата, он еще ребенок.

Пьера за ее спиной передернуло. Он терпеть не мог, когда она называла его ребенком. Но Мадлен схватила его руку и сжала изо всех сил. Он понял и остался стоять смирно.

– Где хозяин дома?

– Мы похоронили отца лишь несколько недель назад.

– А где ваша мать?

– Ей нездоровится. Я единственная, с кем вы можете говорить, сударь, – сказала она, вздернув подбородок.

Мужчина впервые обратил на девушку внимание. Глаза его скользнули по ней от головы до пят, будто жаба облизала липким языком.

– Ладно, малышка.

Он развернул пергамент с алой печатью и зачитал его так, что стены задрожали:

– По решению королевского суда, мы, присяжный судебный пристав, предписываем господину де Л’Этуалю – или его наследникам, – прибавил он, – незамедлительно уплатить четыреста турских ливров под угрозой ареста движимого и недвижимого имущества.

– Четыреста турских ливров! Это, должно быть, недоразумение, сударь.

Мадлен подошла, чтобы взглянуть на документ.

Судебный пристав нахмурился.

– Ты, женщина, будешь делать вид, что читать умеешь?

Мадлен колебалась, боясь усугубить их положение, если откроется, что они гугеноты. Пьер и так плохо прятал свою французскую Библию.

– Я просто хотела взглянуть на королевскую печать, – пролепетала она.

Мужчина сунул пергамент ей под нос, довольный собой. Мадлен прочла сумму к уплате. По-видимому, старый долг отца, выросший из-за процентов. Целое состояние! Весь их дом столько не стоит.

– Должно быть, это ошибка, – повторила она.

– Королевский суд не ошибается, – отрезал пристав, – у вас есть чем заплатить?

– Разумеется, нет, а вы как думаете? – сказала она, указывая на их скромный быт.

«Хоть бы он принял гугенотскую аскетичность за обычную бедность».

– Давайте, – скомандовал пристав, махнув подручным.

Два силача-носильщика стали набирать все, что им попадалось под руку, и вышли на улицу, унося столы, стулья, табуреты, книги, посуду.

– Постойте! – тщетно пыталась возразить Мадлен.

Пьер решительно сел в любимое кресло отца, но его подняли и понесли вместе с ним, как соломенную куклу. Спрыгнул брат лишь в последний миг.

Он схватил сестру за руку.

– Что нам делать, Мадлен?

– Я найду выход, – успокоила она его.

Она не имела ни малейшего понятия, как ей остановить этот узаконенный грабеж, но просто стоять в стороне она не могла. Выйдя за теми людьми на улицу, она увидела уже изрядно нагруженную телегу, куда они грубо бросали мебель.

– Осторожнее! – воскликнула девушка, видя, как сломались ножки у табурета, на котором она так часто чинила одежду всей семье, – вы не имеете права забирать все!

– У меня, малышка, есть все права, – спокойно ответил пристав, возвращаясь в дом.

Он обошел опустевшие комнаты, а девушка следовала за ним по пятам.

Мадлен заслонила собой дверь в спальню матери.

«Он не посмеет!»

Но пристав и ее попытался открыть. К счастью, дверь была заперта. Однако Мадлен успокоилась напрасно: он позвал одного из тех исполинов, и тот вышиб дверь ногой. Древесина разлетелась с сухим хрустом.

Из комнаты донесся крик. Мадлен бросилась туда. Мать пыталась сесть на постели.

– Мадлен, что здесь творится?

– Ничего, матушка, – нетвердо проговорила она.

Мадлен повернулась к пришельцам.

– Сжальтесь, моя мать больна!

Пристав, посочувствовав, начальственно кивнул:

– Кровать оставьте, остальное выносите.

Исполнители взялись за стулья, книги, белье, а Мадлен тем временем успокаивала мать.

– Дочь, почему они это делают?

– У отца был долг. Вы об этом знали?

– Да, но его соратник Анн дю Бур должен был приостановить производство. Он не отдал приказа?

– По-видимому, нет, матушка.

У Мадлен внутри все клокотало. Если бы ей сказали об этом, она бы подготовилась. Но от нее, как обычно, все скрыли, якобы оберегая ее, бедную невинную девушку.

«Теперь мне остается только добиваться аудиенции с Анном дю Буром».

Она в нетерпении проследовала за приставом в гостиную.

– Ничего не осталось, вы можете уходить, – процедила она сквозь зубы.

Мужчина остановил взгляд на Пьере.

– Что это у тебя в руках?

От страха Мадлен забыла всякую осмотрительность. И подошла к приставу слишком близко.

– Всего лишь его часослов для вечерних молитв.

Пристав уставился на нее с подозрением.

– Часослов? Неужели?

Если он поймет, что это Библия на французском, Пьеру грозит тюрьма.

– Конечно, сударь. У моего брата короткая память, так что приходится повторять каждый вечер. Я сама за этим слежу.

– И где же, в его комнате?

– Да, сударь.

– Покажи.

Мадлен глянула на дверь их с братом спальни.

Пристав схватил ее за локоть и потянул туда, распахнув дверь. Внутри остался лишь дрянной рваный плед у очага.

– У вас есть время до завтра, чтобы все заплатить. А дальше будете спать в застенках Шатле.

– До завтра! Вы сами знаете, что это невозможно. Сударь, дайте мне неделю.

– С предписаниями королевского суда не спорят.

Мадлен молитвенно подняла на него глаза, надеясь, что выходит убедительно.

– Я не спорю, сударь, я лишь прошу об отсрочке. Неделя. Рассудите сами: если вы бросите нас в темницу, долг так и не будет уплачен.

– Не я пишу законы, крошка.

– Заклинаю вас, сударь, – взмолилась Мадлен.

Пристав оглядел ее вновь.

– Подойди, – велел он.

Он втолкнул ее в пустую комнату и закрыл за собой дверь.

– Надо было оставить кровать, – проворчал он, развязывая пояс.

Мадлен сглотнула через силу.

– Подождите!

– Именно: для тебя я снизойду до ожидания, по великой своей милости. Я дам тебе неделю, крошка.

Он прижал ее к стене.

«Нет, я не хочу!»

– Ты еще девственница?

Мадлен поняла, что выкрикнула это вслух. Мадлен кивнула, не в силах сдержать бежавшие по щекам слезы.

– Я буду великодушен.

Он резко порвал на ней корсаж, обнажив девичью грудь. И тут же принялся месить ее двумя руками, лизать шею. Мадлен стояла, остолбенев и зажмурившись. Стояла упорно.

Вечность спустя он наконец отпустил ее.

Она открыла глаза.

Мужчина облизал губы, как облизывает десны пес.

– Неделя. Ни днем больше. Потом я заберу дом… и то, что к нему прилагается, – сказал он, указывая на нее.

Мадлен прикрыла грудь руками.

– Ну и где же спасибо? – прибавил он насмешливо.

Она сумела выдохнуть сквозь сжатые зубы:

– Спасибо, сударь.

– Хорошая девочка, – он ущипнул ее за щеку сухими пальцами.

Мадлен натянула разорванный в клочья корсаж по самое горло.

Дверь хлопнула.

Она стала изо всех сил тереть шею, щеки, грудь.

В дверях возник брат, с круглыми глазами.

– Что он с тобой сделал? Я убью его.

Она перевела дух.

– Никого ты не убьешь. Он ничего мне не сделал. Напротив, он дал нам время.

Она сама удивилась, как лицо ее смогло изобразить улыбку.

– Ты останешься здесь и будешь присматривать за матерью. А я займусь остальным.

Изабо

Изабо гладила мурлыкающего у ее шеи кота. После пожара он не отходил от нее ни на шаг. Опаленная шерсть отросла, зато от хвоста мало что осталось. Но с таким пушистым белым помпончиком он казался Изабо еще милее. После того, как они прыгнули в водяной ров, у него вдобавок к естественной кошачьей неприязни развилось категорическое отвращение к воде. Сидя на узловатых корнях каштана, Изабо не сводила глаз с юного конюха, который ползал на четвереньках в траве. Они были вдвоем на лугу позади замка, где паслись их лошади.